Текст книги "Боги тоже люди (СИ)"
Автор книги: Varley
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
***********************************************************************************************
Боги тоже люди
http://ficbook.net/readfic/1884486
***********************************************************************************************
Автор:Varley (http://ficbook.net/authors/Varley)
Беты (редакторы): Weylin
Фэндом: ОриджиналыРейтинг: NC-21
Жанры: Слэш (яой), Ангст, Драма, Психология, Философия, Даркфик
Предупреждения: Смерть персонажа, Насилие
Размер: Миди, 23 страницы
Кол-во частей: 8
Статус: закончен
Описание:
Я купаюсь в саморазрушении, как волокна человеческого мяса в блюде для врага
========== Часть 1 ==========
В ту ночь лил дождь, мокрой штукатуркой сползая с неба на грязную рыхлую землю. Едкий запах тлена на бугристых соснах, всюду мгла, ряска и вязкое болото, пропитанное гнилым ароматом смерти. Воспаленные мысли гонит прочь холодный ветер, остужая кровь в венах. Сладкая тьма захватила в объятия всё пространство вокруг себя. Ночь будто играет на скрипке глухую панихиду – унылую мелодию вечного покоя двух отравленных душ. Грозовые тучи сгустились над головами, молнии вырисовывали яркую серебряную паутину, небо разрывалось от страшных криков грома.
Всюду гулкий звук отчаянья и боли, пропитанный злобой и разорванным доверием. И только яркая дорожка света опрокинутого фонарика нарушает кромешную тьму макового поля. Тусклый свет направлен прямо в центр свежевырытой, размытой от дождя могилы.
С замиранием сердца Тони опускал в неё, будто тряпичную разорванную куклу, своё сердце, помыслы и наваждение, окропляя брызгами крови выкопанную яму: пусть гниют вместе с ним в этой мерзкой канаве, пропитанной смрадом крови и разлагающегося тела. Это не слабость нрава или крик беспомощности, нет. Это, прежде всего, счастье и успокоение души.
Пускай это всё оказалось ложью, пусть и не было того странного Художника с изумрудными глазами, которого представлял себе Тони, но проблема ли в этом? Он всё исправит. Парень сумеет возродить навсегда ту сладкую иллюзию, которая помогала ему существовать в притворном мире.
Тони отказывался верить в реальность. Он не хотел принимать жизнь, обсыпанную горьким перцем, со своей, вызывающей рвоту, правдой. Зачем вновь окунаться в пропасть действительности, если тебе однажды подарили сахарную ложь?
Он оставит правду здесь, в этом мире, где всё так поверхностно и скучно. С собой же парень глубоко закопает лакомый десерт из плоти и крови, а также мечты и светлую веру на их исполнение далеко в ином измерении.
Под зловещую сарабанду мыслей, что крутилась в голове, Тони сделал шаг навстречу смерти. Теперь они навсегда будут вместе: вечная иллюзия и тлетворный запах любимого тела.
Там иногда распускаются цветы, затем вянут, но снова цветут, и так по кругу. Гибельный порок будет продолжать прорастать вечно тяжелыми буйными растениями, что станут обволакивать ноги, знаменуя те события в памяти. Иногда там пробегают собаки, и спускаются вороны. Возможно, однажды это место укроют седым бетоном и, будто под саркофагом, спрячут страшную тайну, что вечно таится под землей. Либо дожди и зимы постепенно станут смывать за собой тот брезгливый вопиющий позор, что однажды потерпело маковое поле. Возможно, кто-то станцует свой танец на их костях и останется счастлив, не подозревая этого? Будут смеяться, падать и любить над местом скорби. И, возможно, там кто-то кого-то будет ждать? Безусловно. Только Бога в этом месте уже никто не дождется.
***
Еще одна финальная затяжка, и затушенная об косяк сигарета летит в окно. Светает. Горизонт уже обволакивают нежно-розовые пятна облаков, и солнце медленными, но уверенными движениями поднимается из-под небес, покоем лаская здания и природу еще не проснувшегося города. Идеальное утро после шумной ночной грозы.
