Текст книги "Party Boys Don't Get Hurt (СИ)"

Автор книги: Tarosya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Вместо нее пришел доктор Билли Кид. Настоящей его фамилии я не помнила. А имя и вправду было Билл, Кидом же коллеги прозвали его в честь знаменитого бандита за маленькие, не больше подростковых, ладони. Аноскоп доктор Билли Кид принес без лишних напоминаний.

– Несколько трещин по окружности ануса. На одиннадцать часов, на два часа, и на семь, – доктор Лиебре продолжал записывать свои профессиональные наблюдения на диктофон, пока доктор Билли Кид просто стоял рядом, изредка по просьбе доктора Лиебре нажимая на кнопку встроенного в кольпоскоп фотоаппарата. Я же присела на корточки у изголовья койки, чтобы быть с Йеном на одном уровне глаз. – Мне нужно взять мазок на следы ДНК изнутри. Ватной палочкой. Может быть неприятно. Но больно не должно быть. Вы готовы? – нахмурив брови, Йен кивнул. Но доктор Лиебре этого не увидел. – Молодой человек?

– Ладно…

– Тогда приступим! Если почувствуете боль, сразу говорите.

Но Йен ничего не сказал. Только смотрел исподлобья, не моргая. Я видела, как застыло его лицо и закаменели плотно сжатые челюсти, как дергался кадык под бледной кожей шеи.

Йен продолжал молчать, и когда доктор Билли Кид использовал аноскоп, что было куда болезненней ватной палочки.

– Абразивная царапина на слизистой оболочке на глубине от полутора дюйма до двух, – проговорил доктор Лиебре для записи, глядя на показания медицинского прибора.

Я видела, как у Йена в уголке глаза выступает слеза, катится через переносицу, и упав расползается пятнышком на больничной простыне. Я положила руку на койку, там, где он опирался своей. И Йен поняв мой жест, сжал мои пальцы своими.

Только когда доктор Билли Кид закончил, Йен хрипло прошептал:

– Больно…

– Я знаю… Ты держался молодцом! Ты очень сильный, Йен! Все уже закончилось.

Я была уверенна, что не только физическая боль удручает Йена, но и осознание того, что самое страшное, что он отрицал, едва проснувшись на больничной койке, все-таки действительно произошло. И если самого нападения он и не помнил, этот осмотр останется травмирующим воспоминанием еще надолго. И в этом была лишенная всякого смысла жестокая ирония.

– Молодой человек, я хотел бы пригласить мисс Ротшильд зайти. Вы не возражаете?

– Ладно…

– Таня, вы не пригласите мисс Ротшильд?

Я стала подниматься с корточек, но Йен все еще не выпускал мою руку, а потом, спохватившись, что он все еще держит меня, он трогательно вскинув брови разжал ладонь.

Я понимала, что делает доктор Лиебре. Йен был одиноким бедным парнем, которого некому защитить. Полиции он был интересен лишь показаниями, которые мог дать против клуба. Если он все же решит подать заявление, то на всем пути, что дело пройдет по дороге в суд, да и в самом суде, найдутся такие, кто скажет, что Йен сам навлек на себя беду. Но мисс Ротшильд никак не должна оказаться в их числе. Не знавшая нужды она не поймет, почему Йен зарабатывал так, как зарабатывал. Но у нее не должно было остаться и тени сомнений в том, что трагедия, произошедшая с Йеном, достоверна. Если кто и мог заступиться за Йена, то только Ресилиенс и сама Роуз Ротшильд. Мне же до ее ухода необходимо было сообщить ей о произошедшем во время визита офицеров полиции.

Войдя в смотровую, мисс Ротшильд сразу направилась к доктору Лиебре, обходя кушетку вокруг изголовья. Мне это откровенно не понравилось. Одно дело находится в смотровой, и совсем другое видеть то, что видят доктора. Но ни доктор Лиебре, ни сам Йен не сделали ей никаких замечаний, и я решила промолчать вслед на ними.

