Текст книги "Под шум помех"

Автор книги: Тая Монс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Тая Монс
Под шум помех

Пролог

POV: Шестой.

За нашими спинами слышатся выстрелы. Фильмы врут. В реальности звук вылетающей пули намного громче, чем изображают на киноленте. И страшнее даже не то, что уши закладывает от этих предсмертных песен железных убийц, а то, что они быстрее любых твоих мыслей.

Ты не успеешь решить, куда бежать.

Ты не успеешь сориентироваться.

Тебя прихлопнут, как надоедливую муху, не дав возможности сдохнуть по-геройски.

Нас осталось трое. Остальные либо не смогли больше бежать на своих ватных переломанных ногах, либо были застрелены, как бродячие собаки.

Нас осталось трое… Я, паренёк лет семнадцати и моя шизофрения. Мальчишку особенно жалко. Его белая рубашка по колени испачкана кровью от попытки спасти хотя бы ещё одного «пациента». Его лицо скривило эмоцией ужаса, хотя я сомневаюсь, что сам выгляжу лучше. Я-то здесь явно дольше. Он бежит изо всех сил, его волосы, завязанные в полураспустившийся короткий хвост, лезут ему в рот и глаза. Я замедляюсь, бегу сзади, чтобы в случае чего помочь ему подняться или стать для него живым щитом.

Слышу шум металлических «доспехов». Скорпионы бегают медленно, зато если догонят, докажут своё превосходство, вырвав твой позвоночник своей железной рукой. Им дали такую кличку за восемь тонких ног, две конечности, напоминающие кисть руки черепашек ниндзя, и чёртов пулемёт, прикреплённый к спине и напоминающий хвост скорпиона.

С потолка свисают камеры. Они следят за нами уже очень давно. Скорпионы – роботы глупые. За один выстрел из пулемёта сносят по две камеры и даже не задевают нас. Но радоваться нечему. В лёгких уже почти не осталось воздуха, паренёк вот-вот рухнет мне под ноги, а мы даже не знаем, куда бежим.

Это здание просто громадное. Было бы время, я бы выглянул в окно посмотреть, какой это этаж (на улице слишком темно, чтобы разглядеть что-то), но мы слишком заняты побегом.

Они убили их… Убили их всех. Я видел так много крови только в фильмах и собственных снах. Почему-то только нас двоих уже битый час гоняют по этим сраным коридорам-лабиринтам.

Паренёк всё-таки падет. Его и так разбитые колени снова начинают кровоточить. Он дышит слишком болезненно, и я не уверен, что он сможет идти дальше. Но я всё равно пытаюсь поднять его. Даю несколько пощёчин, чтобы привести его в чувства, а он только мычит и непроизвольно морщит лицо от боли.

– Поднимайся! Вставай!

Мой голос пугает меня самого. Сколько лет я не разговаривал? Голосовые связки устали бездействовать.

В следующее мгновение я уже не чувствую собственного горла. Я кричу изо всех сил от жуткой парализующей боли в ноге. Я даже не могу точно понять, куда ОНИ попали. Стреляют они явно не обычными пулями. У меня отнимается вся правая нога. Прости, мой новый бывший друг. В этой войне победила война.

Я оставляю паренька лежать на полу, а сам пытаюсь двигаться дальше. Он не заслужил этого… Никто не заслужил этого. Еле нахожу в себе силы не оборачиваться назад, когда слышу пронзительный крик, резко прервавшийся громким глухим ударом.

Прощай, мой новый бывший друг…

Мне дают фору буквально на десять секунд. Потом я, ковыляющий в сторону громадной железной двери в конце бесконечного коридора, слышу мерзкий топот тоненьких железных лапок.

– Пода́витесь… – произношу, наверное, последнее своё слово.

Гордо останавливаюсь, выпрямляю спину. Напоследок глянув на железную дверь, закрываю глаза. Вдыхаю полной грудью. Расправляю руки, словно вот-вот очнусь где-то на краю мира, чтобы спрыгнуть вниз и покинуть такую родную, но такую мёртвую планету.

И улыбаюсь ровно за секунду до того, как над моим ухом раздаётся металлический рёв скорпиона.

Глюк 1. «Везунчик».

POV: Пациент 5.

Мистер Куч любил на своих приёмах повторять мне цитату Жан-Поль Сартр. «Жизнь приобретает смысл, если мы сами придаём его ей».

