Текст книги "Боги тоже люди (СИ)"
Автор книги: Varley
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
На секунду Тони засомневался: не болен ли он? У него такая мраморная кожа – слишком бледная и тонкая, слишком чиста и невинна. Или это излишество балованности от родителей, которые с детства привили ему особо нежное и трепетное обращение?
Мальчик сквозь мертвое спокойствие и тишину пересек залу и направился к месту, где сидели его друзья. Тони вновь невольно залюбовался тем, как он ровно держал корпус, и как быстро, но без суеты, передвигались его ноги. Походка парня – то ли от того, что он боялся обронить поднос, то ли по привычке – была неизъяснимо робкой и лёгкой, но в то же время гордой и уверенной. Он совершенно не оглядывался на остальных людей – его они вовсе не беспокоили. Парня абсолютно не волновала всеобщая заинтересованность и любопытство со стороны. С невинным видом он занял свое место и аккуратно примостил возле себя поднос. С особым ребяческим смущением юноша что-то шепнул своим друзьям, и те одновременно залились искренним солнечным смехом, нарушая тишину залы. Увидев его лучезарную улыбку, Тони изумился. Но, будучи полностью очарован этим парнем, Тони всё-таки жутко испугался его, этого неземного создания.
Он чувствовал, как ему становилось хуже с каждой секундой, что он смотрел на юношу. Сердце болело, словно подбитая налету птица. Он растворялся в этой богоподобной красоте и всеми фибрами души ощущал, как она проникает в него каждой клеточкой, уже не в силах отвести стыдливые глаза от своего божества. Кажется, у этой птицы переломанный хребет и израненные крылья, что тянут бедную к земле. Птица безгласно разевает клюв, моля о спасение, но слишком поздно. Иногда даже самых красивых и вольных птичек подбивают забавы ради.
Зачем Тони его увидел? Зачем позволил проникнуть в самые глубинные кратеры подсознания? И почему он поверил в непорочную красоту так безмолвно и опрометчиво? Почему мы порой так любим, что готовы даже заплатить атмосфере, лишь бы только чувствовать любимое дыхание рядом? Порой это наваждение накрывает нас настолько, что мы не просто начинаем бредить этим человеком – мы воистину меняем религию. Мы способны уповать, молится и надеяться уже совсем не на Бога.
Наверное, у каждого помешавшегося человека напрочь исчезает очень важная особенность – осматривать понравившегося, избранного, словно сочный фрукт в супермаркете, со всех возможных сторон. Мы будто смотрим на него под фокусом дальнозоркости, не замечая порой самых важных и видимых деталей. И если этот самый фрукт оказывается гнилым и горьким изнутри, то порой даже такой грустный исход не способен остановить целеустремленность человеческой натуры.
Тони боялся его: он боялся этого странного ощущения, когда червяк медленно расползается по телу через каждую косточку скелета и особенно больно нажимает на самые чувствительные точки.
Красота способна уничтожать как физически, так и в духовном смысле. Она может пронзать насквозь копьем безумия и вожделенной страсти так смело и хладнокровно, как самое опасное оружие. Так страшно порой открыть неожиданно глаза, как после самого приятного сна, и осознать, что твоё маленькое хрупкое счастье разбилось об кафельную плиту в ванной. Из крана хлещет хлорированная вода из водосточной трубы, а ты так отчетливо чувствуешь, что готов сам дать волю внутреннему кровотоку. Хотя бы один порез – венопункция, либо перерез артерии, не важно. Только бы закончить с этими сердечными муками раз и навсегда.
Вне сомнения, красота способна разбудить самую мирно дремлющую душу. Она может наполнить животворный грааль самым живительным и ароматным эликсиром прекрасности и блаженства. Но это только иллюзия. Самая что ни на есть сладкая иллюзия, что приторным сиропом разливается по венам. Это словно ты без задней мысли целуешь его в губы, а он одним приоткрытым глазом поглядывает, чтобы успеть вонзить тебе нож в спину, пока ты занят.
Красота способна убить. Те, кто сильнее всех остальных воспевал её чары, уже давно канули во мрак. Холодная красота еще никого не отпускала со своего пылкого плена. Даже самые великие неспособны совладать перед ней: ни Хемингуэй в белом халате, ни Фитцджеральд со своим беспробудным пьянством, ни Ван Гог с попыткой суицида.
