Текст книги "Ошибка (СИ)"

Автор книги: takost

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Малия на восемьдесят пять процентов состоит из боли. Брошенная, забитая до гематом-мечт, которые исчезают быстрее, чем исполняются, оставленная на дороге к “завтра” (не своему, у нее нет) и забытая еще вчера.

– Борись за себя, Малия, обещай мне, что не сдашься.

Он поверить не может, что плот пробит, а она не тонет.

– Знаешь, я ведь все еще могу оторвать тебе голову.

Малия улыбается, и Крис уверен, что в ней не ошибся.

//

Стайлз появляется в ее доме аккурат четырнадцатого числа в четыре с четвертью часа. Выбивает плечом дверь (хорошо, отца нет) и ловит запястье, сжимая, пережимая, оставляя пальцев следы.

Раньше – по всему телу: под ребрами, на бедрах. В последний раз были так близко, когда мяли простыни на его кровати, когда он ядом по венам пролился, когда с ней был, в ней.

– Отпусти, – она скалится и вырывается, как неприрученная дворняга.

– Почему ты не сказала мне, Малия? Почему не спросила, о чем, черт возьми, думаю я? – у него коктейль отчаяния и злости во взгляде и мед в радужках. – Так вот если тебе интересно, знай, что я против! Против всей этой идиотской затеи с удочерением! Против того, чтобы нашу дочь воспитывали не мы!

нашу.

– Поздно, Стайлз.

– Нет. Мы обязательно что-нибудь придумаем. Родители, стая, Скотт – они помогут. Мы справимся, Малия, просто поверь мне.

(Никогда больше).

Она егоруки с плеч убирает, но не сгибается, не прогибается и не падает. Смотрит на него, как тогда, в хранилище.

И, конечно, не верит.

– Ты сделал свой выбор, Стайлз, и я тебя не виню. Но я сделала свой, и мне плевать, нравится он тебе или нет.

– С каких это пор ты все решаешь? – это не обида, банальное непонимание, слитое в избитое “почему”. Малия квадратный корень, который невозможно извлечь.

– С тех самых, когда не рассказал мне про Донована.

Когда в желчи несказанного утопил.

Когда оставил.

Когда заставил поверить.

Когда влюбилась.

Еще тогда, в Айкене. Гос-по-ди.

Малия на поражение стреляет и попадает. Кровь из груди хлещет фонтаном, обнажая сердце (не ее, конечно же). То, которое Лидия тонкими пальцами со своим сшила, намертво, неразрывно. Стайлз для нее только живет и в ней бьется.

Но здесь и сейчас стоит, сегодня, четырнадцатого, перед, черт возьми, Малией, которую знает наизусть, которую учил поцелуями, тел сплетениями и рваными вздохами.

(в которой его больше, чем ее самой).

В клетке рубашек, пицце, красно-желто-зеленых маркерах и простом “ты мне нравишься, Стайлз, сильно нравишься”. В дочери, что всегда теперь будет их, даже если заберут, увезут. Всегда.

– Прости меня, – он шепчет в волосы, захватывая ее в кольцо рук, прижимая к себе, к стене, вспоминая, запоминая.

(Прости, что отпустил).

У него руки неизменно теплые, а родинки на скулах горят ярче, чем звезды. Малия всегда сосчитать пыталась.

(Прости, что влюбилась).

Они взглядами встречаются лишь на секунду, потому что в следующую Стайлз говорит, но уже не с ней. Говорит, опустив ладони на клетчатый живот (его рубашка) и опустившись сам:

– И ты, принцесса. Прости, что твои родители такие идиоты, которые чертовски облажались. Но, знаешь, ты всегда будешь моей самой-самой любимой девочкой.

Слышишь?

========== умирает ==========

В конце концов, однажды все предсказуемо сводится к нелепым прихотям и приступам сексуальной активности, которые трехразовое питание заменяют и сон. Скотт об этом на одном из форумов как-то читал, но в теории беременные женщины губы не прокусывают и сырого мяса не хотят. МакКолла, кстати, тоже.

В теории, которая людей обычных, не койотов-оборотней. Именно поэтому в меню сегодня поцелуи рваные, рубашки порванные и оленина с кровью в разделе десертов.

– Нет, стой, – Скотт ее за руку хватает, останавливая. – Не ешь это. Господи, о чем я только думал?

– Но я хочу.

– Вряд ли ей понравится, Малия.

– Она койот, ей понравится.

– А еще она человек. И Крис приготовил пасту, – Скотт между делом вспоминает, как утром устроил на кухне погром и получил от матери подзатыльник. – Кстати, с каких это пор ты готовишь?