Второй месяц в новой квартире, но кошмары не перестают терзать душу молодого парня, каждую ночь заставляя подрываться в холодном поту и орать уже давно охрипшим голосом, а потом еще долго всматриваться во мрак, отходя ото сна. Постоянно одно и то же: высота над пропастью, ледяной ветер, что рвет его волосы, будто они языки пламени, тьма, а внизу мигающий свет одинокого маяка и черные колючие скалы, которые жадно облизывает вода буйными волнами. И вот парень уже летит вниз, рассекая морозный воздух. Летит мучительно долго: сердце уже давно перестало выстукивать в ребрах, но он всё не приземляется. Сон такой реальный, страх до дрожи пробирает. Если он все же упадет, то тело в момент разорвется от сильного удара о твердые камни, а волны жадно смоют останки.
– Давай еще немного поспим? – нежные женские руки обнимают парня со спины и тем самым прерывают поток мыслей.
– Я выспался. А ты иди, – парень открывает окно настежь, чтобы впустить в комнату больше света и вдохнуть терпкий морозный воздух.
Девушка трется носом о спину парня и неразборчиво что-то там мурлычет ему между лопаток. Она хочет продлить как можно дольше это незабываемое чувство уединения с любимым человеком, ведь она прекрасно знает, что скоро ей понадобится убраться вон.
– Тони, как ты можешь любить такой жуткий холод и сильный ветер? Это ведь невыносимо, – девушка ждет, чтобы парень повернулся к ней лицом.
– Холод отрезвляет, а ветер путает и разносит мысли, – практически про себя произнес Тони, так как знал, что девушка всё равно ничего не поймет.
– Ммм… Понятно. Может, выпьем кофе? Я приготовлю твой любимый с корицей и долькой лимона.
– Спасибо. Но тебе, кажется, пора.
– Но ещё так рано!
– Я знаю, Лили. Прости. Тебе пора.
Обиженная, но молчаливая, она отрывается от Тони и углубляется внутрь квартиры, собирая свои вещи и попутно натягивая их на себя. Возможно, был бы парень иным, он был бы с ней счастлив: красивая, в меру умная и верная только ему. Тони изредка встречается с Лили, так как она единственная, кто способен его понять без лишних слов. Он никогда её не любил, но ему с ней удобно. Не болтливая, заботливая и всегда рядом. И кофе она, действительно, готовит великолепно. Но даже таких мелких деталей Тони не хватало, чтобы стать нормальным и наконец-то вылечиться от тошнотворной прозаичной реальности. Ему всегда чего-то в жизни не хватает. И если парня спросить «чего именно?», он наверняка не ответит.
– Ты не забыл, что доктор Эйбрамсон тебя ждет сегодня? – уже у выхода обернулась Лили.
Тони хочет, чтобы она ушла уже поскорее. Чрезмерная забота Лили его тоже иногда раздражала. Особенно, когда девушка напоминала ему о ненавистных сеансах психотерапии. В такие моменты парню особенно сильно хотелось закрыться в шкафу и просидеть там до тех пор, пока не станет хватать воздуха. Любимое занятие сумасшедшего, когда отказываешься принимать реальность и штучно пытаешься заполнить её разноцветными акварелями субъективного видения. Когда остро пытаешься убежать от правды, которая бьет твои мозги молотком действительности и горького отчаянья. А ты просто сидишь себе в шкафу, как тогда, еще маленьким в пять лет, и, закрывшись в своем домике, в гордом одиночестве, смотришь на себя глазами других. И, кажется, это и есть то, что называется самолечением, когда отказываешься воспринимать те изменения в себе, которые тебе навязывают другие. Ты сам прекрасно знаешь, как следует поступать и что делать, ведь у тебя есть своя личная идея, и ты не боишься воспринимать вещи по-другому.
Вспомнился сон. Взмахнув с одежды невидимую пыль, Тони еще раз вытянулся в окно, подставляя голову дуновению ветра. Вырванные мысли, разбитые осколки скал, черная необъятная вода, всюду голосистые птицы, чьи крики барабанной дробью засели в голове, перепутывая слоги и окончания. Может, записать всё это на бумагу, чтобы не упустить? Только парень забыл, что писательский талант в нём развит не лучше, чем талант любить.