========== Часть 6 ==========
Тони просит нарисовать ему дом – тёплый дом с камином, что беззаботно вылизывает деревянную пищу. Просит нарисовать ему горячее молоко с вкуснейшим шоколадным печеньем, как в детстве, когда ещё мать была жива, и они были счастливы. Просит нарисовать ему уютное настроение и нежные объятия, чтобы утонуть и захлебнуться в этом внутреннем океане тепла и света. Так и хочется заплыть далеко за буйки, чтобы больше никогда не вернуться обратно, чтобы все поступки, мечты и надежды превратились в маленький клубок вечности и застыли между рёбрами, словно посеянные семена роз. Они будут поливать этих зародышей слезами счастья в такт мелодии дождя и моря.
Пусть Он нарисует это Тони… на коже.
***
Странная особенность – говорить на одном языке, не произнося ни слова. Разговоры им не нужны: они похожи на облака пыли. И не жаль разбивать несказанное об окна высоток из кирпича, слыша прерывистый пульс сквозь солнечное запястье, и вывешивать мозг на всеобщее обозрение. Самая крайность из всех крайностей – это потеряться в собственном доме, в своей псевдосвятыне, и каждый раз щёлкать рубильником, когда чувствуешь, что подступаешь к грани, подходишь к рубежу, избегая замыкания.
Мы засыпаем, думая, что пора бы начать новые жизни, со стеклянным лицом, блекло выраженными эмоциями, распуская прошлое парусами по ветру. Затем просыпаемся и первым делом вычеркиваем маркером ещё один день крестиком жирным. С удушливой тоскою в холодное дно, сбив цикличность выдуманных мечтаний со вкусом домашней выпечки, под виниловые пластинки, на которых отпечатки трафаретных пальцев – его и твоих. И тут ты чувствуешь, как что-то колет тебя изнутри строчками нотными, вырисовывая все твои предыдущие дни у подножья расстеленной кровати, где когда-то переплетались тонкие руки с прожилками счастья. Невозможно разлюбить записи задним числом за один щелчок рубильника.
Твое тёплое море медленно превращается в грязную болотную бездну, и ты опрыскиваешь его удобрениями из собственных костяшек.
***
Всем знакомо это ощущение, когда ты будто стоишь на трамвайной остановке, поджидая свой вагончик, и тут вдруг осознаёшь, что все пути устелены лесным волшебством? Вокруг зелёные чащи и прелый запах растительности. Вокруг витает лёгкая усталость, что оседает на кончиках пальцев и веках. Ты смотришь на свои руки, а от них исходит аромат… тонкой дымкой. Внутренние ритмы и вибрации вдруг так неожиданно совпадают с внешним миром. Ты улыбаешься, закрываешь глаза в экстазе, руки твои пахнут чужим, но одновременно самым родным телом, они пахнут любовью и надеждой. Ты весь в этом наваждении и ты счастлив.
Вдруг всё резко обрывается – откат назад на пару мгновений: ты стоишь на той же остановке, вместо золотого солнца над головой блестит фонарь, что больно бьёт в глаза, и ты жмуришься. Едут машины одна за другой мелькающими картинками, ветер качает твою голову, словно колыбель из детства, от тихих шагов под ногами исчезает трава, всё исчезает…
Кроме испачканных чужой кровью рук.
***
Старые обуглившиеся сосны раскинули свои ветки к посеревшему небу. Мелко моросящий дождь усилился, превратившись в полноценную грозу. Земля ощутимо охладела, вороны спустились слишком низко. Даже на краешке закатного неба чувствуется переизбыток Кортасара – не только под ладонью, которую шершаво скребёт твёрдая обложка.
Под шумящие волны ветра, что успокаивал слух, мелодично колыхались ярко-красные бутоны полевых маков. Их алый цвет радовал душу, наполняя её живительной силой сладкого вина. Посреди поля стоит Бог босыми ногами, воспевая мимолетную жизнь ароматных цветов, выводя их в альбоме для зарисовок чёрно-белыми набросками.
Как же Тони сразу не догадался, что такие светло-серые глаза могут принадлежать только художнику, который так часто поднимает голову в небо.
