Текст книги "Огненная страсть (СИ)"

Автор книги: Still_and_Everdin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– Ана, – он поцеловал меня в губы, – девочка моя, – в лоб, – ты самая лучшая, – в обе щёки, – я так хочу тебя.

Хочу, а не люблю. Держись, Ана, это твой удел.

Кристиан взял меня на руки и, встав, отнёс на кровать. Бережно уложив меня на простыни, Грей навис надо мною, нежно целуя.

– Кристиан, – выдохнула я.

Он промычал в ответ.

– Я люблю тебя.

Три простых слова вырвались у меня сами собой. Мы оба замерли оглушённые моим внезапным признанием. Кристиан провёл рукой по моей щеке.

– Девочка моя, – да, это не было никаким признанием, но мне хватило и этих слов, ведь он произнёс их любя.

Он прижался своими губами к моим с поцелуем, и я обвила его ногами за талию, сливаясь с ним в единое целое. Я любила его всем сердцем, без оглядки, и то, как он говорил со мной, давало мне надежду на то, что у нас с ним что-нибудь получится и когда-нибудь, в один прекрасный день, он признается мне в своей любви.

====== Глава 21 ======

Вдоволь насытившись друг другом, мы с Кристианом оделись (Грей всё же порвал мои трусики, сорвав их с меня, так что мне пришлось надевать платье на абсолютно голое тело) и спустились вниз. Банкет продолжался, как ни в чем не бывало, люди по-прежнему сновали туда-сюда по большому залу этого дома, многие, ели и пили со шведского стола, ну, а кто-то просто беседовал друг с другом.

После моего неожиданного признания, Грей ни разу не выпустил мою руку из своей. Маленькая навязчивая мысль твердила мне о том, что мои слова не прошли для него даром, и теперь Кристиан думает об этом и возможно... нет, Ана, не надейся раньше времени.

– Я пойду, разыщу Амона, а ты пока поешь, – прокричал он мне на ухо, пытаясь быть громче играющей в зале музыки.

– Я не хочу пока что.

Мне было противно смотреть на еду, к которой прикасались эти веселящиеся немцы. Эти люди погубили тысячу жизней, а теперь громко смеются и, чавкая, едят. Я перевела взгляд на Кристиана, чтобы больше не смотреть на этих жирующих нацистов.

– Нет, хочешь. – Безапелляционным тоном проговорил он и посмотрел на меня, требуя взглядом безоговорочной капитуляции, а я закатила глаза, на что Грей зашипел.

– Ладно.

Кристиан поднёс мою руку к своим губам и нежно поцеловал её, смотря мне прямо в глаза. От его ласковых прикосновений по всему моему телу пробежала волна наслаждения. Грей плавно отпустил мою руку и, развернувшись, отправился на поиски Гёта.

Чувствуя себя в непривычной атмосфере, я неловко подошла к шведскому столу и взяла бокал какого-то шампанского. Медленно потягивая этот алкогольный напиток, я пробралась к граммофону, стоящему в углу комнаты, и решила пересмотреть разные пластинки, которые имелись в музыкальной коллекции хозяина дома. Здесь были различные сборники немецких певцов и певиц, была даже одна по-настоящему редкая пластинка с японскими песнями. Я заинтересованно рассматривала рисунки на пластинках, когда за моей спиной послышался чей-то голос.

– Амон специально купил эти музыкальные пластинки для сегодняшнего вечера. Он не любитель музыки, но не в тишине же проводить этот вечер.

Я медленно повернула голову в сторону и увидела стоящего позади меня Шиндлера. Он внимательно всматривался в моё лицо, то ли просто изучая его, то ли определяя мою реакцию на его внезапное появление и слова.

– Мистер Шиндлер, а Вы не подскажите какая песня играла в тот момент, когда мистер Грей разговаривал с мистером Гётом? – Робко спросила я.

Оскар на секунду нахмурился и покачал головой.

– Я не вслушивался в музыку.

Шиндлер не применял светских обращений, однако каким-то чудом умудрялся быть учтивым и снисходительным.

– Извините, – пробормотала я и поспешила скрыться в толпе. Этот человек своей внутренней мощью пугал меня, он был создан не для бессмысленных сплетен, а для важных деловых переговоров.

