Текст книги "Небеса Обетованные (СИ)"

Автор книги: Tamashi1

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Словом можно убить, а можно оживить. Слово – это пуля, которая может сразить наповал. И часто всего одно слово решает жить человеку или умереть…

– Не позволю, – спокойно сказал Фран, не растягивая по своему обыкновению гласные. И она вновь вздрогнула, поднимая на него глаза. Но больше он ничего не сказал и просто сел рядом с ней на свое обычное место. Убил или оживил? А может, это слово не имело значения? Вот только скажи он «прости», и она никогда на него больше не взглянула бы. А сейчас она знала, что хочет еще раз заглянуть в эти бездонные зеленые омуты, пленительные, затягивающие, хочет вновь утонуть в них. Ведь они не были пустыми всего секунду, но секунда эта показалась ей вечностью.

«Не позволю» и решимость во взгляде, которая говорила громче любых слов. Он ведь и правда не позволит больше причинить ей боль… По крайней мере, он в это верит. А большего и не нужно, потому что вера дает надежду, а надежда – силы двигаться вперед, не важно, к чему это движение приведет…

Он как обычно встал первым, а через пять минут поднялась и она. И, как и прошлым вечером, ее толкнули к стволу дерева, темнеющему в ночи. Но на этот раз пугающий шипящий смех был прерван апатичными словами:

– Сэмпай, а Принцам развлекаться не с Принцессами разве можно? Вы разве себя не запятнаете? Или фальшивым Принцам это не так важно?

Парень с сумасшедшей ухмылкой обернулся и увидел стоящего в тени раскидистого клена Франа, безразлично на него взиравшего. «Не позволю». Но что может сделать щуплый паренек с сильным, спортивным, хоть и худым Гением, в руках которого появился десяток стилетов?..

– Считаешь свою подружку грязной? – вопросил Принц, радуясь тому, как удачно подставился раздражавший его парень с зелеными волосами, и сам шагнул в расставленную ловушку. Даже Гении порой ошибаются. Если ловушки расставляет человек, понимающий саму суть лжи…

– Бэл-сэмпай, но Вы же сами говорили, что лягушки – существа грязные, а меня не слушали, твердя, что болото не дает нам быть чистыми. То ли у Вас склероз, то ли Вы решили согласиться с Лягушонком, что представители его вида чистые.

– Молчи, земноводное!

Стилеты полетели в парня, но почему-то не достигли цели, изменив траекторию и вонзившись в дерево. Принц рассмеялся, но в следующий миг замер, равно как замер и его смех. Он резко переводил взгляд справа налево, сверху вниз, хаотично и беспорядочно, словно искал что-то, но не мог найти. А Фран спокойно стоял, замерев, как мраморное изваяние, и казалось, что он даже не дышал. Ведь даже Гений не мог уловить шум его дыхания…

– Чертова Лягушка! Убери немедленно! – воскликнул Бэл и метнул стилеты примерно туда, где стоял парень в странной шапке. Примерно, но не точно – ножи пролетели в паре сантиметров от щеки Франа, который даже не подумал уклониться от них.

– Да уйду я, уйду! – всплеснул руками Принц. – Сегодня уйду, ши-ши-ши. Всё равно это довольно скучно, а капитан устроит скандал, если посторонних заденет. Но в штабе мы с тобой продолжим, даже если Скуало своим оревом поднимет весь квартал!

С этими словами Бэл уверенно двинулся в сторону выхода из парка, всё так же ища что-то взглядом. А когда он ушел, Фран наконец «отмер» и подошел к своей компаньонке по наблюдению за гибелью дня в пожарах заката. Он посмотрел ей в глаза, но ничего не сказал, а в его взгляде промелькнул немой вопрос. «А нужно ли ей было, чтобы он это сделал?» И ответ он получил. Такой же безмолвный, но абсолютно понятный. Потому что потеплевшие на полградуса серые льдинки говорили куда лучше, чем миллион благодарностей. Парень кивнул, едва заметно, апатично, спокойно, и пошел к выходу. А ровно через пять минут, по привычке, из которых и состояла вся ее жизнь, девушка двинулась следом за ним.

