Текст книги "Подозревающий (СИ)"

Автор книги: ste-darina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

========== Часть 1 ==========

– Коля, у нас есть зелёный чай?

– Зелёный? Вряд ли. – Круглов задумчиво оглядел полки и с улыбкой добавил: – У нас всё больше кофе.

Рогозина рассеянно кивнула и заварила себе чёрный – крепкий и без сахара. Осторожно отпивая кипяток, она так глубоко погрузилась в мысли, что даже не заметила, как майор сел напротив.

– А?..

– Галя, я спрашиваю, что случилось? Заболела? – видимо, он произносил вопрос уже в третий раз, в голосе звучала искренняя тревога.

– Всё в порядке. С чего ты взял?

– Ну как с чего? Ты с утра сама не своя, ничего не слышишь, ничего не видишь перед собой! И, уж прости, выглядишь тоже не очень…

– Да, Коль, это просто великолепный комплимент. Заряд бодрости на весь рабочий день! – едко откликнулась Рогозина, не поднимая, однако, глаз.

– Галь… Я серьёзно. Давай я его допрошу.

Она покачала головой и тяжело вздохнула.

– Нет, Коля. Я сама.

*

Подозреваемый вальяжно сидел на своём месте. Когда Рогозина опустилась на стул и раскрыла папку, Антонова непроизвольно отметила, как неестественно прямо она держит спину.

– Слушай, Тихонов, – внезапно подал голос Майский. – А может, ты бы его и допросил? Вы ж, можно сказать, коллеги, вот и нашли бы общий язык! А то чего Галя мучается!

– Ну-ну, – раздражённо буркнул Тихонов, не отрывая взгляда от Рогозиной. – Я лучше пять лет отсижу, чем на пять минут с ним останусь!

– Ага, – не оборачиваясь, вставил прижавшийся носом к стеклу Холодов. – Оксана, у нас успокоительное осталось?

– Так я тебе и дала! – пряча коробку в карман, бросила Амелина. – Это Галине Николаевне!

– Лучше б заранее пила! – проворчал себе под нос Круглов. – А то сколько ещё…

Договорить он не успел – из динамиков раздался голос Рогозиной:

– Ну что, Ян Витальевич, вы не надумали рассказать, на какой станции метрополитена заложена взрывчатка?

– Нет, не надумал, – лениво растягивая слова, в нос ответил Гольдман. Его ухмылка заставила передёрнуться всех сидевших по ту сторону стекла.

Рогозина не повела и бровью.

– Что ж. Значит, сотрудничать со следствием вы категорически отказываетесь?

– Отказываюсь, – улыбаясь, подтвердил он. Неторопливо снял очки, наклонился к полковнику и, интимно понизив голос, выдохнул: – А вы? Вы отказываетесь быть со мной столь же категорично?

*

Когда Рогозина вышла из допросной, её лицо было даже не белым – изжелта серым. Она буквально рухнула на ближайший стул и дрожащими руками приняла у Тихонова стакан с предусмотрительно растворённым успокоительным.

– Он меня спрашивал, сколько я хочу детей. Чудовище. Я его ненавижу. – Она говорила медленно, закрыв глаза, даже не замечая, как побелели пальцы, стиснувшие запястье Ивана, – он сидел на корточках рядом с ней. Сзади, обхватив её одеревенелые плечи, стояла Валя. Майский по уже сложившейся традиции ушёл готовить ей чай.

Все, кроме Рогозиной, знали, что он добавляет туда две ложки коньяка. А она после допросов Гольдмана даже не ощущала привкуса спиртного.

– Предлагал девочку назвать Ариадной. Как дочь Цветаевой.

Галю колотило. Она говорила что-то ещё, но в этом не было нужды – очередной допрос все запомнили и сами.

*

С тех пор, как ФЭС начала заниматься делом Гольдмана, допросы вела только Рогозина. Но и она не рисковала – оставляла пистолет в своём кабинете. А за стеклом во время допросов собирались все, кто был на месте, – не в силах пропустить ещё один поединок.

Круглов, всякий раз глядя на её состояние после нескольких часов допроса, снова и снова предлагал ей сам работать с Яном. А она, с трудом поднимая на него взгляд, снова и снова повторяла, что не позволит Гольдману издеваться ещё и над ним. Но настоящая причина была в другом, и это ясно понимали все: Рогозина боялась, что Круглов сорвётся и покалечит подсудимого. Поводов имелось более чем достаточно, а Гольдман только того и ждал, провоцируя её всеми возможными способами.

