Текст книги "Летать бы высоко (СИ)"

Автор книги: стрелок_философ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Ярослав… – протянул парень, глядя на свое каменное лицо, – Яро… Слав… Слава…

На мгновение что-то изменилось в лице каменном, словно сверкнуло что-то. Парень живо вскочил на ноги и внимательно оглядел статую. И увидел аккуратные мокрые дорожки на щеках. Он осторожно провёл по этим каменным и почему-то тёплым щекам рукой и пробормотал:

– В самом деле, словно что-то я не успел сделать и теперь сильно об этом сожалею… как же странно.

Он вытер каменные щеки и пропел снова эти строчки свыше:

– Если б мы знали в кого нас стреляли, конечно б пытались спасти…

========== Мальчик, который смотрел вслед поездам (джен) ==========

Комментарий к Мальчик, который смотрел вслед поездам (джен)

моё любимое.

Синее до кобальтового оттенка небесное полотно чуть запачкалось серыми перистыми пятнами. Равнодушное солнце улыбается фальшиво всем, всем, всем. И две железные линии уходят в незнакомую даль, пронзительные линии, поперек них все в дырках доски. Камни пахнут мочой, разводы на них ржавые.

В десятке шагов от железнодорожных линий раскинулись широкие, старые деревья, глухие от шума проезжающих поездов. Ветви у них поломаны то ли ветром злым, то ли детьми глупыми. И зеленые листья кое-где пожелтели. Безжалостно наступал август.

А еще был мальчик. Низкий ростом, с спортивными штанами цвета асфальта, на которых еще колени чуть зеленые от травяного сока. Грязно-желтые пакли волос трепал ветер. Под джинсовкой с протертыми локтями и незакрывающимися карманами скрывалась желтая майка с парой заметных дырок. Но глаза у мальчика… удивительно теплые для светло-голубых, слишком выделяющиеся в этом грязном мире, на этом обычном мальчике.

Мальчик целые дни тратил на железную дорогу. Усиживался на желтоватую травку, не обращая внимания на муравьев, да напряженно вглядывался вдаль. Казалось мальчику, что там, в этой дали, и трава будет зеленее, и камни чище, и люди совсем другие. Да такие же мальчики ходят по ровным улицам, в новых джинсовках и красивых футболках, и солнце им приветливо улыбается. Но даль эта была слишком далека для одного мальчика. И оставалось только вглядываться в неё, ожидать приезда поезда.

И они проезжали. Красивые, чистые, окна блестят приветливо, дымок из трубы вьется кольцами, ровный ритм колёса отбивают. А мальчик смотрел на них с надеждой. Машинисты ведь видят его. Иногда даже гудят, здороваются. Но никогда не останавливаются. Проезжают мимо, люди из поездов смотрят на него просто и едут дальше, в прекрасную даль, а мальчик остается, пальцы неровные в кулаки сжимает и смотрит им вслед.

Каждый день он встречал поезда, три в день всегда проезжало, и каждый раз они здоровались с ним и проезжали мимо. Красивые, ладные, удивительные поезда. А он смотрел им вслед.

Была у мальчика усталая мама. Когда-то она была красивая, но жестокие годы забрали её красоту. Похожа она была на своего сына, вот только глаза у неё были самые обычные, блекло-голубые и уже пустые. И как-то раз мальчик пришел домой после того, как проводил третий поезд, и спросил её, почему они не могут уехать отсюда. Мама лишь посмеялась тихо над этой “шуткой”, посмеялась грустно и после чего сказала, что она приготовила суп рыбный, да компот, а мальчик давно не кушал. Он спросил еще раз. Мама взглянула на него странно и сказала, что не все так просто во взрослой жизни.

Эта взрослая жизнь давно уже не была взрослой для мальчиков и девочек этой деревни. Они делили её вместе с матерями и отцами, бабушками и дедушками. Мальчик помогал маме (до приезда первого поезда) на огороде, в саду, убирался, даже пару раз помогал ей на работе. Жизнь взрослых ничем не отличалась от его жизни. Или… мама никогда не ходила смотреть на поезда. И никто из взрослых не ходил никогда.

– Зачем жить такой взрослой жизнью? – спросил мальчик, – Давай просто уедем подальше от взрослой жизни на поезде.

Мама не услышала его. Просто напомнила, что время позднее и пора ложиться спать.

