Текст книги "Отбеливатель в сельтерской (СИ)"

Автор книги: takost

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Зоя слишком долго была одна, ей казалось, она навсегда осталась в том дне накануне Рождества, когда мать ушла и оставила после себя только увядающий аромат туалетной воды – то был запах пряной розы, дешевые духи, за которыми она скрыла душок собственной трусости.

Но в тот день Николай, этот самовлюбленный богатенький дурень, ничего не воспринимавший всерьез, стоял посреди гостиничного номера и плакал по какому-то мальчишке, с которым он вместе был в армии, но у которого не было папаши при деньгах, чтобы вернуть его домой целым и невредимым, к вечеринкам братства, к девушкам, которым можно задрать юбки, хотят они этого или нет, к этой жизни неопределившегося повесы, сбежавшего из Гарварда на войну ради одних только острых ощущений.

Но было кое-что еще – то, как Николай тогда на нее посмотрел, пока Зоя, стоя на цыпочках, обнимала его и гладила по волосам, пропускала эти его кудри меж своих пальцев, как ростки озимой пшеницы. Как заставил ее почувствовать, что она ему нужна.

Было ли это оттого, что Николай винил себя в смерти друга, Зоя не знала, но с того дня что-то навсегда изменилось, что-то, что много лет спустя позволяло им не думая говорить друг другу правду в лицо, обсуждать то, что кто-то другой постеснялся бы сказать даже родным сестре и брату. Они были не просто лучшими друзьями, они были родственными душами и занозами в задницах один у другого. Они договаривали друг за друга предложения и цеплялись друг к другу из-за того, что их бесило – селедка на завтрак, не до конца закрученные крышки на коробках сока, фильмы с грустными концовками.

Они ругались, как итальянцы, дрались подушками и складывали друг на друга ноги, когда сидели на одном диване. А когда один спрашивал другого: «Ты мне веришь?»… Что ж, даже разговор с атеистом о религии нес больше здравого смысла, чем этот вопрос. Такие отношения было сложно испортить.

А потому, когда тем вечером Зоя ощутила дурное предчувствие, она отмахнулась от него, выпила «Маалокс» и три таблетки аспирина, чтобы унять боль в животе, и взяла такси до отеля «Лэнгхэм» на Пятой авеню.

Она ехала на мальчишник, и, кто хорошо ее знал, тот сказал бы, что тогда, сидя в такси и оставляя позади район Грамерси с его кленами и малышовыми велосипедами, она убегала от жизни, которая еще теплилась в стенах ее квартиры, но которая все равно бы исчезла. Как запах какао. Как Санта, ускользающий через дымоход.

Сказал бы, что Зоя бежала от детского смеха и глупых разговоров за столом, какими во время воскресного обеда обмениваются члены семьи – школа, собака, костюмы на Хэллоуин. Сказал бы, что она бежала от всего этого, потому что знала, что Грамерси – это был не дом.

Это было место, за которое она платила честных двадцать тысяч долларов в месяц и в которое возвращалась, потому что так было заведено. Потому что Зоя имела почти что безукоризненную репутацию и была, наверное, самым нормальным человеком в мире, а в ее профессии, поверьте, это было явление довольно редкое.

Сама же Зоя считала, что если она от чего-то и бежит, то только от постели и здорового сна. Она вообще бег не любила и предпочитала плавать в бассейне. Что еще она терпеть не могла, так это то, что Николай приватизировал все ее любимые места, стоило лишь раз ему там побывать. Вот и отель «Лэнгхэм», где Зоя каждое утро вторника уже восемь лет ела лучший на Манхеттене медово-финиковый йогурт, постигла та же участь – Николай однажды заскочил к ней туда на завтрак (святые, а ведь Зоя тогда всего лишь хотела насладиться своим утренним йогуртом), и вот он уже встречается там со своими партнерами и отмечает мальчишник.

