Текст книги "Танец Лиса(СИ)"

Автор книги: Tau Mirta

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Глава 6

На следующий день Ригель не находил себе места. Он метался по избе, выходил в сени и бродил там, бормоча под нос. Одним словом – сухотился(1).

Невтерпёж, догадался Кром. Зимой честной люд отсиживается по избам да отращивает бока, отдыхая от дел, но Лиса разве удержишь под лавкой. Хочется, поди, глотнуть морозного воздуха, пробегать взапуски с быстрым зайцем. «А что ещё ему остаётся», – думал Кром, поглядывая на застывшего у окна Ригеля. Вся жизнь и есть – лес да изба. И никаких отметок об истекших днях.

Снаружи было тихо, но ветер изредка швырял снежной крупой в слюдяное окошко.

– Будет мести – не пущу, – сказал Кром.

Ригель вскинулся, тревожно вгляделся в его лицо, и тот не сдержал улыбку – испугался, надо ведь. Смешной. А Ригель, разгадав шутку, ответил пренебрежительно:

– Не пустил один такой…

И – тоже не сдержался, фыркнул.

Ближе к вечеру ветер стих. Кром ещё раз посмотрел раненое бедро, подивился на чистый рубец и даже немного позавидовал.

– На мне бы так заживало.

– Лучше не надо, – серьёзно сказал Ригель и нырнул за полог. Кром услышал шорох сброшенной одежды, и спешно опустил глаза на нож, который взялся точить. Сейчас перекидываться будет. Может, в сени выйти? Или сам уйдёт? Кром уже хотел окликнуть и спросить, но тут нагой Ригель вышел из-за полога. Медленным скользящим шагом он подплыл ближе и замер, не сводя с Крома глаз. А у того внутри всё сжалось от древнего неизбывного ужаса перед запретным, инаким таинством, от нежелания видеть то, что Ригель вознамерился ему показать. Моментально забылась и охота, и то, что Лиса он видел всяким и не собирался бояться. Из зверя в человека это ведь как от тьмы к свету, а вот наоборот… Но Ригель смотрел на него, и Кром тоже не опустил взгляд, даже кивнул – давай, мол. Кто бы знал, чего ему стоил этот кивок.

Ригель опустил голову, коротко вздохнул. По смуглому телу прошла крупная дрожь, оно выгнулось в мучительной судороге, и с губ слетел полувскрик-полустон – тихий, но сколько же в нём было боли! Кром не выдержал: вскочил, не зная ещё, что сделает в следующий миг. Ригель же упал на колени, согнулся, пряча лицо, съёжился, потемнел, и… всё закончилось. С пола поднялся красавец-лис. В избе он казался ещё больше, чем снаружи. Путаясь в лапах, Лис сделал пару неверных шагов. Вид у него был ошалелый. Кром опять сел на лавку и отложил в сторону позабытый нож. Перед ним стоял зверь – лесной, опасный, но было что-то такое, что прогоняло страх. Теперь Кром смотрел уже с любопытством. А Лис повернулся к нему и уселся напротив, чинно обернув лапы пушистым хвостом. Кром хмыкнул. Лис лукаво склонил к плечу востроухую голову, будто спрашивая: ну чего, мол, потешаешься? Себя-то видал? Его глаза знакомо поймали тёплый отблеск лучины, и всё встало на свои места. Кром понял, почему нет страха. Глаза у Лиса были не тусклой звериной желтизны, а карие, с раскосинкой – ригелевы. И такие же встревоженные, выжидающие. Кром рассмеялся и похлопал по колену, словно приманивая ласкового пса. Лис фыркнул – тоже очень знакомо, но, на удивление, подошёл. А когда Кром потянулся потрепать его по ушам, строптиво вскинулся, и страшенные клыки клацнули возле самых пальцев. Кром отшатнулся, но тут же сообразил, что Лис мог бы уже дважды перекусить ему руку, если б захотел. И точно: тот ухмылялся во всю пасть, вывалив ярко-алый язык. Лис понимал шутку.

– Дурень, – беззлобно проворчал Кром, опуская отведённую было руку. А Лис вдруг ткнулся в ладонь влажным носом и отскочил к двери; поскрёб её лапой, оглянулся – выпускай. Когда рыжий отблеск лисьей шубки канул в густые сумерки, Кром вернулся в тепло. Дверь в сенях оставил приоткрытой, чтобы Ригелю не пришлось шлёпать босиком по оледеневшим ступеням крыльца.