***

Серое небо, серые люди, серая жизнь. Серая трава, серые мечты, серые желания. Вот только всё это разноцветное. Как так, почему? Всё просто. Ведь у серого цвета пятьдесят оттенков, и он может создать палитру, не уступающую цветной. Вот только нет в ней самых естественных оттенков – оттенков боли и скорби – черного и белого. Белый – цвет савана и погребальной хризантемы. Черный – цвет траурной ленты и катафалка, провожающего в последний путь. Они всегда рядом, они бесконечно близки друг к другу, но они диаметрально противоположны. Потому что один из них – это абсолютное отсутствие спектральных цветов, другой же включает в себя их все. И лишь если смешать их, соединить, рождается тот самый пресловутый серый цвет, скрывающий истину, обесцвечивающий ее. Так нужно ли смешивать их? Нужно ли создавать из двух таких разных, но похожих цветов, являющихся индивидуальностью, один безликий? Или стоит дать им возможность идти рядом, касаясь друг друга плечами, всегда вместе, но не сливаясь, не изменяя себе, не подстраиваясь друг под друга, не изменяя своим принципам?.. Один расцветет на могиле, почтив память, другой отвезет к этой самой могиле. Но ведь они похожи: всегда рядом со смертью, и лишь отношением к ней разнятся. Так может, стоит дать им шанс остаться самими собой и не смешивать доставку до порога забвения и хранителя вечной памяти?..

***

«Предатель предает в первую очередь самого себя», – говорил Плутарх. Но есть ли люди, которые не просто не хотят, а не способны предать себя, свою душу? Ведь человек с мертвой, искалеченной душой способен поверить только таким людям… Вот только как понять, способен ли человек на предательство? Этого не узнать из слов: это ведомо лишь душе. А душу прячут за мишурой и блестками, солнечными очками и длинными челками, фальшью и обманом. За серым цветом. И только когда человек сам, добровольно, приоткрывает завесу, снимает с глаз серую пелену и позволяет им засиять истинным цветом, даря его тебе, ты можешь увидеть его душу и понять ее. Только так и никак иначе. Вот только чтобы эту пелену с глаз сорвать, нужно захотеть поверить человеку и мечтать лишь о том, чтобы он поступил так же. Не ведая, что же творится у него в душе и рискуя получить ранение в собственную душу. И для этого нужна огромная храбрость, которая не многим по плечу, особенно если душа давно лежит в руинах, которые постоянно топчут грязными сапогами, и ты давно разучился мечтать…

Черноволосая девушка, на миг увидевшая душу парня в странной шапке и открывшая ему свою, не ждала его больше. Она знала – он придет. Потому что он не способен предать самого себя, а значит, и ее не предаст. И на этот закат они будут смотреть вместе. И голуби будут есть крошки от двух батонов. И никто больше не сядет на их лавочку кроме них самих в этот час, принадлежащий только им двоим. А большего ведь им и не нужно, потому что желать большего – значит желать достичь недостижимого, а они не умеют мечтать. Они могут лишь летать во снах…

Фран сидел рядом с ней и, глядя в алеющее небо, впервые за долгое время прислушивался к звуку, раздававшемуся так близко, но одновременно с тем так далеко. Звуку мерному и ровному, успокаивающему, дарящему умиротворение измученной в железной деве жизни, на дыбе судьбы душе. Тук-тук… Едва различимый в вечерний тишине звук спокойно и уверенно бьющегося сердца. Тук-тук. Звук, дарующий осознание того, что рядом есть кто-то. Кто-то живой, кто-то, кто не оттолкнет. Тук-тук. Звук, рождающий слабую и робкую веру в то, что есть смысл двигаться вперед, к чему бы ни привела дорога…

– Ши-ши-ши…

Снова этот смех, такой неуместный в этой тишине, нарушаемой лишь едва различимым биением двух сердец.

– Сэмпай, что Вы тут забыли? – протянул Фран, поднимаясь. – Сегодня ведь работы не предвидится, так сказал патлатый капитан. Или Вы знаете о планах больше капитана? Откуда? А он знает, что Вы узнаете всё из левых источников?

– Я пришел не по работе, – усмехнулся Гений. – Я пришел вернуть должок и получить ответ!

– А на какой вопрос? Вы же гений, Вы хотите знать всё. Или это сейчас не важно, и какой-то вопрос захватил Вас так, что Вы забыли о своей гениальности, Бэл-сэмпай?