В зале было душно и шумно, поэтому я решила выйти в коридор и немного подышать хотя бы наполовину свежим воздухом. Вешалки в коридоре всё ещё загромождали шубы, тулупы и полушубки гостей, а по проходам между нами часто проходил то официант, то служанка, то вообще неизвестно кто. Я подошла к одному из окон, выходящих на ту часть улицы, где стоят охраняющие дом, немецкие солдаты, и, попивая своё шампанское, всматривалась в заснеженную даль.

Интересно, чем сейчас занят Кристиан? Какие такие важные документы они обсуждают с Амоном? И почему Оскар не с ними?

Я как раз допила своё шампанское, когда со стороны кухни вышел официант с подносом в руках, на котором стояли наполненные бокалы для других гостей. Я поспешила к нему, но молодой официант оказался проворнее и уже почти дошёл до дверей, ведущих в зал.

– Официант! – Громко позвала его я и наконец подошла к нему.

Молодой человек развернулся ко мне лицом и задел меня своим подносом. Я отступила на шаг назад, чтобы не упасть и упёрлась спиной на чью-то мягкую шубу. Я уже собиралась отслониться от неё и поставить этот злосчастный бокал на поднос, но тут из зала в коридор вышел мужчина в военной форме со своей женщиной в фиолетовом платье с меховой накидкой на плечах. Вдруг на лице женщины лет сорока отразился первобытный ужас и она, указав на меня пальцем, закричала, что есть мочи:

– Воровка!!! Держите воровку!

Я в ступоре уставилась на неё, не понимая, что за бред она несёт.

Неизвестно откуда взялись трое немецких солдат, на всех парах, мчавшихся ко мне из зала. Я инстинктивно отпрянула назад и вжалась спиной в шубу. Они, что все спятили?!

Не успела я и глазом моргнуть, как молодого официанта передо мной уже не было, а на его месте стояли те трое солдатов, крепко держащих меня за руки. Они грубо рванули меня на себя, и бокал для шампанского выскользнул у меня из рук, упав на пол и вдребезги разбившись. Наверное, все гости этого дома высунули свою любопытные морды из зала и теперь смотрели на меня. Совершенно случайно я вспомнила, что умею говорить.

– Эй, отпустите меня! Я никакая не воровка! Это ошибка! Отпустите меня! – Я отчаянно вырывалась из стальной хватки немецких рук. Солдаты подвели меня к этой истеричной женщине, которая смотрела на меня с ненавистью в глазах. Да что я ей такого сделала?

– Эта девушка пыталась украсть Ваши вещи? – Спросил самый старший из солдат.

– Я ничего не пыталась украсть! – Заорала я, но меня никто не слушал.

– Да, она пыталась украсть деньги из шубы одного из гостей. Я видела, как она залезла свой рукой в один из карманов шубы!

Я снова дёрнулась в руках солдат.

– Это не правда! Я ничего не...

Хлёсткая пощёчина прервала мою оправдательную речь, и я заскулила от боли. Вся правая щека нещадно горела, и складывалось такое впечатление, что с меня в том месте содрали всю кожу.

– Тебе никто не давал слова, – прорычал всё тот же старший из солдат.

Слёзы боли и обиды хлынули из глаз, и я безвольно повисла в чьих-то руках, мысленно моля Кристиана спасти меня.

– Спасибо за бдительность. Эта прыткая девушка теперь будет сидеть в тюрьме.

Солдаты двинулись в неизвестном направлении, но женщина окликнула их.

– Подождите! Мне кажется, она еврейка.

Я вскинула голову и встретилась с этой стервой взглядом. Откуда она узнала? По моей внешности нельзя это понять. Эту тайну знал только Грей... неужели он предал меня и сдал властям?

Главный из солдат схватил меня за подбородок и вздёрнул мою голову вверх.

– В таком случае ей не место на этом свете.

Он разжал пальцы, и я только сейчас почувствовала всю силу его хватки на моём подбородке. Там точно скоро появится синяк.

– Ненавижу евреев, – проворчал он и брезгливо вытер руки о свои штаны.