Нож с тихим шорохом скользил по точильному камню. Кром привычно водил рукой, вылаживал остроту, но мысли блуждали там, в зимнем лесу.

Должно, страх Ригеля был куда больше его собственного. Если уж родной отец чуть Лиса не прибил. Кром отвёл руку, разглядывая маслянисто поблёскивающее лезвие. И всё-таки он ему показался. Почему? И почему сам он, увидев мучения Ригеля, вскочил и чуть не кинулся к нему, чтобы поймать, обнять, утишить боль? Поразмыслив, Кром решил, что всякому лекарю непереносимо видеть страдания того, кого он однажды выходил. Да и бояться-то, если подумать, такого не след: сам же пользовал, хворь отгонял.

Нож вдруг вывернулся и чиркнул по большому пальцу. Кром лизнул солоноватый порез и вспомнил клыки Лиса, мало не поймавшие его руку, довольную ухмылку – напугал! Разум человечий, тело звериное. Чего только не бывает. Понятно, как он все ловушки обходил. Ещё и посмеивался, поди, про себя, курощуп рыжий. Да только от стрелы и трижды премудрому не дано уйти. Ладно, не след под вечер о худом думать. Ничего с ним в лесу не станется.

И всё же он невольно вслушивался в зимнюю глухую тишь, хотя и понимал, что ночью лисам самое раздолье и до утра Ригель, скорее всего, не явится. Закончив дела, Кром лёг на свою лавку, но сон шёл чуткий и увёртливый, словно танцующий лис. И когда заполночь скрипнула дверь, Кром сразу открыл глаза. Ригель бесшумно прошёл мимо него, обдав холодом, запахом леса и свежей крови. Кром приподнялся было, но тот махнул рукой – спи, и нырнул в прилуб. Там долго фыркал, плескался водой из приготовленного загодя ушата(2), потом немного пошуршал за пологом и затих. Тогда заснул и Кром.

* * *

Заяц был крупный, отменно жирный. Кром прикинул, как бы его половчее ободрать, взялся за нож, но сонный Ригель втёк в прилуб, оттеснил его от добытой тушки и сказал, что стряпать будет сам.

Ну, сам так сам. Кром пошёл раскидывать снег и провозился до полудня, пока Ригель не позвал обедать. В избе было натоплено, на столе поджидали два горшочка с замазанными тестом крышками.

– А это зачем? – удивился Кром.

– Увидишь.

Сняв плотно залепленную крышку, он понял, что Ригель знал, что делал. Из горшочка шёл густой пряный дух. Мясо истекало горячим соком и таяло во рту, вкус дичи мешался с ароматом лесных травок, которые Ригель уложил на дно горшков. Кром распознал только пёрышки дикого лука. Зато стало ясно, почему вся стена завешана пучками неизвестных трав. Он не удержался и спросил:

– Что ж ты до этого сам не стряпал?

– Да я только дичину и умею, – отмахнулся тот. – Вкусно?

Кром показал пустой горшок. Ригель довольно кивнул, посасывая косточку.

– Я двух нынче словил. Одного зарыл в снегу на опушке, надо забрать.

– Ну! Кто-нибудь спроворил(3) того зайца, не тебя же будут ждать.

– Я им спроворю! – усмехнулся Ригель и добавил серьёзно: – Лесные звери меня обходят. Кроме лис, разве. Но и те к моей добыче даже в голодный год не сунутся.

Вон как. Ни с людьми, ни со зверями, значит, не получается ужиться. А Ригель продолжил:

– Если подольше лисом походить, то тогда не чураются(4), принимают за своего. Но я так не делаю.

– Почему?

– Забыть можно.

– Что?

– Да всё, – Ригель задумчиво повертел в руках ложку. – Когда долго не перекидываешься, то чудится, что человечья жизнь приснилась. Или что не с тобой всё было. И уже не можешь вспомнить, кто такой Ригель и отчего это имя слышится. В лисьей-то голове умишко маленький. Человечий разум там не поместится.

– И сколько ты… не забывая?

– Я пытал(5), – кивнул Ригель. – Седьмицу можно бегать, а там уже голову туманит. – Он помолчал. – Ты когда меня принёс сюда, я чего молчал-то… Боялся, сразу не слажу с людской молвью. Ты меня, небось, придушил бы тогда? – Он шутливо пихнул Крома локтем.