– Нет, Принца такая чушь не захватит! Я просто хочу отплатить тебе за вчерашнее.

Короткое движение кисти, и в девушку летят пять стилетов. Пара мгновений – как сон. Как кошмар. Небеса алеют закатом, а на светлой ткани проступают багряные пятна. Пять пятен, ведь стилеты Гения всегда находят свою цель. Если, конечно, не вмешается тот, кто способен Гению противостоять. А он вмешался, потому пятна эти выступили не на первоначальной мишени, а на его черной куртке с бежевыми вставками.

– Сэмпай, Вы испортили мне куртку, – протянул Фран, грудь которого пронзили ножи. – Маммон Вас на кол посадит за то, что ему придется тратиться на новую.

– Отстираешь, – усмехнулся Гений. – Принц получил ответ, игра ему больше не интересна! Живи в своем болоте с такой же, как ты, глупая Лягушка… И радуйся. По-настоящему.

Он развернулся на каблуках и, смеясь безумным шипящим смехом, поспешил к выходу из парка. Фран сел на лавочку, а девушка осторожно коснулась пальцами одного из стилетов. Молча посмотрев в глаза парня и спросив взглядом, можно ли убрать их, она получила такой же молчаливый ответ и осторожно вытащила ножи. В глазах ее читалась боль: он помог ей. Вновь. Он защитил ее. Он сдержал обещание. Но какой ценой? Стоило ли это обещание того, чтобы страдать самому? Для него – стоило. И для нее тоже, потому что сама она поступила бы точно так же. И как и он сделала бы она это лишь для одного человека во всем мире. Для того, кто научился понимать ее душу без слов, которые и не нужны. Фран смотрел в ее глаза, словно говоря: «Прощена, прощена, прощена», – и девушка наконец слабо кивнула, вновь переводя взгляд на небо. И тут порыв ветра принес к лавочке лепестки сакуры. Конец июля. Откуда в итальянском парке, на аллее кленов, эти дивные розовые лепестки?..

Девушка протянула ладонь, нисколько не волнуясь о том, что ее компаньон увидит это, и на тонкие пальцы с неровными ногтями лег большой красивый лепесток, нежно холодивший бледную кожу. Внезапно другой ее ладони коснулось что-то не менее холодное, но в сотню раз более нежное и в тысячу – более робкое. Она повернула голову и удивленно посмотрела на Франа, нерешительно накрывшего ее ладонь своей. Он не смотрел на нее – он смотрел на цветущую прямо перед ними сакуру и вдруг спросил:

– Примешь?

Молчание. Тишина. И впервые она его испугала, но парень не обернулся. А затем краем глаза он увидел легкий, едва заметный кивок, и пальцы ее робко и осторожно сжали его собственные. Он спокойно посмотрел ей в глаза, и лепесток на ее ладони вдруг взорвался сотней искр, превращаясь в крупный цветок сакуры.

– Не потеряй.

Голос не такой как всегда – неуверенный, немного испуганный. Ведь изорванная в клочья душа осмелилась поверить и боится ошибиться…

Она покачала головой и едва различимо улыбнулась краешками губ. Фран кивнул и уже увереннее сжал ее тонкие теплые пальцы. Тишина окутывала их, вновь став родной, а закат, который они оба ненавидели и на который смотрели лишь для того, чтобы душа вновь испытала хоть какую-то эмоцию, стал им вдруг абсолютно неинтересен. Ведь мертвые души чувствуют лишь боль и иногда способны испытывать ненависть. Светлые же чувства для них – табу, абсолютное и беспрекословное. И лишь когда это чувство настолько сильно, что заставляет душу улыбнуться, сшивая лоскуты и превращая ее в единое целое, она оживает. И тогда это чувство затопляет ее, даруя возможность вновь испытывать все эмоции, всю гамму чувств от черного до белого, сквозь все оттенки немыслимых цветов, среди которых нет лишь одного, самого лживого. Серого. Потому что ожившая душа на ложь не способна так же, как и мертвая…

Зеленые глаза неотрывно смотрели в серые и улыбались им, в то время как тонкие губы были плотно сжаты. Серые же глаза преданно смотрели в зеленые и отвечали на улыбку, прося разрешения не забывать это чувство. И они его получали.

