Текст книги "Заблудший"
Автор книги: Тин-Ифсан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
V
Комната была пустая и светлая. Несмотря на жаркий час, в ней царила прохлада. Устроившись у давно потухшего, закопченного очага, Сванлауг перебирала травы. Из глаз ее катились слезы и падали на тонкие зеленые стебли.
– Отчего ты так печальна, Сванлауг?
– Лиггар умер. Его караван заблудился в одном из гиблых мест, да так там и остался.
– Откуда тебе стало известно?
– Он давно пропал, – она прерывисто вздохнула.
– Но об исходе тебе кто рассказал? Неужели сам Лиггар явился к тебе во сне с этой вестью? Если так, то знай: сны бывают обманчивыми.
Она бросила на Овейга взгляд, ставший колючим от грусти.
– Темные инээды сказали.
– О, как печально. И что же, Лиггар не станет одним из них?
– Нет, он не отреченный, просто «знакомая душа».
– И хорошо, – Овейг широко улыбнулся. – Зачем тебе полумертвый любовник?
Сванлауг вскочила, отбросив травы, но Овейг удержал ее.
– Мне кажется, ты слишком многое себе позволяешь, – в голосе Сванлауг слышались жесткие нотки.
«Твоя красота мне безразлична. Самый прекрасный лик теряет свое очарование, если за ним стоит недобрая, неразумная, непочтительная душа», – подумала нойрин.
– Прости, – он отпустил ее. – Я просто хотел, чтобы…
Сванлауг не желала слушать: она уже корила себя за слабину и за то, что так неосторожно попалась Овейгу на глаза.
– Вот, смотри, – он протянул ей причудливое черное перо. – Эмхир говорил, что, когда он видит этих птиц, его охватывает тоска, от которой сводит челюсти и больно сжимается сердце. Сегодня я нашел одну такую, мертвую, в саду. Ее перья чернее твоей печали.
– Я знаю, ему не нравились эти птицы.
– Не нравились? – Овейг поднял брови. – Не нравятся и нравиться не будут. Он еще вернется.
Сванлауг нетерпеливо смахнула навернувшиеся на глаза слезы.
– Ладно, Овейг. Ты же не за тем пришел, чтобы мне посочувствовать.
– Мне нужно, чтобы ты одолжила мне пятьсот суз серебром, Сванлауг.
Он рассказал нойрин, что с ним случилось и для чего ему понадобились деньги. Сванлауг молча качала головой и под конец объяснений скрестила руки на груди. Овейг уже предчувствовал ответ и был не рад его слышать. Старательно отводя глаза, он искал, на что бы отвлечься, лишь бы не внимать нравоучениям Сванлауг. Пусть она была его намного старше и еще помнила далекий Фён, он не чувствовал никакой разницы в годах. Ему нойрин казалась юной и слабой; он не признавал ее власти и часто думал, что, как только станет Наместником Гафастана, негласно отстранит ее от дел. И чувства нойрин его совсем не волновали.
– Неужели ты забыл все Обеты, которые давал? Неужели «умеренность во всем» – для тебя пустой звук? Невоздержанность тебе ничего хорошего не даст. Не мне судить, Овейг, но я не верю, что этого желает твоё сердце. Мне кажется, оно молчит. Будь это иначе, ты не был бы так глух к окружающим. Зачем потакать постыдным желаниям плоти? Не лучше ли побороть, переждать, не идти у неё на поводу?
– Нет, этого хочет именно мое сердце. Разве мой замысел – освободить двух девушек – не благороден?
– Если так судить, то проще в Гафастане вообще отменить рабство, но разве это всех осчастливит? Сколько людей будет предоставлено самим себе, без работы и крова? Иные ведь в рабстве живут лучше, чем свободные люди. А чужаки и пленные, разве они заслуживают свободы? Они слишком многое видели здесь, и нельзя их отпускать. Они проливали кровь наших людей и должны искупить свои прегрешениям посильным трудом, чтобы в конце пути упокоиться в этих землях. Нет, Овейг, не все так просто, как ты это видишь. Пройдёт время, и ты согласишься со мной.
Он не ответил.
– И ведь так уже было, Овейг, ты уже совершал такую ошибку. Разве предыдущее твоё рвение привело к чему-нибудь хорошему? Если бы ты не настаивал, Эсхейд сейчас была бы жива.