– Ну я пошла? – Лили с надеждой и особенным трепетом посмотрела в сторону Тони, но он продолжал беспристрастно пялиться в окно.
– Да. Пока.
За стеклом ничего нет. Пустая грязная улица заброшенного квартала, искры рассветного солнца в лужах после дождя, холод, от которого по телу приятный озноб. Но прогрессирующий астигматизм нарисует в его воображении более яркую картину лицемерных улиц за угрюмым окном. Едва коснувшись губами продрогшего стекла, Тони продолжает блуждать в приятных истоках собственных заблуждений и намерений. Эти противоречия между общественным миром и собственной явью являются очень опасным лезвием, по которому парень расхаживает, будто во сне, стоя на краю пропасти. Он еще не пал, но и лететь вечно он не может.
Мысли… Опять эти нежданные гости. А ведь так иногда хочется от них откреститься. Они приходят и устраивают разгульное веселье в доме из истерик и тревог, и ты вступаешь с ними в заведомо проигранный поединок. Затем включаешь программу новостей, чтобы отвлечься, и пьешь разбавленный льдом виски. Так делают многие обитатели, которые когда-то, возможно, сдохнут в кресле перед TV, либо от обильной мастурбации.
Утром в душных вагонах метро спящими глазами будешь следить за каждой остановкой, чтобы не пропустить свою. Зачем? Ты и так годами отчетливо отчеканил путь на работу, не пропустишь. И не забудь пробрать насквозь холодным взглядом стоящего рядом человека, который нечаянно ступил на твои новые ботинки, иначе утро не задастся с самого начала. И как там писал Бродский что-то об остановке в пустыне? Так вот: выходи, кажется, приехали.
А в конце рабочего дня не забудь залечь на самое дно в сердце центра мегаполиса. Забудь о том, что такое Бог. Кажется, этот чувак давно клал на всех с приборчиком. Отрекись и ты от веры в него. Придумай что-нибудь забавней: например – подайся в эгоцентризм. А когда будешь засыпать в холодной белоснежной постели лицом в сырой от слез подушке – вспомни себя. И ты почувствуешь, как плавно отходишь в сон, засыпая в самом эпицентре каменных джунглей.
========== Часть 2 ==========
Этот тяжкий смрад разложений Тони будет вдыхать, будто священный аромат благовония. Он приводит его в восторг, он пахнет целебной силой и увядшими розами – кровавый дурман. Так пахнет сам умерший Бог.
Сквозь полуночное свечение и сетку дождя он, будто загипнотизированный любимым телом, будет улыбаться впервые так искренне и честно, как не умел до этого. Впервые он чувствует свободу так близко, впервые он, разорвав стальные оковы, будет благодарен этому миру.
Ему так хочется сбежать из собственного тела и превратиться в прах, чтобы больше не искать способов встреч с любимым, чтобы навсегда с ним остаться рядом. Или, может, превратиться в ливень и смыться с проклятой земли? А, может, сбежать в туман и укрыться там от всех или улететь вместе с ветром?
Но ночь, подкравшись сквозь грязь, учуяв запах гнили, будто из самого ада явится на казнь и дотла спалит в памяти картину одного безумия.
Без лишних слов, без последнего желания Тони чиркает спичкой и, словно дьявол, сгорает в костре собственного разрушения.
Вокруг жалобные стоны деревьев под тяжелыми натисками ветра, бесконечное шуршание растительности и языки пламени…
Уставшая природа, пропитанная кровью и пылью. Запах гари прижился в самом сердце этого проклятого места. С черных веток незаметно осыпается прах. Кажется, здесь всё уже давно задохнулось и замерло.
Обретая – мы жертвуем. Жертвуя собой – мы оставляем выжженную любовь.