– Вроой! Мусор! – крик пепельного блондина заставил Франа поспешно отдернуть руку и отвести взгляд от глаз девушки, которая сжала в кулаке цветок сакуры, исчезнувшей так же неожиданно, как и появилась. – Где эта королевская особа?! Что вы вечно в этот долбаный парк уходите? То ты, теперь и этот гениальный идиот!

– Сэмпай, если фальшивый Принц это услышит, он захочет превратить Вас в кактус! – заявил Фран, а его сэмпай подлетел к лавочке и возмущенно высказал всё, что думает о кактусах, Принце, Лягушках, этом парке и том, что ему, капитану Варии, приходится искать ленивых бездельников, которые непонятно за что получают свои кровные.

– Сэмпай, а Вы сейчас напоминаете Маммона! Неужто я разучился распознавать обман, и Вы ненастоящий?

– Да иди ты, мусор! – рявкнул капитан. – Где этот «Гений», чтоб его?!

– Не знаю, я не сталкер, за людьми следить. Мне неинтересно, как Принц-Дегенерат проводит вечера, я не знаю ни о ком и ничего.

– Эти твои подколки тебя когда-нибудь в могилу сведут, отброс! – бросил мечник и поспешил к выходу из парка.

Закат догорел, но Фран уходить не спешил. Он дождался, пока девушка встанет и посмотрит на свою ладонь, всё еще сжимавшую цветок сакуры.

– Это иллюзия, – безразлично сказал парень, но в глазах его стояла тоска. – Он ненастоящий, как и я.

Она склонила голову, а затем улыбнулась, посмотрела на цветок, на парня, осторожно взяла его за руку и, едва заметно покачав головой, словно сказала: «Ты не фальшивка». А большего ему было и не нужно… Он просто потянул ее к выходу из парка, сказав лишь:

– Но я могу создать любую иллюзию.

Темные улицы, пустынные закоулки. Черный асфальт и бесконечное темное небо, усыпанное мириадами звезд. Теплая бледная ладонь, которую сжимала еще более бледная, но ледяная, и едва слышный шорох шагов, нарушающий абсолютную тишину летней ночи. Три месяца подошли к концу, и ровно в день празднования Дня Города, спустя двенадцать недель после первой встречи, парень с шапкой-лягушкой на голове и девушка с длинными черными волосами впервые вместе покинули парк, вынося свою тишину во внешний шумный мир. Но ведь когда двое рядом, когда черный цвет касается белого и не хочет подстраиваться под него, всё остальное не важно – ни серый цвет, ни шум, ни боль. Потому что их души живут, улыбаются и ощущают весь спектр чувств, главное из которых – недоступное им прежде счастье…

Подойдя к пятиэтажному зданию с обшарпанными серыми стенами, парень остановился, но девушка робко потянула его за руку, и он направился следом за ней. Неохотно, с опаской, ведь ему не хотелось оставаться с ней наедине в пустой квартире, а что она жила одна он знал наверняка: не только Гений мог собрать информацию на кого угодно… Поднявшись на последний этаж, девушка достала из кармана брюк ключ и отперла исцарапанную старую дверь. Фран вошел в ее квартиру первым, отпустив ее ладонь, и неуверенно замер на пороге. Ему отчаянно хотелось покинуть это место. Потому что он боялся. Боялся, что сделает что-то не так, ранит ее чувства, а ведь раньше ему на всех было наплевать, и на себя в первую очередь. Но девушка потянула его за руку в маленькую уютную светлую кухню и, оставив рядом с небольшим белым столиком, ушла в комнату. Вернулась она с аптечкой и кивнула парню на стул.

– Не надо, – апатично сказал он. – Это ни к чему, я обработаю сам, когда…

Но она лишь покачала головой и снова кивнула на стул. Фран вздохнул и сел, не спеша снимать куртку. Она выжидательно на него посмотрела, поставив на стол блюдце, в которое лег иллюзорный цветок. Фран не пошевелился. Тогда она дрожащими пальцами начала расстегивать пуговицы на залитой кровью куртке, но он перехватил ее руки.

– Не надо.

На молчаливый вопрос «почему?» парень не ответил, отведя взгляд впервые за время их знакомства. Ее грудь кольнуло неприятное чувство, давно забытое и ненужное. Обида. Она повернула его лицо за подбородок и посмотрела ему прямо в глаза.