Я перевела взгляд на мужика, который пришёл с этой вруньей. Он посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом, и на секунду меня как молнией пронзило понимание одного факта. Этот мужчина приходился Хантеру, другу Иланы, отцом. И если он узнал, что его сын якшался с еврейкой, он запросто мог засадить мою сестру в Концлагерь.

– Нет!!! Это вы! Вы сдали мою сестру! Мерзавец! Они любили друг друга! Ваш сын любил её!

Мои выкрики не произвели на него ровным счётом никакого впечатления, потому что он по-прежнему стоял с каменным лицом. Он вообще слышал мои слова?!

Сукин сын, засадивший мою сестру в Концлагерь, стоял в нескольких шагах передо мной, а я даже ничего не могла ему сделать. Я не могла убить ни его самого, ни его жену-лгунью. Я могла лишь истошно кричать, что я и делала.

– Как вы могли?! Неужели вам не жаль Хантера?!

Он развернулся и вместе с женой пошёл обратно в зал, но перед тем, как скрыться там, ровным тоном приказал главному из солдат.

– Убейте её.

Солдаты взяли меня под мышки и поволокли к выходу на улицу.

– Ну же, убейте меня! Чего же вы ждёте?! – С горькой усмешкой выкрикнула я.

– Заткнись, сука, – главный встал передо мной и вновь схватив меня за подбородок, поднял мою голову вверх. – Ты думаешь, с тобой будут нянчится? Ты глубоко ошибаешься, – сквозь зубы прошипел он и ударил меня кулаком в живот.

Я закричала в голос от дикой боли, растёкшейся по всему организму. Перед глазами всё поплыло, поэтому я не заметила мощный кулак, который через секунду ударил меня в лицо. Теперь я точно знала, что Кристиан не предавал меня и не сдавал нацистам, так что я могу умирать совершенно спокойно.

====== Глава 22 ======

Меня разбудило лёгкое прикосновение к моей руке. С улыбкой на лице я повернула голову вправо и приоткрыла глаза, чтобы встретиться взглядом с любимыми серыми глазами. Но передо мной стоял не Грей, а какой-то другой, незнакомый мне мужчина примерно пятидесяти лет. Я удивлённо вытаращилась на него. Где Кристиан? Опять ни свет, ни заря ушёл в свой командующий штаб? И что забыл этот мужичок в белом халате в нашей спальне?

Я огляделась по сторонам и с ужасом осознала, что я лежу не в нашей с Кристианом спальне, а в каком-то обшарпанном помещении и с рядами свободных коек по всему пространству.

– Где я? – Высказала я свои мысли вслух.

Мужчина, стоящий передо мной, сощурил свои карие глаза, прячущиеся за черепашьими очками.

– В мед.части для заключённых. Переворачивайтесь на бок.

Воспоминания начали безжалостно атаковать меня со всех сторон. Постепенно вся картина произошедшего вырисовывалась в моей голове. Меня забрали в Концлагерь. Здесь я умру. Наверное, это участь нашей семьи. Сначала отец, потом Калеб с Иланой, а теперь вот черёд дошёл и до меня.

Перед глазами пронеслись события того вечера в доме Гёта. Вот мы с Кристианом зашли в многолюдный зал, вот ласкаем друг друга, а потом он уходит и меня, с бокалом шампанского в руках, обвиняют в краже, кулак летит мне в живот, а после врезается в лицо. Вспомнив про удары немецких солдат, я судорожно схватилась за живот, по которому пришёлся самый сильный удар. Отголоски боли ещё тревожили моё тело, но, надеюсь, все мои внутренности в порядке.

– Да, жив он, жив. Переворачивайтесь на бок.

Я удивлённо уставилась на врача, державшего в руке неизвестно откуда взявшийся шприц.

– Кто жив? – (Мужчина в очках скорчил недовольную мину. )

– Ребёнок ваш. Если вы сейчас же не перевернётесь на бок, мне придётся применить грубую силу, что не приемлемо в вашем положении.

Из моего горла вырвался истеричный смешок.

– Постойте, какой ребёнок? – Я покачала головой в полнейшем замешательстве.

– Вам лучше знать. Значит, не хотите?