Я никогда не понимал этих слов. Никогда не пытался искать искрящийся лучик света во мраке или белый луч в конце тоннеля. Как по мне, если тебя посадили в стеклянную банку и плотно закрыли крышкой, тебе каюк, даже если ты начнёшь воображать себе бесконечный воздух. Сдохнешь, как тупой светлячок. Удавишься своей мечтой осветить себе путь.

Какой смысл в этом всём, если смысл нужно искать?

Но этот настойчивый дядька в странной цветастой рубашке, который явно не упускал возможность лишний раз воспользоваться пробниками дешёвых духов, повторял эти слова, как мантру: «Мысли материальны. Твоё безразличие к жизни приводит к тому, что жизнь становится безразлична к тебе».

В кабинете слишком темно для такого светлого человека, как он. Окна завешены жалюзи. За ними – дождь. Мистер Куч сегодня немногословен. Психолог он хороший, но не в моём случае.

– Ты делаешь успехи – пришёл раньше положенного времени. Значит, ты правда хочешь… измениться, – он не любил слово «вылечиться» и никогда не называл своих пациентов больными. Это противоречило его методике.

Отвечаю ему подтверждающим мычанием и отвожу взгляд к окну. Он снова забыл свою любимую кружку на подоконнике. Через пару минут начнет судорожно искать её по всему кабинету.

Я всматриваюсь в рисунок на ней. Это полуобнажённая женщина с двумя бокалами пива в руках. Эту кружку ему в шутку подарили коллеги на День рождения. Куч – мужик скромный, даже стеснительный. Он постоянно старался ставить её рисунком к стене.

– Ты что-то видишь там? – он оборачивается в сторону, куда я смотрю, и заинтересованно выгибает брови. – Заварю-ка я тебе кофе. Какой-то ты сонный сегодня, – он выдвигает ящик стола, берет оттуда кружку. Кружку с рисунком полуобнажённой женщины… Мне сразу же становится всё понятно.

Вновь перевожу взгляд на подоконник. Изображение там начинает мутнеть, потом посудина покрывается чёрными точками. Её начинает телепать в разные стороны. Её силуэт превращается в красно-синие помехи, и через пару секунд «кружка» вовсе исчезает с подоконника. Это был мой глюк.

– Когда ты пришёл ко мне впервые, твоей первой фразой были слова: «я здоров». Помнишь? – заливает кипяток, добавляет сахар. – Многие делают так. Но только ты пытался убедить меня в этом ещё десять сеансов после.

– А разве я болен?

Не может ответить «да» из-за своей методики, но и «нет» сказать не решается. Сам же поставил себя в тупик. Ему остаётся только отчаянно ухмыльнуться и сделать занятой вид, размешивая ложкой кофе.

– Ну… Врачи диагностировали тебе амнезию.

– О, какое огорчение. Моя амнезия не даёт мне вспомнить ваш девиз. Как же там было…? Врач – не тот, кто заяц, а заяц – не тот, кто… Что-то там.

– Врачи – как лесные зайцы. А зайцы – мастера менять окрас, – поправил он меня. Этими словами он чаще всего выражал своё недоверие к медицинским диагнозам. – Ладно, ты меня подловил. Но знай, что как бы это ни называлось, я хочу помочь тебе, – на это я молчу. Он говорит это каждый сеанс. – Когда последний раз ты видел глюки?

Две минуты назад…

– Не знаю. Пару дней назад. Может, неделя.

– И что же это было? Расскажи, что…

Он пододвинул ко мне кружку кофе. А потом говорил, говорил, говорил… Но в один момент вместо его слов я стал слышать шум. Он открывал рот, даже временами жестикулировал руками, а до меня доходили только обрывки фраз и томное шипение в перемешку со странными писклявыми звуками. Раньше глюки приходили ко мне в виде искажения реальности, перемещений предметов, расплывчатых силуэтов. Теперь я терял связь даже со слухом.

Либо мир ломал меня, либо мир ломался сам.

Я помню, как было страшно, когда я увидел свой первый глюк. Девять часов утра, я сижу за партой – тогда я ещё учился в десятом классе. Ко мне мне подошла девушка. Помню, тогда она мне сильно нравилась, но я был тем ещё неудачником, если честно. Она – тоже. Наверное, поэтому и нравилась, ведь я ощущал свой уровень.

Она спросила что-то глупое, незначительное. Я даже не помню, что это было – тогда я был слишком увлечён её чертами лица. Она любила носить всякие украшения на шее. В тот день это был большой кулон с серебряной оправой и зелёным камнем в центре. Эту побрякушку я уж точно запомню навсегда.

