Текст книги "На бесплодных землях горит святое пламя (СИ)"

Автор книги: starless sinner.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

(Скучать по большему она не решается.)

Алина почти решается сказать об этом идущему впереди Ярену, когда раздаётся свист. Время замирает, спотыкается на секундах. Алина хочет обогнать его, хотя бы раз в жизни, но только и может слышать стук своего сердца, излишне громкий, всепоглощающий, когда стрела, наконец, находит свою цель.

Ярен захлёбывается воздухом, пока острие всё в тех тянущихся смолой секундах проворачивается внутри, в его мышцах, разрывая волокна, дробя кости на осколки, чтобы прорваться наружу, со спины.

Он валится на колени, с воистину пугающим хрипом.

Время отмирает. Сквозь вакуум ударов становится различимы крики фьерданцев. Грубый, отвратительный язык. Ненавидимый каждой клеткой тела, каждым осколком мыслей, похожих на встревоженных шершней: они покошатся, как безумные, в голове, пока утекает драгоценное время.

– Бегите, идиоты, – хрипит Ярен, держась на двух руках. – Бегите!

И тогда Алина кричит.

***

Со всех сторон гремят взрывы подкидываемых гранат. Свистят пули, придя на смену стрелам, ведь им нужно было практически беззвучно поразить как можно больше целей, прежде чем лес превратился в лабиринт лишь с двумя возможными выходами.

Выжить или умереть.

Алина почти шагнула за грань второго, задержавшись подле Ярена и оказавшись неспособной бросить его умирать в одиночестве. Это почти стоило ей собственной жизни. И проклятий со стороны погибшего товарища.

По крайней мере, гранаты пришлись как нельзя кстати.

Но Ярен мёртв. Секунда отделила его жизнь от смерти.

Мёртв. Злые слёзы жгут глаза. Чьи ещё смерти она увидит? Чьё ещё дыхание оборвётся рядом с ней?

Мимо свистит пуля, оцарапывая плечо, и всю руку пронзает сплошной обжигающей волной. Алина вскрикивает, но, не сбавляя темпа, перепрыгивает через кочки и как специально вылезающие валуны, а после едва успевает затормозить, проехавшись по влажной земле и почти упав: дерево падает прямо перед ней, сваленное гнётом чужой силы. Воздух вибрирует от неё, накаливает и без того давящую удушливость. В лёгких горит, и Алина вспоминает собственные слова об инфернах и лесах.

Какова вероятность, что их всех здесь попросту зажарят?

Рукояти ножей скользят в пальцах, но Алина только крепче в них впивается. Патроны закончились первыми, оставив возможным только ближние схватки. А с меткостью бросков у неё всё же оставались и остаются проблемы.

Сзади раздаётся крик, а после спину обжигает – почти ласковым касанием огненного языка. Алина кидается в сторону, прежде чем волна пламени из чужих рук накрывает собой лес. Кончики волос опаляет, а спину продолжает жечь сквозь кафтан. Не будь его, наверное, она бы точно заработала ожог.

Алина оглядывается, различая недвижимый силуэт с поднятыми руками. Каждый раз видя гришей под воздействием парема, внутри неё рвутся одна за одной нити здравомыслия. В груди печёт – агонией за каждого, кто вынужден страдать; за каждого, кто ещё пострадает в результате этой извращённой силы.

От дыма начинает щипать в глазах и носу, но Алина видит, как от одинокой фигуры отделяются ещё две, шагающие прямиком к ней. Нет, бегущие.

Она крепче хватается за кинжалы, но фьерданцев резко отшвыривает волной ветра. Чужая рука цепляется Алине в локоть, оттаскивая.

– Беги, дура! – Марьета кричит на неё, вскидывая руки снова.

– Ты им нужнее, – Алина хватается за полы её кафтана, утягивая за широкий дуб, прежде чем противники успевают опомниться и превратить их в решето.

У шквальной безумный взгляд, и Алина встряхивает её.

– Не вздумай им попасться!