Неделю назад он нашёл её больное место – семья.

Именно с тех пор Майский начал наливать в чай коньяк. Правда, три дня назад приготовленную заварку залпом выпил Круглов – после вопроса Гольдмана о том, хочет ли она быть любовницей своего зама.

И тем не менее, несмотря ни на что, эта ежедневная пытка продолжалась.

На дворе стоял грязно-снежный конец марта. А на седьмое апреля – как соблаговолил сообщить на первом же допросе Ян – в московском метро был запланирован теракт. Минёры с собаками прочёсывали станции и поезда, но, учитывая масштабы, проверить и предугадать всё было нереально. Игнорировать предупреждение о взрыве правоохранительные органы не могли, расколоть Гольдмана – тоже, и дело вместе с приказом генерала как можно скорее выведать всё о готовящемся акте, было спихнуто на ФЭС.

Операм ничего не оставалось, как вновь и вновь прочёсывать метрополитен, экспертам – пытаться связать воедино скудные факты, выбитые Рогозиной, а самой полковнику – каждый день, сжав кулаки, пытаться добиться от Яна хоть чего-то.

Хотя, спустя двадцать минут после начала допроса, она уже забывала обо всём, пытаясь только окончательно не потерять над собой контроль.

*

Через полчаса, когда, чуть успокоившись, Рогозина выслушивала доклад Данилова о рейде на Тверскую, в её кабинет ворвался Круглов.

– Что случилось?

– Галя, он хочет что-то сказать, – возбуждённо произнёс майор. – Требует срочно вести его в допросную! Вести?

– Нет, – холодно бросила Рогозина. – Мы не будем бегать у него на поводке.

– Но как? Галя, он сам хочет что-то рассказать! Как мы можем упускать такой момент? А если потом снова начнёт ломаться?

– Коля, ты ещё не понял, что он не дурак, чтобы косить под простачка? Если он действительно хочет сказать, он скажет. Но с меня на сегодня достаточно.

– Я могу…

– Нет, не можешь! – крикнула Рогозина, вставая из-за стола. – Не можешь! Не хватало нам ещё трупа подозреваемого в допросной!

Видя, что Круглов распалился не на шутку, она повернулась к Данилову:

– Стёпа, выйди, пожалуйста. На сегодня можешь быть свободен.

Когда дверь за ним закрылась, Рогозина вновь посмотрела на красного Круглова и, стараясь, чтобы голос звучал ровно, произнесла:

– Коля. Если я говорю, что допрашивать сейчас его не буду, значит, у меня есть на это причины. Я понимаю, что он доконал нас всех…

– Но Галя!.. Дай нам с Серёгой минут сорок! Ну полчаса!

– И что? Коль, ты хочешь ещё одно разбирательство по поводу жестокости на допросе?

– А у тебя остались другие варианты? – снова распаляясь, почти выкрикнул Круглов.

– Да. У меня остался предпоследний способ.

– Даже предпоследний? Интересно, какой?

Рогозина снова опустилась в кресло, спрятала лицо в ладонях и глухо, бесстрастно ответила:

– Психологическое давление. Нужно сыграть с ним на его поле. Начнём с того, что я допрошу его ночью.

***

– Вы разучились узнавать время? Мне кажется, уже поздно, Галя.

– Меня зовут Галина Николаевна, – почти по слогам произнесла Рогозина. Вглядываясь в узкие зрачки Гольдмана, она подумала, что неоспоримым плюсом ночного допроса является сумасшедшее желание спать. Оно заставляет сосредоточиться на борьбе со сном, не оставляя сил на ярость и раздражение.

– Галина Николаевна… Вас зовут и Галей тоже. Отчего же это непозволительно мне?

– Галей меня зовут те, кому я это позволяю. Вы не входите в их число.

– Что ж… Вы тоже не входите в число тех, кому я позволяю бесцеремонно будить себя в три ночи… Галя.

Сделав акцент на последнем слове и с издёвкой ухмыльнувшись, Ян демонстративно уронил голову на стол.

Подавив желание ударить его в затылок, Рогозина медленно произнесла:

– Ян Витальевич, несколько часов назад вы хотели нам что-то сообщить.

Гольдман не отзывался.