***
Открывая сердца другим людям, мы пускаем их внутрь, в себя. Мы разрешаем им блуждать по самым отдаленным уголкам собственной души, показывая во всей красе, как она пульсирует, медленно умирает и кровоточит. Эти капли похожи на червей, которые выползли, почуяв влагу, они душат изнутри и нажимают на все органы, ползают по кишкам и разъедают тимус, отчего мы часто испытываем дискомфорт в легких.
Ему ли не знать, как это противно, когда копают в твоем личном лабиринте. Когда пытаются понять суть самых бессмысленных твоих ночных монологов, когда выпытывают причины несостоявшихся встреч. Они пытаются отыскать океан за обычной ванной или Париж на теплотрассе.
В такие моменты, как сейчас, особенно сильно хочется задержать ход событий и застыть перед этим ненавистным кабинетом с табличкой на двери, в которую неоднократно плевался. Сейчас он зайдет внутрь, и доктор Эйбрамсон устроит очередную вакханалию в головном мозгу Тони – нырнёт в его личный океан и черпаком холодного разума украдёт оттуда немного воды. В сопровождении хриплого противного кашля выльет её в свой личный блокнот, чтобы не утратить столь ценную информацию.
А Тони, лежа на скрипучей койке напротив врача, будет всматриваться в суицидальный потолок и, под хруст позвонков, бороться с чернильным дождём Эйбрамсона. И в ловушке густых капель и немых ветвей противоречия, которые чернотой заваливают его голову, он однажды сам закаркает.
Будто сидя на чемоданах с личными проблемами парня, доктор с крестом в руке и с важным видом будет ломать и без того хрупкую конструкцию воображения с ненадежными стропилами и мрачным фасадом. Идеальная деструкция личного Сайлент Хилла.
– Тони, налить тебе чего-нибудь? – интересуется доктор.
– Заварите мне чай из вырванных листьев книги.
– Перестань паясничать, Тони.
– И выдавите мне туда побольше кислых фраз. Люблю с лимоном.
– Тони! Вырви из себя уже этот сорняк превосходства и открой глаза.
Врач сам еле сдерживал в себе эмоции, но он ведь врач…
– Ты будто скрылся под толстым слоем земной коры. К тебе не пробраться, Тони.
– Я и не прошу. Если бы не отец, меня бы Вы никогда не узнали.
– Он хочет как лучше.
– Он ничего не понимает. Я здоров, понятно Вам? На сегодня всё?
– Не совсем.
– Что еще?
– Я думаю, тут тебе помогут, – Эйбрамсон кидает в сторону парня небольшой конверт и отходит к окну, нервно прикуривая.
– И сколько Вам папочка заплатил, чтобы упрятать меня в дурку? Это немыслимо… Я не поеду туда. Ни за что.
– Боюсь, нет у тебя выбора, Тони. Собирай вещи.
========== Часть 3 ==========
Кровавый дождь, что бил каплями по плечам, прекратился. Небо хмуро-свинцовое ещё не отошло от дикого, разрывающего в клочья безумия. Оно наблюдало не за одним водоворотом лиц, оно потерпело не одно безумие, но оно никогда не забудет той страшной картины и то, что под фугу ветра гремело и горело в страшном адовом костре разрушения. Даже вечерняя тень не сможет спрятать вопиющего позора. Усеянное прахом порока и вечного сна маковое поле навсегда застынет в своей скорби.
В опустившихся веках играла жизнь, танцевала вера, и рвалась непоседа-свобода. Они так и остались под закрытыми веками, будто под надгробной крышкой, навсегда похоронены.
Люди будут топтать им лица, вытирать об их тела ноги, а они будут видеть прекрасный сон.
***
Он проснулся, будто спал лет сто. Он всю жизнь старался избегать солнечных лучей и дневного раздражающего света, охраняя свою комнату плотными тёмными шторами. Это место ему не подходит. Здесь слишком светло, особенно утром, когда яркая лазурь неба скользит по ослепительным куполам храма и облизывает края арочных сводов. Христианская святыня никак не исцеляла его той чудодейственной силой, наоборот – издёргивала и озлобляла. В этой построенной ещё до войны усадьбе, что служит психиатрической лечебницей и по сей день, Тони скрылся от мира, будто под плетями плюща.
