Текст книги "Отбеливатель в сельтерской (СИ)"

Автор книги: takost

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

❝ Возможно, мы стали друзьями раньше, чем возлюбленными. И, возможно, это и есть олицетворение любви ❞

Они были лучшими друзьями. Не из тех, кто в детстве купается в одной утиной ванночке, а потом дает друг другу туманные и пылкие обещания, что они поженятся, если не встретят никого до тридцати. Но с тех пор, как Николай – Николай в мятой рубашке-оксфорд, правая нога лодыжкой на левом колене, в плоском ботинке, надетом на босую ногу – на первом курсе университета попытался подбить к ней клинья и потерпел поражение, они, на удивление его придурочного семейства, стали друзьями, и вот уже десять лет Зоя хранила его секреты, давилась вязкими клюквенными десертами на очередном Дне благодарения у его троюродной тетушки и выпроваживала студенток (Зоя надеялась, что им, хотя бы ради разнообразия, уже исполнилось двадцать один) из его постели за несколько часов до совещания.

Она была его партнером по поездкам в супермаркеты посреди ночи и сотому просмотру «Одного дома» с трехъярусным манговым тортом вместо ведерка с попкорном, она была его консультантом в вопросах женских истерик и менструальных чаш, она была его нянькой, его личным ассистентом, которому за это даже не доплачивали. А вот кем она не была, так это женщиной, стоящей по левую руку от него и принимающей поздравления с их помолвкой.

Зато Зоя стояла справа, как его шафер, и старательно делала вид, что пятнадцатилетний кузен Николая рядом с ней не пытается пододвинуться ближе, чтобы невзначай коснуться ее задницы и потом рассказать об этом своим недотепам-друзьям. Интересно, он помнил, что Зоя видела его бегающим голышом и складывающим мозаику для полуторагодовалых детей, когда ему было шесть?

– Может, хочешь… чего-нибудь выпить? Тут жарковато, – сказал он и оттянул воротник своей чистенькой и опрятненькой белой рубашки так, словно не стоял октябрь и зефирина-яхта, на которой они вот уже четвертый час болтались у молочных берегов Монтока, не продувалась всеми ветрами, как бедуинский палаточный город или юбка той девицы из моделей для ее журнала, которую Николай обхаживал два года назад.

Где-то на материке, наверное, дождь уже и согнал всех на супермягкие диваны с макаронными запеканками, детьми и золотистыми ретриверами под боком. Может быть, они даже играли в скрабл или смотрели один из этих фильмов, в которых семьи живут душа в душу, пекут блинчики и с утра до вечера распевают песни о любви, и собаки и те им подпевают.

– Так… ты хочешь… – он не договорил; его рот приоткрылся в удивленном полуО, когда Зоя вытряхнула сигарету из пачки, подождала, пока кто-нибудь сообразит ей огонька, разок-другой затянулась и смахнула пепел в бокал пацана – шампанское, ну конечно, маленькая родительская уступка, но только по случаю праздника и чтоб тянул весь вечер!

Хоть бы взял тогда рисовое вино, которое здесь, говорят, подают в национальной посуде прямиком из Поднебесной, хотя сама невеста наверняка и в глаза не видела, как там на ее отчизне сородичи пьют саке.

Она, Эри, была китаянкой, но ходила в американский детсад, искала пасхальные яйца перед Белым домом и вместе с семейством вывешивала на их особняке государственный флаг в День независимости, а потому весь этот свадебный маскарад в духе старых китайских традиций выглядел как-то особенно по-идиотски. Зоя гадала, не падет ли девчонка вдруг ни с того ни с сего ниц, кланяясь небу, земле, родителям и фамильной дощечке? И не сделает ли, упаси боже, того же Николай?

– Ты ведь ненавидишь свадьбы и никогда на них не ходишь, – сказал парень – все-таки Сава или Сева? Попробуй разбери, когда все они светлоголовые, долговязые и в период пубертата как оторвали однажды взгляд от игрушки-сюрприза из коробки хлопьев, так и оставили его тут же на ее груди.