– Мой полный отчет вы сможете получить при письменном согласии пациента, – проговорил доктор Лиебре. – А пока хочу вам сказать следующее. Во-первых, мы обнаружили многочисленные поверхностные повреждения, такие как гематомы. Кроме того, я и мой коллега, – доктор Лиебре указал на доктора Билли Кита, похоже он и сам не помнил его настоящей фамилии, – можем сказать, что пациент не практиковал анальный секс ранее. И по моему профессиональному мнению подвергся сексуальному нападению в последние часы. Обнаруженные нами внешние и внутренние повреждения это подтверждают.

Мисс Ротшильд могла увидеть не больше, чем я уже видела, то есть только синяки и ссадины, но я заметила, как она побледнела.

– А теперь дадим пациенту одеться, – сказал доктор Лиебре, дав понять, что мисс Ротшильд может идти.

– Да, конечно! – медленно проговорила она. – Я все запишу! – и, сделав несколько шагов к двери, начала медленно оседать и, глухо ударившись об пол, упала без сознания.

Переводя взгляд с Роуз на меня, доктор Лиебре отстраненно спросил:

– Таня, что мы будем делать?

Дальше замелькала словно ускоренными кадрами суматоха. Вскочивший было с койки Йен встал как вкопанный, и мне пришлось буквально заталкивать его в туалет, пока он лепетал, что сам умеет оказывать первую помощь. Вызванные срочно санитары пытались уложить на каталку начавшую приходить в себя Роуз. Медсестра Наоми, забежавшая в комнату вместе с ними, теперь настойчиво предлагала доктору Лиебре сварить ему кофе. Доктор Билли Кид тем временем сделал запись в медицинском деле Йена, и велев передать ему выписанные рецепты на мазь и пищевые добавки для смягчения стула, ушел. Перед уходом он достал из шкафчика с лекарствами мазь для Йена, чтоб он мог воспользоваться сразу после душа, а затем велел мне вернуть ее в шкафчик. Но давно уснувшие привычки моей постсоветской юности решили дать о себе именно сейчас, и я намеревалась отдать Йену весь тюбик с собой.

Пока Роуз увезли в приемный покой, она пришла в себя достаточно, чтобы начать утверждать, что с ней все в порядке и она может продолжать работать. Наоми взяла ее вещи и пальто, и почти выйдя за дверь, спросила, знаю ли кому сообщить насчет мисс Ротшильд. Я попросила разобраться с этим без меня.

В комнате стало тихо. Ушел, по обыкновению поцеловав на прощанье доктор Лиебре, унося запломбированный рейп-кит и упакованную в пакеты одежду Йена в институт судебно-медицинской экспертизы.

Я надеялась, что Йен использовал это время, чтобы принять душ, и повесила на ручку двери полотенце. Порывшись в шкафу с пожертвованной одеждой, достала самые приличные джинсы и толстовку с логотипом медицинского колледжа – наверняка кто-то из стажеров то ли забыл, по ли специально отдал. Нашлись даже новые носки и вполне годная куртка. Еще я помнила, что на одной из полок должны были быть ботинки. Один из медбратьев планировал заняться прогулками на свежем воздухе, но как-то не сложилось. И если подойдет размер взамен потерянного кеда Йен получит теплые непромокаемые боты, как нельзя лучше подходящие для промозглой чикагской зимы. Только мужских трусов у нас не водилось, и я могла предложить Йену только одноразовые женские.

Я как раз складывала приготовленную для Йена одежду аккуратной стопкой, когда он вышел из душа, шлепая босыми ногами. Обмотав бедра полотенцем, он набросил больничный халат на ссутулившиеся плечи. Вместо стильной, но сильно потрепанной укладки, его рыжие волосы теперь завивались мокрыми кудряшками, а ресницы, раньше казавшиеся темными из-за туши, были светлыми, чуть ли не прозрачными.

– Я приготовила для тебя почти полный комплект, – сказала я, указывая на стопку одежды.

– Меня изнасиловали!

– Я знаю, – я кивнула. – Мне жаль, – видно эта ночь мне самой далась нелегко, утомив меня настолько, что из головы вылетели все протокольные фразы. – Мне так чертовски жаль!

– Меня изнасиловали! – повторил Йен. – Изнасиловали! Изнасиловали! – он повторял снова и снова, повышая голос. А потом бросился ко мне, и обхватив мои плечи руками, разрыдался, уткнувшись лицом мне в шею. Он плакал навзрыд, вздрагивая при каждом всхлипе, как плачут только в детстве. Это было по-своему хорошо, что Йен хотя бы так, но облегчал душу. И я никак не могла отстраниться, пусть даже это и нарушало все профессиональные границы.