Врач положил свои руки мне на правый бок и повернул меня, собравшись делать мне не очень приятный укол в мягкое место.

Но его слова так и крутились в моей голове. Может он шутит? Это невозможно! Хотя кого я обманываю, я могла забеременеть в любой момент. Но почему я узнала об этом только тогда, когда оказалась в концлагере?

Врач вогнал мне шприц в попу, но я даже не сморщилась от укола. Я пребывала в состоянии глубочайшего шока и неверия.

– Вы сказали, что ребёнок жив, но разве ему грозила какая-то опасность?

– Безусловно. У вас была угроза выкидыша и это просто чудо, что плод не пострадал. Можете переворачиваться, – я послушно выполнила его приказ. – Я вколол вам обезболивающее, но это только потому, что за вас похлопотало начальство. Как видите, – он обвёл широким жестом комнату с пустыми койками, – к нам довольно редко кладут больных, а вот мёртвых постоянно, – врач улыбнулся, судя по всему считая это забавным. – Сегодня полежите здесь, а завтра примкнёте к остальным заключённым, – заключил он и вышел из этой комнаты, оставив меня лежать в полном смятении.

Уставившись в пространство и борясь со слезами, я решила разложить всё по полочкам:

1. Я в Концлагере.

2. Завтра вольюсь в привычный ритм здешних заключённых.

3. Я беременна.

4. И даже не представляю, как буду рожать в таких нечеловеческих условиях.

5. За меня похлопотало начальство, чтобы я провалялась день в мед.части.

6. А это значит, что у меня ещё есть надежда.

Как и говорил врач, на утро следующего дня меня перевели в общую камеру для таких же евреев, как и я. В старой, серой робе с номером на груди и с протёртым вшивым матрасом в руках, я вошла в свою камеру. Несколько квадратных метров были заставлены четырьмя двухъярусными койками, а посередине этой комнаты стоял иссохший деревянный стол с двумя такими же деревянными лавками по обеим сторонам от него. Семь евреек смерили меня ничего не выражающими взглядами, и я неловко переступила с ноги на ногу.

– Здрасте, – не знаю, это ли говорят в тех случаях, когда приходят к другим зекам, но сейчас меня это волнует меньше всего.

Я прошла к одной из коек, второй этаж, который был свободен, и расстелила на ней свой матрас. Пожилая женщина со спутанными волосами, которая лежала на первом этаже этой койки, не сводила с меня пристальный взгляд своих тёмных глаз. В этом Концлагере всё так «прекрасно», что люди превратились в ходячих мертвецов.

Забравшись на свой этаж этой скрипучей кровати, я легла на бок, повернувшись к стене с наполовину облезлой болотного цвета штукатуркой. Несколько заключённых всё ещё сидели за столом, другие, также, как и я, лежали на своих кроватях, но при этом в камере висела гнетущая тишина, и царил пугающий полумрак из-за того, что солнце ещё не встало из-за горизонта.

Через несколько мучительно долго тянущихся минут, в железную дверь нашей камеры кто-то один раз стукнул, и, откинув дверцу маленького окошка в перпендикулярное к земле положение, поставил на неё миску с какой-то едой и все заключенные этой камеры почти галопом помчались к миске.

– Frühstück! Schnell, schnell!

Сначала я даже не поняла значение этих немецких слов, уж больно жестоко и быстро они были сказаны. Я довольно хорошо знала немецкий язык и говорила без акцента (чем очень гордилась), но сейчас мой заторможенный апатичный мозг не желал переводить эти слова. Когда пять женщин уже отошли от дверного окошка с мисками в руках, я спохватилась и слезла со своего спального места. «Завтрак! Быстрей, быстрей!» – наконец, сообразила я.

Получив миску с какой-то жидкой кашей и маленький кусочек белого хлеба, я побрела к деревянному столу и села с самого его краешка. Все начали хлебать свою кашу всё в том же молчании. Странно, что завтрак принесли в камеру, ведь насколько я знала, заключённых сгоняли в одну общую столовую, откуда вели на работы. Но сегодня либо особенный день, либо здесь так всегда.