– Проницательность – хорошее качество. А теперь подержи-ка, – ответила она и всунула ему сигарету. Он ее, естественно, взял. Оглядел со всех сторон с тем самым выражением, какое бывает, когда тебе пятнадцать и ты как бы лениво размышляешь, не предложить ли сигаретку той девчонке на другом конце круга, этакий вот благостный ритуал, мол, на, я сегодня добрый, девчонка же неспроста на тебя поглядывает и шепчется с подружкой.

– Я брату проиграл трешку баксов, – вдруг начал он и махнул рукой, мол, подожди, еще договорю, и сигаретку-то взял и загнал в свой рот, как ни в чем не бывало. Пепел потом стряхнул по-взрослому – лениво дергая рукой. Зое бы предупредить его о законе или, на худой конец, о мамаше, но пацан не срыгивал детским питанием и не читал стишок на стуле – и то ладно. Вообще-то, он был даже хорошеньким, еще бы Зоя не была взрослой теткой, которая по-прежнему могла подтереть его тинейджерский зад.

Вдобавок курить с пятнадцатилеткой на вечеринке по случаю помолвки лучшего друга было куда менее унизительным, чем в этого самого друга втрескаться по уши и все продолжать делать вид, что она такая вот подружка-лесбиянка, которая быстрее заинтересуется популяцией инфузории-туфельки, чем тем, что у него в штанах.

– В споре проиграл, ну, эти триста баксов. Поставил их на то, что Николай женится раньше, чем одна из его бывших отрежет ему яйца или притащит на порог мелкого, который уже выучил фразу «Мой папаня – кусок говна».

– Как хорошо, что мне доставляет несказанное удовольствие сообщать красивым женщинам, что я стерилен, – вдруг вмешался Николай и закинул руку кузену на плечо. – А это вот, – покрутил он пальцем над сигаретой, – ты, приятель, лучше-ка выбрось, пока твою матушку удар не хватил, – и обратился к Зое: – Напомни в следующий раз закрывать глаза детям, когда ты появляешься в поле их зрения.

– На них мое дурное влияние не распространяется. Его обычно отражает родительский контроль.

Николай похлопал парня по плечу.

– Я в этом очень сомневаюсь, – непринужденно сказал он и бросил окурок в шампанское, как подмерзшую клубничку – вот она, миниатюра: Зоя, которую зараза-жизнь утопила в золотом сиянии и исключительной искрометности. Ну, то есть в обычной среде обитания Николая. – Сева, друг, мой тебе совет: ты бери выше, глаза у Зои тоже хороши. И что там, в конце концов, с моей женитьбой и трансфером трех сотен долларов в карман твоего братца? Но чтобы ты не думал, что я неразборчив в связях, спешу заметить, что в последнее время я стараюсь быть пай-мальчиком.

Зоя поймала его взгляд. На Николая вообще невозможно было долго смотреть – точно как не засмотришься на солнце после полудня. Его лицо, идеальное, как на новехонькой банкноте, отпечатывалось на сетчатке. Такое видишь, даже если закроешь глаза.

Паренек как-то странно хохотнул:

– Ники и супружеский долг – хорошая история. Для тех из нас, кто младше пяти.

Николай пожал плечами, ни разу не обидевшись, и одарил своей особенно неотразимой улыбкой кого-то за Зоиной спиной. Она обернулась: это была Эри, она смотрела на них, пока одна из ее старших сестриц пыталась как можно незаметнее подправить икебану на ее голове.

– Она просто прелесть, – сказал Николай, хотя, вообще-то, Эри была дурнушкой. А еще она только-только поступила в Гарвард. Зоя была уверена, что у нее и парня-то не было.

Девчонке бы вступать в сестринства, носить толстовки с эмблемой колледжа и влюбляться в этакие двадцатилетние вариации на тему Николая, виртуозно говорящие, социально адаптированные и знающие местные обычаи, а не собираться принести клятву тому, кто ходил на яхте по две тысячи миль в полном одиночестве ради ощущений и не видел свое будущее ближе вершины Эвереста.

– Ты скотина, Николай, – высказала Зоя и сама себе удивилась.

А он, казалось, только этого и ждал.