Казалось, будто сама вселенная спряталась в его рукавах и просачивается сквозь вены по конечностям, выплескиваясь в альбом. Не утратив сноровки, он выдаёт тузы один за другим, не боясь и веря в отдачу. От его дыхания дрожь по коже – ветер здесь утратил свои права. Будучи на станции, Тони непременно бы пропустил свою остановку, забыл бы про время, пролетел бы мимо пролётов, уехал бы в другой конец, утратив полное восприятие повседневности. Бог великолепен в своём умении обезоружить. Солнце тускнеет и меняет цвет, Бог впитывает его своими глазами. У Тони рвется футболка в области сердца из-за ускоренного сердцебиения, и перекрывается дыхание в межрёберной области. Он готов отдать ему своё сердце: кажется, оно самому сейчас только мешает. Пусть Бог запрячет сердце в своём доме, либо в банку, как новорождённых уродов в кунсткамере.
Это чувство подобно свистопляске на краю пропасти, на острие ножа, босиком.
– Вы тоже уважаете мимолетное мгновение?
То чувство, подобно стыду или пропитанное уважением, заставило Тони отвернуться и сделать вид, будто он не замечал Бога до этого.
– Ветер тут особенно сладко целует, – выговаривает юноша, светло улыбаясь и выводя карандашом что-то новое в своём альбоме.
– Вы здесь живёте? – робко спрашивает Тони, удивляясь своему голосу.
Не бывает такого, чтобы Бог обращался к человеку. Насколько фанатичной должна быть вера, чтобы слышать его голос? Почему этот молодой мальчик со светлой улыбкой и золотыми кудряшками приносит столько божественной идиллии в пустой мир человеческих пороков? Люди не заслуживают таких.
Тони не заслуживает разговоров с Богами.
– О, я определённо бы здесь остался, навсегда сливаясь с этим восхитительным полем маков!
Тони внимал каждому его слову, каждому жесту и ловил его улыбки, пряча надёжно в себя.
– Но наша группа должна выезжать незамедлительно. Благо, есть ещё несколько быстротечных дней, чтобы налюбоваться этим видом.
Что-то происходит, Тони не понимает. Смешиваются материки, временные зоны, земля обернулась раем. Куда делась его ежевечерняя тоска? Почему сегодня она его не навестила? И что за странное ощущение, будто в животе разливается океан? Вода нагревается, наполняя легкие, и невозможно противиться такому давлению. Кажется, в его океане рождается страшная рыба, разрезая нутро острыми плавниками.
– Хотите, я Вас нарисую как-нибудь?
– Меня?
– Да, Вы прекрасно смотритесь на фоне макового поля.
========== Часть 7 ==========
Они хотят ещё немного подождать. Им нужно, чтобы с чёрного неба окончательно вытекла ночь дождевыми каплями. Приклеенные на небе звёзды погасли и исчезли, как и их зрачки зарыты в глубину черепа. Память тихо оседает пеплом, словно фото на «Полароид», в надежде запечатать светлые события. Избежать бы пекла… Выбраться из грязи. Почему Бог не будит Тони? Пусть без поцелуя в щёку, отключив будильник, но он и не просил будничной реальности. В этом сером земельном дне отсутствует проблеск живого нутра, и бродяга ветер ласкает смрад пыли на лицах, сквозь защитные покровы земной коры. Страшно-пурпурное небо напоминает ту ночь: такой же цвет, та же кровь, тот же страшный позор и ужас. Небо никогда им не простит, небо плачет ливнями и ревёт во всю громом.
Встречный поток чёрных птиц смерти, что сжигают за собой октябрь, праворульным движением унесёт за собой тепло. И эта агония течёт сквозь красный цвет на рассветном небе, лишая надежды, что они проснутся вовремя.
Из его сердца прорастает горькая полынь, словно вырывается из вен зелёный змей, и он начинает видеть сквозь закрытую материю. Порой он видит даже слишком много. В основном лица – следы от пят в житейском лесу, в болотах и топи, следы на груди при звёздно-лунном венце, ускользающие в дико-сумбурной инвольтации на всё человеческое бытие. Для Тони это не более, чем символ.
Пора бы каждому задуматься, что смерть – это не просто смерть. Это ещё одна жизнь, заключённая в недрах земли, порождая новое потомство и, словно имя через транскрипцию, объясняющая саму суть оккультизма человеческих эмоций.