– Это было не только мое, но и ее решение, – холодно ответил Овейг.
– Да, но, если Эсхейд слушала Мьядвейг, а не тебя, и ушла бы вместе с людьми Эмхира, все было бы иначе. Пусть в разлуке, но вы с ней были бы счастливее.
– Смерть тоже разлука. Но я уверен, Эсхейд ещё вернётся, и я узнаю ее, как ты всегда узнаешь своих любовников, у которых душа одного человека.
Сванлауг смутилась.
– Поступай как знаешь. Но не рассчитывай на меня или кого-то из Высоких Гарванов: никто не станет помогать тебе воплощать в жизнь безрассудные замыслы.
Овейг ушел, ничего не сказав Сванлауг.
Найти Скарпхедина оказалось труднее. В Этксе сказали, что он отлучился из Гафастана и вернется лишь вечером. Больше рассчитывать Овейгу было не на кого: встречи с Мьядвейг он опасался, а никто другой из Гарванов не осмелился бы ему помогать без разрешения правящих.
Когда заходящее солнце затопило охристые улицы Гафастана светом и тенью, Овейг был уже на пристани. Он долго смотрел, как на воде пляшут многоцветные блики, как рыбаки опускают паруса своих лодок и несут домой поздний улов; слушал плеск воды и хриплые крики пестрых сефледов, дравшихся из-за кем-то оброненной рыбы.
Ночь опускалась стремительно.
Скарпхедин сошел с темной лодки, украшенной знаками Нидвы, хорошо различимыми в свете факелов. Высокий Гарван любил этот город, принадлежавший Гицуру, но навещал его очень редко.
Ожидания Овейга оказались напрасными: ответ Скарпхедина был такой же, как и ответ Сванлауг. В Этксе помощь было искать бесполезно. Оставалось надеяться на Суав.
VI
Жрицы Амры – те, что продавали свою любовь, – не имели ни собственного дома, ни рабов, но сами были рабынями своей покровительницы.
Суав была достаточно хороша, чтобы не отдаваться никому за символические дары: жаждавшие обладать ею платили серебром или золотом. Она принесла в казну Храма немало украшений и монет трех городов, и все равно не могла позволить себе никаких вольностей. Она понимала, что у нее нет власти ни над одним мужчиной, она слаба и одинока. Все, что у нее было – Рависант и те деньги, которые бы ей остались по окончании служения Амре, но их было слишком мало, чтобы выкупить сестру.
Бессонная ночь, проведенная в душевных метаниях, не принесла ей ничего хорошего. Суав была грустна, и никто из тех, кто приходил за любовью жриц в этот день, не выбирал ее. Улучив момент, когда большинство служительниц отправились приносить жертвы Амре, Суав спустилась по беломраморным ступеням в хранилище. Из Обители доносилось мелодичное пение, тонкое, приятное всякой нотой, многоцветное и насыщенное, точно переливы аммолита. Они славили Милостивую, а Суав собиралась ее обокрасть. Услышит ли ее Амра? Простит ли?
Судорожно заламывая руки, Суав подошла к двери. В дневные часы хранилище было закрыто, но Суав знала, в которой из потайных ниш лежит в этот день ключ и как ее открыть. Где-то вверху хрустнул песок садовой дорожки. Жрица вздрогнула и обернулась. Но ничего больше не услышала: как прежде до нее доносились переливчатые отзвуки песнопений и шелест листвы. Дрожащими руками она надавила на два камня и, с трудом дотянувшись до третьего, отодвинула его.
Тяжелый металлический ключ приятно холодил ладонь. В двух замках она повернула его по солнцу и в третьем – против. Что-то щелкнуло. Тяжелая, окованная медными пластинами дверь отворилась бесшумно, и жрица переступила порог, оказавшись в полумраке хранилища. В сундуках ожерелья и цепочки лежали, свернутые в кольца, точно золотые змеи, еще не пересчитанные монеты – россыпи лун и солнц – раздували бока плетеных корзин, браслеты и кольца, пойманные единой нитью, были собраны гроздьями, холодные, печальные, давно позабывшие тепло девичьих рук.