Метрдотель готов был этой богатой заднице красную дорожку расстелить, ренегат чертов! Вот и сегодня, завидев Зою, он был вежлив и не более того. Зато самолично проводил ее в бар, в котором, кроме Николая и его богатеньких сотоварищей, никого не было. Территорию оцепили, здесь, как водится, повсюду была личная охрана, по два-три человека на каждого из этого сборища самцов, раздувающихся от чувства собственной важности, разглагольствующих о фондовом рынке и торговой политике.

Из тех, завидев кого Зоя не переходила на другую сторону улицы, был приглашен только Давид, Женин муж и единственный приятель Николая, которому не нужны были его деньги, связи или яйца в штанах, но он скорее бы признал существование Господа Бога, чем по своей воле явился прямо в этот клоповник.

Зоя глубоко вдохнула, вся подобралась и шагнула вперед, в стену ворсистого света от ламп, в тот же миг, когда одна из полуголых девиц отлепилась от мужика с брюшком, как устрица от скалы, соскользнула с его коленей, а тот взял да и с размаху шлепнул ее по заднице. Девчонка взвизгнула, потом хихикнула. Кто-то за столом тоже рассмеялся.

Тогда Зоя и увидела Николая. Прорезалось что-то в его взгляде, что Зоя подумала: ему все это было противно. Но вот он улыбнулся, показал идеальные белехонькие зубы человека, который выплачивает двойное жалование своему стоматологу.

Несколько пуговиц на его рубашке были расстегнуты, крепкие мышцы пресса мелькали в зазорах на животе. Вечно от него исходила эта раздражающая вальяжная сексуальность, словно одежда его вся была наброшена прямо на остывающее от пота тело. Господи Иисусе! Да Зоя и впрямь чувствовала себя девочкой-подростком, которая случайно подглядела за капитаном футбольной команды в школьной раздевалке.

Она уж было решила, что лучше бы развернуться и подобру-поздорову уйти, пока единственным напоминанием об этом вечере было одно только пропахшее вишневыми сигаретами платье, но тут один из мужчин (Зоя знала его, он был хорошим парнем, но два года назад сделал ей предложение и этим навсегда перечеркнул Зоину к нему симпатию) насыпал кокаин на стол перед собой, разделил его надвое черной кредиткой и втянул носом через свернутую в трубочку купюру.

Уже тогда Зоя заметила: здесь наркотиков было на десятки тысяч долларов. Она знала, что девицы в стрингах и официанты, и даже метрдотель получат вдвое больше за молчание.

Это тоже был бизнес, легкие деньги, тысячи долларов без налогов прямо в карман. Зоя вдруг удивилась, что ее, менее крутую и более смертную, никто и не спросил, куда это она намылилась. А потом пришло осознание, что охрану на входе уже предупредили. Николай знал, что она приедет. Естественно, ведь это он то и дело твердил ей об одиночестве и прекрасно понимал, что прав. И, спрашивается, что ей нужно было сделать? Просить его о колыбельной на ночь и блинчиках с сиропом на завтрак? Или, может, и вовсе не жениться?

Зое нравилось одиночество. Правда. А потому вдруг нестерпимо захотелось заехать в его наглую рожу. И это она еще ни слова не сказала о том, что, будь ее воля, она бы заявилась сюда сразу с нарядом полиции и упекла всех этих гнусных рыбешек в единственное место в стиле минимализма с обслуживанием в номере, где им суждено было год за годом проводить зимние каникулы.

Зоя знала, что Николай не объедался кислотой, не метался в панике по комнате, как пинг-понговый шарик, и не видел перед собой покойную бабушку, ползущую по его ноге с ножом в зубах. Наркотики для него не были сродни ни хобби, ни экзотической добавке, он был для этого слишком хорош и еще помнил, как у его братца пена шла изо рта, точно из сломанной стиральной машины.

Но вот же он, сидит в окружении людей, у которых подернутые пеленой глаза с безумно расширенными зрачками говорят о головокружительном, пульсирующем виде кайфа, означающего приближение катастрофы. А Николай – в эпицентре этого психопатического эпизода, и ему это нравится. Фишка в том, что он видел со стороны всех, кто оказался в кошмарном положении, а сам чувствовал себя хозяином ситуации. Вот что он делал – добивался абсолютного контроля. Раскручивал их, продолжал улыбаться.