Конечно, мы не превратимся в великое нечто, будучи ничем, но умереть, чтобы чего-то добиться – разве это не чушь? Суицидальные мысли поглощают белёсой дымкой на рассвете дня. Вместо кофе на завтрак антидепрессант и немного сока со вкусом самобичевания. Он никогда не научится верить, пока ему не дадут надежду.
Рядом с ним лежит его «Всё» – спит сладкими снами и веет ароматом ласковых маков и крови. Он прячет его от бесконечностей, словно старенький потёртый оберег, наряжая в лохмотья вселенных и вековых эпох. Это безумное, нелепое и глупое откровение, которое спасает парня, но уничтожает его физическую форму. Это наваждение, когда ты видишь целый мир сквозь призму любимого человека, пропуская через него все молитвы, которые он знал лучше всех своих нерадивых стихов. Бумажная судорога испепеляет душу, съедает в ней здравый смысл, ломая оковы и обретая краски – подходящие краски, чтобы скрашивать красное и чёрное вокруг.
Можно испробовать разные чувства, обыграть их и наполнить надеждой, совместить отдельное чувство с реальностью и сделать его сегодняшним днём. Можно каждый день примерять новые наряды – грусть и надежду, либо свободу и радость. У каждого свои ритуалы – у них они тоже есть. Одни улыбаются и дышат во падину на шее, другие освобождаются от земного склепа. Одни плачут и смеются, спадая на колени перед деньгами. А они просто умирают, чтобы этого всего не видеть… Жизнь иногда душит.
Тони живёт этим мимолётным счастьем – исповедаться перед Ним – которые сутки напролёт. Зацепиться за светлые локоны, вдохнуть тело. Вот это счастье! Гадать на слякотной гуще и плеваться в небо через слой каменного потолка. А больше ничто и не важно. Огромный город перестаёт быть святыней, когда никто тебя не будит, касаясь нежно плеча, а потом раздвигая шторы, чтобы впустить в комнату свет.
***
Это больнее тонкого лезвия по воспалённым венам. Это хуже кровавой пены со рта и ударов в спину. Оно скользит холодными пальцами от виска к губам и находит отмычки к сердцу, что ты так усердно прятал. Оно раздражает сильнее, чем гудит завод за кварталом, что работает круглосуточно без перерывов на обед. Это страшнее аленького галстука, что поджидает на шее, грея душу. Но, вместе с тем, оно желанное. Желаннее даже самого волшебного летучего корабля. Хочется лететь… чтобы забыться до такой степени, что потерять даже собственное имя… И ты долетаешь до последней ржавой звезды. И уже никто, ничего и ничем…
Только одна бессонница знает, чем веет в стенах твоей одинокой квартиры, и как порой манят подоконники. Как зыбкая под ногами почва рушится от одного вдоха в тесном одиноком кулуаре. Как душа требует защиты от оползней, и как больно танцевать на углях.
***
– Здесь так здорово. А завтра снова метро и водоворот лиц.
Художник делает очередной взмах кистью.
– Это правильно? Вы так всегда живёте?
– Да, но я ненавижу правильность, понимаете? Убогая «правильность» – она сжигает спонтанность и уничтожает мечты. Жизнь по расписанию – что может быть хуже?
– Вы рисуете меня. По-вашему, это правильно?
– Это порыв.
– Порыв – это нормально?
– Такое случается… Эй, только не крутитесь. У меня не получаются скулы.
– Я привык жить нормально. А может и нет…
– Что Вы имеете в виду?
Художник на миг оторвался от своей картины и внимательно взглянул на Тони.
– Как Вы думаете: считать сколько раз прополоскал рот от зубной пасты и сколько раз провел щёткой с каждой стороны – это нормально?
Парень не смог сдержать улыбку.
– Мне кажется, нет.
– Для меня это словно субстрат.
– Мы говорим о разных вещах.
– Вы так думаете?
Художник нервно сглотнул и принялся наносить новые штрихи на холст. Тони умирал от любопытства взглянуть на картину, но Художник строго запретил ему это делать.
– Я считаю, что изменять себе не нужно, если оно Вам не вредит. Но ломать социальные нормы следует. Люди устали от бунтов, от упитанных харь, но при этом наслаждаются чаепитием перед чёрной дырой телевизионного ящика. Смерть им нипочём. Просто куча вонючей трухи. Они зарывают в себе таланты, что даны им за мизер, но дальше соответствуют стереотипам.