– Пришлось научиться после того, как Малия поселилась в моей квартире в Мейвилле.

– Неправда, ты тогда и без меня все прекрасно знал.

– Вы что, жили вместе? Ауч! Ладно, можете не отвечать.

Лиам, невесть откуда взявшийся, на ровном месте спотыкается дважды и с присущей ему тупостью валится чуть ли не между стульев, но Скотт, к счастью пасты, удерживает.

– Я тут поем, а вы продолжайте.

– Откуда у тебя ключи от моего дома, Лиам?

– Стащил дубликат у Стайлза пару дней назад. Он, кстати, передать просил, чтобы вы двое никуда не уходили, – Данбар вилкой тычет Малии почти в лицо. – Собирается что-то показать.

Оказывается, фильм. Документальный, на старом ди-ви-ди диске, который Стилински притаскивает к МакКоллу прямиком из девяностых вместе с пакетированным попкорном и стопкой разноцветных брошюр.

Как правильно дышать, Малии не интересно. И как рожать и где что при этом раскрывается, а, может, разрывается. Она фильм смотрит только ради попкорна, миска с которым на животе стоит и половину экрана загораживает.

Она ест, даже когда врач на экране пуповину перерезает, потому что она такого не видела никогда и уверена, что фальшь, что в бутафорских эффектах дело. Стайлз посмеялся бы, не упади он в обморок. А так валяется посреди гостиной, и Скотт с видом заботливой мамочки пихает ему под нос проспиртованную салфетку.

Выглядит, честно, по-идиотски, как и титры, которые на экране плывут. Малия закатывает глаза и поражается этим двоим, которые клялись когда-то, что ребенка воспитают, на ноги поставят и нужным обеспечат (однажды). Ха.

Она в решении своем уверена на сто ударов по рэйкеновской морде и жалеет только о зря потраченном времени. Она же не кицунэ, которая минуты столетиями мерит.

С острого языка капля желчи почти срывается (спасибо Стайлзу за сарказм), когда дочь решает вдруг, что порядком там, внутри, засиделась, и пора уже и честь знать.

Некстати. Невовремя. Эта черта от Стилински явно.

– Скотт, – она стискивает зубы. – Звони. Мелиссе. Живо.

– Что, уже?

Ответ приходит со святящими глазами. Малия рычит, цепляясь за диванную обивку, и разрывает, раздирает до поролоновых внутренностей (хорошо, не макколовских).

– Скотт.

– Разве это не должно происходить… постепенно?

– Откуда мне знать? – орет она.

Телефон в рюкзаке через девять кругов ада (рассыпанный попкорн там же) и Стайлза, которому МакКолл на радостях бьет под ребра. Ногой. В стиле альфы. Тот, конечно, в себя приходит моментально. Кашляет, за бок хватаясь, и, наконец, в происходящее врубается. Он растерян меньше, но Малия почему-то кулаком в его лицо заезжает, не Скотта.

– Я-то что сделал?

– Заткнись, Стайлз!

Ему ума хватает, чтобы промолчать (обиженно), и все трое под конец все-таки умудряются залезть в джип. Роско, что удивительно, заводится сразу.

– Живее!

– В среднем схватки могут длиться до двенадцати часов, – Скотт понятия не имеет, зачем это говорит. Стайлз, к счастью, спасает, в пол-оборота разворачиваясь.

– Дыши, Малия. Давай, вместе со мной. Раз. Два.

МакКолл суть улавливает быстро. Вдыхает, выдыхает. Делает то же, что и Стайлз.

– Прекратите, вы меня раздражаете, – Малия сжимает зубы и впивается когтями в кресло. То, что Скотт гладит по спине (очевидно, чтобы успокоить), из себя выводит еще больше.

Она чувствует, как по шее стекает пот (будто в замедленной съемке). Закрывает глаза.

Вдох.

И слышит, как сестра, Кайли, напевает под нос ту дурацкую скаутскую песню.

Мама смеется, стуча пальцами по рулю, подпевает. Малия тоже, потому что знает слова – они же вместе учили, еще тогда, в лагере.

Выдох.

– Малия?

Скотт обхватывает руками ее побелевшее лицо, убирает мокрые пряди со лба и в глаза смотрит – они пустые.

Что-то пошло не так.

– Малия! Малия, посмотри на меня!

Мама кричит. Кайли хватается за ее руку и крепко стискивает, и плачет. Плачет, потому что ей страшно.

А потом удар. Стекла бьются. Ремень безопасности вонзается в ребра, режет, пластует. Трудно дышать.

– Она превращается, Стайлз!

– Держи ее! Морально. И физически. Будь якорем, – он на взводе. Все они.

– Ты ее якорь.