– Смерть милее, чем рабство, – Марьета кивает, сжимает ей предплечья, а затем толкает вперёд. – Нужно убираться отсюда, мы их не одолеем. Не здесь.

В этом Алина с ней солидарна.

Вот уж точно скот, приведённый на убой.

Она выдыхает, сжимает ножи обратным хватом и пытается выравнять дыхание.

Их с Марьетой расшвыривает друг от друга раньше, чем она успевает выдохнуть. Бросившийся на неё дрюскель бьёт Алину затылком о дерево, прежде та умудряется не иначе как чудом полоснуть ему по лицу сталью.

Вывернушись, она поворачивается, но не успевает среагировать, когда они оба валятся на землю, катаясь по ней и оббивая каждый камень. Алина практически ощущает, как лопается каждый сосуд, разливаясь кровью будущих гематом. Но куда важнее – чужая рука на её затылке, резко вдавливающая во влажную землю. Собственные Алина пытается поднять, запоздало заметив, что выронила один из ножей, а второй неудобно зажат между её телом и землёй.

Дрюскель что-то кричит ей, и его голос похож на шипение какого-то потустороннего существа.

Перед глазами темнеет от нехватки воздуха. Алина дёргается всем телом, придавленная, неспособная вдохнуть. Она тащит зажатую руку изо всех сил, лягается и бьётся, как сноровистая лошадь, не поддающаяся человеческой воле. Правый бок обжигает болью, вырывая с губ протяжный стон: неверия и какой-то хлёсткой обиды за подобную подлость. Боль накрывает и трезвит одновременно, заставляя пуще прежнего метаться в исступлении, в дикой жажде, в сплошном сопротивлении.

Да, она не собиралась переживать эту войну. Но так глупо умирать… нет, ни за что!

Улучив момент, Алина приподнимается на локте, не уверенная, что тот попросту не переломится от тяжести. Чужая ладонь давит на затылок пуще прежнего, а затем тянет назад. Из глаз сыплются искры. Так по ощущениям взрываются звёзды, а следом содрогается небесный свод.

«Он свернёт мне шею», – в ужасе думает Алина.

Свернёт шею и оторвёт ей голову, как трофей. Запоздало она чувствует, что кричит не своим голосом, булькает. Во рту горько, медно, противно. Нож едва не выскальзывает из пальцев в проклятой грязи, но Алина скорее согласится переломать каждый из них, нежели упустить момент.

В исступлении она дёргает руку в сторону и вверх, наугад, не глядя. И сначала даже не может расслышать раздавшийся хрип – бьёт ещё, ещё и ещё, пока мышцы не перестают слушаться. В бок, в шею или плечо – не важно.

Проходит секунда, вторая, и хватка в её волосах ослабевает, а на тело наваливается чужая тяжесть – неконтролируемая для умирающего тела.

Алина выворачивается ужом, чувствуя, как горячая кровь заливает ей шею, волосы и лицо. Заливается в рот, заставляя отплёвываться. Она пропорола ему шею.

– Скирден Фьерда, – шипит она со всей ненавистью в замершие голубые глаза, прежде чем со стоном отпихивает тело от себя. Всю дрожь, весь ужас и этот отвратительный страх она ощутит позже. Если выживет, то непременно поплачет и кричать станет до сорванного голоса, потому что спустя хоть десяток сражений – к такому не привыкнуть.

Руки дрожат, когда она пытается подняться, не в силах отвести взгляда от мёртвого тела. Всё те же безжизненные глаза, смотрящие в небесную высь. Меньше одним ублюдком, который сжигает её товарищей, как демонов.

Алина пытается дышать, но в горле сухо и тут же – спазмирует тошнотой от смрада крови. Боль накатывает на всю правую сторону тела, и она зажимает полученную рану. Так и есть, он пропорол ей бок. На пальцах остаётся кровь. Чёрная, как мазут. Она вся в ней наверняка – и та превратится вскоре в грубую корку, которую потом придётся сдирать вместе с кожей. Колени скользят. От боли накатывает тошнота, перед глазами всё расплывается кругами на водной глади.