– Признаю, мы с тобой не раз занимались всякими безобразиями, но тебе, Зоя, я всегда перезванивал.

– Какими еще безобразиями? Приезжали в супермаркет за две минуты до закрытия?

– Какая-то ты бестолковая.

– Зато ты у нас ловкий сказочник.

Сева посмотрел на них так, словно это им было по пятнадцать, а не ему. Это он еще не видел, как они с пеной у рта спорили насчет правил в настольных играх и сражались на вилках за последний кусок торта с орехами пекан наутро после его двадцать девятого дня рождения.

– Поверить не могу, – сказал он со всей искренностью. – Я проиграл триста баксов, потому что думал, что вы достаточно понятливые, чтобы жениться друг на друге. Да вы же одни из этих чокнутых, кто считает себя лучшими друзьями, а по пятницам…

– Ну почему только по пятницам? Мы и понедельниками не брезгуем, – перебил Николай, совершенно не смутившись, и посмотрел на Зою так, словно этот малец в корень не оборзел и – ну вот же козел ланцовский! – словно она нисколько не отличалась от тех девиц, которые начинали с поцелуев в щеку и дружеского обсуждения школьных розыгрышей на встрече одноклассников, а заканчивали совсем не дружеским раком на его кровати.

Но Зоя не была бы Зоей, если бы позволила Николаю так просто забавляться над тем, чего она ни за что бы не допустила. Предложи ей кто за это бассейн селедки – ее любимой, верной, проверенной годами совместной жизни селедки – Зоя все равно не променяла бы на нее то, что, в отличие от других, ей всегда доставалось с избытком – его доверие.

Мужчина, у которого в голове были только море и полотна аукционных географических карт (Николай слишком любил винтаж), который, казалось, ничего не воспринимал всерьез, поверял Зое все, что не давало ему спать по ночам, и даже больше. Но те годы давно минули.

Тело его старшего брата еще остыть не успело, а Николай уже сидел на круглом столе вместе с отцом и стайкой его поверенных, обсуждая будущее компании, которую он, по словам его папаши, ни за что не получил бы, если бы не этот о ужасный, о трагичный несчастный случай, так рано унесший жизнь его порядочного, достойного братца. И ничего, что этот самый братец скопытился от наркотиков и отдал концы прямо посреди своего любимого чемпионата по конному спорту на глазах у газетчиков и половины Федерации, пошатнув и без того паршивую репутацию своего семейства – все нью-йоркские газеты об этом писали.

Те несколько самых гнусных дней, когда корреспонденты дешевых изданий и телевидения выпрыгивали из каждых углов, как черти из табакерки, и трясли диктофонами и микрофонами перед лицом Николая, Зоя была с ним.

Она не удивилась, когда ее имя в заголовках появилось рядом с именем Николая – «Дрэгон Леди и будущий король круизных перевозок: что скрывают главный редактор «GV Magazine» и гендиректор «Lantsov Cruises»?».

Николай, который не пропустил ни одну утреннюю газету, приносил Зое новости на завтрак прямо в постель вместе с пакетом ее любимых имбирных сконов, внаглую ложился рядом – хоть бы свои беговые кроссовки тогда снял! – заправлял волосы ей за левое ухо и говорил:

– Мы, конечно же, не расскажем им правду. Пусть думают, что мы практикуем БДСМ или прячем ребенка в Швейцарии.

– Интересные у тебя представления о семейной жизни, – отвечала она.

– Если я когда-нибудь и женюсь, Зоя, то только на тебе.

Конечно, он ее подначивал. Потому что Зоя для него навсегда останется той, кто потом станет стряпать тортики на дни рождения его детей и кого они будут звать «тетя» – хотя, естественно, этого Зоя им не позволит, она вам не какая-нибудь «Тетушка» с химической завивкой, передником на пузе и подпиской на «Дэйли мэйл».

– Надеюсь, ты замышляешь побег на Занзибар, потому что в противном случае мне захочется спросить, что ты сделала с моей лучшей подругой, – шепнул Николай прямо Зое на ухо и приобнял ее, как сестру обнимет брат, хотя эти руки и побывали уже в тех местах, куда брат добрался бы, только будь они греческими богами. Чтобы Зоя еще хоть раз делила с Николаем одноместный номер с кроватью-полуторкой! Да ни за что, ворона ее заклюй.