Мальчик спать ложился только ради того, чтобы пришел следующий день, и снова приехали те самые поезда. В этот день он чувствовал внутри себя неясное чувство. Что-то подсказывало ему, что день завтрашний будет особенный. И он заснул быстро.

На следующий особый день, он привычно оделся, попрощался с мамой и побежал снова к железным путям, ведущим вдаль. День на первый взгляд не отличался от других. Трава еще больше пожухла, первые листья сорвались с деревьев, солнце также равнодушно жгло землю лучами. И тишина вокруг, которую нарушал лишь хруст камней под серыми от грязи кроссовками мальчика.

Но вдруг тишину прорезал знакомый гудок. Мальчик вздрогнул, узнав звук приближающегося поезда, даже почувствовал мурашки от накатывающегося чувства удовольствия.

И вот показывается зеленый блестящий локомотив, из трубы которого идет настоящий дым. И слышен стук колес по рельсам, под который сердце мальчика осторожно подстраивается. Он и в самом деле чувствует этот поезд, всю его мощь, несущуюся туда, в прекрасную даль, в которой он никогда не будет. Чувство захватило его с головой. И вдруг он резко закричал, перекрикивая приветственный гудок:

– Здесь я! Здесь! Заберите меня с собой! Заберите отсюда!! Пожалуйста! Заберите меня отсюда!

Мальчик кричал, в горле словно трещины появлялись, воздуха стало не хватать. И стук колес уже не перекричать, но он не успокаивается, из последних сил выдает:

– Я здесь! Заберите…! Отсюда, с собой… туда… заберите!

И мимо него проносится великолепный зеленый локомотив, не притормаживая, и пронес за собой пяток ладных вагончиков. А мальчик остался, а мальчик кричал, пока хвост поезда не исчез за горизонтом:

– Заберите меня отсюда! Здесь я! Я здесь!

Ноги подкосились, и упал он на пыльную дорогу мешком грузным. Вставать не хотелось до ужаса. Зачем вставать, если от этого ничего не изменится? Он лежал с открытыми ясными голубыми глазами, смотрел на пыльную дорогу, на жухлую траву, затем перевернулся на спину и уставился на солнце равнодушное. Смотрел и чувствовал, что медленно из глаз текут слёзы. Мальчик плакал, лёжа спиной на пыльной дороге, глядя на равнодушный и темный мир, который был ему чужим. Дорожки мокрые на щеках собрали пыль на себе и стали грязными. Мальчик долго лежал так, пока медленно, положив ладони на дорогу, на острые камни, не встал с дороги, вытер грязными ладонями слезы, превратив их в грязные разводы на щеках.

Мальчик невидящими глазами уставился вдаль. Ветер трепал его грязно-темные волосы, пыльно-липкие щеки, тонкие бледные губы, джинсовку потертую, серые спортивные штаны и кроссовки цвета асфальта.

А потом снова послышался стук колес, снова гудок зазвенел в этом теплом и сухом воздухе. Мальчик побежал к рельсам, не веря своим ушам, и увидел вдалеке еще один поезд, такой же блестящий, который ехал прямиком из прекрасной дали. Мальчик улыбнулся ярко, искренне, и в глазах его исчезла мутная пленка отчаяния, и снова он верил в поезд, который точно заберет его отсюда. По-другому и быть не может.

Он стоял прямо на одной из деревянных досок, лежавших поперек двух железных линий, и смотрел на зеленый локомотив, который медленно приближался к нему. Майка желтая к телу прилипла. Жарко. Душно. Здесь ему было душно. И поток ветра от поезда обдал его тело, избавил от этой духоты.

А потом он опомнился, испугался, и отпрыгнул прочь с путей, побежал на возвышенность, чтобы крикнуть снова в надежде на доброго машиниста:

– Здесь я! Заберите меня отсюда!

И выглянул человек из окна локомотива, встретился с ним глазами. Он был высоко и далеко, но мальчик ясно увидел его глаза: бледно-голубые, пустые, усталые глаза. И слова сами собой застряли в глотке, и снова духота напала на него с новой силой. Поезд снова умчался вдаль, в прекрасную даль, а мальчик остался на этой земляной насыпи, один, с разбитыми надеждами и застрявшей в голове мыслью: о таких же бледно-голубых усталых глазах машиниста, едущего из прекрасной дали.

И мальчик стоял, чувствуя подступающие слезы, с болью тупой в районе сердца и молчал.