Он порой думает, что ему здесь даже нравится. Странно ощущать себя «своим» среди толпы сумасшедших. Вчера одна старуха на дневной прогулке пыталась перегрызть себе вены, будто это был единственный выход из этого места. Кровь забрызгала ей одежду, глаза безумно вращались, а она грызла свое запястье с особым остервенением. Благо, санитары вовремя её увели. Говорят, случай на миллион. Вот тебе и напичканные пилюлями полусонные растения. Страшно, когда этот божий одуванчик начинает просыпаться. В основном здесь достаточно спокойно и цивилизовано. У каждого своя палата с особыми удобствами: шкаф, журнальный столик, санузел и телефон. Никто никого не беспокоит, и врачи тихо ступают в своих мягких туфлях, чтобы лишний раз никого не потревожить. В больнице царит торжественная аристократическая тишина…
До отбоя!
По историческим данным, санаторий, что непосредственно специализируется на психических расстройствах, расположен на древнем заброшенном индейском кладбище. Говорят, в здании часто можно услышать плач и крики… далеко не местных больных. Существует немалое количество историй об умершем парне, который пострадал от жестоких пыток и опытов, что проводились когда-то давно в стенах этого здания. Парня можно отчетливо услышать в определенное время – 3:30 ночи – в палате № 324.
Тони часто разговаривает с отблесками теней на потолке. Кажется, они ему отвечают. Парень отчетливо знает, что в этой пустой комнате он не одинок. Это как чувствовать запах чужих сигарет на своей рубашке – необъяснимо, но факт.
Он скорее был один в своей обставленной и дорогой квартире, что ему так любезно подарил отец, дабы скрасить хоть каким-то образом ту чёрную дыру, что прорастала между родственниками уже несколько лет после неожиданного суицида матери. Был одинок там, где периодически являлась Лили – слишком живая и нормальная для него.
Да, это место определенно можно было бы назвать вторым домом. Ведь только дома ты чувствуешь себя лучше и безопаснее.
Как знать, случайный ли такой исход событий? Излюбленный полумрак, в котором, кажется, любое чувство обостряется, и мысли начинают содрогаться в голове, вены набухают, а сердце обильно обливается кровью. Сейчас как раз время вспомнить, что ты не манекен, ты личность. Так приятно хотя бы ненадолго погибнуть для внешнего мира, чтобы провести время для себя, дома.
Доводы, мысли – такие абсурдные – они легко смешиваются со вкусом таблеток и частой бессонницей.
У каждого человека свой порок. У каждого есть своя личная затягивающая безысходность. У одних это наркотики, алкоголь, секс за деньги или даже педофилия. А есть и такие, которые отказываются принимать реальную жизнь. Они настолько кристально чисты и невинны, что их иллюзии и мечты наслаиваются на мерзкую действительность и уничтожают всю земную прелюдию. Утопия души, когда даже собственного имени стесняешься и заменяешь его пестрым ником. Когда внутренняя деформация настолько повлияла на сознание, что отображается на теле человека, который пытается что-то выразить краской под кожей и/или многочисленными проколами.
Тони любит эксперименты. Делая глоток кофе, он будто отделяет душу от тела, представляя себя где-то далеко за горизонтом. В такие моменты его сердце начинает бешено биться, становится трудно дышать, наваливаются ощущения страха и тревожности. И вот он сидит напротив себя, но в то же время их разделяют километры. Он говорит слишком быстро – Тони успевает улавливать только некоторые фразы, остальные же всасывают бетонные стены, квартира и мокрый асфальт грязного ночного города. Это холодное сознание, которое сейчас далеко, посылает ему импульсы. Оно напоминает юноше, что ему следует обернуться по сторонам, а не быть прикованным к небу. Но оно далеко ведь, сейчас их разделяют километры, и Тони не может разгадать все те секретные послания.
Эти усталые, но смутно-счастливые озарения приходят на ум парню порой от самой квинтэссенции души. Ему кажется, что закономерности не существует. Фабула важна только в произведениях, а красота, которая возникает в мире, придумана кем-то до него.
