Текст книги "Банка желтой краски (СИ)"

Автор книги: takost

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

**

Когда ночью они со Скоттом лежат на крыше на продавленном матрасе спиной к спине, Малии как никогда хочется запереться в ванной и вернуть себе его тело дюйм за дюймом в мыльной пене. Она знала, что он снова сделает вид, что он в порядке, хотя это не так, и поэтому взяла на ужин его любимый суп из жареного красного перца в иранской забегаловке, но Скотт ничего не сказал про свадьбу. Для Малии это значило как раз то, что он расстроен. Или злится. Или расстроен и злится.

– Не говори, что это навсегда, – она складывает руки на животе. Воздух вокруг терпкий и прохладный, как лаймовое мороженое. – Не может же это быть на всю жизнь.

– Что? – Скотт разворачивается на другой бок, и Малия поворачивает к нему голову.

– Мы. Готовить вместе, ругаться с водителями на парковках, делать так, – она потирается щекой о его щеку. – Ты пахнешь, как надувной инопланетянин, – улыбается Малия. Но Скотт не улыбается в ответ.

– Девушка, которую я любил, умерла, и я не смог ничего сделать, чтобы спасти ее, – вдруг говорит он. – Да вроде уже и больше пяти лет прошло, но иногда с Лидией… мы ее вспоминаем. «Помнишь ее шоколадный пудинг? А томатное желе»? И Стайлз подключается, а потом и Айзек. И уже все мы думаем о том времени, когда она была с нами. Но есть и то, о чем никто не говорит. «Я не позволю этому случиться снова. Я не потеряю еще одного человека, которого люблю».

Скотт поглаживает ее по щеке.

– Я всегда буду защищать тебя, Малия, даже если сейчас ты думаешь, что защита тебе не нужна. Я сделаю это как альфа и как мужчина, который любит тебя. И когда в один день ты поймешь, что тебе нужна помощь, я буду рядом. И я скажу, что это навсегда.

========== День благодарения (Митч, Малия, Мелисса, Стайлз) ==========

В тот год, когда Митчеллу исполнилось пять, снег пошел накануне Дня благодарения, и к утру стало так холодно, что все окна позамерзали, а кровати больше не оставались теплыми, как бывает, когда проснешься, потрогаешь простыни и почувствуешь, что они все еще пахнут вчерашним шампунем и теплом. А снег во дворе! Бабушкины следы на крыльце напоминают лунки от ложки в кокосовом пудинге. Вот торчит руль запорошенного трехколесного велосипеда его младшего брата, а там – плоские картонные коробки с цементными фигурками гномов. И никого нет, как на утро после Рождества. Митчелл снег любит, а вот мама не очень.

– Звонит папа, говорит: «Индейку зафаршировал черносливом». «Ради всего святого, отвечаю, пап, ты словно не знаешь, что никто из нас не ест чернослив», – говорит мама бабушке и разбивает в сковородку яйцо. Она в двух толстых свитерах и носках, а бабушка сидит в одной футболке. – И почему, спрашивается, ему бы самому не приехать? Скотт бы его забрал. От Картуила по объездной, ну там, где «Тексако». А нам теперь придется ехать по окружной трассе.

Бабушка приподнимает брови, но ничего не говорит и так все и счищает шелуху с чеснока. А мама обмазывает тосты арахисовым маслом и вытирает пальцы о штаны с земляничным узором, хотя Митча она просила так не делать.

– Печеньку! Печеньку, мама! – Гиллс врезается в маму фиолетовой магазинной тележкой, которую только что возил по кухне. Игрушечный Алекс в комочках от стирки падает на пол, Гиллс наклоняется, подбирает его и запихивает обратно в тележку. – Ыраф, Ыраф! – это он так слово «жираф» говорит. Но жирафа нет, поэтому мама дает ему крекер-носорога со злаками.

– А мне можно? – спрашивает Митчелл, но мама его не слышит. Скоро она заметит, что Майлз все молоко из тарелки разлил – теперь маме придется его переодевать. Но пока Майлз двигает алфавитное печенье по столику и сосет соску. Вот буква Эй. Вот Би. Митчелл пытается найти и другие, но в коробке только и были, похоже, что Эй да Би.

Тем временем бабушка спрашивает маму:

– Ты сколько чеснока в паприкаш кладешь?