Отвести взгляд? Или ответить? Сказать правду? Или солгать? Сделать счастье иллюзией, поддавшись страху, о котором забыл много лет назад? Или дать надежду на несбыточное? Но ведь есть и третий вариант…

«Задай вопрос!» – просил Король-рыбак сэра Персиваля. Ведь от него зависело, спадет проклятье или нет…

– Я могу создать любую иллюзию, – тихо сказал Фран. – Какую ты хочешь?

Вопрос задан. И ответ он должен услышать. Если вопрос был правильным, проклятие спадет. Если же нет, останется навечно. И тогда чашу священного Грааля ее души уже не наполнить ни кровью, ни слезами, ни мечтами. Она потускнеет и потеряет свою магию.

Девушка нахмурилась, молча вглядываясь в зеленые омуты, и наконец тихо, хрипло, три года не видевшим свет голосом прошептала:

– Мне не нужны иллюзии.

Осколки зеркал, создававших проклятие, рухнули. Молчание обрело голос. Ответ заполнил Священный Грааль. Не верой. Не надеждой. И даже не счастьем. Цветом.

Впервые за долгие годы губы иллюзиониста дрогнули, и на них появилась по-детски робкая, наивная улыбка. Ведь душа его была изорвана еще в детстве, и с тех пор он так и не вырос. Не сумел повзрослеть. Остался ребенком, который уже не верил в сказки. Вернее, он вырос. А вот мертвая душа – нет. И сейчас она была такой же чистой и светлой как тогда, когда эти странные люди с ножами, мечами и иллюзиями пришли в его жизнь. В жизнь мальчика, верившего в Фей, бесов и магию водопадов. Он распахнул свою душу настежь, даря девушке весь ее цвет, и прошептал:

– Ты мои Небеса…

– Обетованные, – закончила она за него, отвечая ему тем же.

Черный цвет души человека, спокойно отправляющего других к последней черте иллюзиями, коснулся белого цвета души девушки, которая до конца боролась за жизнь предававшего ее отца-алкоголика, заставлявшего работать на трех работах. Пальцы Франа коснулись ее щеки, и он тихо попросил:

– Сними с меня это.

Она поняла. Ведь он не лягушка, он не земноводное, он лишь притворяется таковым, чтобы никто не понял, кто он в душе… Осторожно сняв с парня тяжелую шапку и поставив ее на стол, девушка с удивлением обнаружила, что пряди зеленых волос пострижены еще более неровно, чем она предполагала, словно их попросту безразлично срезали ножом.

– А, это я себя стригу стилетами Принца, – флегматично заявил парень, поймав ее удивленный взгляд. – Не люблю, когда ко мне прикасаются посторонние.

Она поджала губы, но он лишь кивнул. Ведь она не «посторонний». Она к нему прикасаться может.

– Тогда… раны… – прошептала девушка. Говорить громко она всё еще не могла: связки, забывшие, что такое речь, отказывались слушаться.

Фран покачал головой и апатично ответил:

– Нет, не стоит.

– Почему?

Этот вопрос поставил его в тупик. Впервые в жизни он не знал, что ответить. Он, мастер провокаций и словесных баталий.

– Нууу… – это всё, на что его хватило, а взгляд зеленых глаз снова устремился к полу. И вновь ей это не понравилось, и она повернула его лицо к своему.

– Почему? – повторила она свой вопрос, наивно глядя ему в глаза. В голове парня всё смешалось. Мысли, чувства, желания… Он мечтал сейчас лишь об одном – хоть на миг коснуться губами ее тонких искусанных губ.

– Фран?.. – девушка ловила его взгляд, но не понимала. Она никогда не видела таких взглядов, обращенных на нее, немую серую мышку. Он был слишком обжигающим, слишком порывистым, слишком… живым. Имя, которое француз, давно уже живший в Италии, терпеть не мог, впервые не резануло слух: оно было таким родным, таким необходимым и впервые сказано было так нежно и без издевки…

– Селия… – прошептал парень ее имя впервые в жизни. «Небеса». Имя, которое идеально подходит для девушки, ставшей его Небесами Обетованными…

Она вздрогнула от звука собственного имени, но Фран вдруг притянул ее к себе, сползая на пол, и осторожно обнял. Невесомые прикосновения его рук к ее спине, легкие, как взмахи крыльев бабочки. Сбивчивое сердцебиение, звучащее в унисон с ее собственным. И дыхание, горячее, порывистое, живое, сливающееся с ее дыханием, становящееся с ним одним целым, но не меняющее цвет. Черно-белое, но не серое. Только так, и никак иначе. Потому что они не будут подстраиваться друг под друга, даже если станут одним целым. Ведь они противоположны, но одинаковы, и в этом заключается их тайна, дарующая возможность говорить без слов.