Доев свой скудный завтрак, я вновь залезла на свою койку и свернувшись калачиком, так и лежала бездну времени, до тех пор, пока всех женщин из нашей камеры не привели в специальное огромное помещение с кучей швейных машинок, где шили и трудились не покладая рук тысячи других евреек. Всем нам наказали сшить за сегодняшний день минимум по дюжине пар тёплых перчаток, и мы принялись за работу.

Последнюю перчатку я дошила после захода солнца. С пораненными и кровоточащими руками я осела на своей маленькой табуретке. Спина болела от долго сидения в одном положении, но другим заключённым было ещё хуже. Кто-то вообще не умел шить (а мне вот пригодились мамины уроки швейного мастерства), а тех, кто не выполнит дневную норму по шитью перчаток, солдаты грозились расстрелять.

И они расстреляли. Двадцать четыре женщины отправились на тот свет из-за своего неумения шить. Оставшихся в живых после очередного рабочего дня, повели в свои камеры. Из нашей камеры сегодня не убили некого, что само по себе было счастьем. Жить в этой обшарпанной комнатке и знать, что женщина, лежащая на кровати рядом с тобой мертва, как-то жутко и весьма бесчеловечно.

После странной на вид каши, на ужин, в камере выключили свет и все повалились на кровать без сил. Я лежала на спине, тупо смотря в потолок. Неужели так я и проведу всю свою оставшуюся жизнь? Отец, Калеб и Илана проводят точно такие же серые ужасные дни? А что будет с нашим с Кристианом ребёнком? На протяжении всего дня я запрещала себе любые мысли об этом, но ночью это стало невозможным. Ребенок, родившийся в концлагере от еврейки, будет убит.

Из меня вырывались безутешные рыдания, сотрясавшие в немом горе всё моё тело. Мне хотелось кричать и бить всё вокруг от отчаяния, но вместо этого я лежала и тихо рыдала, оплакивая всё то, что могло бы быть у меня, и чего теперь никогда не будет. И причиной всему была беспощадная кровопролитная война и нравы нацистов.

– Заключённая 8573 на выход.

Я мгновенно приподняла голову и воззрилась на распахнутую дверь нашей камеры. Я слезла с кровати и под неизменно пристальные немые взгляды женщин в этой камере подошла к двери, за порогом которой стоял немецкий солдат.

– Что случилось? – Скрипучим голосом сказала я и прокашлялась, выйдя в коридор. Уже несколько дней я ни с кем не разговаривала, ведь здесь все люди без исключения молчаливые и худые.

Мой вопрос был проигнорирован. Ну, я ничего большего и не ожидала.

– Руки за спину.

Я сцепила руки за спиной и немецкий солдат, встав позади меня повёл меня по коридору. Мы проходили рядом с десятками других камер и, наконец, поднявшись по лестнице, оказались перед одной из железных дверей. Что же ждёт меня за ней?

– Лицом к стене.

Я повиновалась и боковым зрением увидела, как солдат открыл ключом дверь, а потом отворил засов и открыл её. Я приготовилась к худшему и шагнула за порог.

В маленькой комнатке с одним деревянным столиком посередине и окошком под потолком, стоял мужчина в военной форме и смотрел в окно. Я сделала неуверенный шаг вперёд, и мужчина обернулся лицом ко мне.

Из моего горла вырвался судорожный вдох.

– Кристиан!

В несколько шагов мы преодолели разделявшее нас расстояние. Грей крепко прижал меня к себе, и я мгновенно растаяла в его объятиях.

– Ана, – прошептал он мне в волосы, – девочка моя, что они с тобой сделали?

Я уже давно не смотрелась в зеркало, но след от удара кулаком в лицо, наверняка, сейчас багровеет. Я немного отстранилась и заглянула ему в глаза.

– Как ты здесь оказался?

Кристиан бережно обхватил моё лицо ладонями.

– Гёт разрешил мне свидание с тобой. Он хоть и сомневается в твоей виновности, но зато уверен в том, что ты еврейка, а для него это очень важно. Амон ненавидит вашу нацию, но Оскар оказывает на него благотворное влияние. Анастейша, ещё не всё потеряно, слышишь? Я сделаю всё возможное, чтобы вытащить тебя отсюда.