Третьего поезда он ждать не стал. Пришёл домой с тяжелым грузом на плечах, скинул потертую джинсовку и вошёл в гостиную. Встретился взглядом с мамой, с такими же усталыми и пустыми глазами, улыбнулся ей натянуто и сказал:

– Я дома!

– Что-то произошло? – взволнованно спросила она, глядя на родного сына, в котором что-то изменилось, – Слишком рано ты пришёл.

Он резко помотал головой. Мама вздохнула, но ничего говорить не стала. Мальчик же пошёл в ванную, чтобы смыть с себя грязь, которая словно бы жгла его лицо. Долго он умывался, натирал мылом лицо, пока наконец не вытерся полотенцем и взглянул на свое отражение.

Отражение с блекло-голубые, усталыми и уже пустыми глазами натянуто улыбнулось ему.

========== Любить за глаза (гет) ==========

Она влюбилась в его глаза: удивительно зеленые с черными точками вокруг зрачка. Глаза – это зеркало души? Чушь. Невозможно потеряться в Зазеркалье чьей-то души, особенно, если она была е-г-о. Она готова была простить его импульсивные поступки, слишком крепкие руки, держащие её ладонь, сжатые губы и скупо брошенные (те самые) слова, которые говорят совсем по-другому, не как необходимость. Она готова была простить его за все недостатки только из-за этих глаз, из-за кривого зеркала его маленькой души, которая казалась в нём огромной и… другой.

– Какого цвета у меня глаза?

Он шёл впереди по улице, засунув руки в карманы потертых штанов. На её голос даже не обернулся, а просто сказал:

– Карие.

– Нет.

Она слишком часто смотрела в эти глаза, единственное окно в душу, которое он для неё держал открытым. Ей всегда казалось, что он тоже видел её глаза, ведь они слишком часто встречались взглядами. Так часто, что его глаза стали чем-то родным для неё, привязали накрепко к хмурому, низкому, взъерошенному вечно пареньку.

– Серые.

– Не угадал.

В какой-то момент она поверила, что он-другой с теми глазами хочет ей так много сказать, но просто не может подобрать слова. Он-другой ждёт момента, чтобы сказать о всех своих чувствах, которые видны в его пронзительно зеленых глазах со странными черными крапинками, но боится и пытается защититься. Отсюда и грубость, и нахмуренный лоб, и сухие поцелуи в щеку, и крепкая рука, не жалеющая её. Просто он боится рассказать о своих чувствах. Она пыталась его поддержать: смотрела ему в глаза, мысленно говорила: “Я тебя люблю. Я тебя пойму. Просто откройся”. Но он никогда не смотрел ей в глаза.

– Блин… жёлтые.

– Эх…

Однажды и в этих удивительных глазах окончательно потух свет. И они стали совершенно обычными, ничего не значащими. Он был бледнее обычного, тревожно косился на свой телефон, постоянно барабанил пальцами по столу и почти не смотрел на неё. А потом телефон зазвонил, он схватил его и сразу же пошагал куда-то прочь от неё. Она стояла и смотрела на стремительно удаляющуюся фигуру. Потом он звонил и извинялся, рассказывал о подруге, которую сбила машина и состояние которой было тяжелым. Извинялся тихо, без единой эмоции, по телефону, словно это – ритуал.

– Какие… черные, наверно. Точно, черные!

– Может, все-таки не будешь гадать?

А потом его глаза снова загорелись, эти самые крапинки снова заулыбались, обрадовались жизни. Она смотрела на них долго, и ей самой хотелось улыбаться, прижиматься ближе к неродному парню, представляя, что наконец он погладит по плечу мягко и поцелует в лоб. А он все-таки хмурил брови и мало говорил.

– Какого цвета глаза у неё?

– Орехового оттенка, – на автомате ответил он, но вдруг вздрогнул. Понял. Медленно обернулся и уж было открыл рот, чтобы что-то сказать, как она улыбнулась и пробормотала:

– Смешной ты…

Однажды она пришла на работу к нему и заметила его улыбку. Он её не видел, был увлечен беседой с какой-то девушкой. Он никогда не дарил своей девушке улыбку, лишь в первые дни их отношений, да и та была будто приклеенная к картонному человечку. И глаза его, прекрасные, зеленые, с темными красивыми крапинками, улыбались совсем не ей. И никогда ей не улыбались.

– У меня ведь точно такие же глаза, – она нервно сглотнула, глядя на него прямо, – Понимаешь? Такие же.