– Не хочу здесь быть! – проговорил Йен выходя из смотровой полностью одетый в подобранные мной вещи.

– Мы почти закончили. Тебя только должен проконсультировать инфекционист, и дать профилактические препараты. Это очень важно! Тебе уже и так достаточно навредили, нельзя, чтоб ты еще и заразился чем-то.

– Это надолго?

– Надеюсь, нет, – позови я гинеколога, он подошел бы быстрее. Пациенты с подозрением на сексуальное нападение были в приоритете. Предоставлять необходимое в таких случаях профилактическое лечение для пациента любого пола гинекологи были обучены. Но вспоминая, какой антагонизм вызвало у Йена одно только гинекологическое кресло, я решила обойтись без, как он сам наверняка бы выразился, «бабского доктора».

– Не хочу здесь быть! – повторил Йен.

– А ты представь, что ты не здесь. Есть такая терапевтическая техника, называется «безопасное место» [10]. Подумай о какой-нибудь дорогом тебе месте, где ты раньше бывал, или о каком-то выдуманном. Есть такое место?

Йен провел растопыренной пятерней по еще влажным волосам.

– Армия, – и я подумала, какая же жизнь должна была быть у этого парнишки, если армия казалась ему безопасным местом. – Ну, я долго мечтал, готовился… Когда было совсем хреново, говорил себе, мол, осталось потерпеть еще чуть-чуть и пойду служить…

– Ты еще можешь…

– Я уже был в армии!

– А разве тебе не должно было быть восемнадцать?

– Пофиг! Я ушел! Не понравилось! – теперь во всяком случае было понятно, откуда татуировка. И это единственное, что было понятно.

– Ладно… – как бы мне не было любопытно, я не стала расспрашивать. Плохие воспоминания сейчас не помощники. – Наверняка должно быть еще какое-нибудь другое воображаемое место. Представь во всех мелких деталях: краски, звуки, запахи. Там спокойно, и ты в безопасности. Попробуй, чтобы было легче, закрыть глаза.

– А как потом их открыть?

Инфекционист доктор Ашер не заставил себя ждать. Деловито расспросив Йена об общем состоянии здоровья и возможной аллергии, и, выслушав о сделанных ему в армии прививках, он выдал ему PEP в таблетках на ближайшие дни, выписал рецепт и направление в клинику. Еще он порекомендовал три вида антибиотиков для предотвращения ЗППП, и уже полез в шкаф за таблетками, но по моей просьбе покладисто согласился заменить их уколами, потому что пациента ранее тошнило.

Когда появилась медсестра Наоми с несколькими шприцами, я предложила Йену зайти в смотровую с ним, но не глядя на меня он огрызнулся: «Не маленький!» – и зашел один.

– Теперь я могу уже идти? – спросил Йен, когда мы остались снова одни.

– Куда?

– Домой! – к нему снова вернулась нервозность, он был натянут как струна – вот-вот задрожит.

– А где ты живешь, Йен? – хотя Йен не садился, я не спешила вставать со своего стула, глядя на него снизу вверх.

– В клуб поеду!

– Ты же понимаешь, что тебе туда сейчас нельзя? Не после расспросов полиции.

– Вот блядь! – Йен почесал макушку. Я предложила ему присесть, указывая на то самое удобное кресло. И он, повинуясь моему жесту, все же опустился на него.

– Где ты живешь, Йен? Где ты спишь? Последние дни?

– Ну, после смены всегда приглашает кто-то… Сплю в гостях, типа… Иногда в клубе кантуюсь.

– У тебя есть семья?

– Парень есть! Но мне к нему нельзя! Его беременная жена угрожала мне голову молотком разбить! – а потом пристально взглянув на меня прищурившись, неожиданно спросил. – У тебя ведь тоже есть? Молоток?

Не даром Йен показался мне не вполне уравновешенным, похоже, сейчас у него начинался бред.

– А у меня должен быть?

– Ну, ты же русская!

– Прости, все еще не понимаю.