– Если вы намерены игнорировать мои вопросы, я вынуждена буду принять меры.

Тишину допросной нарушал только звук их дыхания. Гольдман, устроившись на столе, делал вид, что дремлет. Где-то в глубине души Рогозина чувствовала, как дико ему завидует: сейчас его отведут в камеру, и он уснёт. Завтра с утра, язвительный и изощрённый, вновь будет изводить её, сидя на этом же стуле. А ей предстоит очередная страшная, долгая ночь, когда в глаза будто песка насыпали, но уснуть невозможно. Затем – ещё один не менее длинный день, как минимум два часа из которого лежащий перед ней человек превратит в ад. И ей нужно как-то пережить ещё семь таких суток. Как-то пережить. Как-то переиграть.

– Увести.

Гольдман кулём повис на руках вошедшего сотрудника. Вдоволь насладившись тем, как опер пытается сдёрнуть его со стула, протёр глаза и, позёвывая, побрёл к выходу. Когда дверь захлопнулась, Рогозина, понимая, что он её уже не услышит, с бессильной злостью сбросила на пол папку и крикнула:

– Актёришко!

А через секунду из коридора донёсся ответный вопль:

– Галя!

– Урод, – тихо прошептала она, даже не обратив внимания на опасные звенящие ноты, скользнувшие в голосе.

*

– В чём дело, Ян Витальевич? Сейчас два часа дня. Почему вы отказываетесь идти на допрос?

Рогозина сидела в КПЗ напротив Гольдмана. Их было только двое – охранник ждал в коридоре. Ян, недовольно морщась, пил воду из алюминиевой кружки с отколотым краем, полковник, прищурившись, просматривала его заявление.

– Вам не принесли завтрак… Вот как.

– И обед тоже. По какому праву меня оставили голодным?

Не ответив, Рогозина встала и направилась к выходу.

– По какому праву? – повысил голос Гольдман. В один прыжок преодолев расстояние между ними, он схватил её за локоть: – Кто позволил вам так обращаться с заключёнными?

Презрительно высвободив локоть, Рогозина взялась за ручку двери.

– Отвечайте!

– Сегодня ночью вы предпочли меня не услышать. Сейчас я предпочитаю не услышать вас.

Дверь захлопнулась. Обратившись к дежурному, Рогозина произнесла:

– Выведите изображение с камеры наблюдения на мой компьютер. И изымите у подследственного все острые предметы, в первую очередь, бритвенный станок и зажигалку.

*

В половине третьего на пороге кабинета возник зевающий Тихонов.

– Галина Николаевна, кофе.

– Ты чего ещё здесь, Иван? Давно домой пора!

– Не, – помотал головой Тихонов. – Я без вас не уйду… Вы же опять к этому собрались?

Рогозина тяжело кивнула и приняла чашку.

– Спасибо, Вань. Но ты иди всё-таки хотя бы в буфете поспи… Завтра работать.

Тихонов махнул рукой – правда, получилось недостаточно беспечно, – и исчез за дверью.

*

– Итак, вы хотите сообщить нам некую информацию.

– Я хочу есть и спать. Пока я этого не получу, разговаривать нам не о чём.

Рогозина встала из-за стола и вышла, вернувшись через некоторое время с чашкой кофе – тем самым, что заварил для неё Тихонов.

– Ваша информация в обмен на кофе.

– Не дождётесь, – издевательски улыбнулся Гольдман. – Пить кофе я согласен только в одной из чешских кофеен. И только вместе с вами.

========== Часть 2 ==========

– Галь, на тебе лица нет. Хватит. Прекращай это.

– Ты предлагаешь отдать на его милость тысячи людей? Отступить, расписаться в своём бессилии, признать, что мы ничтожны? Валя! Валя!.. Если есть хоть один шанс… Хоть миллионный, хоть миллиардный…

– Какой шанс, Галя? О чём ты говоришь? – Антонова, перестав мерить шагами кабинет, резко остановилась прямо напротив полковника. – Разве ты ещё не поняла, что всё это безнадёжно? Ты же занимаешься мазохизмом, Галя!