– Я все еще лучшая, просто ты забыл, – ответила она и заметила, что Сева куда-то ушмыгнул.

С того места, где он теперь стоял, на них смотрели все три кузена Николая, которые, как им казалось, уже что-то понимали в этой жизни, но на деле все до одного были малолетними прихлебалами, слишком ленивыми, чтобы взбивать клубничные милкшейки в луна-парках и зарабатывать себе на презервативы и бензин.

Зоя в их возрасте отскребала кровь с клетчатых скатертей в байкерской закусочной, пока один из соцработников об этом не узнал и не взял ее к себе в подмастерья в клуб любителей помахать мечом.

Его звали Юрис, Зоя все еще его навещала, хотя никогда бы не призналась, что вот уже пятнадцать лет по выходным отмораживала зад в подвале его клуба, потому что он ей дорог, а не из-за лучших домашних булочек с корицей во всем штате Нью-Йорк и спаррингов. А когда об этих самых булочках узнал Николай, то упросил и его взять с собой. Юрис думал, она наконец-то нашла мужчину, который любит ее так, как она этого заслуживает. Ха.

– Тогда скажи мне, – весело продолжил Николай. Он был так близко, что Зоя чувствовала, как его дыхание касается ее виска. – Каков худший сценарий, исключая смерть?

Это была их игра: назови самое худшее, что может произойти, и услышишь в голосе натужную веселость, обреченную надежду на то, что все решится само собой. Ей не хотелось отвечать, но она все равно сказала:

– Если бы Юрис все-таки был здесь и услышал, как твоя мать учит сестриц Эри единственно верному рецепту булочек с корицей.

Николай хохотнул и, наконец, отстранился.

– Жаль, что он не смог прийти, пусть даже прямо сейчас он на самом деле сидит в своем подвале, пьет брагу Одина и пытается доказать, что драконы существуют не только в фэнтези настолках. Веришь или нет, моя дражайшая невеста со средней школы отыгрывала Мастерицу Подземелий в «D&D». Вот кто точно нашел бы с Юрисом общий язык. Надо их познакомить.

– Если хочешь показать ей, как размахиваешь мечом, так прямо и скажи, – фыркнула Зоя.

– Ну-ну, Зоя, ты же знаешь, что настольные игры я обожаю, – отозвался Николай и понизил голос. – Куда больше, чем все эти пирушки, хотя в свадебном костюме я и смотрюсь куда лучше, чем в образе Фродо Бэггинса. А теперь мне пора возвращаться. Пойдем со мной, пошепчешься с Эри о моей самой дурацкой привычке.

– Лучше найду твою мать и попрошу ее в следующий раз захватить те твои фотографии, где ты голышом перед зеркалом малюешь губы ее помадой.

Николай хмыкнул, последний раз коснулся Зоиной руки и скользнул к будущей жене так грациозно, будто подошвы у него были смазаны сливочным маслом. Наклонился, что-то сказал ей на ухо. Эри улыбнулась ему так, будто они с ним делили какую-то тайну.

Николай стянул пиджак, накинул его Эри на плечи и притянул ее к себе – жест, такой Зое привычный, в этой раз показался ей преисполненным какой-то семейной нежности, но она не собиралась об этом думать. Вместо этого Зоя вспомнила свой список вещей, которые больше всего раздражали ее в Николае – от его отвратительной привычки втягивать суп через передние зубы до бездумной веры в людей. И это не говоря уже о том, что он всегда заказывал пиццу с ананасами, и не одну, а сразу две, хотя знал, что Зоя ее терпеть не может!

– Худший сценарий, исключая смерть, – снова пробормотала она, хотя ответ, в общем-то, всегда был только один.

Николай женится на другой, и Зоя уже никогда не скажет ему правду.