Его губы были так близко от ее, но он не решался сделать то, о чем мечтал, ведь говоря странному парню по имени Луссурия, что идет к очередной девице, он шел гулять по городу, а четыре месяца назад забрел в тот самый парк. А ровно через месяц у него исчезло какое-либо желание вообще говорить о том, что он пошел к женщине. Потому что он встретил человека, который его принял. Как простого компаньона в ненависти к умирающему солнцу, надевавшему на небо неоновую вывеску. Но этого было достаточно. Потому что его никто и никогда не принимал…

– Фран… – ее пальцы легли на его щеку, и все сомнения исчезли. Ведь если его приняли как человека без эмоций, как самую настоящую моровую язву, как иллюзиониста, способного создать что угодно, ему простят то, что его губы не умеют целовать, ведь правда?..

Тонкие губы, слегка дрожа, коснулись искусанных и запечатлели на них робкий поцелуй. Нежное прикосновение, которое было столь невесомо, столь осторожно, столь безумно-упоительно, что ее пальцы судорожно сжали его рукав на предплечье, заставляя его зарыться руками в ее шелковистые волосы и повторить это прикосновение. Только чуть более настойчиво, чуть более значимо, чуть более живо. И она ответила. Неумело, неуверенно, но не менее нежно и испугано.

– Теперь поняла? – пробормотал Фран, глядя в серые омуты ее глаз, и Селия неуверенно кивнула, но всё же прошептала:

– И всё равно. Я должна обработать раны. Не спорь. Тебе больно, я знаю.

Конечно, знает. Ведь она понимает его. И смысла отводить взгляд больше нет, как нет смысла отказываться принять помощь. Фран тяжело вздохнул и, поднявшись с колен, снял куртку и черную рубашку, а затем сел на стул, впервые позволив кому-то кроме медика увидеть безумно худое тело с выпирающими ребрами, абсолютно неспортивное, с бледной кожей, тонкой, шелковистой, почти прозрачной, испещренной сетью голубых сосудов и покрытой сотнями небольших шрамов. Не только от стилетов. От трезубца тоже. Ведь какая разница учителю, почему язвит и говорит гадости его ученик? Его надо наказать, пусть даже и уколов трезубцем. Всё равно ведь мальчишка не чувствовал боли… Вот только это была очередная ложь маленького иллюзиониста. Он чувствовал боль. Но скрыть правду сложнее, чем обмануть, а он этим искусством овладел в совершенстве. И вот сейчас на залитой запекшейся кровью груди красовались сотни отметин, ни одна из которых не была нанесена врагом. Только «друзьями», рядом с которыми враги становятся смешной пародией на зло. А уйти от них не было никакой возможности, да и желания тоже. Вот только Фран мазохистом, как думали многие, не был, и боль ему не нравилась. Ему просто было всё равно. Потому что к боли он привык, а менять что-то, стремиться к чему-то он не умел и не хотел. Ведь когда нет цели и веры, что чего-то достигнешь, и жить не имеешь ни малейшего желания. Да и причин тоже.

Ее пальцы осторожно коснулись одного из шрамов прямо напротив сердца, а губы плотно сжались. В глазах пылала ярость и ненависть. Шрам был не похож на ранения, нанесенные стилетом, – это был шрам от пика трезубца, чуть не убивший иллюзиониста несколько месяцев назад… Именно потому он и не пришел тогда в парк. Просто не мог подняться с кровати и сверлил взглядом потолок своей комнаты, размышляя, дождется его брюнетка с пустыми, как у него самого, глазами или же нет…