Ничего. Она сможет. Она справится.

Её пошатывает, стоит отыскать второй клинок и подняться на ноги, но не время мешкать: огонь расползается от дерева к дереву, и скоро весь лес станет одним только пепелищем. Кладбищем. Алина собирается двинуться вперёд, найти тех, кто выжил, когда останавливается, как если бы призываемая Марьетой молния, наконец, нашла свою цель.

Видимо, их везение закончилось с той самой, первой гранатой. А было ли оно?

– Зараза, – выдыхает Алина хрипло, глядя на юношу перед собой. Его тёмные волосы стянуты в небрежный хвост, позволяя разглядеть измождённое лицо: впавшие щёки, бледную, блестящую от пота кожу. Глаза его пусты, подёрнуты пеленой. Пламя пляшет на кончиках его длинных пальцев.

О святые.

Ей отвратно и больно видеть всякого гриша в таком состоянии. Порабощённом. Изничтоженном. А ведь вполне может случиться так, что она знала этого юношу. Вполне возможно, что он мог сражаться за неё. Или против неё.

Злая ирония.

Но сейчас ей не уйти с линии огня при всём желании: не хватит скорости и сил. При всех молитвах, которых никто не услышит, а Алина давно не просит у святых милосердия. Кому как не ей о нём ведать.

Не выходит и пошевелиться: осознание грядущего – неизбежного – парализует, связывает каждую мышцу.

Как-то она пыталась поговорить с ними, в самом начале. Мал тогда её попросту утащил, прежде чем от них не осталось мокрого места, и после Алина рыдала навзрыд ему в грудь от этого отвратительного бессилия.

Возможно, это тот самый конец, которого она ждала.

Пламя охватывает всё большие участки, ревёт и рукоплещет, тянется длинными пальцами. Позади с треском падают подкошенные деревья. Алина даже не смотрит, не в силах отвести взгляда. Так ведь цепенеют перед лицом смерти?

Юноша поднимает руку. Стоит задержать дыхание. Стоит закрыть глаза.

Алина хочет подумать о луге, на котором они с Малом непременно встретятся. Но в голову лезет только погребальный костёр. У мироздания злые, паршивые шутки.

Она только и может, что выше вскинуть голову. С вызовом. Лишённая силы, звания и величия, она не станет бояться.

Не станет.

Инферн взмахивает рукой.

Она не будет бояться.

Вот и всё.

Сейчас она увидит всех тех, с кем не успела проститься.

Жест обрывается приземлившейся позади него тенью. Массивной, высокой, обретшей плоть.

Инферн, всё ещё погружённый в навязанное паремом забытье, недоумённо оглядывается. Наверное, они оба с Алиной выглядят несколько смешно в своём удивлении.

Алина отшатывается. С губ срывается полный неверия хрип. У тени за спиной распахиваются крылья, похожие на два огромных паруса, а на безглазом лице раскрывается зубастая пасть. Чудовищный рык сотрясает лес, прежде чем когтистая лапа одним взмахом разрывает тело инферна пополам, разбрасывая в разные стороны, как разорванную тряпичную куклу. Кровь марает чёрные когти, тянется вязкими каплями вместе с остатками внутренностей.

Алина делает шаг назад. Один, второй.

Невозможно. Не может быть.

Это не может происходить наяву!

Поступок монстра словно приоткрывает какую-то брешь: тут и там приземляются сгустки тьмы, и мрак лоснится от их тел, как дым, прежде чем ничегои с рёвом бросаются на противников. Алина задыхается, пятится назад, прежде чем и вовсе падает, сражённая происходящим, слабостью и потерей крови: та продолжает течь сквозь пальцы, сквозь одежду, сквозь проклятую червоточину.

– Невозможно, – шепчет Алина, силясь подняться на локте. Выходит только перевернуться. Треск пламени становится тише, отступая, как испуганный зверёк, перед натиском ничегоев, хлопками их крыльев, в которых, как музыка, не стихают крики. Фьерданцев. Или её ребят.

