Текст книги "Дело незележных дервишей"
Автор книги: Ван Зайчик Хольм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
Багатур Лобо
Улицы Асланiва,
8 день восьмого месяца, вторница,
поздний вечер
По затихающему Асланiву, по улице Громадянина Косюка ибн Дауда, в сторону центра двигался бродячий даос. Даос и даос – с посохом, с чашкой на поясе потертого коричневого халата и полупустым заплечным мешком, седой, бородатый, длиннобровый и длинноволосый, в островерхой шапке со знаком Великого Предела… словом, таких полно на необъятных просторах Ордуси. Они путешествуют пешком или на попутных повозках по городам и весям, от одной священной горы до другой, нигде не задерживаясь надолго, и добывают себе пропитание гаданиями, предсказаниями да подачей добрых советов; недруги подчас так и называют Ордусь – Страной Даосских Советов. В глубине души люди частенько думают, что даосы не совсем от мира сего, но относятся к бродячим мудрецам во всех уголках Ордуси с уважением, ведь очень часто их советы оказываются к месту, особенно в том, что касается места и времени возведения построек или сроков начала нового дела; а в предсказании пола будущего ребенка даосам до недавнего времени вообще не было равных. Сами мудрецы, всю жизнь проводя в дороге, не желают себе иной доли: они свободны от мирских условностей, им открыт целый мир и ведомы такие вещи, какие простому человеку не вдруг откроются.
Седой даос, равномерно стуча посохом по мостовой в такт своим неторопливым стариковским шагам, подошел к ярко освещенному входу на открытую террасу шинка «У чинары» и остановился. Чинара тут и правда была – огромное, матерое дерево, образующее над террасой естественную крышу из причудливого хоровода возносящихся высоко ветвей и листьев. Хоровод сей, виток за витком удаляясь от ночных источников освещения, терялся в поднебесье, непроницаемым облаком тьмы заслоняя от сидящих за столиками яркие асланiвськие звезды.
Даос легко вздохнул, поправил пальцем на носу круглые очки, одна дужка которых – видимо, сломанная – была заботливо перевязана шелковой веревочкой, оперся о посох и устремил взгляд на сидящих за столиками.Шинок был полупустым – время настало позднее, и большинство асланiвцев, почитая в последние годы за благо не выходить из дому в темноте, проводили вечер в кругу семьи, с близкими, отдыхая после рабочего дня. Лишь немногие решались как встарь посидеть с друзьями в таких вот шинках, коротая время над ормудиками с чаем, неторопливо переговариваясь, покуривая трубки с кистями, играя в нарды или просто уставясь в телевизор с кружкой пива в руках.
Был телевизор и здесь – у задней стенки на специальных креплениях светился его огромный экран. Из Каракорума шла трансляция межулусных соревнований по спортивной игре в кости. Лидировал прославленный Мэй Абай Акбар по прозвищу «Ракетандаз».
Группа подростков в кожаных куртках, с разновеликими кинжалами в изукрашенных ножнах у поясов, развалясь за стоящим близ телевизора столиком, механически тянула дешевое пиво, поглядывая время от времени на экран и лениво переговариваясь.
– А лучше б сызнова вразумление Параски показали… – процедил сквозь зубы один.
– Как он ее по заднице: хрясь! Хрясь! – вторил другой. Третий, не поднимая испачканного в пене носа от огромной кружки, прямо в нее прогудел с одобрением:
– Обсадно…
– А задница-то трясется…
– Обсадно…
– А ты б с ней хотел?
– Не… Старая.
Даос покачал головой. Впрочем, лицо его, устремленное в вечность, осталось совершенно бесстрастным.
Ближайший к выходу – и бродячему даосу – столик занимал преждерожденный совсем иного, нежели юнцы с кинжалами, склада: лет тридцати с небольшим, невысокий, но крепкий и жилистый, в простой жилетке, наброшенной поверх черной футболки. Склонясь над переносным компьютером, он быстро, сам себе кивая, стрекотал пальцами по клавишам. Иногда замирал, морщил высокий лоб, ерошил короткие темные волосы, рылся в разбросанных по столику листках бумаги и делал на них какие-то пометки, для чего доставал торчащий из-за уха карандаш с резинкой на конце. Справа от компьютера стояла полупустая кружка пива – пена давно осела, да и само уже пиво нагрелось: ночь случилась весьма знойная.
Видимо, почувствовав чужой взгляд, преждерожденный оторвался от клавиш и увидел бродячего даоса. Вскочил. Пошел к нему.