========== Летай высоко (гет) ==========

Зубы сводило от его кислых речей, от беспокойных его рук, от бегающих глаз, которые никак не могли остановиться на мне. Когда-то я не могла оторваться от удивительных темных точек в двух голубых омутах, а теперь я не могу поймать его взгляд.

Зубы сводило. Слов больше не было. Мыслями я слишком высоко летала для всяких бытовых мелочей, для всей грязи, которой он меня обливал. Этими путанными словами он пытался сказать, что моя любовь его голову больше не кружит, что со мной ему слишком уж скучно. А я стояла (мыслями летала), руки в карманы, глаза призажмурены мечтательно. Не думать только о разбившемся чувстве в груди. Не думать. И… поздно. Снова заныло, застонало, камнем потянуло из вышины вниз, чтобы упасть об землю да разбиться. То, что трещиной пойдет сейчас, потом не срастется – нужно было думать об этом.

Шаг. Второй. Дыхание его не грело мою кожу, а холодило неприятно. Он медленно обхватил меня руками (чужими) и прижал к себе. Я уже не слышала стук его сердца. Выслушивал ли он ритм моего? Или просто попрощаться решил так жестоко, ведь мог двигатель любви от такого завестись и потом не заглохнуть. Идиот. Дурак. Я опустила голову на его плечо, почти привычно, как делала раньше. Это просто привычка, никаких чувств.

И словно в опровержение всего этого, по щеке потекла одинокая слеза. Одна-единственная, но жгучая, обидная, слишком чувственная слеза. Сказать ему, что без него я жизнь не представляю? Нет. Много чести. И я промолчала.

Он ушёл. Чтобы на следующий день мы снова смогли встретиться.

А трещины не заросли. Появились новые. На руках множество их, на животе, даже на любимом им когда-то лице. На этот раз они были видны. На этот раз их было слишком много. На этот раз уже моя кожа была слишком холодна, а взгляд не хотел пересекаться с его глазами. Но летала я всё также высоко, выше крыш, выше его слов, да жалких мольб.

Он держал мои руки слишком бережно, никогда раньше не позволял он себе такой нежности. Но сегодня можно было. Сегодня много чего можно было. Главное, в крови не перепачкаться, вытекающей из множества трещин в моем теле. На всё это было всего-то пара минут, пока полицейский не попросит отойти от места ДТП и не мешать следствию.

Он держал мои руки, а я давно этого уже не чувствовала. Летала уж слишком высоко.

А потом я смотрела за ним с высоты. Перемазанного в моей крови, без кислых речей и бегающих глаз. Слишком уверенного, слишком серьезного. Он слишком долго сидел в своем доме, пытался унять дрожь в руках, что-то бормотал сам себе, словно уговорить пытался. А потом вдруг облокотился на спинку дивана, закрыл глаза и притих. И сквозь закрытые глаза медленно прокатилась одинокая, жгучая, тоскливая слеза. Он тихо всхлипывал, уже не серьезный, уже просто сломанный, чувствующий наверняка под ребрами боль нестерпимую, уже понимающий, где растет первая и глубокая трещина внутри. По сердцу прошлась трещина. Он не сдержался тогда, за одной слезой пошли другие, потом воздуха стало не хватать, потом слезы закончились, хотя боль не утихла.

И вернулась уверенность в себе. И снова в глазах мелькнула серьезность, так ему присущая. Он стер слезы со своих щек, встал с дивана и принялся за работу. Я летала слишком высоко, но все равно видела, как он завязывал на люстре веревку, как ставил стул рядом, как петлю пытался сделать по статьям из Интернета. Никакой записки, никаких последних звонков. Слишком уж был он уверенным в своих движениях и поступках. Даже в петлю без колебаний залез.

За окном разгорался вечер. На него он бросил лишь взгляд. Окно было открыто. И я влетела в него, спустившись со своей высоты, чтобы увидеть последнюю слезу, что блестела у него на ресницах. И наконец она медленно покатилась. Я поймала её аккуратным поцелуем в мокрую щёку, а потом быстро обхватила его своими руками, которых он не должен был почувствовать.

Я обнимала его, не видела его лица, но вдруг явственно почувствовала, что он улыбается.

Я встречу его там, высоко, когда он наконец сделает свой последний вдох. И мы будем вместе летать высоко. Ведь настоящая любовь… она окрыляет.

========== Улыбка отражения (джен) ==========

– Ты слишком много на себя берешь.