– Падение тоже полёт, только вниз…
– Люди – просто бре́ши, из которых сочится кровь, когда они ранены, из которых сочится безумие, когда им плохо.
Ему бы научиться Его прятать у себя между рёбер, чтобы никто не пробрался больше, чтобы никогда… Ему бы разучиться отсчитывать станции метро от своего дома до Его улыбок.
– Вас не пугает Ваша худоба? – Художник снова засмеялся. – Впрочем, очень красиво получается: лопатки в форме треугольника.
А ведь мы все по своей натуре великие беглецы. От настоящего в реальности, от проблем и от забот, от жизни к смерти. Мы пытаемся избавиться от прошлого, живя настоящим, но даже не в состоянии подумать о будущем. Мы будто живём в состоянии стагнации, нам нет определения.
Кто-то скажет – «не хочется жить». Кто-то ответит – «жить приходится». Мы не умираем, меняя себя другими и оставляя за собой что-то. Мы умираем бесследно и наверняка. Мы обрываем начатое, либо смело ставим на себе крест. Всегда были и будут те, кто стоит на коленях, и те, кто имеет право вышибать мозги. Нам не изменять конструкции и не писать правила. Мы можем только снисходительно следовать стереотипам и терпимо двигаться дальше, выкидывая из памяти препаршивые вёсны. В этом мире доступности недоступно только бессмертие, пора бы понять.
========== Часть 8 ==========
В лихорадочном бреду плыли облака, охваченные небесным пленом. Мирное красное поле дышало свежестью дуновения ветра, шелестом листвы лаская слух, словно крик новорожденного младенца. Кажется, всё вокруг застыло в преддверии жестокого ужаса. В немом безразличии лил дождь, нежно облизывая каждую травинку, каждый бутон и плечи молодого парня, глухими выстрелами капель убивая в нём всю иллюзорную надежду. С обветренных губ срывались стоны отчаянья и дикой тоски, скулы сводило от морозного ветра. Еле дыша, парень вышагивал сквозь болото и вязкую жижу. На ладонях капли от дождя вперемешку с горькими слезами. В прожилках рук тени прошлых травм и умерших воспоминай, что теперь вместе с дождем рухнули на Тони. Это как мазать сладкой солью внутренние раны. Это как будить усопшего в алкоугаре – противно, больно и безрезультатно – когда человек становится как выдержанный коньяк – сталью по венам – терпким на вкус до дрожи в коленях. И не оторвать заколотого на лацкан: только один выход – вырвать с мясом и удушить. Он – ошейник на перебитой холке и навеки терновый венец в черепушке.
Дождевой яд выедает кожу, и Тони содрогается в холоде и безутешном неумолимом горе. Словно прокажённый, он вскапывает рыхлую землю… руками, скалывая ногти и крича во все горло, царапая язык собственными зубами. Слишком эгоистично завышать свою значимость для кого-то, свернув веру далеко в нутро, чтобы потом обернуть этот ком в болезненную перверсию, истекая кровью, превращая в омерзительный вуаеризм доверенную душу.
Создавать другие цели: забыться, уйти, исчезнуть. Графики, маски, грифеля и кисти – закопать, сорвать, убить. Унести с собой. Доколе терпеть? Под тёплый плед – гнилой лёд – пряча то, что раньше было телом.
Плачет луна на могиле. Её свет заметно потускнел от скорби, мрачным сводом укрыв схороненных. Зловещая пустота с тишиной навеки поселились на тайном кладбище двух душ. Кому они нужны теперь? Будут ли о них помнить? Кто подарит им крест, на котором почивать станут вороны – единственные гости помертвелых?
После ночи обязательно наступает рассвет: на землю мягко опустится солнечное свечение, рассеивая туман, будет мазать золотом асфальты улиц. Новый день принесет за собой новое время и новые возможности. Город снова прошьют иглой, латками штопая дыры, заставляя забывать и жить по-новому. Порядятся новые куклы с мраморными лицами, синими глазами, словно сущий лед. Куклы разольют тебе надежду по шотам, и ты бездумно выпьешь сладкий яд, вновь ощутив себя престарелым акселератом.
Затем ты нырнешь, уходишь на самое дно вместе с куклой…
Ребёнок должен сложить свои игрушки в коробку…
И отдать их… создателю назад, словно пастор, справляя требу.