Я прижалась к своему родному человеку и не хотела никуда уходить. Рядом с ним я могла забыть об ужасных проблемах хотя бы на несколько мгновений.

– Кристиан, та женщина оклеветала меня, у меня и в мыслях не было... – он положил мне указательный палец на губы.

– Я знаю.

– Ты придёшь ко мне ещё раз? – С надеждой спросила я, и Кристиан слегка улыбнулся.

– Да, я добьюсь ещё одного свидания с тобой. Ты только держись.

Я уверенно кивнула. Ради него я буду держаться до последнего.

Послышался звук открывающегося засова, и железная дверь распахнулась.

– Заключённая 8573 на выход.

О, нет, мне придётся вернуться в свою камеру и оставить Кристиана одного. Грей прижался своими горячими губами к моим и отчаянно поцеловал.

– Я вытащу тебя отсюда!

– Заключённая 8573 на выход!

Мы с Кристианом с трудом оторвались друг от друга и я, не оглядываясь на него назад, вышла из этой камеры. Но я так и не сказала ему самого главного. Я не сказала Кристиану, что он скоро станет отцом.

====== Глава 23 ======

Трудовые будни в концлагере проходили обыденно и спустя две с половиной проведённых в нём недели, я почти привыкла к распорядку дня. Я привыкла к стёсанным и исколотым в кровь пальцам, привыкла к голоданию и вечным рвотным позывам и своему общему разбитому состоянию. Но я всё ещё не могла свыкнуться с мыслью, что каждый день здесь умирают сотни людей. Детей расстреливали за невыполненную работу, так же как мужчин, женщин и стариков. Нацисты не жалели никого и порой я удивлялась тому, что до сих пор жива. Но моё удивление, также как и все остальные эмоции быстро исчезли в этом гнилом месте. Вскоре после прибытия сюда я стала такой же пустой, но всё ещё ходячей оболочкой. После свидания с Кристианом, которое было вечность назад, какое-то время я искренне надеялась на то, что он вытащит меня отсюда, как и обещал, но шли дни, недели и ничего не случалось. Совершенно ничего! Каждый день до боли напоминал предыдущий, и это сводило с ума. Вскоре я запуталась в числах, потому что держать всё в уме было просто невозможно. Часы напролёт я думала обо всём случившемся, представляла то, как Кристиан забирает меня отсюда и наша жизнь налаживается, но потом мысли ушли. Больше я была не способна думать и даже вести диалоги сама с собой в собственной же голове. Я разучилась думать, разучилась жить. Я лишь присутствовала в обществе подобных мне несчастных людей.

Сегодня, как и в любой другой день, немцы вели нас из наших камер в специальное помещение, где мы шили нескончаемые заказы для армии Великой Германии. Я ненавидела себя за то, что помогаю нацистам, хоть и косвенно. Я ненавидела себя за то, что беременна; за то, что оказалась здесь; я ненавидела и винила себя во всём.

Мимо нашей колонны заключённых пробегали разные солдаты с оружием в руках. Все они мчались к главному въезду в концлагерь. Нас вели в ту же сторону, так что нам было видно, как через ворота проехал крытый тёмно-зелёный плёнкой грузовик, раскрашенный под боевой раскрас. Этот небольшой грузовик остановился где-то в трёх ста метрах от нас и из кабины водителя выпрыгнули двое солдатов, к которым подбежали и многие солдаты концлагеря. Те, которые выпрыгнули их грузовика, что-то сказали «нашим» солдатам и они все вместе рысцой подбежали к кузову грузовика. Немецкие солдаты открыли нижнюю заслонку кузова и двое забрались внутрь.