Когда я посмотрел на цепочку, мне показалось, что это просто такой странный узор. Но потом я понял, что этот же узор начинает перемещаться, белеть и раздваиваться. Камень изменил цвет, разделился на две части, потом на три. Он стал быстро и резко двигаться то влево, то вправо, создавая ощущение, будто я смотрю в неисправный телевизор.

Выпучил глаза, началась мелкая паника. Сначала я подумал, что мне что-то попало в глаза. Застыл на месте и не мог оторвать взгляд от её кулона. Первая мысль: «Что-то со мной не так. Может, сплю? Мне плохо?»

Я смотрел до тех пор, пока мне не прилетела звонкая болючая пощёчина. Девчонка решила, что я пялюсь на её грудь, но признаться честно, что в десятом классе, что на втором курсе института Джефи не отличалась особо шикарной фигурой и редко привлекала чьи-то взгляды.

С того дня она больше ко мне никогда не подходила. По школе быстро разлетелась эта глупая история и, внимание, благодаря ней я перестал быть неудачником.

– Райт? – привлёк моё внимание мистер Куч. Наконец шум прекратился. – Ты меня услышал?

Молчу. Устал. От его болтовни, от вечной боли в голове, от постоянного искажения пространства. Устал…

Мои знакомые как-то заикались о том, что мечтают испытать сонный паралич, либо накуриться до отвала конечностей, чтобы увидеть мир не таким скучным, каким его сделал создатель. Я же мечтаю перестать путать реальность со сном. Перестать видеть, как предметы, которые имеют для меня большую ценность, исчезают и появляются в других местах квартиры или города. Перестать просыпаться в истошном крике. Перестать видеть, как глючат и разлагаются лица одногруппников, друзей и прохожих. Перестать видеть…

– У меня сегодня смена раньше начинается. Я заглянул к Вам минут на двадцать, – на этих словах поднимаюсь с удобного мягкого кресла цвета венозной крови.

Откуда я знаю, как выглядит венозная кровь?

Глюки.

– Конечно. Я готов принимать тебя в любое время, – он врёт. Я тоже. Никакой смены нет, просто работа – отличный предлог уйти, когда чувствуешь, что тебе пора.

Первое, что я сделал, выйдя с кабинета психолога – закурил. Прямо в коридоре, прямо у двери. Каким бы ни был крутым мужиком этот психолог, разговор с ним меня всегда выматывает. Всё это – глупая трата времени. Зато он не даёт мне никаких ложных надежд, ведь я уже давно потерял смысл чего-то ждать. Однажды я открою глаза и увижу перед ними сплошные помехи, услышу сплошной белый шум. Нащупаю руками что-то поострее и воткну себе горло. На этом всё. Да и хрен с этим.

На улице мало народу, и это один из плюсов дождливой погоды. Сигаретный дым греет лёгкие, осенняя куртка не греет тело. Дырявая реальность мучает глаза, дырявое сердце топит кровью душу.

Я надеваю наушники, надеясь, что помехи не собьют с ритма мою любимую песню.

Я забыл в подвале тело.

Пуля в дело.

Пуля в стену.

Сердце быстро охладело,

Почернело.

Кровь сгустела.

Взгляд убитого погас.

Раз на раз.

Остался час.

Обратил свой взор за нас.

Смерть пустилась в громкий пляс.

Я забыл в подвале тело.

Плачьте тише.

Он услышит.

В доме резко опустело.

Дохнут мыши.

Мы не дышим.

Бродит мертвая душа.

Это чья? Твоя?

Моя?

Я прикончил сам себя.

Труп в подвале это я.

Громкий пронзительный гул раздаётся слева от меня.

На светофоре зелёный.

На переходе – мёртвый

Я.

И я не знаю, что в этой ситуации хуже: то, что я начинаю говорить стихами от прослушивания песен, либо то, что перед моим лицом пронёсся тёмный легковой автомобиль, даже меня не задев.

Но потом я снова смотрю на светофор. Его глючит (или меня?). Зелёный свет сменяется на красный, и я уже слышу за своей спиной нецензурные выкрикивания в свою сторону.

«Ты что, псих, парень?»

Нет. Я просто везучий.

Возвращаться домой для меня всегда было испытанием. Меня здесь ждут только моя собака и пара бутылок пива в холодильнике. Успеваю только ступить ногой за порог, как на меня накидывается до смерти счастливый корги. Пухля – добрый пёс. Неполноценный, но ему это совершенно не мешает. У него нет одного глаза, но он всё равно выглядит самым счастливым существом на свете. В этом я ему завидую.