– Уже нет.

Роско, бедный, еле дышит. Стайлз, который педаль в пол вжимает, тоже.

Койот Скотта побеждает. Альфу – нет. Он прижимает ее к себе, удерживает и сдерживает, потому что должен. Терпит, даже когда она когтями разрывает футболку, кожу. Он почти фарш. Высококачественный, из оборотня. Ладно, исцеляется.

Малия дышит бешено, кривится, пополам сгибается прямо в его руках (исполосованных).

Скотт гладит по голове, волосам, прижимаясь губами к виску и обещая, что они справятся, что худшее позади.

Он себе врет или ей?

– Скотт.

“Мы в заднице” повисает где-то между “у нас проблемы” и “чувак, все пиздецки плохо”.

– У нее кровь.

Дальше – кадрами, черно-белыми, выеденными зубами сучьей жизни.

Он помнит, как Малию на руках держал. Помнит запястья тонкие. Губы. И холодно-профессиональное “ждите здесь”. Мелисса правда его мать?

К черту. Скотт не может больше, не сейчас, когда она в его голове кричит. Волчьим слухом цепляется за обрывки слов (миллионы, миллионы слов), зажимает уши, выть готов, раскроить череп, чтобы без

пульс падает.

– Брат, ты в порядке?

– Нет. Малия. Что-то не так. Мама. Арджент.

Слышит каждый удар сердца, каждую букву, слог. Путается, не распутывается, он просто сходит с ума.

– Скотт? – Стайлз паникует. Стайлз едва ли снова не задыхается. – Лидия?! Господи, как хорошо, что ты здесь!

Он ее за руку хватает и молится, чтобы она объяснила ему, сказала, что делать, потому что сам не понимает, не знает, не может разобраться.

(бесполезный).

Но вместо ответа:

– Какого черта вы делаете? Она умирает, Стайлз. Ребенок убивает ее.

========== отпускает ==========

Стайлз ждет. Мерит шагами приемную, заламывает пальцы, кусает губы. Лидия, которая рядом, молчит, и это хуже, чем если бы сразу:

мы сделали все, что смогли.

Ему Малию увидеть не дают, мол, не мешайся, не время. А он знает, понимает, что должен, хочет (в последний раз), потому что она, черт возьми, умирает, потому что не спасти. Не спасет.

Он же ни за что себя не простит.

– Ну же, Малия.

А время тянется, как дешевая жвачка из автомата. Медленно. Нервы на пределе, струнами натянутые. Тронь – порвутся.

Двадцать. Двадцать пять. Тридцать. Один. Два. Три.

– Стайлз.

“Нет, Лидия, не сейчас, прошу”.

Она касается плеча. Холод руки даже сквозь рубашку прожигает.

Стайлз оборачивается и видит, что она губы (родные уже) в улыбке растягивает. Усталой. Измученной. Она же тоже чувствует, переживает. А потом он замечает Мелиссу. У нее халат в крови, руки, даже лицо. Если в галлонах мерить, здесь как минимум два. Выжмешь – заполнит бассейн.

– Поздравляю, милый, – она улыбается так, как только она умеет. И Стайлзу будто снова семь, а Мелисса целует в щеку и говорит, что его любит.

Как мама.

Она же смотрит на него сейчас, правда? Наверняка глаза на мокром месте, потому что ее мальчик, тот, который так хотел стать взрослым, на руки берет теперь уже свою дочь.

свою.

– Привет, – он шепчет надрывно. – Я так долго тебя ждал.

Стайлз привыкнуть не боится, потому что уже.

– Мама и я. Она же любит тебя, милая, любит так же сильно, как и я. И всегда будет.

Это больно и хрипло. На выдохе, сквозь слезы, поцелуи и ночи, когда занимались любовью. Сквозь пепел, которым рассыпались, сгоревшие. Сквозь них. Теперь бывших.

– Иди к ней, Стайлз.

Им всем больно.

“Не без тебя”.

Взгляда достаточно, чтобы понять.

“Иди”.

В палате белые стены, Скотт, Арджент и кровь. На руках, рубашках, повсюду.

И Малия. Прозрачная почти, с глазами потухшими и исколотыми руками. Острота скул и мослов кожу буквально вспарывает, натягивает, будто резиновая, будто не порвется.

– Я в порядке, Стайлз, – она облизывает губы и улыбается. Через силу. Снова делает вид, что не чувствует боли и не сломалась в миллионный раз.

Он же знает, что для него врет.

– Ты не в порядке, Малия. Ты не в порядке.

Слезы падают на розовое одеяльце, и Стайлз по-детски шмыгает носом. Из них двоих она сильная, не он.