Наша колонна подошла совсем близко к месту действий, так что многие, у кого ещё сохранились чахлые остатки мозгов, повернули головы в сторону солдат, окруживших только что приехавший грузовик. Немецкие солдаты вывели из грузовика мужчину, затем за ним вышла женщина, девушка и парень. На них надели наручники и под конвоем повели в главное здание концлагеря, в котором заседало здешнее руководство, в том числе и Амон Гёт. Мужчина, которого вывели из грузовика первым, был весь изранен и избит, а грязная порванная одежда едва держалась на его тощем теле. Женщина, вышедшая второй, в отличии от мужчины брыкалась и извивалась в руках ведущих её солдат, но выглядела немного опрятнее мужичка. Лицо девушки, которую вёл всего один солдат (потому что она еле шла), было вымазано какой-то грязью или сажей, и она шла, понурив голову. Парень же наоборот держался весьма гордо, видимо не признавая своё поражение. Он шёл, задрав вверх подбородок и держа спину прямо. Что-то в лице этого подростка казалось мне неуловимо знакомым, но своим умирающим мозгом я не могла ничего вспомнить. Вновь прибывших уже подвели к входным дверям главного здания, как этот паренёк обернулся. Его янтарные глаза вспыхнули, когда он увидел меня. Я сразу узнала медную пускай и засаленную копну волос. Калеб... мой брат. Я бросила быстрый взгляд на девчонку впереди него. Да, это была в чём-то испачканная Илана... моя сестра. В немом ужасе я уставила на повзрослевшего Калеба, который не сводил с меня глаз. Их завели в здание главного штаба и кто-то толкнул меня в спину. Я прибавила шагу и вместе со своей колонной зашла в помещение для шитья.

Сегодня нам поручили сшить пять тёплых тёмных шарфов и все заключённые принялись за работу. Я же не могла ни на чём сконцентрироваться и постоянно укалывала себя иголкой в пальцы, даже не чувствуя боли. Мои брат и сестра здесь, но их сажали в Плашув, значит, так называется этот концлагерь. Но тогда почему их и ещё двоих привезли сюда в грузовике? Куда из Плашува могли увозить четверых заключённых?

« – Мистер Грей, вчера ночью четверо заключённых сбежали из Плашува. Нам отдали приказ охранять Краков и другие города от этих четырёх опасных заключённых».

Я вновь уколола себя швейной иглой, когда в моей голове, словно вихрь пронеслись эти слова. Именно это говорили Кристиану солдаты при подъезде к Кракову, получается, Калебу и Илане вместе с теми мужчиной и женщиной удалось сбежать из Плашува... но их поймали, и теперь их ждёт жестокая кара за побег, а здесь, как всем известно, не церемонятся.

Всё внутри меня похолодело от ужаса происходящего. С мои братом и сестрой могут расправиться различными изощрёнными способами, испытать на них новые виды пыток или же просто расстрелять. Я зажмурилась, но слёзы всё равно уже текли по моему лицу. Слёзы боли и безысходности, осознания своей беспомощности, ведь я даже ничем не могу им помочь.

Ближе к вечеру все женщины, работавшие весь день в этом помещении, должны были проходить мимо специальных людей, проверявших сделанную работу. Еврейки выстроились в три очереди к трём проверяющим, и я оказалась в самом начале этой очереди, но я так и не дошила пятый шарф. Мне осталось всего-то пяти минут работы, но этого времени у меня не было, так что, скорее всего меня расстреляют. Я ничего не принесла в этот мир, а вот на тот свет унесу вместе с собой и нашего с Кристианом ребёнка. Я провела ладонью по едва выступающему животу и не мгновение закрыла глаза. Этот ребёнок мог бы родиться в доме Грея, в Кракове. Его бы окружали заботливые родители (ведь Кристиан бы обрадовался ребёнку или всё же нет...), по крайней мере, любящая мать, которая бы воспитывала своё дитя и давала ему всё самое лучшее.

Со стоящими в глазах слезами я подошла к суровой немецкой женщине, принимавшей сделанную заключёнными работу. Ну почему же так больно думать о том, что могло бы быть в твоей жизни и чего теперь никогда не будет?!

– Номер! – Громким командным голосом потребовала женщина с блокнотом в руках.

– Заключённая 8573.

Суровая женщина в военной форме сделала пометки в своём блокноте.

– Сделанная работа?!

Я протянула ей четыре чёрных готовых шарфа и один незаконченный. Она взяла шарфы в руки, и придирчиво изучив их, кинула законченные в один наполовину заполненный такими же шарфами ящик, а недоделанный в другой, забитый до отказа. Она подняла на меня взгляд и сморщилась, увидев мои слёзы.