Нет, это не крики. Это вопли.

Глаза затягивает пеленой. Алина видит пики деревьев и алую пляску пламени.

В попытках не потерять сознания, она вслушивается в этот оглушающий шквал, видит мелькающие тут и там тени. Сердце глухо стучит о рёбра, стоит различить среди этого хаоса тёмный силуэт. Он взрезает саму реальность на мириады трещин, раскалывает.

Тот, кого она узнала бы, лишившись и зрения, и слуха, и обоняния, ведь она ощущает эту давящую мощь кожей.

– Невозможно, – повторяет Алина хрило, сипло, не своим голосом, прежде чем темнота накрывает с головой.

***

Её будит мерный стук капель. Слишком звонкий, он ввинчивается в уши эхом, заставляя дёрнуться и приоткрыть глаза.

Слишком тихо для лазарета, где то и дело раздаются стоны раненых.

Слишком больно для того света.

Алина поднимает веки, различая тёмный свод над головой. Что это? Где она? Что произошло?

Где-то снова капает вода.

Алина силится осмотреться, но в голове всё кружится. Она вновь смежает веки, позволяя спасительной темноте накрыть подбирающуюся к вискам боль; та простреливает, пробивает ударами молота.

Лес, засада, сражение, Ярен, Марьета, фьерданцы. Огонь, так много огня.

В мыслях всё смешивается, только больше растягивается, как плохо сшитая ткань – хлипкие швы не могут удержать лоскуты. Алина сбивчиво ругается сквозь зубы, а после давится своими словами, когда слышит чужой голос:

– Проснулась, значит.

Алина распахивает глаза и садится рывком, нагоняемая и голосом, и собственной памятью. В ушах барабанные перепонки взрезает рёв ничегоев – гулким эхом воспоминаний. Растревоженные раны она даже не успевает прочувствовать, ведь ошеломление погребает под собой.

Ничегои. Порождение скверны и того, кто считался мёртвым. Того, кого Алина убила сама и чьё сожжение наблюдала, шепча в прощание забытое имя мальчика. Она не решается озвучить собственную мысль, неуверенная, послушается ли её язык.

Дарклинг. Прямо перед ней.

Невозможно!

Пожалуй, это она хрипит, как заведённая, зацикленная на одно-единственное слово, пока вся её суть отказывается верить глазам.

Дарклинг, истинный, из плоти и крови, склоняет голову к плечу, наблюдая за ней. Он сидит практически у неё в ногах, прислонившись спиной к каменной стене. Алина с опозданием отмечает, что они, по всей видимости, находятся в какой-то пещере. Неподалёку она отмечает остатки от кострища с тлеющими углями. По всей видимости, огонь был потушен не так давно.

Где-то в недрах снова капает вода. Звон оглушает.

– Тебя нет, – Алина выдыхает, прикладывая руку к собственному лбу, дабы убедиться, что она не бредит. – Тебя не может быть здесь.

Могло ли всё это ей привидеться в предсмертной агонии? Она наверняка мертва. Мертва.

Расползающаяся от правого бока боль, тянущая к разуму свои тёмные щупальца, доказывает всю реальность происходящего. А после чужая ладонь жмёт на плечо, укладывая обратно.

– Слишком много резких движений для твоих ранений. Я всё же не целитель, – произносит Дарклинг так спокойно, словно они виделись только минувшим днём. Как будто не было войны, их гнетущего противостояния, не было того убийства, которое запятнало ей душу гораздо сильнее, чем все остальные совершённые прегрешения.

Алина выдыхает со свистом, не решаясь взглянуть ему в лицо и цепляясь за края одежд, неизменно чёрных, пускай и не таких лощёных, как раньше. Смысл чужих слов доходит запоздало, приходящей волной, и Алина тянется под плотный плащ с чужого плеча, явно служащий ей одеялом, и натыкается на наложенные повязки. Шершавые под пальцами, но сухие.

Думать о том, как Дарклинг всё это с ней проделывал, она точно не станет.

Впрочем, ей неожиданно всё равно.