Даос стоял отрешенно, опираясь на посох.
– Наставник! – преждерожденный в футболке поклонился, сложив руки перед грудью в почтительном жесте. – Уважаемый наставник! Не соизволите ли присоединиться к моей скудной трапезе?
– К трапезе? – улыбнулся даос. – У тебя, добрый человек, на столе одни бумаги. Я бумагу не ем. Хотя во время странствий повидал всякого…
– А… Я как бы работал, наставник, а сейчас настало время перекусить! – нашелся молодой человек и увлек даоса за свой столик.
Даос прислонил посох к чинаре, степенно сел, откинув полы халата, и с улыбкой стал наблюдать за тем, как его новый знакомый суетливо сгребает листки бумаги и упихивает их в сумку.
– Не суетись, добрый человек, не в трапезе счастье. Как твое имя?
– Олежень. Олежень Фочикян, наставник. Эксперт отдела новостей «Асланiвського вестника». А как мне называть вас?
– Зови меня Фэй-юнь.
Фочикян с некоторым испугом во взоре поспешно оглянулся по сторонам: не слыхал ли кто. Облегченно вздохнул.
– Нижайше прошу прощения, драгоценный наставник, но у меня к вам просьба: не говорите прилюдно по-ханьски. У нас это… типа не принято.
Даос чуть помолчал. Его узкие глаза ничего не выражали.
– Отчего так? – спросил он наконец.
– Долгая история, наставник…
Даос чуть пожал плечами. Принимать людей и их земли такими, каковы они есть – первая заповедь ордусского даоса. Недеяние прекрасно тем, что разом объемлет все разнообразие мира…
– Будь по твоему, добрый человек, – сказал даос. – Зови меня Летящим Облаком. – Он коснулся рукой седой бороды и достал из-за пазухи простой бумажный веер со скорописным изображением иероглифа «Дао»: веер был ветхий и кое-где аккуратно подклеенный на сгибах.
– Ты, должно быть, очень занят, не трать на меня время.
Олежень в это время уже энергично махал рукою прислужнику. Прислужник в прозрачной косоворотке и коротком, не очень чистом переднике неспешно двинулся к столику.
– Аллах с вами, наставник! Есть типа время для дел и есть время для трапезы.
Даос согласно кивнул
– Что изволит откушать преждерожденный-ага? – осведомился прислужник, сверху вниз глядя на Олеженя.
Олежень вопросительно посмотрел на даоса.
Тот улыбнулся:
– Ты же звал разделить с тобой твою трапезу…
– А… Принесите нам пилав.
Прислужник небрежно кивнул и отошел.
Даос Фэй-юнь проводил его взглядом.
– Мы продолжим нашу трансляцию после очередного выпуска асланiвських новостей, – радостно поведал между тем на весь шинок с экрана телевизора диктор. Олежень вместе со стулом немедленно развернулся в его сторону.
Подростки с кинжалами, торопливо допив пиво, слаженно стукнули кружками об стол и, со смаком плюясь по сторонам, удалились из шинка. Новости их явно не интересовали.
Диктор порадовал собравшихся сообщением о злодейском покушении воробьев на жизнь некоей старушки, имевшем место в городском саду имени Тарсуна Шефчи-заде; затем на экране появился начальник Асланiвського уезда многоуважаемый Кур-али Бейбаба Кучум, бесстрашный спаситель бабушки от пернатых разбойников. Кучум приветственно, обнадеживающе улыбался; у него было честное, несколько невзрачное и слегка утомленное лицо пожилого добросовестного работяги. «Не хотите ли вы, драгоценный начальник, сказать несколько слов нашим зрителям?» – приторно улыбаясь, спросила Кучума асланiвськая красотка и подсунула ему под нос микрофон. Кучум отряхнул руки, видимо, запылившиеся во время битвы с воробьями, и мужественно глянул в объектив. «Я моя и моя администрация завжды стояли и стоять будем на страже интересов народа и его безопасности. Мы убережем народ и от неразумного скота, и от стихийных бедствий, и от алчных внешних стай, жадно разевающих свои ненасытные рты на богатства нашего исключительно плодородного и промышленно развитого уезда. Эти стаи, конечно, хитрее и страшнее воробьев. Но с ними у нас, иншалла, и разговор будет иной».
Далее диктор пригласил посозерцать черепа, представляющие несомненную историческую ценность, – о захватывающих обстоятельствах их находки близ городской помойки поведал, возбужденно размахивая руками, юный участник древнеискательского кружка по имени Гасан, веснушчатый румяный подросток лет пятнадцати.