Мама пожимает плечами и выскребает яйцо на тарелку. Желток шипит, как мятное драже в кока-коле. Рожицу мама не сделала. Наверное, забыла. Она ловит Гиллса, садит его на бедро и отбирает у Марли сгрызенный контейнер для школьных сэндвичей. Гиллс вытягивает голову над маминым плечом, чтобы увидеть, куда ушел Тинки-Винки.

– Да вот же он – в бассейне с шариками, – говорит Митчелл брату и закрывает затылок рукой, потому что Майлз дергает его за волосы. Майлзу уже год, но «мама» он не говорит, потому что сосет пустышку примерно сто часов в день.

– Кто-то другой бы просто отдал эту собаку в дом без детей, но нет! – говорит мама и пытается заставить Гиллса съесть ложку протертого шпината. Митчелл старается на них не смотреть, вдруг мама не заметила, что у Митчелла шпината нет, не надо ей подсказывать.

– Не буду! Не буду это! – вертит головой Гиллс.

– Смотри-ка, а твой брат уже все съел! И он может идти играть в «лего»!

– Мммм! – отвечает Митчелл, хотя никакого шпината он не ел. Митч любит помидоры в сэндвичах с цыпленком и когда завтраки готовит папа.

– Ну а сама-то ты много шпината в детстве ела? – интересуется бабушка у мамы. – Или эти батончики с хлопьями, ну те, что в лимонной глазури, ты помнишь? Язык вязали, а эти мамаши из родительского комитета скупали целыми коробками, будто на последний день. И младенцам, и тем, кто постарше. «Молоко от коров на свободном выпасе, органика», – говорили. Да Бог с ней, с этой органикой! Скотт в детстве одну морковь ел. Сидит и грызет в приемном покое, пока я на дежурстве. Меня считали идиоткой, и поглядите, каким он вырос! Без всех этих Миссис Совершенство и миндального молока в школьных ланчах.

Бабушка поднимается со стула и отряхивает джинсы. Она даже зимой пахнет все так же – каникулами, сдобными крендельками и ирисками.

Потом начинается снегопад, а бабушка уехала.

– Как думаешь, может быть, она обратно поедет? – спрашивает Митчелл. – Снег же. Как она дорогу найдет?

– У бабушки хорошая машина. А вот у папы – не очень, – мама дает Митчу какао и убирает волосы с его лба.

– А у дяди Стайлза?

– Наверное. А почему ты спрашиваешь?

Митчелл показывает пальцем в окно и отпивает какао из кружки – над губой появляется пенка, как бывает, когда пьешь молоко или ешь пирожное со взбитыми сливками. Митчелл слизывает ее языком.

– А ну посиди здесь, – говорит мама. Смешная! Словно в такой снегопад можно куда-то уйти. Наверное, и школы завтра не будет.

– Сейчас я открою дверь, а вы бегом на диван, – мама обувается в розовые шлепанцы.

– Но ведь снег! – напоминает Митчелл, но мама уже ушла, а вместе с ней и Марли. Вот такая у Митча мама: в шлепанцах на носки да во двор! А потом подкручивает термостат, и папа, как и все, кто родился в октябре и любит замороженный йогурт с мятным сиропом, всю ночь ходит по дому в одних трусах, открывает дверцу холодильника и гремит льдом в кружке. «Потише там нельзя?» – сердится на него мама. «У нас уже даже молоко скисло, такая жара!». «Так ты больше холодильник открывай!».

Мама возвращается, а с ней дядя Стайлз. Братья Митчелла сидят перед телевизором и пьют шоколадное молоко. Митч знает, что заставить их оторваться от мультиков могут только папа и мигалка на машине дяди Стайлза.

– Они из Беркли выберутся не раньше полудня – в пансионе все крыло мальчиков огородили, пока не расчистят крышу. Говорю: «Да бросьте вы эти вещи, что, дома не найдем ему пижаму?». А Лидия: «У него там «Высший замысел», он без него дальше бистро на углу не уедет», – говорит дядя Стайлз маме и разматывает шарф, стряхивая снег на джинсы и поскрипывающий под ботинками ламинат. Такой снег наводит Митчелла на мысль о хлопьях в йогуртовой глазури, какие дедушка Тейт покупает в универсальном магазине в Картуиле.