– О, – только и может сказать Алина, снова смежая веки. На Дарклинга ей больно смотреть – осознание слишком огромно и никак не хочет умещаться в её черепную коробку.

Где-то вновь падает капля.

Алина вздрагивает, ощущая прохладную ладонь на своём лбу. И старается не думать о том, как ужасно, как изломано выглядит перед ним – всё таким же, как в день своей же гибели.

– Спи, Алина, – голос Дарклинга убаюкивает, накатывает той же тьмой, которая качала бы её, маленькую и сломанную, такую уставшую в своих руках. – Тебе нужны силы.

Она не хочет слушать его приказы, даже если они верны, и силится вынырнуть из зыбких объятий подступающего сна, что похож на пропасть, в которую только и выйдет, что сорваться.

– Это был ты, – вдруг шепчет Алина, пока Дарклинг продолжает поглаживать её по лбу. В каждом движении чувствуется весь гнёт прожитой им вечности – он давит на Алину, заставляя желать провалиться сквозь землю.

Но ей не нужно смотреть на него, чтобы знать: Дарклинг поднимает брови в немом вопросе. Или в побуждении продолжить свою мысль. Спустя несколько лет она всё ещё слишком хорошо чувствует его, хотя не должна.

У неё был Мал. У неё был дом.

Ничего не осталось.

Даже сил на то, чтобы сбросить руку своего врага со лба.

– Это был ты, – повторяет Алина глухо и проваливается, проваливается в забытье, как в нору без дна. – Пустые фьерданские скифы. Это ты.

Бьянка говорила о том, что им нужно чудо. Ярен считал, что Дарклинг – тот, кто им необходим для победы.

В иной раз Алина бы расхохоталась. Зло и едко.

Потому что они призвали чудо на свою голову. Только вот оно сплошь проклятое.

Алина хочет услышать ответ, но всё же засыпает раньше. Рука с её лба никуда не исчезает.

***

Ткань на кафтане топорщится. На груди. В том самом месте, где своё прибежище нашла сталь гришей, ведомая рукой Алины.

Она жуёт вяленое мясо, медленно, работает челюстями, смотря в эту точку, на рваные края. Тяжело сглатывает, а после запивает водой из бурдюка. Ей не хочется думать, откуда это всё тут взялось, в каменистой пещере. Но ей лучше, ей тепло и она жива.

Чудом, сказали бы другие.

Отвратительное слово.

Алина продолжает смотреть на прореху в чужом кафтане, пока Дарклинг смотрит на неё. Наверное, так могут пройти часы. В конце концов, почему он здесь? Почему не спасает Равку? Ведь для этого он оказался в том лесу.

В ушах звенит воспоминанием о чужих криках. И не скоро звенеть перестанет. От этого во рту разливается что-то тошнотворно-горькое. Алина делает ещё глоток, стараясь не анализировать случившееся.

То, что он её вытащил. Обработал её раны, и то, что выхаживает её. Для того, чтобы потом самому убить? Алина бы поняла такое стремление, но всё остальное не укладывается, не стыкуется, как стеклянная мозаика, собираемая по кускам.

– Я видела, как твоё тело сожгли. Я была там, – она не знает, в какой момент решается заговорить первой. Возможно, её выводит непрекращающийся стук капель. Возможно, молчание самого Дарклинга.

Взглянуть ему в лицо она всё так же не решается, сама не ведая, чего боится. И боится ли. Алина оцарапывается глазами на его подбородке, не целясь выше.

– Как видишь, там моего тела не было.

– Кто это сделал? – она снова ощупывает повязки, убеждаясь, что рана не открылась. Ей взаправду лучше, насколько можно судить по общему состоянию. Сидеть тяжеловато, но всё же пока получается. Спина немногим саднит, но всё-таки она не получила таких серьёзных ожогов. Более всего пострадала рука и злосчастный бок. Не случись того фьерданца, она была бы цела и не оказалась в этой западне, наедине с человеком, который был и остаётся чем-то неразрешимым в её жизни.