– Она русская! Жена моего парня. Страшная бабища вообще! Я ей реально поверил, что она меня во сне грохнет.

То, что я приняла за бред оказалось банальными предрассудками, на которые сейчас лучше всего было ответить шуткой.

– А я фальшивая русская – не люблю гречку, не пью водку, и молотка у меня нет! – не объяснять же парню, что я много лет прожившая в Израиле украинка.

Шутка моя сработала, потому что Йен рассмеялся. Запрокинув голову, он хохотал так же безудержно, как недавно плакал.

– Хорошо, к твоему парню тебе нельзя, а другие родные у тебя есть? Родители? – спросила я, как только Йен отсмеялся.

– Фрэнк… ну это мой отец, только я его папой не зову. Он алкоголик вообще, говорят, сейчас умирает. Старшая сестра чуть не убила самого малого брата. Не хочу туда идти!

Положа руку на сердце, в такой дом я и сама не захотела бы возвращаться. Стало очевидным, какая дорога привела Йена на работу в ночной клуб для взрослых. В отчете я напишу о низком социо-экономическом положении и дисфункциональной семье, а за этими казенными словами кроется изломанная судьба совсем юного парня, которого и без сегодняшних событий сука-жизнь не жалела.

– Смотри, Йен, я не могу тебя выписать, зная, что тебе некуда пойти…

– Чего? – вскинулся Йен.

Но я не обращая внимания, продолжала:

– Если б мисс Ротшильд так не вовремя не… – я на секунду замялась, подбирая подходящее слово для случившегося с Роуз.

– Не грохнулась!

– …Не утратила работоспособность, она наверняка могла бы подыскать тебе достойное место пожить. Но давай сделаем так, ты останешься в больнице до утра, а как только начнется рабочий день я позвоню в Ресилиенс. Они наверняка назначат кого-то вместо мисс Ротшильд. И еще я могла бы позвонить в несколько организаций, у которых вполне может найтись для тебя жилье. Хотя бы временно, пока ты не соберешься с мыслями, и не решишь, что делать дальше.

Что и говорить, но Роуз Ротшильд вышла из строя действительно совсем не кстати. Именно она и ее организация должны были предложить Йену пригодный план действий. Нужно было во что бы то ни стало удержать его от возвращения в клуб. Ведь кто потом поверит, что жертва добровольно вернулась туда, где на нее напали? А если подонка, напавшего на Йена, все же найдут, то помимо уголовного преследования, Ресилиенс смогут добиться и материальной компенсации, если все будет сделано правильно, а Йен будет располагать к доверию. Если позаботиться о том, чтоб у Йена были крыша над головой и еда, ему больше не придется зарабатывать в клубе.

К моему удивлению Йен не стал со мной препираться, и согласился остаться в больнице до утра. Старший дежурный врач тоже согласился подписать разрешение на госпитализацию в отделении, особенно когда услышал про ваучер от Ресилиенс, покрывающий всю ее стоимость.

– Очень важно, чтоб ты поговорил с кем-нибудь о случившемся, – объясняла я Йену, пока мы шли по бесконечным больничным коридорам, поднимались в лифте на нужный этаж, и снова дальше по коридорам.

– А что, мы типа мало сегодня говорили? – подняв руку вверх, он сложил пальцы щепоткой, сжимал и разжимал их, изображая нечто похожее на говорящую птичку.

– Я имею ввиду, со специалистом. С психотерапевтом…

– К мозгоправу не пойду!

– Почему нет? Бесплатно же.

Йен совсем по-взрослому приподнял одну бровь.

– Вместе со всеми документами я положила список терапевтов, которые работают с Ресилиенс. Можешь обратиться к любому. Но когда будешь договариваться о встрече, советую спросить, дает ли терапевт помимо оплаченных, дополнительные сеансы pro bono, то есть на благотворительной основе.

– Я понял.

– Йен, это важно! Ты должен научиться управляться со случившимся, иначе оно начнет управлять тобой!

– Да понял я! – Йен поджал губы. – Ладно…

Обычно при необходимости мы госпитализируем пострадавших от сексуально насилия женщин в гинекологическом отделении. Но для Йена нашлась крохотная угловая палата в отделении общей терапии.