Селия с трудом оторвала взгляд от уродливого напоминания о «друзьях» Франа, которые любили превращать его в мишень, быстро налила в миску теплой воды, принесла полотенце и начала осторожно смывать с груди парня кровь. Он с безразличным выражением лица наблюдал за ней, ловя каждое прикосновение теплых пальцев, а тишина заполняла кухню, в которой не было часов. Селия не любила звуки. Они заставляли возвращаться в действительность из мира холода и мраморного сна, который дарил иллюзию покоя. Но иллюзии ей больше не нужны: ей жизненно необходим лишь один-единственный иллюзионист…

Смыв запекшуюся кровь, девушка обколола раны обезболивающим и осторожными уверенными движениями зашила их. Она ведь часто накладывала швы на раны отца-алкоголика, возвращавшегося после попойки еле живым, с ножом в боку… Фран впервые в жизни позволил наложить шов кому-то другому: он с детства делал это сам, и, что его немало удивило, он не хотел больше брать иглу в руки. Ведь у него теперь есть та, кто сделает шов ровным и аккуратным, а сам процесс куда менее болезненным… Наложив повязку, Селия принесла парню старую рубашку отца, в которой тот практически «утонул», и отправилась стирать его собственную, а когда вернулась, застала Франа спящим, положив голову на руки, покоящиеся на столе. Она принесла старое потрепанное одеяло, укрыла им иллюзиониста и села напротив. «Тик-так», – говорили ее внутренние часы. «Тук-тук», – отвечало ее, теперь уже живое, сердце. Ночь заставляла веки тяжелеть, а мрак за окном насылал сновидения. Отдавшись на волю Гипноса, девушка погрузилась в его мир, мир сновидений, где она снова будет летать. Но уже не одна, и среди ярких цветов, а не в сером безмолвии…

***

Небеса Обетованные, есть ли вы? Возможно ли вас достигнуть? Как понять, что это всё же вы, а не очередная иллюзия? Нужно просто поверить. Нет, не Небесам. И не тому, чье имя они носят. И даже не самому себе: ты можешь ошибиться. Поверить нужно цвету, который просыпается в твоей душе, когда Небеса распахивают свою душу настежь, впуская в нее только тебя, тебя одного изо всего мира, и показывают тебе свой цвет. И цвет этот не красный, как закат, как кровь. Не белый, как поминальная хризантема. Не черный, как катафалк, провожающий навеки в холод. Этот цвет – сияюще-синий. Пронзительный цвет небес, по которым не плывут облака. Цвет небес, которые не заплачут дождем. Цвет небес, которые улыбаются тебе широко, тепло и открыто. Поверь этому прекрасному цвету, даже если цвет глаз того, в ком расцвела эта бездонная синева, совсем иной. Ведь цвет души – это не цвет глаз, будь тот коричневым, серым, зеленым или даже голубым. То лишь радужка, лишь оболочка, лишь неоновая вывеска, подманивающая наивных покупателей, за которой прячется серость безразличия, таящая в себе черноту боли и ненависти. И лишь пройдя все три двери, вскрыв все три замка, преодолев все три стены, ты увидишь настоящее Небо, его истинный цвет и бесконечно-добрую, счастливую улыбку.

Ты умеешь улыбаться, Фран. Научился. А я поверила бесконечной синеве, которую ты мне подарил. И теперь уже не важно, что я не достигну неба, оставшись на земле. Важно лишь, что Небеса Обетованные смогли вернуть голос девушке, поклявшейся смертью своей души никогда не говорить. Ведь если смерти нет, то и клятвы тоже. Потому что обет звучал: «И покуда моя душа мертва, ни звука не проронят эти губы». Почему? Потому что меня убили, как и тебя, Фран. Убили те, кому я доверяла. Но какой смысл вспоминать черное прошлое, когда впереди – сияюще-синее будущее на Небесах Обетованных, дарующее абсолютный покой, полный тепла, а не могильного холода?..

***

Первые лучи рассвета коснулись щеки Селии вместе с нежными пальцами юного иллюзиониста. Фран сидел рядом с ней на корточках и задумчиво выводил на бледной коже собственный вензель. Девушка сонно моргнула и удивленно воззрилась на парня, а затем вспомнила события прошлого вечера и тепло улыбнулась ему.