Потом промелькнуло изображение громадной, похожей на судорожно вытянувшуюся анаконду зурны, рядом с которой на лестнице-стремянке стоял ее лысый создатель, ковыряя инструмент отверткой и что-то невнятно бубня себе под нос, – во всяком случае, расслышать его был не в силах, похоже, и бравший интервью корреспондент. Затем кадр снова сменился.
– Сегодняшний день, – несколько нахмурившись, продолжил диктор, – ознаменовался и двумя печальными для нашего города происшествиями. Прибывший к нам из Парижа знаменитый в Европе философ и историк, член Европарламента Глюксман Кова-Леви необъяснимым образом исчез по дороге в городской меджлис, где собирался встретиться с представителями кругов асланiвсьской интеллектуальной общественности. – На экране, на фоне охраняемого двумя вэйбинами входа в меджлис, возникло весьма упитанное лицо некоего преждерожденного. «Профессор не прибыл на встречу… – озабоченно кивая, сообщило лицо. – Уже более семи часов ведутся поиски… Профессора сопровождала ассистентка, ордославистка из Франции… Тоже исчезла… Начато следствие… Предпринимаются все меры…»
– Мы настоятельно просим всех, кому что-либо известно… – начал заклинать диктор, а на экран выплыла фотография заезжего ученого. Даос безмятежно глядел в телевизор. Фото Кова-Леви на несколько коротких мгновений сменилось фотографией его ассистентки.
«Да это, никак, Жанна!» – удивленно подумал даос.
– И наконец, немногим более двух часов назад Асланiв был потрясен известием о жестоком убийстве нашего соотечественника, члена Братства Незалежных Дервишей Мыколы Хикмета, – совсем уж траурным голосом объявил диктор. – Тело было обнаружено на бульваре Тарсуна Шефчи-заде, недалеко от дома потерпевшего. Обнадеживает, однако, что рядом случились единочаятели убитого, каковых вернувшийся сегодня из Александрии Невской Хикмет пригласил к себе домой. Они видели убийцу. С их слов в Асланiвськом Управлении Внешней Стражи составлен членосборный портрет. – На экране появилось крупное изображение лица, до странности похожего на Багатура «Тайфэна» Лобо. – Долг каждого подданного, каковой где-либо видел этого человека, сообщить о нем на ближайший пост вэйбинов. Человекоохранительные органы надеются…
– Ну шо, пысака! – раздался вдруг грубый, глумливый голос.
Даос и Олежень в недоумении обернулись.
Рядом с их столиком стоял могучий преждерожденный в черном халате, распираемом объемным животом. Темная курчавая борода лежала на груди, голову увенчивала бледно-зеленая чалма. Красное мясистое лицо указывало на предосудительную склонность к горилке. За мощной спиной топтались еще двое сходного вида подданных. Чернохалатник смотрел на Олеженя злобно и с издевкой.
– Попалси, червь… – Бородатый ткнул в сторону Олеженя толстым пальцем с обкусанным ногтем. – Иблисова дытына… – И он занес свою волосатую лапищу над ноутбуком, очевидным образом собираясь завладеть умной машинкой.
Но на пути лапищи внезапно возник старенький, склеенный на сгибах веер.
– Что ты шумишь, добрый человек? – с улыбкой спросил бородатого бродячий даос.
– От! – отдуваясь, только и смог вымолвить чалмоносец в черном халате, обращая взор налитых кровью глаз на даоса Фэй-юня. Но быстро нашелся: – Ты шо, побирушка, а?! Геть видселя! – И выбросил монументальный, лохматый кулак в сторону доброго лица бродячего даоса. – Ых….
Но в том месте, куда метил бородатый, лица даоса почему-то не оказалось, и кулак, встретив на пути пустоту, продолжил свое поступательное движение, увлекая за собой владельца – бородатый, с превеликим грохотом круша пузом стул, на коем только что восседал даос, растянулся на полу. Фэй-юнь подхватил посох и вскочил упавшему на спину.
– Э! Э! Э! – раздались встревоженные вопли; из глубины шинка быстрым шагом приближался нахмуренный прислужник.
– Торопливость умножает скорбь, – изрек даос, легко вращая посохом и внезапным, несильным с вида тычком отправляя на землю ринувшегося на него другого чернохалатника. – Добрый человек, – сказал он Олеженю, судорожно отбивающемуся сумкой от вцепившегося в его жилетку третьего агрессора. – Кажется, местный пилав не пойдет нам впрок. – Еще один тычок, и пристававший к Фочикяну злодей головой вперед улетел в ближайшие кусты. – Не покинуть ли нам эту юдоль скорби?