– Ну что, приятель, продаем в этом году ореховое печенье? – улыбается дядя Стайлз и открывает коробку с пончиками. – Знаешь, мы с твоим папой те еще игроки в бейсбол, но когда мы были немного постарше тебя, мы получили значки скаутов, которые за лето продали больше всего печенья.

– Вы были скаутами? – удивляется мама.

– Ну а кто в двухтысячные ими не был? Это все бесплатные карамельки и поездки в лагерь в Касл-Рок. Как сейчас помню: запах арахисового масла, старого мыла «Айвори» и бензина.

– Я тоже была в Касл-Рок, – говорит мама. – Там готовили отвратительную запеканку из тунца.

Дядя Стайлз похлопывает себя по джинсам.

– Так вот, дружок: на школьной ярмарке мы продадим столько печенья, что деньги на новую форму для детской лиги не придется собирать еще лет пять. И в следующем году на отборочных испытаниях мы будем сидеть на трибунах с плакатом «Короли печенья младшей школы Бикон-Хиллс болеют за Митчелла МакКолла» и смотреть, как ты отбиваешь мяч.

– Правда? – спрашивает Митчелл. А мама спрашивает:

– Кофе будешь?

Митч знает, что разговоры о бейсболе ее расстраивают, потому что у Митчелла астма и его никогда не возьмут в команду. Но дядя Стайлз всегда говорит, что, если ты хочешь, чтобы в жизни творились чудеса, надо уметь их видеть.

– У тебя все получится, дружок, вот увидишь, – дядя Стайлз сжимает его руку и дает ему самый большой пончик из коробки. Круглый, как бейсбольный мяч.

– Ты шпинат не ел, – мама наливает Стайлзу кофе в папину кружку, но обращается к Митчеллу. – Думал, раз я твоего брата кормлю, то ничего не замечу?

– Разве не ты делала мясной рулет по рецепту, взятому с банки с готовым томатным соусом?

– Ой, замолчи, – говорит мама, а потом на лице у нее появляется странное выражение. Это взрослые думают, что Митчелл ничего не помнит, но иногда, лежа в своей постели, он вспоминает, как пах перезрелый инжир, мотыльки бились в затянутую сеткой боковую дверь, а дедушка Питер посадил его в машину прямо в пижаме, отвез в круглосуточный «Макдональдс» и разрешил пить кока-колу.

– Я сделаю тебе чай, – весело говорит дядя Стайлз и берет маму за локоть.

– Не надо, – так же весело отвечает ему мама, но Митчеллу кажется, что он может заплакать. Тогда он представляет что-то хорошее – утренний глоток апельсинового сока, запотевший аквариум со скатами.

– Креветка, все хорошо? – спрашивает мама Митча и берет его за подбородок. Она пахнет шоколадным молоком и кукурузными колечками, и Митчелл вспоминает, как он хотел к маме, когда она была в больнице с малышом Майлзом. Он шмыгает носом.

– Ну, что такое? – она прижимает его к себе и раскачивает, как когда он был двухгодовалым мальчиком. – Ты можешь съесть хоть сколько пончиков.

Митчелл качает головой, уткнувшись в мамин живот.

– Что, дело не в пончиках? Знаешь, я никому об этом не говорила, но в твоем возрасте я могла съесть целую коробку. Или даже две. Две коробки пончиков по шесть штук в каждой. Я была той еще обжорой.

Митч обнимает маму и не знает, что в этот момент она думает о том, как доставала его, еще совсем малыша, из манежа и кружила по гостиной под Элвиса на стареньком проигрывателе, пока на выстланном фольгой противне жарились цыплята. В те годы она думала о том, что научится готовить макаронную запеканку, припорошенную сыром, а во дворе у них будут расти хризантемы и подсолнухи. Она постарается не забывать поить сына какао с молоком и, если понадобится, будет повторять рецепт рисового пудинга, пока не заучит его наизусть.

========== перерыв на рекламу (Кора) ==========

lil wayne feat. halsey – can’t be broken (live)

Койот проскакивает под колеса оранжевого «плимута» за пару миль до порыжевшего рекламного плаката «Кэл-март», призывающего купить пакетики сушеных бананов и колу в стеклянных бутылках. Кора давит на гудок запястьем – браслет звякает с чмоканьем дешевого металла – и выруливает влево, так, что дядька в маленькой японской машине позади них перестает собачиться с подружкой и опрокидывает на пузо молочный коктейль с розовыми прожилками клубники.