Мы превращаем наши сердца в тёплый уютный берег, который омывают чужие океаны. Мы марионетки с запутанными цепями, стальными, прочными. Мы не замечаем изъянов, когда это особенно требуется. К нам ластятся, а мы верим. Они совершают флэшбэки, а мы прощаем: вереница за вереницей кругооборотов бесконечного доверия. Холодок по пояснице от приятных лжефраз.
Снова дырки – разочарования.
Спустя время нам складывают руки, словно мосты, на холодную омертвелую грудь, разрушая бренность оковы. Мосты над реками личного иссечённого времени. Крушить нужно границы, создав внутри себя комету, стать псевдопатриотом собственной вселенной. Тогда лицедейская правда умрет в стенаниях.
***
Губить душу свою, даря другому человеку улыбки. Тони чувствует свой страх. Последний штрих сегодня по его портрету, словно ожоги по лицу. Нет. Холодной водой по роже. Ведь сегодня ему ещё провожать Художника, а он даже не знает его имени. Словно комкаются крылья за спиной, но сегодня день не для полётов. Сегодня ещё любимые песни расставить по алфавиту и допить ненавистный чай в столовой. Он чувствует себя зеркалом, распятым на стене. В нём отражения другого человека – он смотрит на себя, но видит Бога. Вместо карих – ярко-синие, более улыбчивые. Словно целый рай таится в этих глазах. Расстёгивая воротник капюшона, он освободит своё лицо для мира, напоказ выставляя чувства. Сегодня. У кого-то сердце уходит в пятки от того, что кто-то спонтанно поправляет локон за ухо. Если Бог однажды и заплачет, то ночью прольётся гроза. Если Он скажет что-то Тони, то они станут общаться междометиями.
Художник не любит трамвайные вагончики, Тони готов жить в них. Почему человек любит и не любит езду? Иногда кажется, что в трамваях прячется некая суть: когда переезжаешь со станции на станцию, то многое для себя открываешь. Только где прячется эта суть? Под креслами или… Нутро? Можно проверить, не беспокоясь за чистоту пальцев. Заменяя стук пульса рокотом рельс, превращая все нечаянные встречи в попытки забыться.
***
Он мог только наблюдать, как цветные мечты меняются на серые будни, стоя у двери. Стоя у двери… на пороге ада?
Ад за дверью, а Тони на полпути. Сердце стремительно забилось, словно тысячи пущенных стрел, одна за другой, попадали прямо в цель. Оказывается, те, кто вдохновляют – умеют и опустошать.
А ведь есть и такие: люди-квартиранты. Когда надоело, либо совсем пустырь – они возвращают ключи и уходят навсегда недописанной пьесой под роковые куранты разбивающейся душонки. Эдакий не до конца раскрытый лейтмотив из жизненного эпизода.
Как же часто он называл Его «Богом», потому что Бог – это не просто имя, как, например, «Тони». Нет ничего выше и преданней Бога, сильнее и величественнее, нежели это слово. Произнося Его «имя», не хватает на все вдохи выдохов. Он словно легато из истинных побуждений. Кажется, одно слово способно и некролог написать, и возродить, и вкопать, и обесценить. Так томно и малодоступно. Под Его имя умирают люди с улыбкой на губах и легким успокоением. Его только лукавый и грешный напишет с маленькой буквы. Тони же – омоет его кровью, принося в жертву символы страсти и дерзкого безумия, что важнее любых заглавных и больших.
За дверью – ад. За дверью – не может быть правдой. Тони отрицает, механично замахав головой, будто сейчас эта галлюцинация обязательно исчезнет. Ведь не божье это дело таким заниматься. Тони не мог поверить, что светлый образ Художника, который олицетворял Всевышнего, оказался той самой чёрной бездной из частых кошмаров. Импульсы, явно отстающие по фазе, наобум искали пристанище в голове шокированного парня. Как же хотелось просто взять из ниоткуда пульт и переключить с канала порно. Они не замечали Тони, они сношались у парня перед глазами, а тот всё видел. Это Боговое безрассудство перед простыми подсчётами времени, когда ровно в 18:10 они должны были встретиться и закончить портрет, пока солнце не спряталось, и виден маломальский закат. Как Художник мог забыть? Это ошибка либо пренебрежение? Что?