Под странные трансцендентные размышления парень вышел из столовой и направился на прогулку по усадьбе. Покурив, посидев и вдоволь налюбовавшись закатом, он уснул непробудным сном прямо на лавке, несмотря на очередные кошмары, что терзали сознание.
***
Если ты хотя бы раз в своей убогой жизни, в состоянии полураспада, подумал о смерти – считай себя гнилым трупом. Это состояние тебя не отпустит, ты каждый день будешь представлять собственную кончину и выкопанный для тебя ров. Это будто наслаждаться сладким чаем у самого порога ада. Это будто свысока смотреть вниз на Бога.
Такие порядки: сначала тебя впускают в живой мир из утробы матери, а затем прячут под чёрной крышкой и отдают назад вселенной.
Такое страшное болото, как преисподняя, будет тянуть тебя к себе, пока твой разум окончательно не тронется. Оно будет ждать тебя менестрелем, точа ножи и напевая третью часть сонаты Шопена, чтобы вальсировать с трупом над ярким костром.
Вот к чему приводит твое непонятное желание то ли начать наконец-то жить, то ли поскорее сдохнуть. В любом случае, выбирать тебе: либо в землю, да поглубже, либо прахом над обрывом.
========== Часть 4 ==========
Последние капли дождя – последние капли его терпения. Вдалеке потрепанная нить горизонта, что отделяет звёздное небо и кромешную тьму мерзкого болота.
Он мечтал стать Богом, настоящим творцом своего мира. Хотел любить, верить, убить суету и возродить свет. Но теперь он живёт здесь, внутри болота, а сверху распласталась зеленая растительность и ещё нераспустившиеся тугие бутоны маков по болотной глади. Его огорчает пение птиц: мертвецы не выносят этих раздражающих звуков. А эти чёрные гады парят всё ниже и ниже над холодным пеплом и орут своим неистовым криком отчаянья, будто рассказывают страшную тайну, что таит в своей плоти матушка-земля. Единственное что успокаивает – это вода. Шум ливня и мелодия капель, что спадает с веток деревьев, умиротворяют. Ему хочется вылезти однажды из этой ямы и собрать для Него все лужи вокруг, чтобы они могли вновь окунуться в отдаленно напоминающий живой мир.
Мысли падшие, думы, все Его сны и картины, кисточки, грифеля, депрессии и звуки, книги, эмоции, музыка и улыбки – он сохранит все Его любимые вещи в себя, он станет надёжным вместилищем. Сотни раз сгорая по пути в ад, Тони растворится в чистом воздухе эйфории. В воздухе целительного аромата любимого тела. Тело, которое тлеет, словно сигарета, заколоченное в гробу.
И пусть весь мир прахом, пусть вселенная будет злиться, а небо стыдливо прятаться за облаками – они будут сладко спать под небосводом млечных снов, укрывшись глиняным одеялом, пересматривая свои бесконечности.
Позже они растворятся, подобно мелким частицам в огромном пространстве. Исчезнут, как перечеркнутые строчки в блокноте. Забудутся, как несбывшиеся надежды и мечты. И, как лживые фразы. их станут осуждать.
С годами останется лишь прах. Нетленно только искусство, а эти две души скоротечно отправятся в ад.
***
Он бы мог рассказать о своем бесконечно любящем сердце, например. Мог бы похвастаться чистотой мыслей и кристальным внутренним океаном. Он мог бы рассказать о том, сколько нежности и трепета хранится у него в рёбрах, и как сладко пахнет надежда. Он иногда произносит вслух те внутренние диалоги, но это мало кто слышит. А если и слышат, то прокручивают пальцем у виска. Он неоднократно замечал, как медленно опускаются пылинки на поверхность стола, кровати, лампы под цвет засыпающего дня. Цвет заката, который он встречал, сидя у окна. Он мог бы рассказать, как засыпает день, безусловно. Он мог бы…
Он видит вместо лиц прохожих – оскал и злобу, потерянность и хроническую усталость. Он видит, как мимо него медленно утекает жизнь…
Он видит последствия беспокойного сна в отображении зеркала – бесцветные губы и вены сквозь тонкое худое тело.