Рогозина, сжав руками виски, тоже встала и, встретив взгляд Антоновой, неестественно спокойно произнесла:

– Валечка, родная моя, мы работаем вместе уже шесть лет. Ты не можешь не понимать, ты прекрасно знаешь, что по-другому нельзя. Есть полковник Рогозина, которая должна сделать всё, что в её силах. Должна, слышишь? А меня, которая имеет право бояться, ненавидеть или не хотеть чего-либо, в этих стенах нет. И даже если этот призрачный, нелепый шанс отсутствует – да, да, я признаю, его нет! – пока есть время, я буду работать с Гольдманом. Называй это как хочешь, – садизмом, мазохизмом, чем угодно – только не пытайся мне помешать.

Антонова вскинулась, желая что-то сказать, но Рогозина жестом заставила её замолчать.

– Не надо убеждать меня, что это не ты подсыпала в чай снотворное. И не говори, что вчера утром у моей машины просто так спустило колесо. И… – полковник не закончила – внезапно всхлипнув, Антонова уткнулась ей в грудь.

– Валя… Валюш… Ну ты чего? – опешив от её внезапных слёз, Рогозина осторожно прижала Валентину к себе, одновременно шаря левой рукой по столу в поисках прочно обосновавшегося там успокоительного.

– Жалко тебя… Галя… На тебя смотреть страшно… И всё впустую…Урод ё*аный…

– Валя!!!

Антонова, икая, проглотила таблетку и дерзко уставилась на Рогозину.

–А как ещё его прикажешь называть? Ненавижу!

– Всё, всё, Валечка… Успокойся. Всё это когда-нибудь закончится…

– Закончится…– эхом откликнулась Валентина.

«Закончится. Взрывом в метро. Седьмого апреля» – горько добавила про себя Рогозина.

***

– Ну так как насчёт чешской кофейни? – Это была только первая фраза, а руки уже непроизвольно сжались в кулаки.

– Господин Гольдман, давайте оставим это в стороне. Я знаю, что…

– Как же это в стороне, Галина Николаевна? Такой шанс… Такая женщина…

– …знаю, что вы чего-то ждёте. Момента, условного сигнала, отклика своих сообщников – и после этого собираетесь кинуть в меня ещё один огрызок сведений. Предлагаю вам сделать это сейчас, поскольку всякая ваша связь с внешним миром пресечена. В том числе, – Рогозина не без удовольствия позволила себе улыбнуться, – через подставного конвойного.

Если Гольдман и выдал своё волнение, то только секундной бледностью.

– Сказать честно, я удивлён. Вы не слишком торопились раскрыть этого чурбана в форме.

– Разумеется. Это наш человек.

– Блефуете, Галина Николаевна! – Гольдман внезапно развеселился.– Ай, блефуете!

Он разыграл настоящее представление, старательно расхохотавшись до слёз и промокнув рукавом глаза. Потом подпёр щеки и уставился на Рогозину:

–Слушайте, Галочка… У меня к вам обворожительное предложение… Всё по поводу кофе… Как вы смотрите на то, чтобы…

– У вас проблемы со слухом, Ян Витальевич? Я уже называла своё имя!

– Бросьте, бросьте! Так вот. Как вы смотрите на то, чтобы – так и быть! – выпить кофе вдвоём прямо здесь? Ммм… Романтика… А?

От возмущения Рогозина не сразу нашлась, что ответить. Её угнетали безнадёжность и абсурдность своего положения. Пока она, пылая, пыталась зять себя в руки, Гольдман продолжал напирать:

– Молчание – знак согласия, верно? Ах, Галочка…

– Галина Николаевна!

– Зануда вы, Галочка. И такая милая, когда краснеете! Ну не смотрите на меня так, я тоже начинаю смущаться! Вы что же, думаете, просто так кофе хочется? Я понимаю, за всё нужно платить. И я готов заплатить за ваше обаятельное общество. Что, заинтересовало?

Рогозина молча смотрела чуть выше его плеча – давно испытанный приём: преступнику кажется, что смотрят на него, а на самом деле взгляд упирается в стену. Краткая передышка, возможность прийти в себя.

Наклонившись к ней через стол, Гольдман хмыкнул:

– Тяжело с вами. Женщина в вас сидит где-то очень глубоко, долго ещё копать придётся. Всё, всё – он поднял ладони в знак извинения, по-шутовски прося пощады. – Не кипятитесь, нам ещё надо решить кофейный вопрос, правда? В общем, в обмен на наш с вами лёгкий совместный ужин я предлагаю вам некий ключ.

–Что за ключ? – Чтобы голос не успел дрогнуть, приходилось выбирать фразы короче.