– Отдыхай! – сказала я, пропуская Йена вовнутрь. – В тумбочке должны быть пижама и полотенца. Завтрак разносят около восьми. Я тоже подойду к этому времени рассказать, что узнала. Попробуй поспать!

Мне показалось, что я услышала, как Йен произносит «спасибо» мне вслед, но, когда обернулась, он уже успел закрыть дверь.

Я была первой покупательницей в аптеке в торговом центре напротив больницы. Мне пришлось ждать открытия, нервно переминаясь с ноги на ногу у закрытых стеклянных дверей. И теперь я несла Йену зубную щетку и упаковку трусов. Почему-то мне казалось нерационально важным, чтобы перед уходом из больницы он получил новые трусы. Я уже успела оставить сообщение начальству Ресилиенс, переговорила с координатором хостела для ЛГБТ-подростков и социальным работником шелтера для сумевших вырваться из сферы детской проституции. В пользу последнего говорило то, что место охранялось, и если Йен хотел избежать встречи с владельцами ночного клуба или его посетителями, тем было до него не добраться.

Оба прониклись историей Йена и обещали проверить все возможности помочь ему, и перезвонить с ответом как можно скорее.

Завтрак еще не начали разносить, до него оставалось добрых четверть часа. И хотя я обещала Йену подойти попозже, я спешила поговорить с ним, и рассказать хоть и не богатые пока, но все же новости.

В палате было пусто. Ни самого Йена, ни вещей, ни конверта с документами. Меня встретила только аккуратно по-военному заправленная кровать. И горькое чувство, что подвела его, не сдержав данного обещания.

Комментарий к 2014

[1] Внутрибольничное обозначение для случая с подозрением на сексуальное насилие

[2] American Red Cross

[3] Crisis Rape Center – Кризисный центр помощи жертвам сексуальных нападений

[4] Resilience – Юридическая помощь для жертв сексуальных нападений

[5] Post-exposure prophylaxis – Постконтактная профилактика – короткий курс лекарств против ВИЧ, принимаемый сразу после возможного контакта, чтобы предотвратить распространение вируса

[6] Имеется в виду проститутка Паша из повести А. Куприна «Яма», которая «…вовсе не по нужде и не соблазном или обманом попала в публичный дом, а поступила в него сама, добровольно…»

[7] Rape kit – контейнер с инструментами для изъятия, упаковки, и последующего хранения физических улик в делах, связанных с сексуальными нападениями

[8] Медицинский оптический или видео прибор, представляющего собой бинокуляр и осветительный прибор, по большей части используемый для гинекологических осмотров

[9] Медицинский инструмент в виде двухстворчатого ректального зеркала с осветителем

[10] Имеется в виду упражнение Relaxing ‘Safe Place’ Imagery из когнитивно-поведенческой психотерапии

========== 2017 – Эпилог ==========

По ночам в больнице пахнет людским горем особенно сильно.

Скорая помощь по рации сообщила о молодом пациенте в критическом состоянии. Я бежала по больничным коридорам в приемный покой, чтобы успеть к прибытию амбуланса. Если пациент с сопровождающим, того нужно сразу отвести в сторону, чтоб не мешал медперсоналу. Расспросить, побеседовать, попытаться успокоить, вызвать других родственников, чтоб максимально расширить круг поддержки.

Моя смена подходила к концу, и я всерьез взвешивала, позвонить ли уже моей коллеге Вики, которая должна была сменить меня.

В распахнувшиеся двери приемного покоя въехала больничная каталка. Между мелькающих спин окруживших ее троих парамедиков, я увидела совсем молодого смертельно-бледного парня, с пугающе заостренными чертами лица. Никого и сопровождающих с ним не было.

– По прибытии… Зрачки расширены… Пульс не прощупывался… – рыжий парамедик на ходу докладывал подбежавшим врачам о предпринятых мерах. Они же слушали объяснения с тем выражением на лицах, что не предвещало ничего хорошего. – Стандартный протокол… Сердечно-лёгочная реанимация… Амбу… Адреналин…

У каждого врача, медсестры, социального работника есть в профессиональной копилке свои случаи, глубоко врезавшиеся в память. Вот и я нет-нет, да и возвращалась в воспоминаниях к Йену Галлагеру. Он занимал настолько особое место среди всех остальных пациентов, что я даже не использовала его историю для периодически проводимых социальным отделом тематических исследований, хотя инцидент был во многом поучительным.