Кора вытряхивает сигарету из пачки и сосредотачивается на дороге поверх рыжей пыли над асфальтом, но ее отвлекает щелчок зажигалки.

– А ну-ка положи сейчас же! – велит она Джей-Джей.

Ее одиннадцатилетняя дочь на переднем сиденье подпаливает кончики выгоревших до цвета сливочного масла волос. Она еще ребенок: из-под вязаной майки торчат две цветные полоски детского купальника, коленки ободранные и грязные, как у мальчишки, но губы измазаны крошевом помады, а на пояснице хной намалеваны ацтекские символы.

Джей-Джей долбит пяткой растоптанных желтых «конверсов» по бардачку. Подносит к мокрому языку зажигалку. Ладони – в египетских узорах. Под ногтями грязь.

Кора убирает руку с руля и вырывает у дочери зажигалку. Та словно этого и ждала.

– Ты отстой, а не мать.

– Можешь пойти и поискать себе другую, – Кора поджигает сигарету, всунутую между смазанных вазелином губ. Когда-то она не курила при детях и готовила вандалу из овощей. Времена, когда они с Айзеком переклеивали обои в мексиканской квартире и из одной коробки зачерпывали пальцами лапшу, пока дети лежали у них под боком, бормотали непонятную ерунду, борясь со сном.

Мальчики на прожаренном от солнца заднем сиденье, откинувшись назад, спят. Старший – рукава джинсовки вечно поддернуты до локтей, губы в розовых трещинках перемазаны смолой каннабиса – копит карманные на карамельно-красный «шевроле бель-эйр» и ездит автостопом к побережью – курить марихуанну и слушать транзисторный радиоприемник. Руки до локтей всегда в пятнах от угольного карандаша. Кора заставляла его выворачивать карманы. Он послушно отдавал ей пакетики с травой. Олби был спокойный. Что он винит ее в уходе от отца, он скрывал за проведением у нее пасхальных каникул и готовностью до ночи слушать передачи о китах со слепым мальчишкой, которого Кора привезла в Мексику два года назад – маленького, как фигурку малыша из кукольного домика, – и сказала, что теперь он их брат.

**

Она родила Олби в девятнадцать. Тогда все, что у них с Айзеком было, – съемная квартира с помесячной оплатой, где воняло хлоркой и разогретыми полуфабрикатами, матрас был застелен голубыми перестиранными простынями. Будничная лепта – замоченная чечевица для ужина, ароматическая свечка в ванной. Когда родился второй ребенок, купили кровать «кинг сайз» на блошином рынке и спали вчетвером. На обед – гора спагетти, припорошенная сыром. Пустой скачок газировки по горлу.

Кора любила Айзека. Любила расчесывать ему волосы пальцами, сидеть с ним голыми бок о бок на капоте «камаро», который они брали, чтобы съездить за одноразовыми пеленками, но потом занимались там сексом. У них была семья, футболки переходили с его плеч на ее, дети таскали друг у друга макароны из мисок для хлопьев. Но однажды Кора проснулась и поняла, что ей уже тридцать, разогретая фасоль десятый год отдает пригорелым соскребом со дна кастрюли, одноклассники ее детей опрокидывают их завтраки на выстиранные футболки, а Айзек выпрыгивает из постели в полдесятого, забивает косяк под радиовещание и полдня протирает тряпкой бамперы кабриолетов, которые Кора собирает из машинных деталей с автосвалок и за которые выручает по пять-шесть тысяч долларов каждые три-четыре раза в год, чтобы в будущем оплатить детям образование хотя бы в Пэн Американ.

**

За обедом Джей-Джей откидывает волосы за спину – руками по локоть в засохшем арбузном соке – и с видом упрямой пятилетки отталкивает от себя миску с рагу.

– Что за херня? Ты сама-то это ела? – она плюхает ложку в жижу из мягкого сыра, и подлива брызгает на Литину майку.

– Эй! Ты смотри у меня, – предупреждает Кора. – Еще раз услышу что-нибудь подобное и промою тебе рот с мылом.