– Хм… Ну, скажем так: он позволит вам отсрочить взрыв. Вы выпускаете его в эфир на определённой частоте, его слышат мои коллеги, совершают определённые действия… И ваши коллеги, в свою очередь, получают ещё три дня на поиски бомбы.

– Как я могу быть уверена, что это правда?

– Никак, -Гольдман, почёсывая бровь, довольно улыбнулся. – Это ваше дело – верить или не верить. Может, я решил вас обмануть.

Рогозина молчала. Гольдман нетерпеливо побарабанил пальцами по внутренней стороне столешницы, зевнул, начал насвистывать какой-то мотивчик.

Выбора не оставалось. В конце концов, даже если это ложь, от неё не убудет. Кто знает, что могут дать эти три дня…

– Хорошо. С условием, что ключ и частоту вы называете мне прямо сейчас.

– Бумагу, – щурясь, Гольдман сложил пальцы домиком и, глядя поверх них, снова улыбнулся. – И ручку.

Когда исписанный и сложенный вдвое лист исчез в кармане Рогозиной, он проронил:

– А моё условие таково: вы будете в вечернем платье, Галочка.

Выходя из допросной, Рогозина, повторяла про себя, как мантру: «От меня не убудет».

***

Чем ближе часовая стрелка подходила к восьми вечера, тем сложнее становилось подавить желание малодушно сбежать из ФЭС, спрятаться и отсидеться где-нибудь вплоть до седьмого апреля. Вернее, уже до десятого – в том, что на этот раз Гольдману можно верить, Рогозина отчего-то не сомневалась.

Листок с ключевой фразой и радиочастотой она отдала Тихонову сразу же, как покинула допросную. Разумеется, тот спросил, чем вызвана такая щедрость преступника, но, стоило покачать головой, и он, пожав плечами, без вопросов уткнулся в монитор.

Рогозина понимала, как глупо скрывать от коллег грядущую плату за трёхдневную отсрочку. Это вообще было глупо и дико, но как она ни пыталась убедить себя, что весь этот жестокий цирк – только в интересах дела, что три дня могут дать зацепку, что одна чашка кофе, выпитая в компании Гольдмана,– это приговор, ничего не получалось. Она ждала восьми вечера как смертной казни. Смеялась над собой, язвила, но была не в силах избавиться от этого ощущения.

Взглянув на часы в очередной раз и с лёгкой паникой обнаружив, что до «свидания» осталось чуть больше получаса, Рогозина поняла, что откладывать дальше уже нельзя.

Она убрала в стол бумаги, поправила стопку текущих отчётов и направилась в буфет. Уже открывая дверь, внезапно замерла. В голову пришла простая, до смешного простая мысль, решавшая проблему. Да она никуда не пойдёт, вот и всё! С чего она должна… С чего она вообще-то что-то должна этому преступнику? Как, Господи, как ей взбрело в голову подчиняться его сумасшедшим капризам?! Ей – опытному оперативнику, эксперту высшего уровня!..

Она нервно рассмеялась. Наверное, просто сказывается общее утомление. Рассеянность, терзающая вот уже две недели без перерывов головная боль, неутолимое желание спать… И эти выматывающие, бесконечные допросы.

Рогозина глубоко вздохнула и закрыла глаза. Под веками неудержимо заплясали огненные всполохи и пятна, но постепенно они улеглись, и наступила прохладная, приятная темнота. Нужно было что-то решать, что-то делать, но голова совсем не работает. Нужно чуть-чуть, совсем немного отдохнуть. Постоять с закрытыми глазами, прислонившись к косяку, успокоиться, отдышаться. Совсем недолго, минуту-другую…

– Галина Николаевна?..

Из блаженного забытья её вырвал настороженный голос Тихонова. Она резко открыла глаза и буквально почувствовала, как с удвоенной силой засверлило виски.

– Да, Вань… Что случилось?

Тот испуганно оглядел её сгорбившуюся в дверном проёме фигуру, но не посмел ничего спросить.

– Галина Николаевна… Гольдман просил передать вам, что он назвал только половину ключа. Вторую отдаст после того, как будет выполнено его условие… Что это? Какое условие? Вы знаете?..

Ей хотелось застонать. Наивная. Наивная! Решила так просто обмануть человека, который водит за нос всю полицию Москвы!

– Знаю. Иван, будь добр, приготовь кофе. На двоих.