Дарклинг бросает взгляд на выход из пещеры. Алина плохо представляет, где они. Это только предстоит выяснить, как и выведать мотивы Дарклинга.

– Мой культ.

Он непривычно немногословен, и Алина разгорается раздражением, что ей приходится всё спрашивать, хотя в идеале стоило бы вцепиться ему в глотку. Только у неё совершенно нет на это сил. Ни толики. Они остались в том лесу. Возможно, в том овраге, где умер Мал. Или на свадьбе Жени, когда сожгли Давида. Рубеж пройден, и Алина не знает, как ей вернуться обратно, словно потерянному ребёнку, коим, по большому счёту, она всегда и была.

– Наш мир всегда стремится к балансу, – вдруг говорит Дарклинг, и получается смотреть на его острый, всё такой же прекрасный профиль, пока он сам глядит неведомо куда. – Закон прост. За жизнь надобно платить смертью.

Алина не глупа, чтобы задавать очевидные вопросы, до того не сделав выводов. Но кое-что её всё же волнует:

– И сколько жизней понадобилось взамен твоей?

Дарклинг поворачивается, и Алина не успевает сбежать от их столкновения. Кварцевые глаза блестят в полумраке; дневной свет лишь немногим проникает внутрь, но Алина хотя бы способна определить, какое ныне время суток.

– Достаточно.

– И что теперь? – она откладывает бурдюк и всю нехитрую снедь. Есть ей больше не хочется. Надо бы убраться отсюда прочь, как можно дальше, но куда? – Что с моими людьми?

Дарклинг сгибает ногу в колене, упираясь затылком в стену. Непривычно видеть его таким.

Живым, хотела бы сказать Алина. Но нет. Он ничуть не изменился, и это должно ранить, тогда как она самой себе напоминает сплошные развалины. Что он видит? Не смытую до конца краску с волос, синяки под её глазами? Серость? Измождённость? Какой же жалкой она должна выглядеть. За одну эту мысль Алина хочет выцарапать ему глаза, чтобы не смотрел.

В иной раз она бы попыталась их выжечь.

– Ты ничуть не изменилась, моя милая Алина, – вдруг говорит Дарклинг, едва-едва улыбаясь; совсем как раньше, но кто, как не она, знает, где искать призраки его эмоций? – Всё так же думаешь о других, а не о себе.

В груди колет от этих слов. Будь она сильнее, Ярен был бы жив. Не умер так внезапно и глупо. Как же ей должна быть противна уже мысль о собственном бессилии, но Алина с настойчивостью ребёнка ковыряет эту рану снова и снова, заставляя себя переживать муки по кругу.

Приди Дарклинг раньше…

Нет, эту вину на него повесить она не сможет. Не посмеет.

– Они живы и напуганы, – говорит Дарклинг, дёрнув бровью. – Прячутся, пытаются осознать случившееся. Зализать раны. Кого-то убили до меня. Кого-то…

В пещере враз становится темнее. Алина сжимает кулак, обломанными ногтями впиваясь в ладонь.

– Кого-то смогли забрать фьерданцы, – заканчивает Дарклинг. – У меня не было времени нагонять их. Ты могла умереть.

Сердце заходится волнением в груди. Алина выдыхает. Ей нужно к ним. Нужно убедиться, что все в порядке, и думать над дальнейшими действиями.

Но.

«Ты могла умереть.

– Чего ты хочешь от меня, Дарклинг? – вопрос срывается с губ прежде, чем Алина успевает его обдумать. – Я не заклинательница Солнца, не твой противовес более, мы не связаны. Я не могу помочь тебе, я не…

– Как много отрицания.

Алина замирает, понимая, что тяжело дышит, как после погони. Бок вновь начинает болеть, и более всего хочется лечь, но она держится прямо. Заправляет волосы за уши, стараясь не думать, на какое пугало похожа рядом с ним. Даже припорошенный пылью и кровью кафтан не портит этого лика.

– Я убила тебя, – наконец выдыхает она. – Я окутала твоей тьмой кинжал и вонзила в твоё сердце. Ты забыл? Как ты можешь сидеть со мной здесь?