Скидываю с себя все вещи, кроме джинс и носков, падаю в кресло. Моя квартира выглядит как логово истинного ленивого перфекциониста. Кругом бардак, но это идеальный бардак. На стенах моей комнаты не расклеены плакаты, не висят никакие побрякушки. В углу нет ни гитары, ни мяча. Я ничем не увлекаюсь, меня ничто не интересует, я ничего не чувствую. Единственное моё хобби – попытки разложить мысли по полочкам и душевно не разложиться до следующего глюка.

Я не спящий вулкан. Я даже не грозовая туча. Я – море, которое случайно телепортировалось в пустыню. И я не знаю, чего мне ждать: резко выросшего оазиса возле меня или полного осушения.

Достаю из кармана лотерейный билет, купленный за семьдесят центов. Пухля пытается вцепиться в него зубами, но из-за слепоты кусает меня за руку. На фоне уже тараторит телевизор, я уже жадно держу в руке стакан нефильтрованного. Монетой стираю чёрные квадраты с билета. Одна звезда. Потом вторая. Уже даже становится неинтересно. Стираю последний квадрат и понимаю, что держу в руке джекпот. Выигрыш – пятьдесят долларов. Звучит не так уж гордо, но чего ещё ждать от лохотрона из ближайшего канцелярского ларька.

Всё, на что меня хватает – презрительная ухмылка. Я без доли сожаления отдаю билет Пухле, и он за раз сгрызает его. Мой выигрыш больше радует мою собаку, чем меня. Почему? Потому что я чёртов везунчик, и это совсем не сарказм. Последние годы всё в этом мире словно так и орёт мне: ты особенный. Это уже четвёртый выигрышный билет за месяц. Это уже третья банка пива, которую я случайно нахожу в автоматах. Это уже пятый месяц, как какой-то идиот, который, видимо, перепутал счёт в банке, платит за мою съёмную квартиру вместо меня.

И если Вселенная решила так компенсировать мой «недуг», то пошла нахрен эта Вселенная со своими подарочками.

Глотаю таблетки, запиваю их пивом. Чувствую себя грёбаным лицемером, ведь говорю, что уже не вижу надежды на выздоровление, а всё равно принимаю витаминки от сумасшествия.

Пухля догрызает лотерейный билет. Это маленькое и вредное волосатое создание – единственное существо в этом мире, которое ещё ни разу не глючило в моих глазах. По телеку идут новости, я переключаю и попадаю на неработающий канал с помехами и шипением. Даже не знаю, это мой припадок или проблема на телестанции.

От кого: Балбес.

Текст: чё каво? хотел напомнить что завтра будет расколбас. вы жи все скинулись уродцы?

Беседа в Фейсбуке, в которой состоит парочка моих старых не очень хороших знакомых, напоминает газету с алко-новостями. «А завтра у нас на повестке дня – бухач. Взнос: три доллара». «А через два дня главное событие недели… Бухач! Взнос: пять долларов».

От кого: Жопоноска.

Текст: я уже готова хоть сейчас!))) Маман выгнала на улицу мозги проветрить))) Вечер свободный. И у меня с собой офигетительное нижнее белье))

От кого: Балбес.

Текст: ЛОЛ. эта не личные сообщения, детка))

От кого: Жопоноска.

Текст: Я знаю. Райт? Ты же придёшь завтра?)))

Почему-то в этом сообщении именно моё имя покрывается точками от помех и прыгает на месте. Решаю ничего не отвечать.

От кого: ОНА.

Текст: Ребят… Я не уверена, что смогу прийти. Да и вам без меня веселее будет. Наверное, как-нибудь в другой раз…?

От кого: Балбес.

Текст: пофигу. как хочеш. все равно ты не скидывалась

Отключаю уведомления. Нет никого желания видеть кого-то из этой компании, но чувствую, что пора бы развеяться. Записываю напоминалку в телефон.

До встречи, очередной унылый день. Я уже готов плюнуть тебе в лицо.

Глюк 2. Безликие.

– Шевелите задницами, вашу ж мать! Выпивка сама себя не уничтожит, – он говорит слишком громко, слишком буйно, слишком грубо. Очень часто мне было за него стыдно и приходилось высказывать недовольство вслух, но когда однажды я получил за это крепким ударом в морду, мои попытки превратить обезьяну в человека закончились.