Для Николая все они были легкой добычей, свежатинкой. Зоя впервые подумала, какой информацией он обладал. Эти свиньи видели перед собой еще одного непутевого сынка разорившегося миллиардера, этакого оболтуса с хорошенькой мордашкой и пристрастиями к нестандартным формам секса. Того, от кого стоит держать подальше своих женушек. А Зоя видела сожравшую мясо акулу, и от этого ей стало не по себе.

Она знала Николая и знала, как легко он прикидывался идиотом, каким его считали, но тот мужчина, что сидел сейчас здесь, был ей не знаком. Зоя развернулась, чтобы уйти: нечего ей было здесь делать. Зачем она вообще сюда заявилась, не могла же она быть такой дурой! Но в глубине души она знала, что могла, очень даже запросто. И пусть охрана доложит Николаю, что она сбежала. В самом деле, с какой стати Зое перед ним оправдываться? Это ее отель, это ее тайное место, где она порой снимает номер, чтобы весь день в пижаме смотреть «Друзей».

– Чего не проходишь, Назяленская?

От голоса за спиной Зоя чуть не подпрыгнула. Николай уже стоял к ней вплотную, щекоча дыханием ухо.

– Не волнуйся, твой отвергнутый женишок слишком занят Белым кроликом, который делает ему массаж ступней, чтобы попытаться снова подсунуть тебе обручальное колечко, – Николай скользнул рукой по ее шее, подцепил пальцем золотое колье.

Зоя увернулась раньше, чем он заставил ее откинуть назад голову. Обернулась и положила руку ему на грудь, чтобы сохранить дистанцию. Его это позабавило. Вот же бесстыдная морда!

Зоя фыркнула:

– Пусть хоть от трубки Гусеницы прикурит, мне-то какое дело? И не старайся ты так, на меня твое обаяние не действует. У меня защитное поле.

Николай улыбнулся. Он все делал с таким шармом и легкостью, что не удивительно, что все так его любили.

– Зоя, дорогая, – сказал он таким тоном, будто услугу ей оказывал. – Ты не представляешь, что будет, если я включу свое обаяние на полную мощность.

Зоя и бровью не повела. Сказала:

– Ну почему же не представляю? Ты как комета. Собираешь весь космический мусор на своем пути.

Николай рассмеялся. Потом без всякого стеснения взял ее за руку и, прежде чем Зоя успела понять, чего это он на нее так смотрит, потянул за собой, прочь из бара, вдоль по коридорам, молочно-белым, как розочки из сливочного крема на свадебном торте. Николай все гладил ее ладонь большим пальцем, улыбка у него теперь была такой, словно они делили какую-то тайну. Раньше они часто так переглядывались – когда им еще было по двадцать и Николай упрашивал ее сделать какую-нибудь глупость. Это был их тайный взгляд, и Зоя по нему соскучилась.

Господи! До чего же ей хотелось, как раньше, по-собственнически устроиться у него на плече на лужайке в Гарварде и слушать, как он читает сценарий пьесы для студенческого театра, в которой у него главная роль. Зоя еще помнила, каким он был – самовлюбленным наивным мальчишкой с верой в людей и настоящую любовь. Уже потом Зоя поняла: не стоило тогда отвлекаться, тащить и в этот день их совместные воспоминания, то, о чем они мечтали и что говорили друг другу долгими ночами. Молодые, глупые.

Дверь в номер захлопнулась. Тогда Николай выпустил Зоину руку и опрокинул ее на постель. Она даже не сразу сообразила, что произошло. Только кремовый шелк всколыхнулся, как на ветру ручейки пролитого из сливочника молока. Мыслями Зоя была в Гарварде, и Николай тайком провел ее на собрание этих рафинированных мальчиков из клуба Шпее, которые шутки ради носили розовые галстуки с узором в виде крохотных зеленых ромбов, словно из девяностых.