Я растерялась, впервые увидев Йена в форме парамедика. Когда случайно встречаешься с бывшим пациентом, Чикаго уже не кажется таким уж большим городом. А я сталкивалась с ними постоянно: в магазинах, в кафе, в барах, просто на улице. Никогда не здоровалась первой, это было бы как минимум бестактно, и поставило бы человека в крайне неприятное положение. Иногда я горько шутила о том, что даже когда я работала в закусочной, клиенты с радостью возвращались ко мне, а теперь никто из пациентов не хотел бы увидеть меня снова.

Видимо тогда я смотрела на Йена чуть дольше, чем считается вежливым, и он, перехватив мой взгляд, едва заметно кивнул, как коллеге по больнице. Теперь мы с Йеном просто кивали друг другу при каждой встрече, изредка бросая ничего не значащее «Как дела?»

После самого первого знакомства с Йеном, я, бывало, размышляла, как могла сложиться его судьба. И сейчас меня, признаться, удивляла выбранная им профессия. Я даже сомневалась, он ли это, вызывая в воображении его образ в форме. Но встречаясь с ним снова и снова, я была уже точно уверенна, что передо мной именно Йен Галлагер.

Пациента завезли в палату срочной реанимации, и за ним закрылась матовая дверь.

Переговариваясь между собой, двое парамедиков двинусь к выходу из приемного покоя, назад к своей машине. Только Йен остался стоять напротив матовой двери, отворачиваясь, и снова глядя на нее. Заметив меня, стоящую напротив через коридор, он попытался улыбнуться, но не вышло.

– Они ведь его не спасут, – Йен даже не спрашивал.

– Мы пока не знаем. Но и такой исход возможен, – обычно мы говорим подобное семьям тяжелых пациентов. Часть про «врачи делают все возможное» я опустила. Йен наверняка и сам сделал все возможное.

– Это Флай! Ты знала? Это Флай!

Становилось понятным, почему именно так тяжело реагировал Йен. Флая мы все знали. Едва достигший совершеннолетия парень, он жил на улице, зарабатывал проституцией и конечно же употреблял. В нашем центре помощи жертвам сексуальных нападений он побывал, если мне не изменяла память, семь раз, и это помимо бессчетных попаданий в приемный покой с передозами.

– Пошли!

Йен послушно зашагал за мной. Он не должен был оставаться наедине с бременем ответственности за чужую не спасенную жизнь. Я хотела отвести Йена в тихое спокойное место, но только подойдя к комнате с большой цифрой «четыре» на двери, я поняла, что выбрала самое неподходящее из всех возможных. Однако начать метаться сейчас в поисках нового места было бы совсем неловко. Тем более, что другой подходящей комнаты в приемном покое просто не было, а тащить Йена через пол-больницы в главный офис социальной службы было бы совсем уж не с руки.

– Проходи! – сказала я, зажигая свет. – Хочешь кофе?

– У вас же только растворимый? Капсул для кофемашины так и нет?

Краем сознания я отметила, как удивительно, что Йен помнит про капсулы. Но не отреагировала. Меня занимала необходимость срочно поговорить с приемным покоем.

– Молодого пациента в реанимационной зовут Айзек Хаим Смотрич, – сказала я ответившей мне старшей медсестре Алтее. – Посмотрите в системе, на него есть несколько социальных отчетов. Если вкратце, у пациента давно нет связи с семьей, проживают они далеко за пределами Чикаго. Думаю, самым правильным будет задействовать полицию. Но решать будет Вики, она заступает уже через полчаса.

– Я даже не знал, что его так зовут, – в этот раз Йен не сел в удобное кресло для пациентов.

Примостился на краешке стула спиной к кухонному уголку и той самой уродливой картине. – И что его семья не живет в Чикаго. И что у него вообще есть семья… Ты знаешь, где они?