Он мог бы рассказать, как путаются мысли, словно столетняя паутина…
Он мог бы рассказать, как его сжигает изнутри реальность, засевшая глубоко внутри, будто раковая опухоль, каждый день напоминавшая о себе.
У него ещё будет целая вечность, чтобы этим поделиться. Целая холодная вечность. Тони будет наблюдать за этим со стороны, а бездна вычеркнет его из памяти.
Заглушить можно любой гул, любые голоса. Но никому ещё не удавалось заглушить молчание.
***
Ему бы собрать всю волю и удержаться в дурмане разноцветных грез – не выловить всю рыбу из салата, ковыряя вилкой в тарелке. Собрать всё живое по крупицам и опустить в море, чтобы оно нашло свой дом. Ему бы выковырять вилкой бесконечный поток времени и вернуть назад в свое русло пересохшие реки, застывшие ставы, вырыть новые истоки и наполнить их жизнью, кровотоками любви и взаимоотношений. Ему бы выковырять потерянную суть, заблудившуюся в недрах иллюзии. Ему бы сорвать стальной хомут, да освободить широкую душу. Испить до последнего глотка любимый кофе и изучать узоры на дне: заведомо красивые и гармоничные, вопреки сомнениям и всепоглощающей скуке.
Он снова закрывается так внезапно и без предупреждения, словно дверцы вагона метро, оставляя на перроне всё, кроме тишины и забвения. В нём столько несказанного: того, что не произносится губами и не выстукивается ритмом клавиш.
Он путал имена и даты, от него не раз уходили, к нему возвращались, он орал с амвона, путая пальцами меденые волосы. Бог всех простит, особенно тех, кто сумел самостоятельно воскреснуть. Только ему всё чаще казалось, что его рождение это не просто обычное появление на свет – это проколотая терновым венцом драма смерти, ноктюрн лихой судьбы, блаженная ода самобичевания и ренессанс отголосков надежд.
Его глубокая вера не знает дна. Его крест горит внутри и разрывает легкие. Его молчание далеко не порок, его свет включен, озаряя мрак.
Он часто обращается к небесам, он ищет помощь. Но его грусть самая нетранспортабельная штука: посланная в небо, она обязательно затеряется где-то на дне Гудзона или гранд-каньона. И, вместо исповедальных посланий, Творцу всё чаще долетают спамы от Сатаны.
========== Часть 5 ==========
Сколько долгих лет они там? Сколько миллионных ночей подряд он захватывает темноту над головой в свои объятия? Сколько пепла собралось в лёгких, пока он так неистово дышит Им? Что за странная пустота звенит в его ушах, и почему он всё чаще мечтает, глядя в небо? Неужели он желает повиснуть на высоковольтных проводах и испепелиться окончательно и навсегда, чтобы душой уйти за Ним следом, справя истинную тризну?
Он уйдёт, целуя зияющую бездну, не плача и не жалея, открывая нараспашку глаза, которые так давно закрыты. Он откроет жизни аутопсию, обнажая самые сокровенные мечты, пропуская их через собственный источник. Ломая изящно позвоночник и хребет, он споткнётся о собственную неизбежность, позволяя ей распять себя, как мессию.
Останется грязный пепел, что устелит просторы невидимым ковром грусти. Останется грязь и сажа, что развеется по миру, словно сизый дым.
Если задуматься… этот пепел – он ведь в прошлом любовь? Да, он затеряется в вечных трагедиях и скитаниях, прилипнув однажды к серости асфальта, к небу, не поднимаясь. Невозможно без крыльев туда.
Сквозь искажённые призмы вечности они будут наблюдать, сбросив крест с усталых плеч, за тем, как меняются небо и столетия. Вечно. Так предначертано сединою мудрых лет.
Словно пыльные куклы, заброшенные и забытые на высоком чердаке прошлого.