Отражение грустно улыбнулось этим словам и лишь пожало плечами. На кого еще надеяться, как не на саму себя? Она ведь не может обмануть ожидания людей, когда-то вложивших в её нежные руки тяжелый меч.

Слишком много крови впитал в себя кровожадный меч. Слишком много крови было на её когда-то нежных руках. Слишком много стеклянных глаз видела она в своей жизни, чтобы стать той самой девочкой, которая может сломаться от непосильной ноши на плечах. Она лично вонзала этот тяжелый и кровожадный меч во многих, и пыталась не думать о телах, которых она лишала жизненного тепла, о томящихся где-то душах людей, чьими жизнями она так распорядилась.

И отражение грустно улыбается, потому что по-другому не умеет. Только улыбка с оттенком вины, или грусти. А чаще она губы сжимает в одну линию, или чуть прикусывает от напряжения.

Покусанные губы болят на свежем воздухе, где пахнет дымом костровым, да гарью от вражьих домов. Дым затмевает звезды ясные, которые горят напрасно. Где-то там, за этим дымом, за этими лесами пытаются жить их враги. Смеются, жарят над костром весёлым еду, рассказывают истории и смотрят на звезды.

К тяжести меча она так и не смогла привыкнуть. Но она не может не идти сквозь дым, сквозь лес, навстречу своей судьбе и своим врагам. И их стоянка видна даже сквозь деревья, их плащи и доспехи видны, как и развевающиеся длинные волосы.

Под листьями, в колючем кусте она наблюдала за ней. Через полчаса такой засады вдруг приходит мысль: а где-то она видела этого человека. И вспоминается грустное отражение с глазами ясными и холодными. К горлу подступает ком. Неужели такое возможно? И затаив дыхание, она наблюдает за этой девушкой, изучает каждую царапину на её лице, каждое движение лица, пытается выслушать каждое слово, но слишком далеко она от них.

Беззаботно они ложатся спать: она и её спутник в одежде вражеских цветов. Проходит час, они беззаботно спят. Только тогда осторожно выходит она, на ходу доставая метательные кинжалы. Страшно идти. И не боялась она этого парня, хоть и выглядел он сильным. Боялась она девушки, которая слишком уж похожа на неё.

Шаги её неслышны, дыхание слишком тихо. Перерезать горло тому парню – дело техники, о нём сразу же забываешь, стоит только крови начать вытекать прямо на её (когда-то нежные) руки. Она разворачивается и вдруг встретилась с ясным взглядом, который точь-в-точь похож на её.

Вдох. Кинжал со свистом пролетел мимо. Выдох. Меч уже у неё в руках, послушный и готовый испить кровушки.

Вдох. Два меча столкнулись в борьбе за жизнь. Выдох. Искры летят, две девушки отскакивают, а потом вновь бегут, чтобы обязательно задеть, чтобы обязательно ударить и убить. Искры летят от их сражения, силы уходят с каждым ударом, но никто не сдается. Не убить – самому не выжить. Наконец она задевает эту девушку, меч испил крови и задвигался с большей охотой.

А потом еще один пропущенный удар. И еще. И финальный удар туда, где когда-то билось живое сердце. Кровь брызнула во все стороны. Слёзы брызнули из глаз сами. Враг с грохотом падает спиной на землю. Меч вонзается в землю, и она двумя руками держится за него, облокотилась, чтобы не упасть без сил рядом. Она же сильнее. Она оказалась сильнее. И слава Богу.

Вроде бы всё правильно. Еще двумя врагами стало меньше. Да только что толку, если еще будет пару зарубок – пару загубленных жизней – на рукояти кровожадного меча? Да только слёзы так и идут по щекам волной.

Она не брала на себя слишком много. На неё взвалили всю эту ношу. В таком случае, на кого еще надеяться, как не на саму себя?

========== Сердце на тарелочке (гет) ==========

Она нарисовала на белой тарелке красивое сердце, осторожно схватила её концами пальцев, даже залюбовалась немного, после чего кинула в стену. Осколки полетели по всей скромной кухне, во все стороны, на полу появилось много красных пятнышек. Она подняла взгляд на серьезного парня с сигаретой меж идеальных губ и проговорила:

– Вот что я чувствую.

Он поднял красный осколок с пола, осторожно коснулся острого скола, и уголок губ дернулся вверх. Непроизвольно. И сразу этот намек на улыбку растворился.

Она вскочила со стула, чуть скривилась, когда босые ноги коснулись холодного пола, и рванула в коридор прочь от этого человека. По всем законам жанра он должен был крикнуть “Стой!”, но ничего бы это не изменило.