– Захоти я – сразу бы придушил, – смеясь, ответил тот. – А сколько ты тогда пробыл лисом?

– Шестой день шёл.

– Вовремя мы успели.

– Да уж, – Ригель соскочил со стула. – Липовый цвет заварил, будешь?

– Давай.

Кром всё улыбался. Очень непривычно было видеть его хлопочущим по хозяйству. Однако посуду Ригель доверил мыть ему, а сам сладко задремал на лавке. С сумерками поднялся, уже привычно прошлёпал голышом через всю избу в сени, и только его и видели. Пришёл на этот раз пораньше – Кром опять спал вполглаза и заметил.

* * *

Наутро, пока Ригель спал, Кром решил помыться. Ещё три дня назад он запарил золу в ведре, и как раз сегодня поспел щёлок(6). С утра выглянуло редкое в Сечень солнышко. Кром натопил пожарче, чтоб не разводить сырость, нагрел воды, поставил в прилубе большое корыто и принялся за мытьё.

Он как раз ополоснулся, когда из-за полога вышел Ригель. Вышел и встал как вкопанный. Кром, щурясь на солнце, намотал на кулак потемневшие от воды волосы (струйки побежали по руке) и пожелал доброго утра. Но Ригель не ответил. Он смерил его ошеломлённым взглядом, покраснел и вылетел вон из избы. Успел крикнуть:

– Тут, чтоб ты знал, баня есть!

– Ну прости, не… приметил, – грохот захлопнутой двери подсказал, что Ригель его не услышал. Кром выглянул из прилуба. И чего разошёлся? Дверь, вон, аж трясётся – так шарахнул. Потом вспомнил, как Ригель стеснялся своей наготы, как отворачивался, когда он перевязывал рану, и призадумался. Видать, и впрямь он в общей бане не был. То есть, был, но лет эдак семь назад. Хотя эти два дня пробегал перед ним нагишом, и ничего. Не поймёшь его. Кром вздохнул и взялся за стирку.

Он успел вымыть пол во всей избе, когда мрачный и озябший Ригель вернулся, неся подмышкой тушку зайца.

– Ты что, без шапки ходил?! – напустился на него Кром. Тот не ответил, прошёл к печи и загремел посудой.

– Смотри, в этот раз я тебя, бестолкового, лечить не буду.

Молчание.

– Хоть горячего попей!

Ригель согласно пробурчал что-то, и вскоре по избе поплыл запах распаренных малиновых листьев и мёда. И то хлеб, подумал Кром, расчёсывая костяным гребнем подсыхающие волосы. Связав их, как подобает, кожаным шнурком в хвост, он снова попытался заговорить с Ригелем, но тот, пошарив на печке, швырнул ему рубаху и вернулся к стряпне. Рубашка пришлась почти впору, лишь чуть жала в плечах. В ответ на благодарность Ригель опять буркнул что-то себе под нос. На Крома он не глядел. Ладно. Тот оделся и вышел.

За избой обнаружилась банька, почти по крышу занесённая снегом. Немудрено проглядеть. Кром взялся за лопату и прокопал к ней тропку. Он положил себе назавтра натопить баню. Может, хоть так Ригель уймётся.

Обедали молча. «И чего надулся как мышь на крупу?» – думал Кром. Хотел спросить, но нутром чуял, что Ригель вопросу не обрадуется. Поэтому просто поблагодарил за обед – очень вкусный, как и накануне, и получил в ответ всё то же невнятное бурчание.

Когда Кром закончил мыть посуду, Ригеля уже и след простыл. На этот раз он убежал в лес засветло.

(1)– здесь: беспокоился

(2)– небольшая кадка с ручками-ушами

(3)– здесь: стащил

(4)– избегать, сторониться

(5)– здесь: проверять, испытывать

(6) – раствор древесной золы в воде; природное моющее средство, наши предки использовали его для мытья и стирки

Глава 7

Река Нерядь нрав имела изменчивый, истинно женский. В иных местах, как в Полесье, разливалась широко и привольно, мягко катила свои воды, а зимой мирно спала под толстым льдом. Возле Кряжа русло сужалось, река глубела, била со дна омутов колючими студенцами(1) и трудно застывала даже в сильный мороз. Особенно неспокойной Нерядь бывала под крутым берегом, яром, на каком и стояла ригелева избушка.