Золото и самоцветы, о каких Суав не могла и мечтать, манили ее. Прохладный воздух словно бы полнился теплым шепотом, обещавшим красоту и богатство, царские почести. Разве Суав не достойна? Жрица стряхнула наваждение и опустилась перед корзиной, полной серебряных монет. Пяти сотен суз никто бы не хватился, но нести их было бы тяжело и неудобно, под накидкой не скрыть. Что будет, рассыпься они посреди улицы? Что скажут люди? И кто поможет жрице Амры их собрать? Это не останется незамеченным, и старшие жрицы, услышав такую историю, что-нибудь обязательно заподозрят.
Пропажу украшений заметить проще, особенно если кто-то из хранительниц положил глаз на какое-нибудь из них. И оценить их было сложнее: стоит ли хоть одно пять сотен серебром или больше? Сможет ли расплатиться Суав усердным служением или этот обман будет с ней до конца жизни?
Далекая песня жриц становилась все тише. Вот-вот девушки станут возвращаться и заметят, что дверь хранилища открыта. Тогда Суав не избежать позорной казни.
Дрожь пронизала все тело Суав. Всегда смелая, теперь она удивлялась своей внезапной робости. С трудом она отсчитала сотню серебряных монет и вытащила из глубины сундука, стоявшего в самом дальнем углу, два скромных ожерелья, одно из которых было украшено мелкими гранатами. Монеты она завязала в покрывало, а ожерелья спрятала на поясе.
Затворив тяжелую дверь и вернув ключ на место, Суав поспешила вернуться в жреческие покои: ей нужно было перепрятать деньги и украшения, чтобы вынести их из Обители. Суав сменила платье на менее броское, обвязала жреческое покрывало вокруг бедер, голову прикрыла накидкой, ниспадавшей почти до колен. Такой наряд привлекал гораздо меньше внимания, и под накидкой было не различить, что несет с собою жрица Амры.
Сад наполнился звуками шагов и разговоров: жрицы возвращались со службы, овеянные дымом курений; их глаза все еще светились чистым молитвенным светом, и в сравнении с ними Суав казалась себе пропыленной и запятнанной, как шелковый платок, зацепившийся за придорожный куст. Притворившись такой же легкой и невесомой, Суав вышла навстречу подругам, кивая и улыбаясь, прошла мимо них и выскользнула в Обитель. Высокая жрица в оранжевом покрывале заботливо расставляла курильницы у алтаря и поправляла свежие цветы. Казалось, она не обратила внимания на Суав, которая, не взглянув на свою покровительницу, вышла на улицу.
***
В центральных кварталах Гафастана вести разлетались быстро. Вестники и Гарваны чутко следили за тем, что происходит, не выказывая явного внимания, но и ничем не пренебрегая. Трудно что-либо утаить в торговом городе, где жизнь кипит, полная разговоров и звона монет. Одна из таких вестей добралась и до Овейга. Проходя утром мимо торговых рядов, он услышал: «Сандар вернулся!»
«Можно не искать ростовщиков. Вот моя надежда!» – подумал Гарван.
Сандар был далеким потомком славного Сигитона, который во времена последнего йалтавара Траудзу-Теида успел побывать и копейщиком, и садовником, а потом возглавил восстание против айдутов, чем помог и усгибан, и отреченным нойрам. Потомки Сигитона сохранили его хищный оскал, скользивший во всякой даже самой искренней улыбке.
За многие десятилетия со времён последнего йалтавара семья Сигитона успела пережить и взлёты, и падения. Некоторые, отличавшиеся особым легкомыслием, так присущим этому роду, оказывались проданными в рабство за долги. Их выкупали Гарваны из Нидвы или купцы из Афлетана. Теперь, насколько это было известно Овейгу, у Сандара все было хорошо и деньгами он сорил не задумываясь, чем заслужил осуждение со стороны жрецов и многих аскетичных Гарванов. Овейг много раз бывал на вечерах в доме Сандара, где собиралась богатые гафастанские юноши, чтобы провести время за чтением стихов, музыкой и хорошим вином.
Небо еще не успело окраситься в томные предзакатные цвета, а в доме Сандара уже кто-то играл на уде, рабы сновали с подносами, слышались веселые голоса, гулко отражающиеся от беленых стен, окружающих двор.
Сандар радостно встретил Овейга. Он не привык скрывать лица при друге, а тот никогда не приводил новых людей без одобрения Гарвана. Во внутреннем дворе собралась старая компания: Эрдем сын торговца специями, Ноттиарн – племянник начальника Вестников и Терниб – средний сын крупного землевладельца из рода знатных атгибан. Эрдем сидел, облокотив на бедро гриф ребаба, напротив него Ноттиарн перебирал струны уда, Терниб крутил в руках наполненный кубок, рискуя пролить вино на ковер. Все трое страшно гордились своей дружбой с будущим Наместником Гафастана и, увидев его, выказали привычную вороватую радость.