– И ты должна была понимать, что это не остановит меня надолго, – он, право, отмахивается от этих слов, как от чего-то незначительного. У Алины голове коса на камень находит от всего этого. – Прикажешь разорвать тебя на части? Это не входит в мои планы.

Вот они. «Мои планы».

– Я уже сказал тебе, что наш мир стремится к балансу, – Дарклинг поднимается на ноги, окидывая долгим взглядом их странное укрытие, прежде чем смотрит прямо на Алину. – Подумай об этом.

Он специально это делает. Специально бьёт по её больным местам.

Алина сглатывает горечь, хотя более всего ей хочется накричать на него, ударить его. Молотить по его груди кулаками до тех пор, пока он не вернёт ей Мала. Потому что это несправедливо, потому что мироздание снова ломает её. Он снова ломает её.

– Я больше не гриш, – глухо произносит Алина. – Я больше не… предначертана тебе. Я никто. Это твои слова.

Дарклинг оглядывается у выхода из пещеры. Свет делает его глаза ярче, а кожу бледнее. Куда проще замечать такие мелочи, чем чувствовать каждой костью понимание в его взгляде.

– В самом деле, Алина?

О святые, её имя из его уст звучит проклятием, грехом и… чем-то столь желанным. Не так ли он сам себя чувствовал все эти столетия, запретив думать о собственной сути? Об имени, высеченном на сердце.

Она прикрывает веки, чтобы он не увидел подступающих слёз.

– Я не понимаю тебя. Я устала.

От загадок, от шарад, от войны, от самой себя.

– Тогда поразмысли о том, как я смог тебя найти.

Дарклингу не нужны особые усилия, чтобы пробить её броню. Хватает, как всегда, слов.

Алина распахивает глаза.

Но его уже нет в пещере. Где-то вновь падает капля, разбиваясь с гулким звоном.

***

– Почему ты спас меня?

Она задаёт этот вопрос в глубокой ночи, когда не может заснуть. И отчего-то знает, что и Дарклинг не спит, как прислушивающийся ко всему зверь. В пещере темно, но тепло. Или это Алина так согрелась под своим – его – плащом? Дарклинг запретил разжигать огонь в эту ночь, и это впервые, когда она с ним не спорит.

– Я услышал твой зов, – он молчит какое-то время, не озвучивая правду, к которой, наверное, и сам пока не готов. – А был кто-то другой, кто мог это сделать? Кто может спасти тебя теперь?

– Я тебе не княгиня, вечно попадающая в беду и нуждающаяся в спасении.

О зове говорить не хочется.

– Нет. Ты сама себе беда.

Зря она вообще спросила. Желчь разливается во рту. Алина тяжело сглатывает её вместе с впивающимся в стенки горла комом.

– Забудь.

– Ведь твой следопыт-таки спас тебя в последний раз, – нет, он загоняет ей нож под рёбра, проворачивает. Алина почти рычит и хрипит, пытаясь стать как можно меньше и одновременно стараясь достать до него, этого изувера, считающего, что он может говорить о Мале таким образом. Пальцы сами натыкаются на его руку. Алине бы дёрнуться, как прокажённой, но она крепче сжимает пальцы, желая, чтобы он ощутил хотя бы толику, хотя бы отголосок того, что её разрывает на части.

Такая глупость.

– Скажи ещё слово о Мале, и я вырву тебе сердце голыми руками, – обещает она.

– Ты уже это сделала, помнишь?

Право, он усмехается.

Алина отворачивается с отвращением, возится на своей подстилке и пуще кутается в плащ, тем не менее, не ощущая былого холода, который все эти годы изъедал ей кости, как старухе. Но Алине необходимо заснуть, иначе она вновь откроет рот, Дарклинг ответит и это закончится кровопролитием.

Проклятый баланс.

На границе сна и яви Алине чудится чужая рука в её волосах.