Из ближайшего переулка явственно донеслись приближающиеся крики и стадный топот.
– И побыстрее, – добавил даос.
– Ага… – Олежень захлопнул ноутбук, сунул в сумку и повесил сумку через плечо. – За мной, наставник! Даос легкой тенью устремился за ним в призрачный полумрак освещенных редкими фонарями улиц.
– Хде?!
– Та вон! Вон!.. – слышно было сзади.
– А-а-а-а!
Олежень метнулся за угол, оглянулся:
– Сюда, наставник, сюда…
Даос не отставал.
Преследователи, впрочем, тоже. Сзади послышался шум, замелькали огни повозок.
– Кто эти добрые люди? – неотступно следуя за Фочикяном, спросил даос. Непохоже было, что стремительный бег хоть как-то сказался на его дыхании.
– Это… незалежные… дервиши… – в три приема произнес Олежень, сызнова сворачивая.
Впереди мелькнули огни фар, раздался отвратительный визг тормозов и радостный крик:
– Здесь, здесь!
– Опс… – Схватив даоса за рукав халата, Олежень увлек его за собой в переулок. – Окружают… – Сзади приближался рев мотора.
Даос и Олежень выскочили на небольшую площадь, метнулись вправо – оттуда прямо на них неслась, слепя фарами, повозка; слева также отчетливо слышалось топанье и тяжелое дыхание бегущих.
– Попались… – сокрушенно покачал головой Олежень, переводя дух и отступая к стене. – Простите, наставник Фэй-юнь…
Даос выпрямился и удобнее перехватил посох.
На площадь вырвались запыхавшиеся преследователи.
Две повозки осветили фарами замерших у стены даоса и Фочикяна.
– Ну шо? – послышался знакомый гадкий голос. – Прийихали, хлопчики?
В свете фар возникли приближающиеся силуэты числом больше десятка, впереди – поверженный даосом в шинке бородач. Жертва стула.
Олежень затравленно оглянулся.
– Быстро бегаете… – продолжал бородач, поигрывая внушительных размеров тесаком. – Да не убёгли! Таперича потолкуем?
Даос легким движением руки задвинул Олеженя за спину.
– Знающий не говорит, – с доброй улыбкой заметил он надвигающимся злодеям.
Тут раздался внезапный звон и света стало вполовину меньше. В круг преследователей, небрежно разорвав его – пара злодеев полетела кувырком – вступила новая фигура.
Перед даосом и Олеженем стоял гигант в рваном халате неопределенного цвета, увешанном разноцветными ленточками и небрежно, крупными стяжками, кое-где зашитом. Из халата выпирала могучая волосатая грудь, на коей покоились талисманы в матерчатых мешочках; выше располагалось одухотворенное лицо, средоточием которого были большие, живые глаза, наполненные озорным и чуточку безумным блеском. Буйные власы явившегося были собраны в хвост на затылке и ниспадали на спину. Через левое плечо была перекинута холщовая старая сумка, а на правом преспокойно сидел средних размеров невзрачный попугай и со скукой во взоре наблюдал собравшихся.
Злодеи застыли, пораженные явлением.
– Яки из деяний достойнее других? – громовым голосом вопросил пришедший и указал перстом на даоса и спрятавшегося за ним Олеженя. – Вы! – Всколыхнулись ленточки.
– К-когда умираешь, а язык твой как бы свеж поминанием Всевышнего, – пискнул Олежень.
– А-а-а-а!!! Иблисова дытына!!! – Нервы одного из злодеев не выдержали и он с палкой в руках ринулся на хвостоволосого гиганта, – но тот, не поворачиваясь, нанес бегущему стенобитный удар босой ногой невиданного в природе размера.
– Чти Коран, чти Коран, – назидательно проскрипел попугай.
– Добре, Бабрак, добре, – счастливо улыбнулся гигант и продолжил прерванный допрос: – У чем цель хаджа?
– А… в поминании Аллаха… через посещение Его дома и возбуждение страсти к Аллаху через встречу с Ним, – отвечал Олежень.
Попугай кивнул.
– Осанна! – удовлетворенно заключил гигант и развернулся лицом к нападавшим. Те, будто опомнившись, с неразборчивым ревом кинулись на него.