Джей-Джей хохочет, зажимая ладони подмышками. Раскачивается на стуле.

– Ой. Видела бы ты лицо мамаши Марии Диас, когда та обнаружила, что папа покупает тампоны вместе с коробками хлопьев. Вот умора! Она думала, это он для меня – тебя-то нет, – а это для его подружки, – Джей-Джей округляет глаза. – Упс! Проговорилась. Ее зовут Тамар. Ей лет двадцать. У нее шорты такие узкие, что впиваются в задницу.

– Нет у него никакой подружки, – говорит Олби Коре.

– Ладно. Может, и правда нет, – Джей-Джей складывает руки за голову. – Но тебе-то какое дело? Папа к тебе никогда не вернется. Ты думаешь, он тебя любил? Да ему тебя всегда было жалко.

– Эй, – Олби пихает ее голой ступней, так, что Джей-Джей едва удерживает равновесие. – Заткнись.

– А что такого? Она только в тачках своих копалась с утра до вечера! Что же ты для папы сделала, а? Ты небось уже и забыла, как он тебе деньги давал! Трахаешься с каким-нибудь своим дружком и жалуешься ему, какой папа был плохой!

Кора хватает дочь за футболку. Ножки стула встают ровно. От железистого запашка оттаявшего в лотке мяса для барбекю у Коры сводит желудок.

– Давай, ударь меня! – Джей-Джей выставляет вперед челюсть. Волосы спадают на правое плечо – соскочившая вязаная бретелька майки, белые полоски от купальника, – оголяют пожелтевшие следы от пальцев на шее. Кора ухватывает дочь за подбородок.

– Черт возьми. – Говорит она и наклоняет ее голову. – Это Мария? Кто-то из этих поганых девиц, да? Скажи мне.

– Нет. – Джей-Джей высвобождается. Закрывает шею руками.

– Вот скотина.

– Это не Мария, ясно?

– Послушай меня. Ты ничем не хуже других, поняла?

– Не надо этого. У меня голова болит, – Джей-Джей отворачивается. – Мне жалость твоя не нужна.

Кора всегда все делала на глазок; на семилетие дочери напекла горы ватрушек с кусочками пастилы и засахаренными вишнями. Раздобыла список учеников и полночи подписывала им приглашения, всем до единого, а потом раздала их в школе. Она намеревалась приготовить гуакамоле и подкупить детей при помощи лимонада и игрушечных пистолетов, и позволила бы им беситься сколько угодно. Ну ненавидят ее детей все в классе – и что с того? Все ведь меняется. В конце концов, Кора распевала «Don’t Be Cruel» и расправляла розовые бумажные чашечки на кексах – плотных, подмерзших в холодильнике. Она не умела сдаваться. Поэтому когда в конце дня ее дочь молча сидела за столом – под глазами темные круги, которые появлялись, когда она старалась не расплакаться; перетянутая колпачной резинкой кожа под подбородком – и смотрела на размокший от сиропа кокосовый торт, Кора взяла да и позвала всех их соседей. Они принесли мексиканские гитары, сэндвичи с кружевными оборками подгоревшего сыра и сотни старых песен.

Это было всего-то за год до того, как родители Джей-Джей снова поругались из-за денег, и мама сказала отцу, что забирает их с братом и уходит. В тот день на папе была голубая рубашка в «огурцах» – Джей-Джей ненавидела эту его рубашку и то, каким жалким он выглядел. Таким жалким, что Джей-Джей сказала маме, что никуда она с ней не поедет. Но, на самом деле, они оба были жалкими: когда мать уходила, она была уверена, что отец ее остановит.

========== цикл: праздник в канун Рождества. Поедем на Рождество в Монтану? (Малия, Скотт) ==========

Комментарий к цикл: праздник в канун Рождества. Поедем на Рождество в Монтану? (Малия, Скотт)

Настроение: подгонять хэдканоны Скалии под рождественские песни:)

– Поедем на Рождество в Монтану? – спрашивает Малия, устроив подбородок у Скотта на груди.

– Прямо-таки в Монтану? – удивляется Скотт. – С малышом?

– А что малыш? – почему-то обижается Малия. – У малыша персональная молочная сиська. Считай, никаких бутылочек в дорогу не надо.

– Ну а Марли? С нами поедет?