Она тут же пожалела о сказанной фразе. Мысли путались и выскальзывали, как мокрое мыло. Нужно собраться. Сосредоточиться. Во чтобы то ни стало, нужно воспользоваться этим нелепым шансом. Господи…

Рогозина, чёрт возьми, прекрати истерику!

– Иван! Я попросила приготовить кофе. Вопросы потом.

Наученный горьким опытом, Тихонов быстро ретировался. Такой тон полковника всегда ассоциировался у него с ослепительно ледяным железом: тронь – зазвенит и рассыплется. Лучше не трогать.

Оставалось решить последнюю проблему. Рогозина криво усмехнулась. Вечернее платье.

Ян Витальевич… Я урою вас, клянусь.

***

– О! Галина Николаевна, вы великолепны! Моя личная Снежная Королева. Прошу!

Гольдман услужливо отодвинул стул, подождал, пока Рогозина села, и вновь пододвинул его к столу. Затем опустился напротив и отхлебнул кофе.

– Жаль.

Прищурился, улыбнулся.

– Ну признайтесь, вас так и тянет спросить, чего мне жаль. Но вы не спросите, так? Да конечно, не спросите, – Гольдман, как-то странно, будто с состраданием, усмехнувшись, махнул рукой. – Вы не та, кто показывает любопытство. Но я и сам могу сказать. Сам… Жаль мне, Галина Николаевна, что кофе не вы варили. Я предпочёл бы…

– Мне нет дела до того, что бы вы предпочли, – едва сдерживаясь, произнесла Рогозина. – Кофе. Вы. Я. Достаточно?

– Вы забыли добавить про вечернее платье, Галоч… Галина Николаевна. Кстати, оно ведь тоже не ваше, правда?

– Есть разница?

– Ровно никакой. Повторюсь, вы великолепны. Однако у нас есть более важные вопросы.

Рогозина вопросительно подняла бровь. Гольдман кивнул.

– Я абсолютно серьёзно. В формате допроса мы с вами сегодня уже пообщались. Третий час ночи, когда вы вновь вытащите меня на дознание, ещё не скоро, так что предлагаю просто поговорить. Как деловые люди, как партнёры, желающие провести продуктивную беседу относительно общих целей.

–Что ж, – хмыкнула Рогозина. – Не скажу, что вы меня удивили. Ваше амплуа клоуна проработано до мелочей.

Гольдман осклабился.

– Галочка, солнце моё, вы думаете, мне не надоели эти ваши допросы? Думаете, мне не приятнее было бы разговаривать с вами просто так, на равных? Думаете, я получаю удовольствие от…

– Думаю, получаете. Приказывать вам прекратить паясничать бесполезно. Если вы хотите изводить меня дальше…

«Рогозина… Рогозина, что ты творишь?..»

В глазах почернело, резко ударило в голову, и совершенно внезапно всё закончилось.

Очнулась она только на следующий день.

========== Часть 3 ==========

– Собственно говоря, эта отсрочка нужна была только для того, чтобы заминировать ещё одну станцию. Да-да, дорогая моя Галина Николаевна, – широко улыбаясь в лицо окаменевшей Рогозиной, произнёс Гольдман. – Всё готово. Завтра, ровно в семь тридцать две станции московского метрополитена взлетят на воздух. Хотя… На воздух, пожалуй, громко сказано. Слишком они глубоко.

Ян побарабанил пальцами по столу, весело глядя на Рогозину, а потом, словно спохватившись, добавил:

– И ещё одно. Если вы попытаетесь перекрыть метро, эвакуировать людей, предупредить население или ещё как-то предотвратить жертвы, взрыв произойдёт немедленно. Все ваши действия под контролем. Сопротивляться бесполезно.

*

– Вы понимаете, что сейчас по вашей милости погибнут сотни людей? – нервно глядя на часы, спросила Рогозина.

Ей было противно. Мерзко от ненависти к Гольдману, который, живой и здоровый, будет жить дальше, может быть, даже выйдет когда-нибудь по амнистии. Страшно от своего бессилия, от того, что, зная о теракте, зная о том, что минуту спустя произойдёт взрыв, она не может сделать ничего. Ни-че-го! И, в довершение ко всему, просто жалко себя. Ради чего она вытерпела столько часов наедине с этим извергом?..