Усадив Овейга рядом с собой, Сандар начал расспрашивать его о делах в Этксе.
– Устал, наверное, ничего не делая, а, Овейг? – пошутил Сандар.
Беседа потекла в привычном русле. Овейг не отказывался от густого эрмегернского вина, слушая рассказы Сандара о его недавних путешествиях. Ноттиарн тоже не молчал и поведал о том, что в Гафастане теперь совсем не весело: какие-то неприкаянные попрошайки непрестанно обворовывают мелких торговцев, и никто их не может поймать. Терниб радовался тому, что эти люди не могут вредить рабам, которых он выгодно продает на местном рынке на исходе каждого полугодия.
В компании юной гафастанской знати всякий ленивый вечер проходил весело и беззаботно, так что Овейг даже забывал о том, что он не состоятельный юноша, а Бессмертный Гарван, потомок нойров, который скоро будет править Гафастаном. Густой тяжелый хмель кружил голову. Овейгу хотелось и самому откинуться на подушки и по привычке забыться с какой-нибудь из рабынь Сандара, но он помнил, зачем пришел, и, пользуясь тем, как легко бывает говорить, когда вино словно бы смягчает самые горькие речи, не стал тянуть и рассказал друзьям о Рависант и сделке с ул-Наредом.
– Зачем ты пошел к этому старому шакалу? – возмутился Сандар.
– Да, зачем? – поддержал его Ноттиарн. – Он должен был тебе эту девушку подарить просто за то, что ты вообще обратил на нее внимание!
Захмелевший Терниб покачал головой и опасно наклонился в сторону, чуть не потеряв равновесие.
Овейг усмехнулся, взглянув на него и чувствуя, как снова проясняются мысли.
– Разве я должен был забрать ее силой? Зачем портить отношения с таким состоятельным человеком? Нет, это невыгодно.
– Ну, в твоей власти сделать его хоть бедняком, хоть рабом – кем угодно, – Ноттиарн положил уд и плектр на ковер и взял с подноса апельсин.
– И что же скажут другие о том, как ведутся дела в Гафастане? – Овейг вскинул брови.
– Да, – отозвался Сандар, – Овейг прав. Надо действовать иначе. Надо было. Теперь шанс упущен.
– И, – Овейг окинул друзей долгим взглядом, – кто одолжит мне денег, чтобы выкупить дочь ул-Нареда?
– Я, – недолго думая ответил Сандар и широко улыбнулся, обнажив крупные белые зубы. – А если ул-Наред тебя обманет, я лично позабочусь о том, чтобы он не только никогда не увидел Мольд, но и чтобы эти пески стали ему могилой. – Он хлопнул Овейга по плечу.
– За это надо выпить! – воскликнул Эрдем.
Кубки были наполнены, и только опьяневший Терниб не взял своего. Эрдем слегка толкнул его, и он повалился на подушки, протестующе вскрикнув. Прочие ответили на это громким смехом.
Сам Эрдем прилег на ковер, подперев голову рукой.
– Не прочитаешь ли что-нибудь из своего, Овейг?
– Позже.
– Ну, тогда я, – сказал Ноттиарн.
– Дай мне ребаб, – сказал Овейг.
Тем временем Суав, успевшая расспросить знакомых о том, где в такой час может быть Овейг, пришла к дому Сандара. Дверь во двор была открыта, и Суав заглянула.
Смуглый юноша ребристым, дребезжащим голосом пел что-то о цветах и о солнце, которое встало лишь затем, чтобы померкнуть перед красотою лика его возлюбленной. Суав невольно улыбнулась: на таких вечерах юноши всегда исполняли стихи о женщинах, которых никогда не видели и не любили, страдали из-за призраков красавиц, которые не существовали вовсе. Один из гостей, очевидно, дремал, уткнувшись лицом в цветные подушки. Хозяина дома – смуглого усгибан, в могучей красоте которого было что-то диковатое, – она узнала сразу: он изредка заглядывал к ее подруге, был осторожен и платил хорошо. Рядом с ним бледный Гарван, задумчиво улыбаясь, подстраивал ребаб, чтобы аккомпанировать другому чтецу.