– Оставим ему кормушку. Знаешь, ту, что еще, ну, сама наполняется. Корма накупим.

– Нашему Марли?

Малия смотрит на собаку: подбородок упирается в матрас с заправленными под него блеклыми желтыми простынями, нитка слюны свисает – ну точно! – прямо на детское одеяльце Митча.

– Да черт бы побрал твою псину, Скотт! Только вчера ведь постирала! – Малия скручивает одеяло и отпихивает ногой мокрый собачий нос от детской кроватки, в которой спит их ребенок.

– Иди ко мне, – Скотт просовывает руку под ее пижаму с оленьим носом на груди, целует в лоб, неожиданная нежность.

– Я хочу в Монтану, – упрямо говорит Малия, проталкивая свою ногу между ног мужа. – Не хочу в Рождество есть дома индейку с нашими семьями, просто потому что теперь у нас тоже ребенок. Мы не женатые зануды!

Когда-то в Монтане жили ее бабка с дедом, родственники отца, и на их ферме всегда пахло хвоей и рождественским печеньем. Порой они казались Малии ближе родителей – так сильно она их любила; дедушкин кукурузный хлеб, коллекцию маленьких голубых тарелок с ивами – бабушка подавала их под тыквенный пирог; трястись в багажнике пикапа с только что срубленной елкой и мальчишкой по имени Бадди. Бабки с дедом, да и фермы, давно уже нет, но есть дымящиеся трубы и деревенская ярмарка с местным конкурсом на лучший имбирный пряник.

Малия целует Скотта в губы – пусть знает, что она победила. Накрывает их одеялом с головами, ныряет руками в его штаны. В Монтану они выезжают после завтрака, когда воздух морозный и пахнет школьными ланчами, а солнце бледное, как вареная кукуруза. Малия в нетерпении ерзает по застеленному пледами сиденью – под ногами шуршат ависовские карты в прозрачных пятнах жира от куриных наггетсов, сзади малыш лопочет под рождественскую песню по радио и Марли ему подвывает.

За Монтаной угадываются клеверные поля, овсяное печенье и лучшие каникулы в рабочих комбинезонах старших братьев и шерстяных свитерах только из-под бабушкиных вязальных спиц.

**

Оба их младших сына были зачаты в Монтане в канун Рождества под шелест теплых одеял и обещания возвращаться сюда каждый год, чтобы растапливать масло на свежеиспеченных маффинах и делать снежных ангелов на снегу. За пару лет до этого Скотт готовил вафли на завтрак – хлопковая рубаха с новогодней вышивкой, взбитые сливки, капающие с его пальцев, – пока Малия разбирала коробку с елочными игрушками, показывала Митчу полумесяцы, обсыпанные снегом, как сахарной пудрой; оленей и эльфов.

Через четыре года Скотт сажает Митча на шею, чтобы сын повесил звезду на верхушку елки. Малия, поудобнее примостив Майлза на плече, замешивает тесто для имбирного печенья, а рядом с ней в своем высоком стульчике сидит Гиллс, до ушей перемазанный шоколадным пудингом, и размахивает ложкой. Еще через четыре года в Бозменском «Уолмарте» Малия толкает тележку, до краев наполненную банками с растворимым какао, посыпками для кексов и пенопластовыми лотками ребрышек к рождественскому ужину. Придерживает поясницу. Она так позвоночник разгружает, ну, из-за ребенка.

Мальчишки уже впереди, толпятся у тележек с наборами «Киндеров», обсуждают, что Санта положит им под елку. Скотт нагоняет Малию сзади, бросает в тележку пакет мандаринов, обнимает ее за живот. Легко катит тележку одной рукой. Малия на ходу поправляет на нем вязаную шапку, натягивает ее ему на глаза, целует в щеку – губы в дешевой гигиенической помаде царапаются о щетину.

– Стайлз сказал, они едут на «крайслере», – говорит Скотт, поглаживая ее бок поверх вязаного свитера. Он в таком же – зеленом, с белым медведем. Мягкий, пахнущий бенгальскими огнями.

– Если он опять забуксует на Ист-ривер, ты не поедешь его тянуть. Я говорила ему взять внедорожник.

– Зато как в прошлый раз умотались дети – спали до утра. И горячий шоколад с печеньем, ну, тот, что Лиам привез на снегоходе из дома.