Но Зоя была не в Гарварде, не в клубе Шпее с эмблемой в форме медвежьей головы. Она была в отеле «Лэнгхэм», в одном из немногих мест, куда ей еще хотелось возвращаться, и мужчина, которого она любила, ее лучший друг, в чьем обществе ей никогда не делалось неловко, кто целовал ее в макушку и держал в объятиях, раскачиваясь из стороны в сторону, в эту самую минуту задирал ей юбку, как одной из тех девиц, которых ты отымеешь в зад, а они тебе ничего и не скажут, только сверху сотню баксов накинь.

Зоя отвесила Николаю пощечину. Он взглянул на нее так, словно сам только сейчас понял, кто она. Зоя чувствовала, как он прижимается к ее бедру, как натянулась в промежности ткань его брюк. Она оттолкнула его от себя, ощутила смущение, обиду и отвращение. Вот чего он хотел – залезть ей в трусы, пока малознакомая девчонка не стала ему женой.

Зоя вдруг поняла, что это все – часть какого-то его плана. Самолюбие потешить. Лишний раз подтвердить собственную убежденность в том, что она его не оттолкнет. Или напротив – не позволит. Высветит правду, не сдержит хлынувший наружу болезненный шок, будто бокал треснул – и все разлилось. Да ведь он все знал.

Зоя соскочила с кровати. Ей казалось, руки Николая все еще скользили по ее бедрам, и не было это похоже ни на какой солнечный свет, который незваным гостем проскальзывает в твою постель по утрам и нежно касается кожи, словно обещание, данное шепотом в темноте.

За столько лет должна была уже и выбросить из головы эти дурацкие фантазии, эту паточную попсу, а она нет.

Уже потом, когда Зоя сидела в такси, она заметила, что платье у нее было порвано.

Дома она выкинула его в мусорную корзину, залезла в ванну, обхватила руками колени и впервые с тех пор, как узнала о смерти матери, расплакалась.

========== Глава 4 ==========

Утро выдалось паршивое, и дело было не в том, что всю ночь Зоя прорыдала, а потому мысли у нее сделались какими-то бесформенными, словно не голова у нее была, а тарелка со сколотым краем, по которой размазали пудинг.

И даже не в том, что когда она, наконец, задремала, ей снова привиделся тот единственный сон, который вот уже двадцать лет из года в год заставлял ее просыпаться на мокрой подушке, – во сне мама растапливала масло на свежеиспеченных апельсиновых маффинах, а потом вела девятилетнюю Зою на рождественское шоу в «Рэдио-Сити». Но потом-то становилось ясно, что никакая это была не Зоя, это другой девочке покупали карамельные тросточки и показывали «Рокеттов».

И вот та, настоящая Зоя – взрослая тетка, уже разменявшая три десятка, – в это утро снова проснулась в слезах с чувством бессильной зависти к этой незнакомой девочке, у которой была семья. Господи Иисусе, и ведь было бы еще по чему плакаться! Зоя прожила без матери двадцать лет, а без отца – все тридцать, и посмотрите, где она теперь. Есть у нее семья, а что некровная – так и делов-то. В конце концов, она же не какая-нибудь итальянка-традиционалистка, чтобы в свои тридцать жить вместе с мадре, падре, десятком племянников и какой-нибудь теткой в двадцатом колене.

Нет, утро выдалось паршивым вовсе не поэтому, пусть даже мысль о семье и навела на мысль другую – что самым близким и любимым человеком все это время был для нее один только Николай, едва ли не единственный, кто был способен вынести ее утреннее брюзжание и кто кормил ее домашней куриной лапшой, когда она болела (всего раз, не думайте, что она ему это позволяла).

Зоя знала, что, как только он женится, она перестанет быть для него той женщиной, для которой всегда находилось место за столом с его семьей. Вообще-то, семейные ужины Николай терпеть не мог и в фамильный особняк родителей в Уэстчестере являлся только ради матери, но всегда брал с собой Зою.