– Знай, шо суть и цель богопоклонения заключаются в поминании Всевышнего, шо столп веры для мусульманина – намаз, шо цель намаза – поминание Всевышнего… – разъяснял нападающим гигант, сокрушая их ногами и кулаками. Изловил могучей дланью пытавшегося проскользнуть мимо него. Сильно встряхнул, как бы стараясь, чтобы изрекаемые им истины наиболее сообразным образом улеглись в мозгу противника, а затем, обращаясь непосредственно к потрясенному, продолжил: – А цель поста – уменьшение плотских страстей до разумной малости! Уменьшай страсти! Завжды уменьшай! – И потрясенный с протяжным воплем полетел в сторону повозок.
– Наставник… – прошептал Олежень на ухо даосу, – наставник… тут есть дверь, быстрее!
Позади них в стене и впрямь обнаружилась неприметная дверь. Олежень распахнул ее. Закрывая за собой дверь, Фэй-юнь обернулся и увидел, что гигант, отобрав у бородатого главаря тесак, притянул несчастного чернохалатника к себе – ноги бородача болтались в воздухе – и вдумчиво втолковывает ему, периодически встряхивая для убедительности:
– Знай, шо зикр бывает четырех ступеней. Первая – когда он проговаривается без участия сердца. Вторая – когда он бывает в сердце, но не поселяется там и не оседает. Третья…
В чем состоит третья ступень, Фэй-юнь не дослушал, закрыл дверь и припер ее обнаруженным неподалеку внушительным ящиком.
Они оказались в каком-то темном дворе, и Олежень скользнул куда-то вбок:
– Наставник!
Последовав за ним, даос обнаружил, что Фочикян подтягивается на нижних ступенях пожарной лестницы. Фэй-янь легко прыгнул следом. Сумка с ноутбуком колотила стремительно взбирающегося вверх Олеженя по тощему заду.
Через пару минут они уже были на крыше.
Над Асланiвом раскинулось бездонное звездное небо. Легкий ветерок шуршал в кронах каштанов где-то под ногами беглецов – дом насчитывал восемь этажей.
– Переждем здесь, – решил Олежень, усаживаясь у трубы и утирая пот.
– А что это такое было, почтенный Олежень? – спросил даос, опускаясь на черепицу рядом. – Кто этот добрый человек?
– Высокий-то? О, это блаженный суфий Хисм-улла, – улыбнулся в темноте Фочикян, с некоторой опаской проверяя в то же время целостность ноутбука, – Асланiвськая достопримечательность. В высшей степени достойный правоверный. Славен тем, что как бы знает наизусть монументальный труд великого Абу Хамида ал-Газали «Эликсир счастья». От этого и умом типа тронулся. Очень он не любит, когда кто-то не знает «Эликсира». Но тише…
– Аллах Всевышний, ниспошли мне милость в чтении Корана и преврати его для меня в вождя, и свет, и руководство… – разносился внизу трубный глас блаженного суфия, сопровождаемый звучными вразумляющими ударами и неразборчивыми, но донельзя сварливыми репликами попугая по имени Бабрак. – Читайте Коран, ведь каждый произнесенный из него звук будет оценен, как десять благодеяний…
– Нам повезло, – шепотом разъяснил Олежень, – я не раз читал «Эликсир счастья» и до сих пор многое помню.
Внизу раздались пронзительные звуки сирен: к месту, где великолепный Хисм-улла неторопливо и доходчиво толковал Коран, съезжались повозки вэйбинов. Зажглись прожектора. Послышались громкие команды: нарушителей порядка грузили в повозки. Слышно было, как блаженный суфий миролюбиво и даже ласково втолковывает вэйбинам:
– Коран ниспослан для осознания скорби, поэтому, читая его, скорбите. Всякий, обдумывающий обещания, угрозы и приказания в Коране, осознав свою немощность, вынужден будет скорбеть, если он не невежда… – Хлопнула дверца, и речь суфия стала невнятной.
Прошло, верно, с полчаса или больше, пока внизу все наконец не утихло и на площадь не вернулся обычный для этого времени сонный покой. Только тогда Олежень решил, что спуститься вниз будет вполне безопасно.
– Наставник, – сказал Фочикян, отряхиваясь, – спасибо вам… Если бы не вы, я не знаю, чем все кончилось бы…
– Что ты, добрый человек! Благодарить надо досточтимого Хисм-уллу, чье появление было как нельзя кстати. Не причинят ли ему какого зла?
– Не думаю, наставник, он ведь блаженный… Подержат до утра – и отпустят. Однако, время позднее, позвольте пригласить вас в мое скромное жилище, дабы скоротать ночь… и подкрепиться.