– Работа не выполнена и нечего разводить здесь сопли! – Я плачу не по этому поводу! – Сама виновата! Томас, принимай её!

Один из солдат, стоявший по близости к нам, заломил мне руки за спину и повёл не холодную улицу. Наверное, уже наступил март, потому что снег кое-где успел подтаять и выпасть снова, а знойно палящее весь день солнце по утрам и вечерам совсем не грело. Немецкий солдат вывел меня из помещения для шитья и повёл в сторону оврага, около которого расстреливали заключённых с поводом и без него. Некоторых женщин, которых уже привели сюда, корёжило и они кричали настолько громко и дико, что становилось жутко. А я вот не могла даже открыть рот и прохрипеть хоть что-нибудь. Ужас парализовал моё тело, но не от осознания того, что меня сейчас расстреляют, себя мне не было жаль, а от того, что около оврага рядом с заключёнными, которых привели на расстрел, стояли Калеб и Илана. Лицо моей сестры всё так же было в саже, и она едва держалась на ногах, низко понурив голову. Пыл брата тоже подутих, но в его глазах до сих пор горел огонёк.

Их не могут расстрелять! Только не на моих глазах!

Молодой солдат привёл меня к оврагу и поставил в один ряд с другими обречёнными заключёнными. Мои брат и сестра стояли по правую сторону от меня, всего через нескольких людей, но я даже не могла заставить себя посмотреть на них. Я стояла прямо и невидящим взором смотрела прямо перед собой. Я не должна видеть их смерть. Не должна. Слишком много убийств на сегодня! Я, мой ребёнок, брат и сестра. Это огромное горе.

Наши убийцы выстроились каждый напротив своего заключённого. Прямо передо мной на расстоянии десятка метров стоял Томас, пристально смотрящий на меня. Что ему нужно? Решил помучить меня перед смертью?! Немец, отдающий приказы о расстреле встал неподалёку от ровного ряда своих солдат и поднял руку вверх.

– Приготовится!

Солдаты подняли своё оружие и прицелились им в нас. Над Плашувом повисла мёртвая тишина, и даже кричащие женщины прекратили свою истерику, видимо поняв, что всё кончено. Моё сердце не удивление стучало размеренно, только его удары эхом отдавались в ушах. Я закрыла глаза и представила лицо Кристиана, находящееся так близко от моего. «Я люблю тебя», – шептал он, гладя меня по волосам. «И я люблю тебя». Кристиан улыбался и нежно целовал меня. В моих мыслях мы были по-настоящему счастливы.

– Пли!

– Не стрелять!!! – Закричал кто-то, но было поздно. Наши личные убийцы уже нажали на курки и тишину этого места взорвали звуки выстрелов.

Кто-то звал меня. И это громкие, как удары барабанов, слова гудели в моей голове. Я пыталась выбраться, пыталась пошевелиться и сказать что-нибудь, но не могла. Чёрная бездна тянула меня вниз, меня засасывало в эту вязкую тёмную гущу. Я беспомощно барахталась в ней и истошно кричала о помощи, но мой крик, как и меня саму, пожирала пустота. Я боролась с ней изо всех сил, но потом, когда отчаяние заполнило меня, я забыла свою цель. Забыла то, за что должна бороться. И я сдалась.

– Анастейша! Давай, просыпайся! Ну-у-у! Пожалуйста, Ана!

Кто-то бил меня по лицу. Не больно, но настойчиво. Постепенно мой лихорадочно соображающий мозг более-менее пришёл в себя и звуки, окружающие меня со всех сторон ворвались в мою голову. Я застонала, но услышала лишь собственный слабый искажённый хнык.

– Она приходит в себя, можете быть спокойны.

– Как я могу быть спокоен?! Скажи мне, как я могу быть спокоен?! Если она не очнётся, получится, что я предал друга!

Я с трудом разлепила веки и сквозь пелену перед глазами смогла разглядеть спойного врача из медчасти, который известил меня о моей беременности, и взбешённого Амона. Увидев моё пробуждение они во все глаза вылупились не меня и Гёт, сидевший на стуле рядом с моей больничной койкой, аккуратно взял меня за руку.