Как эти двое мужчин смеют так чинно шествовать по божьему телу? Что они себе позволяют? Почему Бог это разрешает, почему Богу нравится… Улыбается и прикрывает усталые негой веки… Расплавляется в собственной сладкой истоме.
Может забыться? Просто сделать вид, что не видел, не заметил? Уйти, будто и не знал никогда? Почему бы Тони не поддаться защитной реакции? Возможно, это было бы единственным правильным решением? Либо, как все это делают: вливать в себя спиртное, включая на полную громкость «всё хорошо». Стаканами безрассудно в облезлом дне, неком притоне на углу, что недалеко. Только это не про него вовсе. У него клубок внутри, а не дыра. У него внутри есть мир и море, там рыба всё ещё жива…
А за дверью плещется неприкрытый ад: кончики светлых волос, запах которых, Тони наизусть успел изучить. И как называть это чувство, которое ты видишь собственными глазами, и которое ты не можешь принять в себя? Отказываешься верить и вновь просишь помощи у иллюзии – пусть хоть та, верная подруга, укроет и оправдает.
Он не в силах перестать Его боготворить. Он прославит ещё не раз человека за его «грим».
Есть такие люди, как Тони: для них жизнь словно сгусток из правил, по которым они следуют, которые нельзя менять – они есть и они должны исполняться. Только в правилах заключается свобода.
***
– Простите меня, я немного опоздал.
– Солнце практически зашло.
– Это ничего, мы можем закончить портрет.
Бездна глухими отголосками дурманит…
– Как так можно наступать на чувства?
– Прошу прощения?
Тони видит перед собой главный исход. Его безумие обретает чёткие формы: это наваждение, и он уже чует тлетворный аромат…
Петиция во Вселенную.
– Почему у Вас мокрые глаза?
– Вы сошли с вершины Пантеона?
– Я позову врача…
– Лучше заберите меня в свой мир, прошу Вас. Вам тоже нельзя больше здесь оставаться, понимаете? Тут властвует иная сила, здесь всюду дьявольские провокации…
– Вам нужна помощь. Прошу, успокойтесь!
– Я стал постылым для Вас? Извольте поставить точку.
***
Ломаются суставы. Хочется выкрикнуть в воздух все молитвы для Него. Его кровь пахнет летним дождем с привкусом росы. Тони не может сдержаться перед этим жизненным, пречудным эликсиром: он лакает сочащуюся кровь из раны Бога, разрывает его грудную клетку и жадно хватает зубами кусок сердца, надёжно пряча в себя священную плоть. Он никому никогда не отдаст это любимое тело, он сохранит в себе его полностью.
Потому что только так получится уберечь его божество, спасти от лап дьявольского безумия. Закопать в нутро глубже, съесть сердце и мозг, проглотить глаза – чтобы видели новый мир, преданный и надежный. Первозданная паутина жизни, в которой Тони оказался всего лишь узником. Он защитит Бога, как Бог неоднократно защищал своих детей. Спасёт, в ночном бреду рисуя узоры на окровавленном тельце пальцами, что пахнут новой жизнью.
Тучи скрыли пламенное солнце, мрак на поле, всюду красный цвет и запах разложения. Красное, как бутоны, но Его кровь бурее самого алого. И пахнет приятней, и манит, и с ума сводит…
Тони убил божество, Тони закопал в себя его светлый образ, когда душа отрицала разум. Вырывая из сердца колючий шип, он вновь испил кровавый дурман. И не важно, как сильно воет ветер – он опоздал на пир…
Чиркая спичкой, Тони спалил себя заживо с жизненного пути, уходя в свой собственный ад.
***
Прости, что так мало я дарил тебе тех улыбок. Я растратил их на других. Из твоего сердца теперь прорастает мак, кровью отцветая, а я всё жду тебя домой. Ты мой Бог, и я молюсь тебе. Забери туда, прошу. Я так хочу увидеть землю с высоты твоих вселенных.
Возьми за руки, как в детстве, и скажи, что всё у меня получится. Я разучился спать, па. Огорчаться приходится тебе там, знаю, когда видишь полопавшиеся сосуды, запястья в катетерах и мокрые рукава.
Но ты огорчил меня больше, понял?
Люди, оказывается, тоже Боги.