– Слушай, Овейг, – сказал Сандар, заметивший в дверях Суав, – насколько красива рабыня, которую ты хочешь купить?
Гарван задумался и собирался было что-то ответить, но, проследив за взором Сандара, осекся: он увидел у входа Суав и указал на неё:
– Как она.
– Точь-в-точь?
– Лицом нежнее, – ответил он, поднимаясь.
– Ну за неё сотни три дадут, не больше.
– Не меньше! – перебил Эрдем. – Сам подумай, если увидят, что и Гарван чистокровный торгуется, сразу захотят отбить!
– Жаль, не женщины покупают: так бы ты лицо открыл, они засмотрелись бы, торговаться забыли, а ты своё получил.
Они рассмеялись.
Суав сделала знак, чтобы Овейг подошёл: сама войти не могла на чужой двор, иначе подумали бы, что она служит не Амре, но себе.
– С чем пришла? – поинтересовался Овейг, прислонившись плечом к стене.
Суав смутилась, но быстро взяла себя в руки.
– Вот, здесь сотня суз и два ожерелья, этого должно хватить. Я не могу прийти на торги, да и никто не поверит, что это мои деньги.
Овейг задумался.
– Я не могу взять это, – после недолгого молчания произнес он. – Лучше быть в долгу перед смертными, чем перед Амрой.
У Суав перехватило дыхание. Она не могла ни слова сказать, точно кто-то накинул ей на шею удавку. Понимала жрица только одно: она рисковала жизнью, когда крала драгоценности, а теперь ей предстоит как-то их возвращать. Овейг не показался ей взволнованным, быть может, думала она, он уже забыл про Рависант. В кругу друзей, среди шума и песен, было легко забыться; крепкие вина легко растворяли прежние заботы, гасили огни старых желаний, чтобы зажечь новые.
Ничего больше не сказав Овейгу, Суав поспешила обратно в Храм. Ей нужно было что-то придумать – она это понимала – иначе на грядущих торгах ей придется увидеть, как продают ее родную сестру.
На пороге Обители она столкнулась с суровой жрицей, закутанной в оранжевое покрывало.
– Уже вернулась? Так быстро? – сухо спросила она, приподняв бровь. – Проходи к алтарю, мне нужно с тобой поговорить. И пусть Милостивая Амра будет свидетельницей.
VII
Несмотря на то, что в Гафастане было немало чиновников, Наместнику все равно оставалось много бумажной работы. Скарпхедина она почти не тяготила: не нравилось ему только, что время на нее находилось лишь вечером, и Скарпхедину никогда не хватало света. Он внимательно читал доклады начальника Вестников, тайные послания гафастанских агентов и разбирал те прошения горожан, которые до него доходили. Рутина успокаивала, убаюкивала, настраивала мысли на грядущий сон. Сквозь распахнутые ставни в Зал Пяти Углов лилась ночная прохлада, и редкие дуновения ветра тревожили пламя свечей.
Оторвавшись от чтения, Скарпхедин поднял голову и окинул взглядом погруженное во мрак Этксе, строения которого вырисовывались за окном. Случайный отблеск привлек его внимание. Гарван пригляделся.
На крыше одного из домов можно было различить пляску пламени в костровой чаше и какие-то неясные тени, временами приближавшиеся к огню. В синеватой тьме безлунной ночи это было похоже на приношение духам Пустыни, караулящим путников и смущающим сны простых смертных. Но пески лежали неподвижно за рекой, до времени бурь было далеко, и раскаленный ветер не веял с юга, дожидаясь своего часа, назначенного Великой Дщерью.
Отблески пламени заинтересовали Скарпхедина. Он оставил дела в Зале Пяти Углов и поднялся, желая проверить, не привиделось ли ему и пламя, и тени.
На крыше он нашел Сванлауг, сидящую на плетеной циновке перед костровой чашей. На коленях у нее лежала стопка ее старых рисунков – многие из них Скарпхедин находил более чем изящно выполненными – и бросала их в огонь вместе с испорченными записями хроник. Опершись на каменное ограждение, чуть поодаль стояла Мьядвейг; ее закутанная в темные одежды фигура была почти неразличима на фоне темного неба. Помощницы нойрин, две бледные молчаливые девушки, притаились в углу, сверкая глазами, точно хищные птицы.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