========== Глава 2 ==========

Давайте проясним: это был ее первый выходной за последний месяц, и Зоя собиралась с самого утра валяться в ванне, благоухающей молоком и медом или клубникой и красной восковницей – как она захочет; ходить по квартире в чем мать родила, с полотенцем, закрученным на голове, один за другим поглощать горячие сладкие орешки из пакетика, запивать их красным сухим прямо из бутылки и думать только об Элвисе Пресли, который поет о любви, а не о том, что завтра ей придется держать венец над головами распрекрасных жениха и невесты и слушать, как неприлично богатые и потому до безобразия откровенные тетушки Николая спрашивают ее, Зою, не виден ли у малышки Эри животик – в самом деле, ну кто согласится выскочить замуж в девятнадцать? «Нет, не виден, и нет, я не держу свечку».

Что еще Зоя хотела сделать, так это уснуть и проспать до утра понедельника. Честно, она бы так и поступила, не удумай Николай нагрянуть к ней в полдень со своим суперпортным в нелепом берете, который уже незнамо сколько лет служил мужчинам из рода Ланцовых верой, правдой и смокингами на все свадьбы и похороны. Можете представить, что он подумал, когда увидел Зоины картины – «Происхождение мира» и еще парочку других, менее известных, но куда более откровенных, которые Николай приладил на стену в комнате, что осталась от пуританской столовой.

Зоя помнила тот день: она только переехала в Грамерси-парк, где всегда хотела жить, и ее добропорядочные, образованные соседи принесли ей на новоселье грушевый пирог. Соседи, что называется, сплошная нью-йоркская интеллигенция, которая слушает оперу, ходит в церковь по воскресеньям и на День благодарения собирает у себя семейство за длинным, во всю комнату, столом.

Николай тогда как раз занимался «Происхождением мира», а Зоя, стоя в носках на диване и жуя корочку от пиццы, руководила процессом – к этому моменту они уже выпили двадцать четыре шота текилы, Зоя была в носках и нижнем белье, и больше ни в чем, и прямо так и открыла дверь соседям.

Она, может, и напилась вдрызг, но все равно многое помнила: час назад они играли в анаграммы на раздевание (как вы понимаете, Зоя безбожно проигрывала); ее любимые вазы, еще в коробках после переезда, стояли прямо у порога, являя собой всю непристойщину современного искусства, а на фоне всего этого был Николай с «Происхождением мира», который читал по памяти «Декамерона».

Вот что все они услышали, пока Зоя благодарила соседей так, как сделал бы любой порядочный человек, который платит налоги и не пользуется миксером после десяти:

– «Отправясь вместе на постель, они, с общего доброго согласия, заключили прелестный и веселый союз, доставляя друг другу удовольствие и утеху», – Николай обернулся, поздоровался с соседями (в конце концов, он ведь тоже был порядочным человеком), и, когда за ними закрылась дверь, спросил: – А почему мы, Зоя, не доставляем друг другу удовольствие и утеху?

Тогда, где-то в перерыве между последней съеденной пеперони с пиццы и рубашкой, которая отправилась куда-то под барную тележку вслед за Зоиным платьем (слово, которое она ему загадала, – «акклиматизатор»), Николай поцеловал ее, а она ответила.

Годы спустя Зоя думала, что было бы, если бы она его не остановила, если бы наутро нашла себя в его теплых объятиях, запутанную в простынях, пока в соседних квартирах варили в турках кофе, а бедолаги-корреспонденты с федеральных каналов стояли на улицах по колено в снегу.

Зоя тряхнула головой. Нечего было об этом думать, вот и все тут. Еще и портной как назло куда-то подевался, так что теперь Николай стоял по другую сторону от кухонной стойки и, наклонившись вперед и подперев рукой подбородок, глазел прямо на нее. Зоя спросила:

– Что?

– Прежде чем ты надумаешь обвинить меня в бестактности, позволь заметить, что спрашиваю я об этом исключительно из соображений дружеской солидарности, – Николай уже обмакнул палец в миндальный крем для круассанов, но Зоя все равно треснула ему силиконовой лопаточкой. – Голубка моя, давай-ка понежнее! Это лицо стоит двадцать миллионов.

– О чем – «об этом»?

– Когда у тебя последний раз был секс?