***
Скучная обеденная трапеза под ироничные строки любимого поэта. Поэзия – вросший в глубину души корень, который однажды замрёт в твёрдом переплёте. Небольшое помещение между холлом и залом отдыха. Мятые слова и потёртые годами истины кажутся слишком пресными на сегодняшний день. Погода не стала лучше за долгих три дня проливных дождей, но еле восходящее из чёрных облаков солнце даровало надежду на тёплый день сквозь рифмы Байрона. И снова тишина, разговоры шёпотом, и только звук постукивающих чайных ложек о стекло стаканов. Смиренное и покорное поведение «растений», любезно передающих друг другу блюдца с овсяным печеньем. Он чувствует себя невидимым, словно размытый кадр или вырезанный момент из кинофильма. Словно пепельница для чужих сигарет, он впитывает в себя внешний мирок.
Впрочем, проводить обеды в столовой Тони нравилось. Здесь не играет надоедливая музыка, как во всех общественных заведениях. Он просто не понимал, как можно соединять гастрономическое удовольствие с эстетическим. А вот Байрон его итак простит: тот был ещё тем зажиточным пессимистом. Так же невероятно радовало отсутствие пухлогубых и большегрудых официанток, ведь мысль, что эротизм смешивается с торговлей, ещё больше его отвращала.
Меланхоличный чай со вкусом слёз – отрава, яд. Горчат на дне кружки тени посеревших неинтересных будней, продолжавшие исписанный дневник. Почему тут не заваривают кофе? Он так и не научился любить чай. Зачем он снова делает глоток тогда? Вежливость – она разрисует этот бесцветный, потёртый злобой мир. Под немые взоры «растений», что уныло следят за каждым движением, он вновь испивает.
Если мечешься от одной стены к другой, всё равно не следует ждать от этих бетонных невоодушевлённых конструкций понимания. Но это лучше, чем пустые объятия, холодное равнодушие, водоворот лживых лиц из самосотканного джаза веры.
Он вошёл, словно в запретную дверь, без стука. Потолок взорвала молния: блеснула, будто софиты по авансцене. Кто он? Что он забыл в этом старом осквернённом мире со страшным прошлым и без будущего? Тони вмомент стало зябко, сидя на сквозняке. Вены бы раскурочить и вырвать листья книги, но нельзя – в ней душа поэта. Что? Зачем он заказывает виски? Ему бы кроваво-красного вина – пусть пьёт духовную муть. Нет. Ему бы не пить вообще. Тони запретил бы ему пить дьявольское спиртное, исключением бы служил только третий тост – «за любовь». Ему не место в этом заминированном людьми мире. Он ведь ангел? Нет. Он сам Бог.
За стеклянным столиком, ближе к окну, сидела молодёжь лет двадцати, не больше. Обычные приезжие в пансионат, ничего удивительного. Это место как нельзя кстати подходит для съезда различных секций и кружков – эдакий лагерь отдыха во имя искусства. Две молоденькие девушки с монашеским пустым выражением лиц, ничего не выражавших, в целомудренных нарядах: строгие брюки тёмной окраски и закрытые плечи. Их лишённые грации и каких-либо форм фигуры тонкими тенями отображались на стенах столовой. Видимо, дьявол ещё не успел совершить над этими особами зловещую сексуальную революцию. И два парня, один из которых сейчас стоял у прилавка и с особым интересом выбирал пойло. Тони с изумлением отметил про себя, что этот человек восхитителен с виду.
Это бледное лицо, обрамлённое чуть длинноватыми, давно не знавшими ножниц льняными кудряшками, изящно очерченное и чертовски притягательное. Прямая линия носа и широкий рот с вздернутыми краешками пухлых губ. Это лицо заставляло патетически страдать не одну земную душонку. Только лукавый и мёртвый не подчинится его чарам. Кажется, все иконописцы земли на коленях перед этим парнем срисовывали блаженный образ божества. Тони только что осознал, что нигде – ни в природе, ни в книгах, ни в каком-либо другом изобразительном искусстве – не встречал более подобного совершенства. Видимо, каждый верующий олицетворяет себе тех идолов, которым он поклоняется. Эта непоколебимая серьёзность во взгляде, беспристрастность и уверенность в движениях. Несомненно, он Бог.