«В твоем обществе мне будет куда труднее удавиться насмерть мамиными клубничными тартами, вдруг в отместку ты решишь заснять меня в момент этого досаднейшего конфуза и посмертные фото мои продашь потом в “Таймс”», – отшучивался он, но Зоя понимала, что Николаю просто нужен был человек рядом, который удержал бы его папашу от разговоров о праве наследования, детях и несерьезных стремлениях.

Но теперь это прерогатива другой. Другая будет касаться его руки под столом в ободряющем жесте и выбирать подарки на дни рождения его матери. И все равно Зоя эгоистично надеялась, что ничего не изменится, что это ее Николай будет спрашивать совета.

Она вдруг подумала о том, что будет, когда у него появятся дети. В конце концов, Зоя едва ли была той, кто имеет право высказаться о странных именах его отпрысков или необходимости с малых лет обучать их французскому.

Она вдруг подумала, что теперь будет с ними.

Нет, не из-за свадьбы – в самом деле, Зоя была, кажется, самым подготовленным к ней человеком. Ну разумеется, ведь это не Николай вызубрил списки приглашенных (даже имя троюродной племянницы Эри, которая волновала Зою не больше, чем какой-нибудь вшивый бизнес по лепке китайских пельменей), не он занимался рассадкой гостей и поиском лучшего поставщика пионов и японских орхидей.

Николай повел себя как скотина, вот и все тут. И все их объятия в зале прилета в аэропорту, пакет его любимых сырных крекеров в шкафчике в ее кухне и откровенные разговоры, которыми они делились шепотом в темноте, в Зоиной голове разом упростились до какой-то ситкомной пошлости.

Может, Зоя и представляла порой, как они занимаются любовью, но в такие моменты она также клялась, что трезва как стеклышко, в одиночку съедала банку купленной на Брайтон-Бич сельди и вдобавок смотрела «Секс в большом городе» или одну за другой все три части «Пятидесяти оттенков серого» (Зоя умело игнорировала тот факт, что на первый фильм ее вытянул Николай – он говорил, что они идут на «Кингсман» – точно в День святого Валентина и намерено взял места в последнем ряду, прекрасно зная, что она его терпеть не может).

Николай часто ее провоцировал, но это было забавой, одной из тех игр, которые заставляют людей целоваться с незнакомцами или признаваться в том, что они занимались сексом втроем. Но, вообще-то, это было то, чего Зоя себе не позволяла – думать о Николае как о мужчине, с которым можно делить постель. О мужчине, который целует долго и нежно, погружая в нее пальцы. Который связывает галстук на ее запястьях морским узлом.

В том, как Зоя себе это представляла, не было ничего общего с влажным, звериным жаром его дыхания, который она ощущала на своей шее даже наутро, стоя босиком посреди промозглой кухни и глядя, как за окном хлопьями падает снег, будто кто-то встряхнул стеклянный снежный шар из магазина сувениров на Центральном вокзале. Укрывает минивэны и позабытые в парке детские игрушки, заметает археологические слои свидетельств чьей-то жизни.

Стояло воскресенье, кто-то в сладостном утреннем молчании собирался в церковь, доставал из закромов теплые пальто и успевал заглянуть в булочную на углу за первой партией глазированных кренделей. Но большинство жителей Грамерси еще спали, убаюканные нежданным снегопадом, в теплых постелях с любимыми. Вот почему это утро, едва начавшись, уже выдалось для Зои паршивым – шел снег и она все еще думала о Николае.

И снова она спросила себя, как бы закончилась ночь, если бы она позволила Николаю продолжить то, что тот начал? Если бы отбросила крупицы порядочности, которые тетя успела привить маленькой Зое до того, как землетрясение выкорчевало из земли захудалую польскую деревеньку и оставило после себя только раскинувшиеся, как кукурузные рыльца, древесные щепки.