– Понимаю, – чуть рассеянно откликнулся Ян. – Лотерея судьбы. В конце концов, в этом метро могут оказаться не только случайные люди, но и мои знакомые.

– Я сомневаюсь, что вы их не предупредили, – горько усмехнулась Рогозина.

– Ну мало ли? Галина Николаевна, ну за что вы меня так ненавидите? Почему смотрите на меня так зло?

– И вы ещё спрашиваете?

– Разумеется, я понимаю ваше негодование – вы страж закона, блюститель справедливости, а я – преступник. Но ведь не всех преступников вы так прожигаете взглядом.

– Вы мне отвратительны. Я буду ходатайствовать о высшей мере пресечения.

– Что ж, ходатайствуйте. На смертную казнь у нас мораторий, значит, закончу свою жизнь в тюрьме. Будете меня навещать?

Ей казалось, ещё немного – и она попытается его убить. Торопливо, последним усилием сдерживая животную ярость, она пересекла камеру и навалилась на дверь. Чуть-чуть, ещё чуть-чуть, и она больше не увидит его никогда…

– А впрочем…

Она обернулась, испытывая почти физическое отвращение.

– У меня есть к вам предложение.

– Я слушаю.

Дышать отчего-то удавалось с трудом. Ещё сложнее было контролировать голос.

– Я даю вам ещё один ключ. Если успеете вывести его в эфир до половины седьмого, взрыва не будет.

– Условия.

– Только одно. Вы соглашаетесь выполнить любое моё желание. В пределах разумного, разумеется.

Любое желание… Господи, когда, когда это закончится? И, важнее, чем?.. Неумолимо бежала секундная стрелка. В пределах разумного.

– Текст.

Удовлетворённо улыбнувшись, Ян начал писать.

========== Часть 4 ==========

– Я же говорил, всё в пределах разумного. Шансов выжить у вас едва ли не больше, чем… Галина Николаевна, ну что вас на этот раз не устраивает?

Они сидели недалеко от «Воробьёвых гор» – одной из немногих станций метро, расположенных на поверхности. Гольдман щурился на заходящее солнце, изредка оглядываясь на стоявших неподалёку конвойных. Рогозина, закрыв глаза, откинулась на спинку скамейки. Сейчас почти всё – от пыльного бетона платформы до очередной сумасшедшей выходки Гольдмана – казалось безразличным, или даже вовсе нереальным.

– Если всё в порядке, то давайте определимся со временем. Да, да, я понимаю, взорвать метро – это не чупа-чупс купить, всё просчитано до минуты. Я имею в виду ваше время… В смысле, на какой станции вы хотите сесть? Может, поедете с пересадкой?

Если бы она не знала Гольдмана и его планов, то, наверное, даже поверила бы в сочувствие в его голосе. Но вчерашний разговор был ещё слишком свеж. Да и от реальности, как ни пытайся, не убежишь.

– Неужели вы предоставляете мне выбор? – усмехнулась она. – Как щедро!

– Не юлите, Галочка, милая моя. Называйте станцию. Если хотите, я вам даже карту метро дам.

– Хорошо. Кропоткинская. Вас устроит?

– Меня всё устроит! – хохотнул Гольдман. – Главное, чтобы устраивало вас! Ну-с, если с этим мы определились, то давайте вернёмся в ФЭС. Я есть хочу.

Рогозина бессильно опустила глаза.

– Я вас ненавижу…

– А я вас люблю! – подмигнув, он снова залился смехом и встал со скамейки. – И если вы доживёте до завтрашнего вечера, обещаю, я вас поцелую!

Она не ответила и, не оглядываясь, пошла к фэсовскому ниссану. Подбежавшие конвойные надели Гольдману наручники и посадили его в автозак – но не раньше, чем он успел выкрикнуть:

– А я всегда держу обещания, вы знаете!

***

Вернувшись в офис, Рогозина спустилась в пустующий морг – к счастью, ни Вали, ни Бориса уже не было.

«Валечка, главное, о чём я тебя прошу – даже не прошу, а приказываю – не теряй головы, когда прочтёшь это, и сделай всё так, как нужно. Ты всегда понимала меня без лишних слов, поэтому миндальничать не буду. Валя, возможно, завтра я умру. Желание Гольдмана (то, что «в пределах разумного», помнишь?) было простым: он сказал мне, на какой ветке заложена одна из бомб, и предложил сесть в поезд, который должен будет взорваться. Завтра, в то время, как я спущусь в метро, Тихонов найдёт у себя в компьютере программу-таймер детонатора. Если он сумеет взломать её раньше, чем я доеду до назначенной станции, взрыва не будет.