– Ну если вам с детьми и Стайлзом это нравится – пожалуйста. Ты же любишь каждый год отмораживать задницу на шоссе, тягая из сугробов то Лиама, то Стайлза.

Скотт с улыбкой притягивает ее к себе. Ребенок снова пинается – чувство спокойствия. То же испытываешь, когда вдыхаешь пар от травяного чая. Смотришь на спящих в машине детей. Или вспоминаешь, как первую ночь в новом месте лежишь без сна, задремал, а просыпаешься – липкий желтоватый дневной свет освещает матрас посреди комнаты. Там обои с выцветшими рощицами блеклых сосен; рассохшиеся кухонные тумбы цвета перезрелого лимона. Мужчина стоит у окна, держит на руках малыша. Показывает ему оленя на лужайке.

========== цикл: праздник в канун Рождества. Меня прислал Санта (Стайлз, Лидия) ==========

Комментарий к цикл: праздник в канун Рождества. Меня прислал Санта (Стайлз, Лидия)

С праздниками! Чудес в новом году :)

Лидия – измазанные в пенке горячего шоколада губы, припорошенная снегом макушка в вязаной шапочке – сидя по-турецки на расстеленных у церкви индийских одеялах греет ладони о Старбаксовскую термокружку в окружении двадцати-тридцати ребятишек из Бронкса, которые расчесывают царапины под протертыми на коленках комбинезонами и подпевают волонтерам из «Метро Кидз». «Тихая ночь, дивная ночь! – поют они. – К небу нас Бог призвал»… Подбородки в коросте ошметков от завтрака, липкие от карамельных тросточек пальцы, косточки локтей, похожие на мячики для пинг-понга. «О, да откроются наши сердца. И да прославят Его все уста. Он нам Спасителя дал!».

Им бы заливать белой глазурью пряничных человечков с младшими братишками и ждать Санту, в полночь спрятавшись на лестнице. Им бы петь в рождественском хоре в костюмах ангелов и вешать самодельные игрушки на елку. Но их это не беспокоит. Они хлебают какао из кружек и смеются – зубы у них все вымазаны в шоколаде.

– Уже пора? – шепотом спрашивает Стайлза Алиса. Ее младшая сестра спит на коленях Лидии, засунув в рот большой палец.

– Пора, – отвечает Стайлз и поправляет на малышке шапку. – Ты очень помогаешь, Алиса.

– Когда я вырасту, я тоже хочу так полюбить.

– О, ты полюбишь. Даю тебе слово.

Алиса обнимает его – у нее волосы пахнут апельсинами и спичками, – бежит к другим детям. Они отрываются от мисок с макаронами. Те, кто постарше, запевают «Возрадуйся, мир». Алиса кивает, и малыши поднимают над головами карточки – следы сладких пальцев на бумаге, надпись: «Лидия, ты выйдешь за меня?».

**

Через год Алиса бежит им навстречу – шапка слетает, оголяя лысую голову. Несколько детей топают за ней, и из карманов их вельветовых штанишек сыплются кукурузные колечки. Кто-то останавливается, заталкивает их в рот пальцами.

– Вы его принесли? – Алиса привстает – ноги в комбинезоне по колени мокрые от снега.

Стайлз улыбается. Целует Лидию, наклоняется, открывает разрумянившееся на морозе лицо малыша.

========== Атлант расправил плечи (Скотт, Малия, дети) ==========

В молочных стенах давно не ремонтированной кухоньки в Лос-Анджелесе Скотт прикуривает от спички и помешивает лопаткой фарш в шкворчащей сковородке – студенческая готовка. Малия – нога подтянута к груди: футболка с надписью «О’Нилл. Лучшее барбекю в Калифорнии», два застиранных пятна от ягод – щипает тесто с грушевого пирога и листает каталог дешевой сантехники. Выбирает ванну – это Скотт ей сказал. Ну, потому что старая совсем рассохлась.

– Да будет тебе, Скотт, какая разница? По-моему, они тут все одинаковые, – замечает Малия и утаскивает с пирога полумесяц груши в оборках запеченной карамели. – Клянусь, это последняя, – говорит она Скотту и сцапывает еще одну дольку закольцованными в металл пальцами.