Грэг Спирс. Его можно было описать всего одной фразой: двоечник с синдромом бандита из девяностых. Плотный парень двадцати двух лет с идиотскими наколками на руках и спине и никогда не стирающейся кожаной курткой. Когда-то он казался смазливым мальчишкой, любимцем девушек. Даже сейчас он по привычке проводит рукой по своим коротким русым волосам, вспоминая былую шевелюру, которую ему однажды за гаражами обстригли такие же гопники, каким он стал сейчас. Низкий, озлобленный и приземлённый. Таким он был для всего мира. Но я знал – внутри него ещё жив тот смазливый паренёк с голодным желанием быть услышанным и понятым.

– Грэг! Мы идём уже целую вечность. А у меня, между прочим, шпилька пятнадцать сантиметров.

– Вот именно! А я всё утро макияж наносила. У меня от жары уже всё растеклось!

«Муся и Пуся». Никто уже точно не помнит, как на самом деле зовут этих двоих, но все точно знают, что они ведут общий профиль в Инстаграме. Каждый день они выкладывают по миллиарду историй, где хвастаются новым цветом ногтей или ровно нарисованными стрелками. Эти инста-самки точно знают, чего хотят – два миллиона подписчиков. И ради этого они готовы на что угодно: притвориться лесбиянками, соблазнить собаку, увести твоего отца из семьи или вырастить гомункула. Короче, всё, что не навредит их внешности.

– Ещё немного. Давайте живее, девочки. Райт, ты в том числе.

Беспринципные, безынициативные и безалаберные подростки без доли амбиций и своего мнения. Моё самолюбие вторит мне: «Ты достоин лучшего», а моё отчаяние парирует: «Жри то, что дают». Я бы никогда в жизни не связался с этой компанией, но кое-что очень сильно сдавливает горло, когда я думаю о том, чтобы разорвать контакты. С ними меня не глючит.

Замедляю шаг, моё внимание привлекает многоэтажка в метрах трёхсот от нас. Она ограждена забором, окружена небольшой территорией, обустроенной под детскую площадку и мини-парк. На неё льётся розоватый свет, он отражается в окнах и немного слепит глаза. Что это?..

Оборачиваюсь. Весь берег реки, возле которой мы проходим, покрыт этим светом, а на другом берегу, между крышами высоток, прячется садящееся солнце. Его провожают алые облака и несколько семей, выбравшихся на улицу для вечерней прогулки.

Закат? В четыре часа дня? В Бостоне бывает много всяких необычных явлений, но это…

Не упуская такой возможности, подхожу ближе к воде и сажусь на каменный выступ, свесив ноги. Зрелище настолько завораживающее, что меня даже не волнует, реальность ли это или очередной сбой моего мозга. Если он, то это самый лучший глюк из всех, что мне приходилось видеть.

– А ну! Не трогай медузу! Отойди от неё, – кричала мама из воды, пока я, мелкий шестилетний пацан, сидел в песке на берегу и тыкал палкой в неизведанную зверушку. И только папа встал на мою защиту, брызнув в маму водой. Она тут же закатилась смехом.

В больной памяти больного человека остались только обрывки воспоминаний… Я много раз пытался покопаться в них, увидеть то, что мучает меня уже больше двух лет.

Я помню женщину. Помню её звонкий смех и рыжие волосы, развивающиеся на тёплом прибрежном ветру. Я помню, как она бегала по мели, догоняла меня и всё твердила, что когда-нибудь я стану выше неё, сильнее неё. Выше я стал. Сильнее – вряд ли. Как бы я ни пытался вспомнить её лицо, в воспоминаниях всплывал только сгусток белых помех. То же самое было и с отцом, у которого я не помню даже голос.

Безликие родители безымянного ребёнка. Я не уверен, что меня действительно зовут Райт. Не уверен, что это не плод моего воображения, не уверен, что я действительно сижу и смотрю на дневной закат, а не валяюсь дома в горе пустых коробок из-под пиццы.

Я перестал чувствовать себя. Я забыл, как управлять своим зрением и эмоциями. Я потерял кнопку, которая могла бы остановить моё разложение.

Я забыл… всё.

Осколками этого дня перережу нить между своим горлом и завтрашним мной. А он всё дёргает за неё. Дёргает, как за поводок. Тянет меня в следующий день, чтобы было меньше шансов успеть почувствовать вкус жизни. Но я чувствую её. Она кислая и просроченная. Повсюду запах гнили.

Я отравлен.