В противном случае, Валя, сделай всё, чтобы его посадили пожизненно. И обними за меня ребят.

Галя.»

========== Часть 5 ==========

Она проснулась в ознобе, с ощущением неотвратимой пустоты – во всём теле и всюду. Открыла глаза и долго лежала, глядя в стену. Совсем некстати поняла, что голодна. И только после, с трудом сев на диване и растирая затёкшие руки, вспомнила: сегодня.

Сегодня она встанет, приведёт себя в порядок и выскользнет из ФЭС – до семи, почти до солнца, пока никто из сотрудников не пришёл. Не вызовет такси, не сядет в свою машину и не пойдёт к автобусной остановке. Нет. Она обойдёт здание Службы, два раза свернёт направо, перейдёт дорогу и спустится в метро.

Сегодня она сядет в поезд и… И, наверное, больше из него не выйдет. Вот так. Вот он, план на день. А теперь пора вставать.

***

Когда до входа в метро осталось шагов двадцать, хлынул дождь, полковник вымокла до нитки в секунды. Мокрая, медленная, уже почти не думающая о предстоящем, она опускалась в подземку, к теплу и финалу, вслед за толпой.

Из перехода пахнуло горячим воздухом, пластиковым духом и… музыкой?.. Какой-то песней, полузнакомой, где-то слышанной. Рогозина миновала турникеты, ступила на эскалатор, скользнула взглядом по рядам реклам и только тогда поняла, что мелодия звучит громче. Она опускалась навстречу песне. У самого низа, вслушиваясь в текст (отпустите синицу на верную смерть, пусть её приласкает свобода…), она едва не споткнулась, сходя со ступеней.

– Под ноги глядите, – заметил ей дежурный. Она кивнула и двинулась к поездам. «Куда мне?..»

К станции «Университет». Какая ирония. Оттуда для неё началась ФЭС, там всё и закончится. Обратный путь дороги в шесть лет – всего десять минут. Кто бы мог подумать.

Под мелькание проводов Галина Николаевна вспомнила, что надо, надо было разбудить Тихонова. Если он проспал, у неё нет ни шанса – даже призрачного.

Встречный состав с шумом прогрохотал по ту сторону вестибюля «Парка культуры». «Вечная спешка», – отстранённо думала она, глядя в лица. Сколько ещё?

Ей хотелось верить, что прямо сейчас Тихонов сидит у компьютера, всё видит, уже всё знает. Она словно разглядывала фотографию, сделанную воображением: напряжённый, обескураженный, упрямый, испуганный до одури и одновременно – злой и азартный. Бледная Амелина за его плечом, на соседнем стуле – Андрей. И они втроём пытаются… нет, не знаю, не знаю, что они пытаются сделать. Никогда не разбиралась в том, что творит Иван. Никогда не разберусь.

«Фрунзенская». Рогозина уже не глядела в лица, а только повторяла про себя: «Уйдите все. Не хочу, чтобы всё было напрасно. Уйдите».

Не сиделось. Она поднялась, отойдя подальше от дверей, искусителей, распахнувшихся, чтобы выпустить желающих – не её. Поезд дёрнулся, отходя, и она потеряла равновесие.

– Всё в порядке? – Сосед, вихрастый парень, прилично одетый, с рюкзаком и тетрадью А4 подмышкой.

«МГУшник», – подумала про себя полковник. «Вряд ли из МГИМО. А может, МИРЭА». Она и забыла, как много ВУЗов в окрестностях Воробьёвых гор.

Стояла и рассматривала его – чересчур внимательно для случайной попутчицы.

«Похож на Ваньку». «Нет, не похож». «Похож». «Нет».

– Молодой человек, вам на пары?

Настороженное «да».

– Выходите сейчас. На «Спортивной». Прогуляетесь.

– Мне до «Университета».

– Ничего. Погода хорошая. Идите.

Развёл руками, видимо, решив, что она слегка не в себе.

– Иди! – настойчиво повторила Рогозина, чувствуя, как поезд замедляет ход. – Выходи! – почти крикнула, толкая его к дверям.

Он оглянулся, пожал плечами, хмыкнул, выныривая из вагона.