Для твоего же блага, Ланцов, пусть мне послышалось, подумала Зоя, но эта самовлюбленная напыщенная задница продолжала хлопать ресницами, как младенец Иисус, и ждала ответа. В уголке губ у него остался крем, и Зоя поборола желание его стереть.

– Да ты совсем оборзел!

– Дай угадаю: тот придурковатый модельер, который таскал кошку на плече, словно ручную обезьянку, и на первом свидании повел тебя на шоу а-ля «Ла Макарона»?

Зоя не ответила. Вообще-то, Хэршоу был одним из немногих, с кем она спала почти абсолютно трезвая. Ну, может, совсем не трезвая, но она же помнит, что его кошка всю ночь проторчала у постели в отеле «Дрейк» и не мигая таращилась на нее своими желтыми глазами, даже после того, как Зоя запустила в нее подушкой.

– Полтора года назад, – вспомнил Николай, а Зоя сказала:

– Это было огненное шоу, а не «а-ля Ла Макарона». И раз уж тебя так интересует моя сексуальная жизнь, предлагаю не ходить вокруг да около, а сразу занять место моего гинеколога.

Николай проигнорировал ее колкость:

– Признаться, я всегда считал, что у нас с тобой нет секретов друг от друга.

Зоя подумала: твою ж мать! Но вслух сказала:

– Ладно, в следующий раз предоставлю тебе полный отчет и динамику своего пульса. И вытри ты уже, господи прости, этот чертов крем со своего лица!

Николай стер его большим пальцем и посмотрел на Зою, и впервые за долгое время она осознала, каким усталым он на самом деле был. Не соберись он жениться на незамужней дочурке Кир-Табан, репутация компании его папаши была бы раздавлена, как переспелые ягоды под ботинками новых богачей, этих жадных ублюдков, которые родную бабушку продадут, если смогут заработать десять центов. Это был чистой воды бизнес, и даже Зое, которая не верила в любовь до гроба, хоть настоящую, хоть поддельную, это дело было отвратительно.

Николай сказал:

– Ведь ты прекрасно знаешь, о чем я.

Зоя, может, и знала, но это было последнее, что она собиралась с ним обсуждать накануне его женитьбы. Николай все решил, что тут еще сделаешь? Вообще-то, смысл был в том, что люди имеют право знать, какие все кругом притворщики. Только вот кто в здравом уме сам себе свяжет руки? Если хочешь быть хорошим, хочешь нести веру и правду и жить в сказочном мире – переезжай в Диснейленд. Поэтому Зоя сказала:

– Честно? Понятия не имею.

Взгляд у Николая сделался еще более усталым, но тут же схлынул, уступив место чему-то другому.

– Знаешь, Зоя, а детей твоих увидеть хочется.

– А мне хочется разводить альпак на альпийском лугу, но приходится сидеть тут с тобой.

– Ты ведь не серьезно?

– Про тебя или про альпак? – спросила Зоя и отправила противень с круассанами в духовку – она всегда что-нибудь пекла, порой даже посреди ночи, когда думать о чем-то становилось невыносимо и она выбирала между тем, чтобы замесить тесто и довести себя до алкогольного беспамятства.

Печь ее научил Юрис, она тогда была четырнадцатилетней девчонкой, которая любила рождественские постановки в «Рэдио-сити» и булочки с корицей и верила, что мама еще за ней вернется.

– Ты же знаешь, что альпаки живут в Андах, а не в Альпах? – Николай обогнул стойку и наклонился к духовке. В свадебном смокинге, который он до сих пор не снял, он был похож на красивущего героя старой мелодрамы и одновременно на какого-то идиота, который в субботу днем удумал так разодеться.

– Да какая к черту разница? Кто запретил бы мне разводить альпак в Альпах?

– Мы в самом деле говорим об альпаках?

– А ты хочешь поговорить о чем-то другом?

– Да, о твоих детях.

– Господи, да уймись ты. Мне не нужны дети только для того, чтобы было с кем проводить Рождество.

– Заметь, это не я сказал, что тебе не с кем проводить Рождество.