Но Зоя старалась все делать правильно. И вовсе это не из-за того, что, как утверждал Юрис, было ее комплексами. Да у таких людей, как Зоя, не может быть комплексов. Негде им укорениться, и все равно, что там болтают эти хиппи на новомодных тренингах по психологии. В самом деле, как можно верить человеку, который выпускает книгу с названием типа «Жизнь в порядке»? А что до Зои, ей просто нравилось быть честной. Большую часть времени.

Поэтому этим утром она честно заставила себя съесть «самый натуральный клубничный йогурт во всем мире», баночками с которым Женя забила ее холодильник, вдохнула поглубже и снова стала Зоей-отличным другом и Зоей-лучшим шафером. В конце концов, что бы там между ними ни произошло, Николай рассчитывал на нее. И даже будь его невестой живая ослица, Зоя ни за что не позволила бы этой свадьбе вылететь в трубу. Она всегда это делала: следовала своим планам, разве что двигала туда-сюда понятные ей вещи – так, будто сама жизнь была хоть сколько-то похожа на огромную схему рассадки гостей.

Казалось, поэтому она и не удивилась, когда тем же утром Николай легонько постучал по дверному косяку – тук-тук, будто они с ним в прятки играли, – возвестил о своем присутствии. Зоя поняла, что это он, стоило только заскрежетать замку в дверях – так просто она когда-то решила, что второй ключ должен быть у него.

Она подумала о его бархатно-мягких рубашках в своей гардеробной, которые одалживала и забывала потом вернуть. Подумала о всех тех ночах, когда он ложился спать на ее диване, но посреди ночи, как маленький мальчик, перебирался в ее огромную супермягкую кровать; в полусне он заявлял, что самолично напишет колонку о ее пристрастии к боям без правил, если только она заставит его вернуться обратно в гостиную.

Сколько раз они вот так лежали рядом, и их молчание не было ни унылым, не напряженным. Порой Зое в самом деле казалось, что Николая она знает с пеленок и что не было никогда между ними того, что другие называют флиртом, компульсивным желанием, влечением, от которого удовольствие лестницей поднимается вверх. Прямолинейность телесных позывов и та представлялась какой-то совсем далекой, фантастической, как полет в космос.

Близость собственной постели разом стала для Зои мучительной. А когда она обернулась и встретилась взглядом с Николаем, который обладал счастливой особенностью лучше всего выглядеть именно с похмелья, со стыдом осознала, что хочет, чтобы он целовал только ее.

Подобная слабость была непростительна, упрекнула она себя, но Николай шагнул к ней раньше и заправил волосы ей за левое ухо, на миг задержав в пальцах тонкую прядку, и от этого движения в животе у Зои завязался узел похлеще тех, которые Николай выделывал на своей яхте.

Сейчас перед ней снова был тот мужчина, которого она знала, который выигрывал плюшевых жирафов в тире на Кони-Айленд и дарил их незнакомым детям. Который не имел ничего общего с наркотиками, новой элитой и тем, что происходит за закрытыми дверьми отеля люкс в Нью-Йорке или Москве. Которому Зоя, казалось, все могла рассказать.

Но это была уловка, причем дешевая. Зоя отстранилась от его руки, и, хотя невозмутимость она сохраняла с трудом (во многом потому, что пахло от Николая, как назло, имбирными булочками), сказала:

– Ты как раз вовремя. Видишь ли, ты отменил доставку орхидей, которых и без того днем с огнем не сыщешь, а теперь и подавно. А ведь это было единственное пожелание твоей малышки-невесты. Уж мог бы постараться быть паинькой до конца.

– Не отменил, а изменил адрес доставки, – спокойно поправил Николай. – Оказалось, школьники из Бронкса сегодня вечером ставят японскую пьесу. А очаровательная девчушка по имени Петси шепнула мне, что у школьного комитета все деньги перевелись. И раз уж рикшу они смастерили из палок и дырявых портьер, пусть хотя бы дюжина диковинных цветочных композиций перенесет их на гору Фудзи.

Зоя уже стояла посреди кухни, когда Николай договорил. И прежде, чем обратить внимание на его слова, она уставилась на пакет ее любимых имбирных сконов на кухонном островке – так вот почему от Николая пахло рождественским печеньем, а не тминной водкой. Она обернулась и оглядела его с ног до головы, и от осознания того, что все это значило, Зоя одновременно испытала облегчение, разочарование и злость.