Кром вышел из баньки и с удовольствием вдохнул влажный воздух. День был сырой, почти тёплый. Хлопнула дверь избы. Ригель, не глядя в его сторону, соскользнул по снежному склону-языку к реке. Кром хотел его упредить, но промолчал. Не первый год тут живёт, должен понимать, что держаться надо ближе к берегу. Лучше лишний раз его не трогать, а то всё никак не отойдёт после неведомой, одному ему известной обиды. Кром проводил взглядом узкую спину и вернулся в баню. В предбаннике нашёл пару веников, дубовый и берёзовый. Связаны они были кое-как. Кром перетянул их покрепче, подрезал торчащие прутья и запарил веники в ушате с кипятком. Огляделся, довольный. Банька была маленькая – двоим еле развернуться, но с просторным полком. Скоро можно мыться. Он зачерпнул воды, чтобы поддать для пару, и вдруг… Словно ледяная игла кольнула в сердце. Кром вздрогнул, выронил ковш и выбежал наружу. Небо, снег, река. А Ригеля нет. И только темнеет полынья с неровными обломанными краями.

Кром скатился со склона, чудом не свернув себе шею. Сердце стучало в висках, тело рвалось вперёд, но он встал на берегу, понимая, что провалится ещё вернее, чем легконогий Ригель. В воде мелькнула рыжая макушка. Ригель изо всех сил пытался выкарабкаться, молча, отчаянно. Мокрая одежда тянула вниз, лёд хрупко крошился под скребущими руками. Что же делать?! Кром поймал взгляд Ригеля и уже не смог отвести глаз. Он ступил на лёд, прошёл немного, а потом скинул тулуп и лёг. Он полз, скользил, пластаясь ужом. Одна сажень, вторая. Ригель потянулся к нему, но вода не пускала. Кром придвинулся ближе и почуял, как трещит лёд. Стиснув зубы, он прополз ещё немного и выкинул развёрнутый тулуп. Тот пару пядей не достал полыньи и окровавленных пальцев Ригеля. По льду волоском побежала тонкая трещина.

– Тянись! – выкрикнул Кром. – Хватайся!

Тот вбросил тело на лёд, зашарил руками. Трещина стала шире. Ригеля тащило вниз. Кром видел его закушенные губы, побелевшие скулы, облепленные мокрыми волосами.

– Тянись, хватайся, – бессильно повторил он. – Тянись…

Ригель опять соскользнул в воду. Кром ругнулся и вытянулся так далеко, как мог.

– Ну! Давай!

Ригель вновь бросился на лёд. Разбитые пальцы стиснули рукав брошенного тулупа.

– Держишься?

Кивок.

Кром потянул его к себе. Лёд стонал, трещина расходилась. Вот Ригель лёг на край животом, вот закинул ногу. Кром отползал, отвоёвывая пядь за пядью. Каким-то звериным чутьём он угадал, когда достиг крепкого льда: упёрся, одним мощным усилием подтянул к себе Ригеля, взвалил на плечо и метнулся назад. Лёд всхлипнул и разверзся за ними длинной, до берега полыньёй.

Снег вырывался из-под рук рыхлым крошевом, резал взломанным настом. Кром карабкался по склону, таща на себе вялого тяжёлого Ригеля. Он оскальзывался, проваливался по пояс, а в голове стучало: «Увязнем… застынет… не вылечу…» Ригель вдруг скатился с его спины и пополз рядом, так же барахтаясь в снегу. Кром, ухватил его за пояс, подтолкнул вверх и прохрипел:

– Давай… в избу.

Однако Ригель, достигнув края, свесился и протянул ему руку.

– Дурень! – в сердцах рявкнул тот. – Бегом в тепло!

Но Ригель втащил его и лишь потом неверным шагом потрусил к избе. Кром, отплёвываясь от снега, поднялся и бросился следом. На крыльце он его настиг и успел подхватить на руки – обмякший Ригель чуть не сковырнулся в сугроб. Кром внёс его в избу, содрал мокрую одежду и уложил на кровать. Закутал в оба одеяла, сверху бросил свой тулуп и кинулся в прилуб. Девятисил, липовый цвет, горсть сушёной земляники. Он закутал отвар и вернулся к Ригелю. Того била крупная дрожь. Холод выходит почти сразу – значит, сердце не застыло. Хорошо. Кром отбросил одеяла и принялся растирать ему ноги. Под шершавыми ладонями восковая кожа покраснела, кровь быстрее побежала по жилам, разгоняя гибельный холод. Ригель открыл мутные глаза, что-то пробормотал, шевеля посинелыми губами. Кром отмахнулся: молчи уж. Он растёр ему руки, а потом завернул в одеяло и поволок в баню; там парил в два веника до изнеможения, до жара в костях, чтобы не привязался нутряной кашель. Ригель охал, жмурился от ядрёного пара, но вырваться не пытался.