– С удовольствием, почтенный Олежень, – улыбнулся Фэй-юнь, – но объясни мне еще, отчего сии дервиши так набросились на тебя?
– А! – Олежень горделиво выпрямился. – Я как бы опубликовал пару статей, в которых указал на некоторую несообразность некоторых деяний нашего досточтимого вэя Абдуллы Нечипорука…
Даос чуть поднял брови и ласково улыбнулся.
– Ты же сам просил меня не говорить по-ханьски, добрый человек, – произнес он. Фочикян с инстинктивной стремительностью втянул голову в плечи и кинул быстрые взгляды влево-вправо, но тут же расслабился и облегченно вздохнул.
– Но… кажется, мы как бы одни, наставник.
– Лао-цзы сказал: бойся стен с ушами, – заметил ему даос.
Во взгляде Фочикяна мелькнула неподдельная тревога.
– Хорошо… как бы это… Он – типа наш начальник зиндана унутренных справ. А у меня же как бы совесть и достоинство истинного асланiвца! Если в Асланiве кто-то кое-где порой ведет себя несообразно – я не в силах спокойно спать и даже вкушать пищу, ниспосланную Аллахом! Мне уже несколько раз угрожали, – добавил он с торжеством. – Только вот доказательств у меня как бы надежных нету никогда – ну таких, чтобы человекоохранительные органы дали делу ход. Газетная статья – всего лишь газетная статья. Хоть бы Абдулла в суд на меня подал! Тогда, в ходе разбирательства, может и удалось бы что-то серьезное раскопать. Но зачем ему типа суд! – Олежень грустно помолчал. – Эти спиногрызы безо всякого суда ребра пересчитают за недостаток патриотизма, и дело с концом… Дескать, я оскорбляю весь уезд, публикуя заведомо клеветнические измышления в адрес одного из наиболее уважаемых столпов незалежности…
Фочикян тяжко вздохнул и умолк.
Минут двадцать они осторожно пробирались по спящему городу. Петляли темными улочками, преодолевали раскопы и дважды лезли через забор – Олеженю, видимо, этот путь был очень хорошо знаком; даос даже подумал, что Фочикян, буде захочет, пройдет его с закрытыми глазами. По крайней мере пару раз искатель правды предупредил Фэй-юня о скрывающихся в непроглядном мраке бочках и кирпичах, на каковые даос по незнанию непременно налетел бы.
Наконец они оказались у трехэтажного дома. Некоторое время Олежень обозревал окрестности из кустов, а потом полез по водосточной трубе и высадился на балконе третьего этажа. Махнул Фэй-юню рукой – следуйте, мол, за мной, драгоценный наставник.
Затворив за даосом балконные двери, Олежень некоторое время возился в темноте, занавешивая окна. Потом под потолком вспыхнула неяркая лампочка.
Взору даоса предстала спартански обставленная комната, в коей явно преобладали книги, журналы и газеты: они были везде – на простых стеллажах вдоль стен, стопками друг на друге в проемах между стеллажами, у стола, под столом… Они даже служили хозяину ложем: поверх книг было раскинуто несколько цветастых легких одеял. Однако имелись и скромные признаки иных времяпрепровождений. Например, прямо на стене, над изголовьем книжбища – лежбищем его называть язык не поворачивался, – давно засохшей губной помадой было игриво выведено: «Олежень-Незалежень».
Из темного дверного проема появилась черная, какая-то бесформенная, заросшая слегка курчавой шерстью собака с коротким хвостом. Сделав несколько шагов к даосу, она со вздохом опустила зад на пол, вывалила розовый язык и, часто дыша, бдительно, но вяло уставилась из-под лохматой челки на Фэй-юня. Собаке было жарко.
– Аля! – умилился появившийся следом с подносом в руках Олежень. Поднос был уставлен пиалами, в углу примостилась высокая бутыль с чем-то прозрачным («Горилка», – подумал Фэй-юнь). – Умница моя! Это свои, свои!
Собака опять вздохнула, оторвала зад от пола и, стуча когтями, удалилась прочь.
– Ну вот, – сказал Олежень, скидывая газеты со стола и опуская поднос. – Давайте перекусим, наставник. У меня дома мало что есть, но… – Олежень замолк.
Даос поднял глаза и увидел, что Фочикян изумленно вытаращился на него.
Фэй-юнь ободряюще улыбнулся ему.
– Наставник… А у вас – ус отклеился, – спертым голосом сообщил Олежень.