Она представила, как Николай заходит в тесную булочную на углу в своем дорогом кашемировом пальто, по привычке пригибает голову под колокольчиком. Как с минуту обсуждает с пожилым завсегдатаем-французом крокет и курсы акций, демонстрируя безукоризненные манеры человека из высшего общества. Как беззлобно подтрунивает над владельцем по поводу его привычки в довесок к заказу класть парочку печений с арахисовым маслом.

Так, словно ему некуда спешить. Словно свадьба дня него – предсказуемая встреча с владельцами хедж-фондов.

Словно он вообще не собирается жениться.

– Ты ведь это не всерьез? – наконец, спросила Зоя, а Николай прекрасно понял, что она имеет в виду.

– Признаю, в том, что все вокруг считают тебя богатеньким дурнем, есть свои преимущества, но я всегда думал, что ты, Зоя, лучшего обо мне мнения.

– Я тоже так думала, – ответила она. – А еще – что мы друг другу доверяем.

– Справедливости ради, это не я бог знает сколько лет назад затеял игру в «молчанку».

Зое вдруг нестерпимо захотелось заехать ему по роже, но она сдержалась.

– Лучше «молчанка», чем вся эта грязь двадцать четыре часа в сутки, в которой я оказалась по уши только благодаря тебе. Но спасибо, что не дал забыть, что люди свиньи и в этой самой грязи нежатся, как в ванне.

В глазах Николая промелькнуло что-то, чего Зоя не смогла распознать.

Она злилась: из-за того, что он не рассказал ей, что все это время смотрел, как днями и ночами она планирует несуществующую свадьбу. Что вел себя непринужденно и расслаблено и улыбался ей такой многозначительной улыбкой, как будто видел ее насквозь. А так все и было.

Его простое, почти небрежное признание застало ее врасплох и оставило где-то внутри ощущение едкого холодка, какое бывает, когда ребенок в супермаркете разговаривает сам с собой или когда узнаешь, что кто-то кому-то изменил.

Но на самом деле правда была в том, что Зоя и не хотела знать, почему все так закончилось. Какие деньги и обещания за этим стояли. «Прежде чем ввязаться в сделку, будь уверена в том, что можешь благополучно ее завершить», – вот что всегда говорил ей Николай.

И Зоя вдруг поняла, что он сделал – обвел папашу вокруг пальца, потому что малышка Кир-Табан с самого начала была его сговорчивой и сообразительной подсадной уткой с трастовым фондом, сетью горнолыжных курортов премиум-класса по всему миру и семейством из числа старой элиты, которые давно собирались наложить лапу на «Lantsov Cruises».

Это Николай затеял женитьбу. Это он лишил отца последнего шанса на то, чтобы сохранить репутацию и компанию.

Зоя не должна была испытывать к его папаше жалость – как-никак, порядочным человеком его не назовешь, и все равно поймала себе на том, что смотрит на Николая с разочарованием.

«Если хочешь оставаться на вершине в этом бизнесе, не изображай из себя Мать Терезу», – напомнила себе Зоя. Она подумала о том, на что готов был пойти владелец «GV Magazine», чтобы увеличить их продажи. Но они были востребованным модным журналом, а не бульварной газетенкой, не фабрикой слухов и сплетен, выплевывающей прибыльную грязь триста шестьдесят пять дней в году.

Зоя была честным человеком. Поэтому она сказала:

– Твой отец, может, и не заслужил награду «человек года», но ты все равно поступил как свинья. И если ты пришел ко мне отвести душу, не надейся, что я стану для тебя пастором.

Николай не ответил.

Возможно, если бы Зоя знала, как все было на самом деле, что Николай все сделал правильно, что это были честные деньги, которые он заработал собственным пытливым умом. Что он спас имя компании от пересудов, а отца – от тюремного срока за взяточничество. Если бы Зоя знала, что Николай не рассказал ей, потому что не хотел, чтобы она снова прикрывала его, чтобы ставила под удар свою репутацию из-за репутации его.