***

Ветер хлещет по лицу, треплет волосы, заставляя то и дело раздражённо заправлять их за уши. Алина кутается в чужой плащ, вглядываясь в сизое небо, прежде чем смотрит на сожжённый лес, раскинувшийся графитовым пятном внизу. Чёрные стволы похожи на стрелы, сплошь усеянные шипами веток. Ветер доносит до неё зловоние и пепел.

Алина бросает взгляд за спину, вспоминая дорогу до их странного, но временного укрытия. Она понятия не имела о том, что где-то здесь есть пещеры, на что Дарклинг сказал:

– Есть две Равки. Та, которая нанесена на карту, и та, которая скрывается от людских глаз.

Больше Алина не спрашивала, но теперь на языке вертятся иные вопросы, заданные ранее и те, что так и не были озвучены.

– Каковы твои цели? Снова начнёшь бойню за трон?

Не нужно смотреть, чтобы ощутить его приближение. Алина не знает, почему так остро его чувствует, но думает, что всё дело в этой противоестественной природе Александра Морозова.

Мир требует баланса, так он сказал.

Он вдруг смеётся. Алина вздрагивает, поворачиваясь. И, право, она видит в его глазах какое-то злое, хлёсткое веселье.

Шагнуть бы назад, к краю обрыва, но она не двигается с места, когда Дарклинг берёт её лицо в свои ладони.

– Мы гораздо большее, нежели правители с регалиями.

Мёртвая святая и тот, кто попирает законы мира взмахом руки.

Отчего же сердце сбивается, спотыкается и падает куда-то, что Алина не успевает его поймать? Ей нужно отстраниться, но Дарклинг большими пальцами поглаживает её по щекам, и от этой едкой нежности у неё звенят полые кости.

– Александр, – она то ли взмаливается, то ли проклинает его. – Я пуста. Во мне нет больше силы. Даже если я разделю твои мысли, твои планы, я не смогу помочь тебе.

Чужой рваный выдох оседает на её лице. Алина вдыхает чуть глубже, желая ощутить ноты прошлого: морозную свежесть взамест едкой вони от пепелища. Серые глаза внимательно на неё смотрят, прежде чем Дарклинг тянется и целует её в лоб с той же целомудренностью, как когда-то поцеловал на пепелище Керамзина.

Внутри в одну пружину скручиваются, кажется, сами лёгкие. Ей нужно отстраниться. И нужно бежать. Но ноги примерзают к земле.

– За эти годы ты не думала, от чего часть моей силы осталась с тобой? Подобную связь невозможно разрушить просто смертью. Я говорил тебе.

Таких, как они, больше нет. Ужасающая, раскалывающая мир догма.

– Солнце – не свеча, Алина, – произносит Дарклинг тихо, и каждое слово вспарывает вены, тянет за жилы. Алина костенеет. – Оно не может погаснуть.

Кажется, у неё дрожат губы. Сложно сказать, в какой миг она накрывает чужие запястья своими, не зная, чего жаждет больше: сбросить их или не отпускать, ибо эти слова, плетущие ли очередную ложь или дающую надежду, зажигают внутри неё что-то.

– Иди к своим людям, Алина. Оттуда отправляйтесь в Адену. Я буду ждать тебя там.

Он отстраняется первым, и ей приходится окликнуть его, ненавидя себя за эту слабость:

– Чего ты ждёшь от меня, Александр?

Так тяжело звать его по имени, но это – малая плата за её спасение.

И как же легко вспомнить его клятву, данную среди побоища.

Клятву на крови и пепле.

«Я заберу всё, что ты знаешь, всё, что ты любишь, пока у тебя не останется иного прибежища, кроме меня»

Мироздание действительно смеётся над ней, маленькой святой, воистину маленькой мученицей, потому что не Дарклинг забрал у неё всё, что было дорого.

Но только он у неё и остаётся.

Сердце наполняется тягучей агонией, воистину отвратительной болью, когда Дарклинг оглядывается через плечо, и выглядит живее и реальнее всех, кого Алина только знает. Кварц мерцает на свету. Обещанием.

– Скажи миру, что мы живы, мой свет.