Зоя застонала:

– Хочешь детей – так иди к своей будущей жене. Или к Жене, скоро ей понадобится ночная нянька. Или устройся волонтером к скаутам или в центр помощи матерям-одиночкам, только отстань ты, ради бога, от меня.

– Знаешь, что я думаю? Ты будешь сидеть в этой квартире в одиночестве и смотреть на эти свои картины вплоть до падения метеорита или инопланетного вторжения, если не попытаешься быть честной хотя бы с самой собой, вот что я думаю.

– Почему обязательно конец света? Может, я умру оттого, что ты притащишь ко мне ораву своих детей, которые все до одного будут твои копии, такие же гиперактивные и раздражающие, и вдобавок заставят меня до посинения играть в «Дженгу».

– Ты любишь «Дженгу».

– Хорошо, я люблю «Дженгу», но это совсем не значит, что я буду испытывать те же светлые чувства к твоим детям.

Николай хмыкнул:

– Сомневаюсь, что в твоем возрасте стоит так запросто отказываться от чьей-то любви. Особенно когда любовь эта чистая, как озерцо, бескорыстная и к тому же совершенно бесплатная, – вот что он сказал, а Зоя услышала:

– В моем возрасте?!

Но договорить не успела. Дверь открылась, с порога крикнули:

– Это мы! Если ты не одна, намычи песенку про веселых бесят.

Николай замычал, а Зоя все продолжала думать: в твоем возрасте! Да у нее отличный возраст, если не самый лучший, и вовсе он не означает, что она должна заиметь кольцо на пальце, поваренную книгу и минивэн.

– А мне сказала, у тебя никого нет.

– Это не я сказала, это ты сам решил так думать.

– А вот и вы! – Майя, Женина дочка, вскочила в кухню, как пасхальный кролик. Женя шла следом и поглаживала свой живот, до того огромный, что казалось, там был не один ребенок, а целая армия детей, целый младенческий батальон. Зоя подумала: «Кошмар какой».

– А вот и мы, – отозвался Николай и раскинул для объятий руки. – А ну иди сюда, моя изобретательница, и расскажи, как там дела с Тем-Сама-Знаешь-Чем, пока фэбээровцы не нагрянули.

Пятилетняя и разодетая как крошечная модель «Шанель», Майя решила, да ну их, эти манеры, и с разбегу запрыгнула Николаю на руки. На Зою она даже не посмотрела.

Вот так это обычно и случается: ты их, значит, крох этих, баюкаешь по полночи, когда им еще и года от роду нет, потом позволяешь им выплевывать морковные пюре на свои безупречные, сшитые по авторской модели брюки, выучиваешь все до одной идиотские песенки – все ради них! А они начинают думать самостоятельно и выбирают задницу Ланцова.

Что бы там Зоя ни говорила про детей, прямо сейчас она чувствовала себя преданной, ни больше ни меньше. Майя взъерошила Николаю волосы и рассказывала ему то, что должна была рассказывать Зое, да так, что никто, кроме них двоих, ничегошеньки и не слышал.

Женя сказала:

– Будешь ее так баловать своим вниманием, она с тобой пойдет прямо под венец, вот увидишь, а твою малышку-невесту заставит нести подол, – и повернулась к Зое, выражение ее лица не предвещало ничего хорошего.

Честно признаться, Зое даже интересно стало, что Женя сейчас скажет – отчитает ее за полупустую бутылку шардоне или за то, что ничего не сказала? Или сразу возьмет ее за руку и отведет к психологу, а в обмен на хорошее поведение пообещает ей зоопарк и клубничное мороженое?

– Не сомневаюсь, половина Нью-Йорка будет трубить в фанфары, когда ты упадешь замертво на смотре моделей для обложки декабрьского выпуска, но ты уж постарайся найти другой способ, чтобы привлечь к себе внимание.

Зоя фыркнула:

– Я не умираю. Да, у меня иногда болит живот – как и у каждого второго человека на этой планете. Только и всего, так что не надо делать из этого проблему. У меня нет желания спрыгнуть с Бруклинского моста или закинуться пи-си-пи в мотеле в Вегасе.

– У тебя язва, – напомнила Женя.