– Хочешь… хочешь ее подержать?

Она кивает, перенимает, чувствуя тяжесть в руках. Стайлз целует ее в лоб, убирает пряди, прилипшие к лицу.

– Ты справилась, Мал, – и взгляд важнее слов – вы все еще нужны мне.

И тут малышка просыпается, морщится, покряхтывая в ее руках, и смотрит на них его глазами. Взрослыми. В радужках – мед. И она будто все понимает и знает, что они оставить должны, что это выход единственный, что так правильно.

Будто чувствует, что Крис рядом, что это он теперь папа. Один.

– Как ты назовешь ее? – Арджент время мерит стуками сердца.

Раз. Два.

– Назови ее Эллисон.

Три.

//

На следующий день малыш Лиам со своей бандой оборотней и Мейсоном устраивает домашнюю вечеринку у Стилински.

Кодовое слово – розовый. Розовые шары, розовые бумажные стаканчики и розовые буквы на стене, которые складываются в от души кривое: “Добро пожаловать в стаю, Элли”. И Стайлз в розовой футболке с двусмысленным “папочка” (Мейсон одолжил у одного знакомого). Счастливый весь, гордый. Малия смотрит и думает, что он бы справился. Все они. Скотт, Лидия, даже Лиам.

Но не она.

Мелисса говорит что-то про материнский запах, обоняние оборотня-койота, и Малии не нужно чересчур догадливой быть, чтобы понять: она близко подходить не имеет права.

Теперь нет.

Так идут дни. Сменяются вычеркнутыми числами на календаре и стайлзовыми улыбками. Он Криса упрашивает в его доме пожить до отъезда и от малышки не отходит ни на шаг. Учится быть отцом, все запоминает, и его не волнует, что это на месяц только, что с ним она все равно не останется.

Не теперь.

Малия как-то видит его, Стайлза, на кровати спящего. Уже не по центру и без его подушки, но с дочерью, своей, их, которую он к груди прижимает нежно, бережно, боясь отпустить.

– Ты можешь взять ее, Малия.

– Нет, – она разворачивается, ногтями в ладонь впиваясь, чтобы не сорваться, не сдаться, не сейчас. – Слишком сильный запах. Нельзя, чтобы она привыкла к нему.

– К тебе, – Крис ее насквозь видит.

– Ты всегда будешь ее матерью, Малия. Даже если я увезу ее за десятки тысяч миль отсюда, в другой штат, страну – это не имеет значения. Я могу занять место Стайлза, но я никогда не заменю ей тебя.

Крис охотник, Крис в сердце метит и, конечно, не промахивается.

– Ты найдешь ту, которая заменит, – одним рывком, сухо и бесцветно.

ей все равно. ей все равно. ей все равно.

А потом она плачет, на отшибе, в лесу, растирает слезы по лицу, всхлипывая, и просто ненавидит себя. Всю, полностью, целиком, какая есть.

– Малия.

МакКолла запах выдал за милю отсюда.

– Все нормально, Скотт, иди домой, – она отворачивается, бросая раздраженно, будто он не значит ничего и не тот, кто нужен здесь и сейчас.

– Не вини себя, Малия. Ты не должна, – он садится напротив. Стирает слезы. Сплетает руки.

– Она не простит меня.

– Она уже простила, потому что любит тебя. И хочет, чтобы ты просто улыбнулась.

Ее хватает на один взгляд в глаза, на одну секунду, потому что в следующую Скотт к себе прижимает, в объятиях сжимая, боли позволяя слезы расплескать на его рубашке.

– И я тоже.

(Любит или хочет, чтобы всегда улыбалась?).

//

Когда Малия переступает порог школы, кажется, будто начинает с начала, нити прошлого обрывая, чтобы настоящим жить.

Оставляет одну. Зеленую, которая и тогда, и сейчас, и потом. Которая всегда, навсегда, через мили, города, сквозь каждого из них.

Элли.

– Она желает тебе сдать сегодняшний тест, – Скотт перегибается через плечо, обнимая, смотрит на экран, фотку, где их малышка из Парижа беззубой улыбкой передает привет. – Надо найти Стайлза, снимем видео для нее.

МакКолл за руку тянет нетерпеливо, мол, быстрее, идем, в глазах азарт ребяческий. Стилински ждать, конечно, не заставляет – налетает на них тут же, с ног буквально сбивая. Лидия, которая с ним, морщится недовольно, глаза к потолку возводя, потому что через три лестничных пролета протащил, не объясняя/не спрашивая.

– Скотт, видео!

И когда, наконец, включают камеру, в охапку объятий дружеских друг друга сгребая, Малия улыбается не потому, что должна,

а потому что счастлива.