Если бы она знала, что у него, человека с тысячей вторых шансов, в этот раз шанс был только один, она была бы более милосердной.

Потом Николай расскажет ей. Они отправятся в горы, и он покажет ей то, что планировал годами – десяток шале, оборудованных по последнему слову техники, но не лишенных самородного очарования и уюта пастушьих хижин, с термами и посудой в стиле ваби-саби. Частный горнолыжный склон. Крошечный ресторанчик, где можно все утро есть имбирные булочки и вафли с кленовым сиропом, наблюдая, как ниже по склону пробуждается горная деревушка, стряхивает снег с крыш и веранд, как сахарную пудру.

Его собственный бизнес, владение которым он попросит Зою разделить с ним. Но все это будет потом.

А пока они стояли друг напротив друга в Зоиной квартире в Нью-Йорке, слишком большой для одного, с замаскированной пустотой, с утаенными правдами; в квартире, впитавшей в себя одиночество, как смех; как те слова, которые люди говорят друг другу между поцелуями. «Хватит забирать одеяло!», «Я люблю тебя», «Давай заведем ребенка».

И тут Николай проделал в высшей степени неуместную для этой ситуации вещь.

Он поцеловал ее.

И он целовал ее до тех пор, пока она не перестала пытаться его оттолкнуть, пока отчаяние и злость, и бессильная ярость, копившиеся внутри, все не схлынули, не уступили место чему-то другому. Пока Зоя не убедилась в том, что, в конце концов, это всегда была она. Пока она не начала целовать его в ответ.

Это было нелегко, и когда рука Николая легла на ее бедро, Зоя снова оттолкнула его, и на этот раз Николай уступил. Они оба знали, что им еще многое предстоит друг другу сказать, но у них было то, чего не было у других, – доверие людей, чьи имена вписаны друг у друга в завещаниях.

Николай облизал губы, потом легонько щелкнул ее по носу и признался:

– Когда я сказал, что женюсь только на тебе, Назяленская, я не лгал.

========== Бонусная сцена. На Рождество я буду дома ==========

– Мы, разумеется, воссоздадим восхитительную пряничную копию Эмпайр-стейт-билдинг. Как с рождественской открытки. Все сто два этажа, ни больше ни меньше, – кивнул Николай.

Зоя ответила:

– Нет.

– Тогда Зимний дворец.

– Ни за что.

– Ну хоть домик Ктошки построим? – взмолился он. – Со всеми эти славными крошечными гирляндами из драже и вафельным крыльцом. А Гринч в костюме Санты, тот, конечно, будет лезть через дымоход, собираясь украсть Рождество.

– Домик Ктошки? – поразилась Зоя, продолжая скалкой сердито вдавливать тесто в кухонный остров. – Святые угодники, тебе тридцать один год. Санта не залезет к тебе через камин.

Если Николай и удивился тому, что она все еще была на взводе, то ничего не сказал. Он только прилетел из Швейцарии, где провел весь прошлый месяц, обсуждая с инвесторами строительство нового горнолыжного комплекса в Альпах и между делом милуясь со своей деловой партнершей и по совместительству экс-невестой. Какая чудесная, должно быть, вышла командировка: четыре недели попивать горячий шоколад с молоденькой китаянкой из миленьких рождественских кружек, по утрам объезжать на лыжах склоны Санкт-Мориц, а по вечерам – по-дружески болтать в спа с инвесторами о горячих источниках, сноуборд-кроссе и прибыли в семизначных цифрах.

Еще и дня не прошло, как частный вертолет доставил Николая из аэропорта Джона Кеннеди прямиком в их затерянный в снегах и духе Рождества загородный коттедж в горной деревушке в Вермонте, а они уже трижды поругались из-за какой-то бессмыслицы. Вдобавок Зое нестерпимо хотелось обниматься и плакать, чего прежде за ней никогда не водилось.