Я помню… Я всё ещё помню, как она ласково называла меня глупым детским прозвищем «чудик». Помню, как злилась, когда я погрыз провод на домашнем телефоне или когда так заигрался с хомячком, что на следующий день он уже не проснулся. Я помню мало что, но среди этого нет её лица. И его лица. Отец намного реже появляется в моих воспоминаниях, и я даже не помню, что я к нему чувствовал.

В какой момент всё оборвалось? Почему их не стало со мной? Вопрос такой же извечный, как сам мир. Я не уверен в том, кто я. Я не помню, кем я был. Я не знаю, кем я стану. Я не знаю, из-за кого это всё.

Достаю из кармана сигарету, сжимаю губами и продолжаю смотреть на закат, пока он еще позволяет мне это делать. Умирающее солнце средь верхушек домов уже мёртвого города. Уйма прекрасных мест, целые стадионы потрясающих людей, но нет ни одного среди них, кого я могу к себе подпустить. Я совершенно пустой. Всё хорошее во мне вылилось через трещины моего разума и сердца, издающего последние глухие удары. Однажды я забуду сам себя. Однажды я, как и это солнце, стану просто чьим-то глюком.

Она подошла ко мне незаметно. Тихими шагами, точно кралась, чтобы не спугнуть моё отчаяние. Она всегда так делала – являлась и развеивала все тучи. А потом, когда уходила, забирала с собой всё то тепло, что приносила.

– Ты забыл её поджечь, – с улыбкой говорит она и садится рядом, выставив меня рассеянным дурачком. Но действительно. Я держу незажжённую сигарету.

– Это метафора. Держишь в руке орудие убийства, но…

– Не даёшь ему силы убить тебя. Да, я тоже смотрела «Виноваты звёзды», – как будто бы улыбается ещё шире. Подловила.

– Что ж, я побеждён и опозорен, – опускаю голову и пытаюсь повторить её жест, но моя улыбка больше смахивает на паралич лица.

Она всегда была добра ко мне и к миру. Девочка с каре… Её черные кучерявые волосы, её бледная кожа, на которой отчётливо видно любой незначительный синяк, буквально созданы для того, чтобы устраивать ей море фотосессий в лесу и на берегу неспокойного моря. Но вместо своих фотографий она развешивала на стене гирлянды и вырезки из журналов про домашних питомцев. Ей всего пятнадцать, но она смотрит на мир так, словно ждёт какого-то приключения, но вместе с тем и ожидает подвоха. Вместо того, чтобы носить свои розовые очки, она пытается снять с меня мои чёрные. Матовые.

– Красиво тут, да? Я люблю сидеть здесь на закате.

Мысленно ухмыляюсь, глядя на солнце, почти опустившееся за горизонт. И я безумно рад, что ты этого сейчас не видишь, моя милая Аделина. Если из нас двоих кто-то и будет страдать от медленного забвения, то пускай это буду я.

Её родители запретили ей со мной общаться. Пять лет разницы в возрасте и мой «маньяческий взгляд» сделали своё дело. И это единственный их запрет, который она нарушила.

– Красота субъективна. Я не вижу здесь ничего красивого, – вру. Пытаюсь хоть как-то оттолкнуть её от себя, постоянно делаю ей больно, но я слабак. В итоге всё равно не выдерживаю и ищу с ней встречи. Убираю сигарету обратно в карман. Не хочу, чтобы она задыхалась дымом – она и так уже достаточной мною отравлена.

– Ты неправильно смотришь. Ты видишь мир глазами. Закрой их.

Она улыбается неуверенно. Переживает, что я не пойму её и посчитаю наивной глупой дурочкой. Но я понимаю её лучше кого-либо другого.

Аделина поднимается, заходит мне за спину и аккуратно, даже слегка нерешительно кладет руки мне на лицо, закрыв мои глаза. Её тонкие пальцы пахнут выпечкой и конфетами – её родители работают в собственном магазинчике со сладостями.

– Просто… чувствуй, – почти шепчет. И я послушно делаю то, что она говорит.

Мне представляется широкое поле с миллионами красных маков. Спокойное… На небе нет ни одной тучки, а в голове – ни одного глюка. И я ощущаю, как тепло разливается по всему телу. На какое-то время мне даже становится жарко от её холодных рук. И я понимаю, что сейчас мне даже не хочется рыться в памяти. Прошлое на время становится ненужной пылью, рассыпается по полю, и её съедают красные бутоны. Я даже чувствую подобие… счастья?