– А ты на сносях, поэтому кончай печься обо мне и иди лучше слопай пирожное или понюхай ромашки, что там тебе советуют на этих твоих курсах, ты ведь за них не зря платишь столько, сколько простые смертные за месяц не зарабатывают.

Зоя задержала дыхание. Еще хоть одно слово о том, что ей нужна помощь, и она в самом деле застрелится. Она не в депрессии. И она не одинока, она одна, в этом есть разница, и чувствует себя лучше некуда. Может, Николай и женится, но они лучшие друзья, да они друг другу почти что семья, она его видела в трусах в горошек и не раз притворялась его сестрой, когда он ее об этом просил. К тому же Зоя все равно не собирается выходить замуж, ни за Николая, ни за кого-либо другого.

Она до конца дней будет одна, потому что ей так нравится. И работает сверх нормы она не оттого, что ей не хочется возвращаться домой, глупости какие! Да она живет в одном из лучших районов Нью-Йорка, здесь даже на улице пахнет, как в номере дорогого отеля – пудрой и жасмином, а квартет музыкантов из соседней квартиры вечерами играет на скрипках и виолончели в частном парке, куда без ключа, какой есть только у жителей Грамерси, и не войти. С чего бы, спрашивается, ей не хотеть возвращаться домой?

– Ты ведь моя подруга, – в конце концов, сказала Зоя. – Ты не должна, как все тетки, осуждать меня за то, что у меня нет обручального кольца.

– А я молчу.

– И если тебе от этого станет спокойнее, на завтрак я съела целую тарелку веганской овсянки и сегодня не планирую умирать, – она хмыкнула.

В самом деле, Зое не нужны были ничьи советы, она была абсолютно счастливым человеком, у которого есть все, что он хочет. У нее была прекрасная жизнь, все шло как нельзя лучше.

Порой она даже в это верила.

========== Глава 3 ==========

Tell me pretty lies

Look me in the face

Tell me that you love me

Even if it’s fake

Вообще-то, Зоя была шафером Николая вовсе не потому, что знала его как облупленного и всегда была его правой рукой. Конечно, другим они так и говорили – всем, кто считал, что женщина шафером быть никак не может: в самом деле, ну какое тут таинство? Правда же была в том, что у Николая просто не было друзей-мужчин, которым можно было вверить кольца, бутоньерку и свою жизнь.

В то время как Зоя водила дружбу исключительно с мужчинами – женщинам она обычно не доверяла, – Николай держался приятелем и тем, и другим, но ни на кого из них не полагался, ни с кем не сближался больше, чем требовалось, и отлично знал, что каждому, кто станет прикрывать ему спину, откроется замечательная возможность всадить в нее нож, а потому всех держал рядом или, в случае с женщинами, под собой (Зоя не сомневалась, что этот способ был предпочтительнее) и никогда не терял бдительность.

В конце концов, Зоя ведь знала, как в этих кругах, в этом закрытом обществе, куда простым смертным путь заказан, все устроено: здесь каждый виновен, а преступление заключается в том, что тебя поймали. В мире воров единственный и окончательный порок – это тупость.

Николай не был идиотом. Он доверял только одному человеку, и это была Зоя. А Зоя доверяла ему, потому что так уж у них повелось. Николай рассказывал ей обо всем, что его волновало – комплексные сделки на миллиарды долларов, его отношения с отцом, женщины, которых он не мог полюбить. А она доверила ему то, что за долгие годы не смог у нее выпытать ни один психолог – правду о своем детстве.

Николай был единственным человеком, который видел, как Зоя плачет. А она была единственной, кто видел, как плачет он.

Всего раз, после похорон его друга, который погиб в Афганистане. Это был день, когда Зоя упустила шанс попасть на стажировку в крупнейший пресс-синдикат, потому что вместо собеседования вдвоем с Николаем поехала в городок где-то в Северной Каролине, которого и на карте-то не было, и выражала соболезнования людям, которых не знала, но она никогда не поступила бы иначе. Им было, наверное, по двадцать два, едва ли больше, и они были друг у друга, и они делили одну боль на двоих, потому что иначе одному из них пришлось бы нести эту боль в одиночку.