– Я должен идти, – апатично сказал парень и поднялся. На нем была его собственная черная рубашка и незастегнутая, застиранная ею еще ночью куртка. Селия кивнула, и парень взял с блюдца цветок сакуры. Они прошли к входной двери, он обернулся и протянул цветок ей, но она лишь покачала головой. К чему нужны иллюзии, если рядом тот, кто создает их?.. Ее пальцы коснулись его щеки, объясняя ему эту простую истину, а он кивнул, и цветок взорвался мириадами светлячков, растаявших в воздухе.

– Скажи, а есть ли что-то, что ты и впрямь хотела бы увидеть? – вдруг спросил парень, зная ответ.

– Полет наяву, – кивнула Селия.

Фран взял ее за руку, и в следующий миг квартира исчезла. Вокруг было лишь бескрайнее синее небо, безоблачное и глубокое, сияющее и манящее. Легкий ветер играл их волосами, а тело парило в невесомости, даруя полет и незабываемое счастье. Где-то внизу плыли те самые, отсутствующие вокруг облака, скрывая от взора грешную землю. Селия обняла Франа и прошептала, цитируя Плутарха:

– «Хотя мальчишки побивают лягушек камнями ради забавы, но лягушки умирают по-настоящему». Фран, не позволяй никому больше себя убить.

– Не позволю, – кивнул иллюзионист, прижимая девушку к себе. – Это можешь сделать только ты.

Апатия в голосе, апатия на лице, но безумная нежность во взгляде. И не нужны эмоции в жестах, когда они живут в душе…

– Я не убью тебя…

– Я верю.

Он невесомо коснулся губами ее губ, зарываясь пальцами в черные мягкие пряди, а она отвечала на поцелуй, нежно касаясь ладонями его спины. Секунды или часы? На Небесах Обетованных время замирает…

– Я приду вечером, – прошептал он ей в губы.

– Я буду ждать.

Ведь их парк – это неотъемлемая часть их жизни, но теперь они будут смотреть не на мишуру заката, а в душу друг друга. Фран молчал, не зная, как сказать то, что хотел, не зная, как сможет уйти, если скажет, но она опередила его.

– Люблю, – прошептали искусанные губы и едва ощутимо коснулись его век.

Иллюзионист прижал девушку к себе и выдохнул ей на ухо:

– Я тоже… люблю.

Нежные объятия, мимолетный поцелуй. И иллюзия исчезает, потому что сил концентрироваться на ней у иллюзиониста уже нет, как и сил сделать шаг за порог. Но ведь он сильный. Он пережил многое. Слишком многое. И потому он сумеет оторваться и сделать этот самый шаг, чтобы вечером прийти в парк и подарить единственной девушке, способной заставить его душу улыбаться, букет настоящих, а не иллюзорных незабудок, что на японском языке цветов означает «истинная любовь».

– Фран, помни, твое имя значит «свободный», – прошепчет она ему прямо в губы, а он кивнет и ответит:

– И только Небеса Обетованные имеют над этой свободой власть.

А большего им и не нужно. Потому что страсть и вожделение – не для тех, кто ценит тишину и покой. И когда он вновь проводит ее до дома, то ляжет спать вместе с ней, в ее постель. Но он лишь нежно обнимет ее и поцелует черные локоны, проваливаясь в бесконечность сна. Потому что несмотря на его страх перед тем, как она уговорила его снять рубашку, ее прикосновения не вызвали в нем неудержимой страсти, о которой так часто говорил Луссурия. Это был лишь теплый, спокойный огонек камина, у которого греешься прохладными дождливыми вечерами, потягивая горячий шоколад из пузатой чашки и обнимая ту, кто читает тебе вслух томик сонетов Шекспира. Ведь душе, только что воскресшей из небытия, яркие эмоции ни к чему. Они спокойны и сдержаны, но куда более живы, чем порывы и всплески душ тех, кто никогда не умирал. А еще они способны на самое главное – на понимание. И потому, засыпая, Фран подумает лишь о том, что хочет провести с этой девушкой вечность, а Селия улыбнется мысли о том, что Фран всегда держит слово, а потому ран на его теле никогда больше не появится. Ведь он сильнее Гения и мечника, вот только никогда этого не показывал… Да и зачем? Ведь поистине сильный человек свою силу на каждом углу не демонстрирует, а применяет ее лишь для защиты тех, кто ему дорог. Это и есть настоящая сила – умение сдержать себя и не навредить, когда есть возможность подчинять и причинять боль.