– Знаю, что отец живет в Бруклине, – конечно же существовала врачебная тайна, но и

Йен был теперь тоже работником системы здравоохранения. – Мы пытались с ним связаться, когда Флай, – несчастный парнишка сам выбрал это имя, и продолжала называть его именно так, – попал к нам в очередной раз. Но вроде он очень религиозен и современных средств связи у него нет. Коллега из отдела по делам семьи и ребенка рассказала, что Флай сбежал из дома после смерти матери, а когда его нашли, отказался возвращаться. Его поместили в патронатную семью, но он сбежал и оттуда. Жил по слухам на Таймс Сквер, но видимо боялся, что его снова найдут и вернут домой, и как-то смог добраться до Чикаго. Дальше ты знаешь…

– Он ведь не первый… – Йен сглотнул. – Флай не первый, кого я не смог спасти, – его кадык снова дернулся под гладко выбритой светлой кожей. – Но я мог оказаться на его месте! – Йен поддался вперед, уперев руки в столешницу. – Я ведь помню, как попал сюда. Я никогда не говорил, но я помню.

Меня ошарашили его слова. Хотя естественно, что Йен никак не мог забыть свой тогдашний визит в нашу больницу. Но он никогда и никак не показывал, что помнит меня. Я была даже почти уверена, что он меня и не узнал. Хотя в отличие от него, заметно возмужавшего, я не особо изменилась, даже прическа осталась прежней. То есть, по правде сказать, прическа менялась, но сделав полный круг, вернулась к в своему прежнему виду.

Порой, вспоминая Йена, я представляла себе, что бы сказала ему, если б довелось снова встретиться. Я никак не могла отделаться от чувства, что подвела его тогда.

– Как же я ругала себя тогда! Что я не доглядела, сделала что-то неправильно, – я ни коем образом не хотела заставить Йена чувствовать себя виноватым. Наоборот, я хотела сказать ему, как чертовски мне жаль, что я не смогла сделать достаточно, чтобы он вышел из дверей больницы в чуть более хорошую реальность, чем та, из которой он к нам попал.

– Я очень ценю! – ответил мне Йен. – Все, что вы сделали! И ты, и тот доктор красавчик. Особенно ты. Ко мне мало кто был так добр, особенно тогда.

Наверно это было то самое чувство, ради которого стоит работать не зная ни ночей, ни выходных, стараясь помогать людям в самые тяжелые моменты их жизни и порой служить громоотводом для самых тяжелых их эмоций. Очевидно, что и Йен теперь работал ради этого.

– Я ценю, что ты ценишь!

Знакомо поджав губы, Йен моргнув, кивнул.

Возвращаться в разговоре к Флаю было уже не уместно. Да и положа руку на сердце, Йен интересовал меня больше.

– Я волновалась за тебя, знаешь, тогда. Потом. Все проверяла новости, ждала, может увижу, что тот клуб закрыла полиция!

– Да, клуб был тем еще гадюшником! Но у меня был по-настоящему темный период. Если бы не тот клуб, я пошел бы работать на улицу, как Флай. А там кормили после смены, можно было принять душ, а иногда и поспать в подсобке…

– Так не должно было быть…

– Флай тоже не должен был сегодня умереть. – Йен глубоко вздохнул.

Смерть Флая заставляла и меня испытывать горькие чувства. Но все же больше я радовалась за Йена, что он не только не опустился, оказавшись на месте Флая, а сумел выбраться из ямы, получить похвальную профессию и достойную работу. И хоть моей заслуги в этом и не было, я испытывала за Йена волнующую гордость.

– У евреев есть красивое пожелание: «чтоб мы всегда были среди тех, кто оказывает помощь, а не среди нуждающихся». Я рада, что мы на одной стороне.

В ответ Йен протянул мне руку через стол, и я протянув свою, сжала его пальцы.

Из внезапно затрещавшей рации раздался искаженный женский голос:

– Йен? Йен! Где ты? Скоро смена заканчивается! Мы хотим ехать!

– Я даю социальному работнику кое-какие данные по пациенту, – ответил Йен, нажав кнопку рации. – Езжайте без меня. Не буду уже возвращаться на станцию. Потом отмечу, что закончил смену здесь.

– Я тоже уже заканчиваю, – проговорила я, все еще не выпуская его руку. – Хочешь позавтракать? В торговом центре напротив есть прикольная кафешка, подают завтраки круглые сутки.

– Хочу!