– Аппетит испортишь, – наказывает Скотт и стряхивает пепел в миску для варки сосисок.

– Ну а если я умру за своей пастой «болоньезе»? – вступается Малия.

– А это вероятно?

– Возможно. Эмболизм, падение астероида на Лос-Анджелес. И я умру, так и не съев того, что хотела бы больше всего, – Малия соскакивает с вихляющей тумбы – в руках румяная корочка теста, подбородок весь в сахарной пудре – и быстро целует Скотта в щеку. – Вот эта. Ванна «Атлант». На третьей странице.

**

В Бикон-Хиллс ванна совсем не «Атлант», но Малия умещается в ней во весь рост под одеялом пены с запахом лимонного щербета – только торчат из-под воды живот да пальцы ног с фиолетовым лаком на ногтях. Тут шторка со стайками фламинго, оливковый умывальник – весточки из мира на побережье в маленький калифорнийский городишко, с обеих сторон стянутый монотонными цепочками сосен. Такая теперь их жизнь.

Малия одно за другим поглощает шоколадное драже из пакетика, пока Скотт разговаривает с животом резиновой акулой. Ребенок уже на подходе, он брыкается в ее животе, как кенгуру.

– На ногах вены, на сиськах вены, на венах вены, и все мое тело напоминает карту, где бушует война, – говорит Малия и запивает драже шоколадным молоком, мечтая о текиле со спрайтом и родео на механическом быке.

**

Детей теперь трое, и все они до ушей вымазались спагетти за ужином.

– Бегом в ванную! – наказывает Скотт и пару раз хлопает Митча по попе. – На счет три: кто быстрее? Один… два…

– Три! – кричит Гиллс. – Четыре! Пять!

– Забери у него соску, – говорит Скотт Малии, а мальчикам: – Залезайте в ванну!

Майлз вертит головой, когда Малия пытается вытянуть соску у него изо рта.

– А кто не отдаст соску – тот не получит подарок от… Сосочной феи, – предупреждает Малия и спрашивает: – Я и правда сказала «Сосочная фея»?

– Так и сказала, – подтверждает Скотт и велит Майлзу: – Дай-ка сюда соску, малыш.

Майлз замирает и говорит «нет» так яростно, что соска выпадает у него изо рта. У него десятки сосок: в коляске, в кроватке, в обеих машинах и даже в коробках с хлопьями.

– Вот и отлично, – Малия подбирает соску с пола и уносит в кухню, а рот Майлза так и остается приоткрыт – удивленное, влажное «О». Присохшая к подбородку нитка спагетти в томатном соусе.

– Кто такая Сосочная фея? – спрашивает Гиллс, когда Скотт усаживает всех детей в ванне.

– О, это такая фея, которая прилетает и забирает все соски, – отвечает он и намыливает курчавые волосы Митча. – А вместо них оставляет подарок.

– Какой подарок?

– А это знает только Сосочная фея.

– Сосочная фея – это как Санта-Клаус, – объясняет брату Митч. – Санта-Клаус съедает все рождественское печенье, которое делает мама, но оставляет подарки. Так и Сосочная фея. Да, папа?

– Все верно, дружок, – говорит Скотт и добавляет: – За ушами не забудь помыть.

– А нам в школе сегодня рассказывали про планеты, – продолжает Митч и водит по воде желтой субмариной – всей в мыле, с резиновой кабиной капитана. – Леви Стилински все планеты знает!

– Вот как, – откликается Скотт.

Тут субмарину замечает Майлз и перестает просить соску. Теперь ему нужна «лодка». Митч отдает ее брату, пусть и нехотя. Знает: он старший и надо делиться – так все говорят: и дедушка Тейт, и мама.

– Ну и какая планета больше всех тебе приглянулась? – подбадривает его Скотт.

– Плутон. По-моему, ему одиноко. Он далеко и совсем один, как дедушка Питер.

– Ну, дедушка Питер хоть и живет в Нью-Йорке, но у него же есть вы, правда? – говорит Скотт и оборачивается: Малия принесла полотенца. Она в хлопковой рубахе с мексиканской вышивкой – подарок Коры.

– Ну а знаешь, кто Земля? – Митч находит в мыльнице резиновую акулу, бросает ее в воду. – Мама. Она самая красивая.