Будет, решил наконец Кром. Рубаху он ему не взял, поэтому просто замотал в то же одеяло и потащил в избу. Устроив на кровати, подсунул под нос кружку с отваром.

– Пей.

Ригель проглотил пахучее питьё и откинулся на подушки. Кром закутал его и приказал:

– Спи и не высовывайся.

Ригель прошелестел что-то благодарное. Кром собрал его одежду, развесил у печки и тогда только пошёл в баню. Его самого донимала противная дрожь. Стоило вспомнить, как Ригель тонул, и в груди ледяной жижей разливалась тоска. А если б не вышел? Не увидел? Всыпать бы ему вожжами пониже спины, чтоб не совался, куда не надо. Все дети знают, что… Но Ригель-то ведь один тут жил, некому было учить его уму-разуму. И тонул молча, не привык звать на помощь. Кром усилием воли отбросил гневные мысли, но парился так, что чуть не содрал с себя кожу, – смывал усталость и запоздалый страх.

Ещё достало сил прибраться и поклониться баннику за добрый жар: Кром оставил ему чистой воды и распаренный веничек. В предбаннике обтёрся рубахой, которую ему пожаловал Ригель, натянул штаны и вышел. Мокрый воздух лизнул разгорячённую кожу. Приятно. На землю пали туманные сумерки, но хищно раззявленная пасть полыньи была хорошо видна. Кром отвернулся. Ругать матушку-Нерядь он не собирался, а вот водяного про себя помянул бранным словом – нечисть таких, как известно, боится.

В избе было темно и тихо. Он зажёг лучину и отдёрнул полог у кровати. Ригель, конечно, выпутался из одеял. Смуглая кожа блестела испариной, но грудь вздымалась мерно. Кром прислушался: дыхание чистое, без хрипа. Он опустил ладонь ему на лоб. Небольшой жар, это не беда. Отпоить травами можно. На Крома опять навалилась усталость. Он мимодумно огладил напоследок взмокшие тёмно-рыжие пряди и хотел подняться, но на запястье сомкнулись тонкие пальцы. Ригель смотрел на него и тянул к себе, словно хотел шепнуть что-то на ухо. Кром наклонился…

Мягкие губы накрыли его рот, прижавшись в жадном поцелуе. Кром распахнул глаза, ещё не осознавая до конца, что происходит. А Ригель извернулся и с неожиданной силой втянул его на постель; при этом он, не переставая, ласкал его губы своими, не выпускал, не позволял заговорить. Кром опомнился, замычал, попытался отстраниться, но Ригель прижал его, удерживая за плечи, сжимая коленями бёдра. Узкие ладони скользнули по распаренной коже, слепо зашарили по груди, задевая соски. У Крома перехватило дыхание. Ригель освободил его губы, скользнув ниже, но он не смог ничего произнести: от этих поглаживаний, от влажных поцелуев в шею тянуло под ложечкой, а внизу живота разливался неведомый жар, и хотелось закрыть глаза, поддаться. Он невольно выгнулся навстречу нежданным ласкам, а Ригель ловко распустил поясной шнурок и сдёрнул его штаны.

Первое прикосновение вышибло из лёгких воздух. Кром, замерев, смотрел, как пальцы Ригеля трогают светлые волоски в паху, как обхватывают налитую плоть, сжимают, нежно поглаживают. При этом бедром он чувствовал ответную горячую твёрдость. Он поднял глаза, хотел сказать что-нибудь и прекратить это безумное, стыдное, сладкое… Но Ригель, словно угадав, качнулся вперёд; губы Крома оказались запечатаны настойчивым поцелуем, а ладонь там, внизу, задвигалась быстро и плавно. Руки взлетели, чтобы упереться, оттолкнуть, и – упали. Волны тягучего жара заполнили тело и поглотили разум. Кром вцепился в простыню, вскинул бёдра, а Ригель тогда накрыл его собой и застонал в ухо. Этот звук струйкой жидкого пламени скатился по спине вниз, скрутился жгутом в пояснице, полыхнул мучительно ярко и вырвался из тела жемчужно-белыми каплями. В тот же миг острые зубы сомкнулись на мочке уха – Ригель задрожал, глухо ахнул, и Кром ощутил горячие брызги и судорогу, в которой тот забился, прижимаясь ещё плотнее.