Парень тоже встал со своего места. В опустевшей кухне было как-то неудобно. Незаметно рука с осколком скользнула в карман кофты, а сам он направился в коридор, чтобы наконец уйти прочь из этой квартиры. Застегивая куртку, он улавливал обрывки фраз:

– Да всё хор… я не плачу… просто… не любит… равнодушие… я не хочу…

Прерывалось это всё жалкими всхлипами. Он открыл дверь и наконец вышел, чтобы поймать под куртку холодный свободный ветер и жить как-то дальше. В ушах стояли эти всхлипы, словно она до сих пор рядом, сидит на его плечах, да слезть не хочет. И на свежем воздухе легче не стало.

Он достал самокрутку, подпалил её и втянул побольше дыма в лёгкие. Легче не стало. Мельком взглянул на руку, на которой остался тонкий порез от осколка, который отдавал щипающей болью. Он был предельно спокойным, только почему-то хотелось надеть на лицо нервную неискреннюю улыбку. Но он сражался с этими позывами, искал что-то в телефоне, хотя руки подрагивали от зимнего холодного воздуха.

Он нашёл то самое голосовое и нажал на “плэй”, даже не подумав достать наушники. Дрожавший звонкий голос ударил по ушам. Он его раз двадцать включал, выучил слова наизусть и теперь слушал лишь интонацию, скачущую, нервную, обвинительную. Он опять виноват. Парень не дослушал его до конца – он и так знал его наизусть, – поставил на паузу и пошёл по скользкой улице в сторону автобуса.

Первое сообщение пришло в автобусе. Она просила прощения. Он хмыкнул, едва увидел это, и сразу кинул телефон обратно в карман. Если посмотреть всю их переписку, там примерно столько и будет этих пустых извинений. Она опять вспылила. Она не хотела. Он знает её оправдания на год вперёд. Он смотрит в пыльное окно автобуса на серые улицы, и даже они интересней её сообщений.

Второе сообщение было написано большими буквами. В ушах он услышал её крик и тут же замотал головой, чтобы прогнать наваждение. Вспомнился звук разбитой тарелки. Он решил зациклиться на нём, а не на чём-либо ещё.

Сердце на тарелке разбилось прямо на его глазах. Толпа в автобусе резко стала очень далёкой, словно отгороженная стеклом. Наверно, с таким звуком разбиваются сердца настоящие? Он пожал плечами, сам себе отвечая. Наверно, она и не подозревала, насколько этим перфомансом его впечатлила.

Телефон постоянно дребезжал в кармане, она пыталась до него достучаться, дозвониться, довибрироваться, но он лишь кривился и продолжал заниматься делами. Он поставил телефон на зарядку рядом, взглянул на вечернее небо за окном и лёг в кровать. Лежал долго, в своих мыслях пребывая. И эти мысли постоянно разбивались о вибрацию телефона.

Он лениво потянулся к нему, разблокировал и мельком проглядел кучу однообразных сообщений. Волнообразное её настроение. Она то признавалась ему в любви, то проклинала громко и винила во всех бедах. Последние сообщение гласили о внеземной её любви и внезапном осознании своей глупости. На этих словах он обычно возвращался, отшучивался, успокаивал её и клялся в любви. Но виноватым всегда оставался именно он.

Просто всю свою жизнь он был слишком добрым. Хотел бы ненавидеть хоть кого-то, но не мог. Поэтому он стал ненавидеть себя.

Наконец он тяжело вздохнул и кинул телефон, подавив желание хоть что-нибудь ей написать. Но… снова его схватил. Немного повозился и отключил вибрацию. И со своей неспокойной душой, давя в себе желание снова начать этот проклятый круг, он заснул.

Во сне он снова увидел, как она кинула в стену тарелку с нарисованным сердцем. Потом – ещё одну. Весь пол покрылся осколками, не осталось ни одного свободного места. Но затем она достала красивое сердце, немного полюбовалась им. В её руках она выглядело очень красивым.

– Это твоё? – она приподняла сердце.

Он сдавленно кивнул.

И сердце полетело в стену, да разлетелось сотней и тысячей осколков с тем самым страшным звуком. От этого звука он и проснулся. Первым делом потянулся к телефону, где прибавилось сообщений. Вторым делом – добавил её в чёрный список.

Ничего не поделаешь – пора собирать осколки и заново его склеивать.