Кром рухнул на подушку и закрыл глаза. Он слышал шумное дыхание Ригеля, когда тот, приподнявшись, скатился с него. Нужно было что-то сказать или сделать, но он продолжал лежать, зажмурившись. Осмыслить такое сразу было невозможно, и Кром позволил накатившей слабости перейти в милосердную дрёму. Уже на пороге сна пришло ощущение влажного прикосновения – то Ригель обтирал его смоченной тканью.

* * *

Проснулся он от звяканья печной заслонки и удивился: Ригель обычно вставал много позже него. Ригель. Кром мгновенно всё вспомнил и испуганно вскинулся. Это был сон или бред, не могли они… Но под спиной была не лавка – шуршащий тюфяк. Он повернул голову и, увидев примятую подушку, чуть не застонал. Да что же это? Кром поднялся, осматривая себя. Штаны на месте. Или всё-таки привиделось? Он прижал запястье ко лбу. Может, и у него горячка случилась?

Полог отлетел в сторону.

– Проснулся? Айда завтракать, – Ригель, как ни в чём не бывало, стал собирать на стол. Кром сполз с кровати. Пока умывался, всё посматривал на него: Ригель был спокоен и, кажется, больше на него не сердился. Такой, как всегда, разве немного бледный.

– Ты как?

– Живой. Рёбра только ноют. Видать, ушиб, когда выбирался, – Ригель улыбнулся скупо и как будто смущённо. – Опять ты меня спас.

Кром отмахнулся.

– Не лезь на лёд.

– Не буду. Тебе горбушку или мякиш?

Пока завтракали, Ригель, по обыкновению, болтал обо всё подряд, рассказывал о загорских падунцах(2) и бурных речках – студёных, аж дух занимается, но зато хрустально-чистых. А Кром всё порывался спросить о произошедшем – наяву ли? – но знал, что скорее откусит себе язык. Так он и решил: помстилось в горячке, приснилось, почудилось. Он же устал вчера, вот и прилёг, наверно, рядом. Остальное – недобрый ночной морок.

Однако рёбра его смотреть не стал. Морок мороком, а от воспоминаний о гибком теле к щёкам приливала кровь. Кром знал, что краснеет легко, жгучий румянец мгновенно занимался на его светлой коже. Пробормотав благодарность, он выскочил из-за стола и пошёл поискать работы снаружи. Когда надевал шапку, прижал ухо; мочку отчего-то саднило, но Кром не позволил себе думать об этом. Благо, за ночь навалило тяжёлого мокрого снега, и он оказался при деле.

После обеда Лис ускакал на промысел. Кром, намахавшись лопатой, успокоился и решил лечь пораньше. Лучину гасить не стал. Ночью сквозь сон услышал скрип двери, знакомую летучую поступь, плеск воды в прилубе и довольное фырканье. Подумал сонно: с добычей явился. А потом над лавкой, заслоняя лучинный свет, нависла тень. И Кром, уже зная, чувствуя, что будет дальше, замер. Одеяло приподнялось, Ригель лёг рядом. Ноздри щекотнул его запах – снег, мёрзлая хвоя и что-то терпкое, трудноуловимое. Ощутив прикосновение к шее, Кром перестал притворяться спящим.

– Что творишь? – спросил, почему-то шёпотом. А Ригель не ответил, лишь придвинулся ближе. Жар его тела мгновенно передался Крому, и тот испугался: опять тёмное, недоброе туманит голову, заставляет желать того огня, который – он уже понял – не приснился, а был порождён запретной лаской, телом и руками мужчины. Он попытался подняться, чтобы спихнуть Ригеля, но, на беду, посмотрел на него. Влажный блеск глаз, блик ножевой стали и золотистые искры лучины в карей глубине, странно мягкий, уязвимый взгляд из-под упавших на лоб прядей. Показалось, что пересохшие губы шевельнулись в беззвучной мольбе – не прогоняй… Кром смотрел на него и знал, что должен оттолкнуть, но миг был упущен. Чуткие смуглые пальцы скользнули выше, погладили нежную кожу за ухом, вплелись в густые волосы, от чего по затылку рассыпались колючие мурашки. Ригель притянул его к себе, всё так же не отводя глаз, прильнул, настойчиво потёрся бёдрами. И тело Крома отозвалось против воли, предало его охотно и радостно. Рука Ригеля проникла под рубаху, прошлась широким успокаивающим движением. Он поглаживал Крома, словно испуганного норовистого коня, и всё смотрел, не мигая, своим искристым взглядом, одновременно молящим и жадным. По груди и дальше – ладонь скользила по животу, над кромкой штанов; пальцы затеребили витой поясной шнурок… Кром закрыл глаза.

Одеяло сползло на пол; обнажённой коже, обманутой ласками, воздух показался прохладным. Ещё одно нетерпеливое усилие, и штаны оказались стянуты вниз. Плоть к плоти, обжигающее прикосновение, общая дрожь. Кром зажмурился до слёз, а Ригель знакомо застонал и начал двигаться. Сначала медленно, потом – всё быстрее. Терпкий запах стал сильнее, вытеснил воздух из груди, где ухало кузнечным молотом сердце; и через этот бешеный стук, через гул крови в ушах пробился тихий звук – их согласный вскрик.

На этот раз Ригель отстранился не сразу. Лежал, вздрагивая, усмирял сбитое дыхание. Потом поднялся, обтёр его. Кром не шелохнулся. Ригель задул лучину и вернулся на лавку. Та была не слишком широкой, двоим – еле поместиться, но он умудрился лечь так, что не коснулся Крома ни рукой, ни коленом, только прижался лбом к плечу и почти сразу заснул. А тот лежал, оглушённый осознанием того, что они совершили.

Он слышал о таком – забавах мужчин с мужчинам. Слышал и не мог поверить. Разве в городе, где полно всякого скотства, где богачи бесятся с жиру и готовы валяться в любой грязи, лишь бы разогнать скуку. Мерзкое удовольствие, оскверняющее самое главное, то, на чём зиждется мир, – закон слияния начал, мужского и женского, которое освящено светлыми богами и которое даёт новую жизнь. Так думал Кром, незряче всматриваясь в темноту. Но несмотря на то, что это была правда(3), изначальная и непреложная, он не мог оттолкнуть Ригеля, который жался к нему так отчаянно. Не мог, даже в мыслях, назвать его мерзким. Проживи столько лет в глуши, отторгнутым от семьи и мира(4), кто знает, что с тобой станется? Может, и не такое ещё учудишь. Да только всё равно дурно это. Неправильно.

Когда забрезжил мутный рассвет, Кром осторожно поднялся и стал собираться. Он решил уйти. Случись сильная метель, можно вырыть в снегу нору и переждать. Охотиться в пургу нельзя, и ладно. Не помрёт. Через трое-четверо суток будет дома, там дел полно. Он вдруг подумал, что за эти дни ни разу не вспомнил о Варише. Что он ей скажет? Да ничего, кроме того, что о Лисе лучше забыть. Он невольно глянул в сторону лавки. Ригель будто почуял – заворочался, забормотал во сне. Кром отвёл глаза, подавив мысль, что попросту сбегает. Нет, он его разбудит, конечно, поблагодарит за кров. Вот только оденется сперва.

Когда он цеплял к поясу тул, ремешок выскользнул из пальцев. Тул грянулся о пол с глухим стуком. Ригель резко сел, поморгал, повернулся. Щурясь спросонья, он цепко оглядел кромову одежду, собранный мешок и… ничего не сказал. Поднялся, надел штаны и прошёл мимо замершего Крома в сени. Тот невольно шагнул следом, мучительно подбирая слова для прощания, но Ригель уже вернулся с парой добытых ночью рябчиков. Стянув им лапки тесёмкой, он, не глядя, сунул добычу в руки Крому и нырнул в прилуб. Вот так. И не надо ничего говорить, оправдываться. Кром не мог видеть его, но явственно представлял прямую спину, напряжённую в ожидании стука захлопнутой двери, и хрупкий затылок под неровно остриженными прядями, и плечи, готовые принять ношу каждодневной тишины…

Он вздохнул, ногой задвинул – почти пнул – мешок в угол и вышел в сени. Рябчиков надо ощипать. К обеду.

(1) – родники

(2) – водопады, пороги

(3) – здесь: закон

(4) – здесь в значении "люди"