Текст книги "А демоны остаются...(СИ)"
Автор книги: Старки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Я случайно увидел его на улице. Вместе с другими человеческими детёнышами он шёл, держа чёрненького мальчика за руку. Этот чёрненький был уже помечен. Между бровей, прямо над переносицей, заметное золотое свечение. Его хозяин – демон алчности. А этот человеческий детёныш ещё ничей. Ни на висках, ни на лбу я не разглядел никаких знаков. И как-то сразу я решил, что мальчик будет моим питомцем. Почему я сделал такой выбор? Ведь у меня уже был питомец, и он ещё не умер. Валерия я любил, он был послушен и ласков всю нашу жизнь. Я его нашёл в специальном заведении, где люди воспитывают брошенных детёнышей. Я научил его выживать тем способом, что знал сам. Валерий стал сильным и красивым. Я им гордился, когда, материализовавшись полностью, прогуливался с ним по улицам человеческих городов. Мы объехали с ним половину мира: везде нам было хорошо, хотя несколько раз мне приходилось вмешиваться в его судьбу, останавливать его выбор. Ведь я вижу метки демонов, а он нет. Если белый свет исходил изнутри глазниц, то я тащил подвыпившего питомца вон из какого-нибудь развесёлого заведения. Белый цвет – печать демона смерти. А я хранил своего питомца.
Но Валерий уже немолод. Люди живут очень мало, моему верному опекаемому шестьдесят лет. Он по-прежнему возбуждает меня, он по-прежнему ждёт меня. И пусть его тело уже не такое притягательное: живот стал дряблым, прекрасные руки потемнели, на них синими узлами вылезли вены – свидетели проблем и страстей. А некогда смоляные, вьющиеся волосы стали тусклыми, белыми, ломкими и редкими. Всё реже мы с Валерием предавались страсти, всё чаще разговаривали. Мой питомец впадал в маразм, я не мог это остановить. От меня это не зависит, я мог только сделать его бытие более лёгким, проводя по седым вискам пальцами, вызывая собственные воспоминания о самых странных и удивительных историях мира людей и демонов. Ему казалось, что это его фантазия, его воображение делает такие подарки. И он с волнением мне рассказывал о спартанском мальчике-эйрене Алхиде, который приглянулся мне на испытании во время праздника Артемиды Орфии и который хотел убить себя из-за погибшего в Пелопоннесской войне друга. Валерий говорил, что ему приснился сон о монашке-франке, который был похищен варваром с рыцарским происхождением, и как этот монашек укрощал нрав насильника. Валерий рыдал над видениями, в которых юноша-актёр английского елизаветинского театра свёл с ума всех английских пэров, втайне приходивших в зал восхититься его игрой. Хамфри же умирал от этих липких взглядов, всей душой ненавидел свои женские роли, сбегал от всего мира, переодевался в одежду чумного и шарахался по вонючему Лондону в поисках своего младшего брата. Валерий соскакивал ночью, якобы будил меня и требовал помочь сформулировать название к новому рассказу о молодом русском коллежском регистраторе, только что поступившем на службу в третье отделение канцелярии его императорского величества помощником следователя и так беззаветно влюбившемся в преследуемого им преступника-террориста. Я выслушивал, я успокаивал, я помогал, я подталкивал его к ноутбуку, шептал слова на ухо – и Валерий становился летописцем моих историй, моих питомцев. Секс его уже тяготил, а меня начинала тяготить эта страсть к писательству.
Кодекс не позволяет иметь двух питомцев одновременно, а мораль осуждает бросать питомца раньше смерти. Но я бросил Валерия. Полагаю, что он сидит сейчас за мерцающим экраном ноутбука и морщит лоб, вызывая образы, метафоры, придумывая диалоги и сюжетные ходы. Но у него не получается без меня. Бедный Валерий… Я не мог не уйти от него. Я встретил это дитя. Я не мог упустить его. Его лицо чисто, безгрешно, беспечатно. Пусть он будет моим питомцем, пока не попал в объятия Моногога, демона одиночества, или в цепкие лапки Круделитат, демоницы жестокости и садизма.
Школьники шли в фото-салон, чтобы сняться на общую фотографию. Я увязался следом, я стоял за спиной потного фотографа с меткой Аль-Куххола, я наблюдал за своим будущим питомцем. Ладненький, с гладкими щеками, с упрямым белым вихром на макушке, с серыми дымчатыми глазами – мой, мой, мой… Он неумело и застенчиво позировал. Толстый мальчишка с печатью Сатира на лбу и на губах беспрестанно подкалывал моего будущего питомца. Детёныш хихикал, извинялся перед пьяненьким фотографом, умилительно ёрзал на стуле. Заглянув в монитор камеры на то, что получилось, я утвердился в своём решении: этот человечек будет моим питомцем.
Я даже не пошёл прощаться с Валерием. Сразу после фотосессии, когда учительница распустила всех учеников по домам, я увязался за ним. Он сначала шёл с этим мальчиком-толстяком, весело подскакивая, перебегая от бронебойного одноклассника то вправо, то влево. Потом толстяк, будущий сладострастный балагур, свернул на перекрёстке, а мой детёныш заглянул в магазинчик. Умилительно перекладывает на ладошке монетки, хмурится. Не хватает денег на мороженку? Я подошёл и положил ему в ладонь бумажку. Малыш поднял на меня серые глаза:
– Это мне?
– Тебе! Не бойся, покупай смело. Мне это ничего не стоит.
Мальчик протянул деньги молодой продавщице с печатью демона лжи на губах.
– Мне пломбир.
– Возьми нашего хладокомбината, – радостно посоветовала лгунья.
– Нет, – вмешался я, – они у вас уже три месяца лежат, давайте «Белого мишку». И мне такую же достаньте.
Продавщица презрительно поджала губки, но спорить не стала. Мы вышли из магазина вместе, вместе шлёпали до его девятиэтажки, болтали о всякой всячине. Он не обращал внимания на то, что в витринах магазинов, в майских лужах и в стёклах проезжающих машин он отражался один. Я для него жизнерадостный молодой парень, хотя, конечно, почти старик – лет двадцать! Но у людей (неважно, зрелых или юных) всегда есть тяга к тем, кто, будучи старше, мудрее, выслушивает серьёзно и говорит не о себе. Мальчик доверчиво рассказал о том, что родного отца у него нет, что периодически появляются новые папы. Мама работает в туристическом бизнесе и собирается этим летом везти его на Крит. Рассказал, что по физре у него «пять», а вот по русскому «три». Когда вошли в его двор, то мальчик резко остановился, нахмурил брови. На железной дугообразной лесенке, как на насесте, сидели три человеческих юнца и самозабвенно курили. Один, с маленькими раскосыми глазками, громила в спортивных штанах, с фиолетовым свечением изо рта, признаком демона Рибалдри, закричал:
– О! Сучонок!
Мой почти питомец напрягся, сжал кулаки.
– Ползи к нам! – лениво крикнул человечек с копной рыжих волос и с печатью трусости на лбу.
– Чего они от тебя хотят? – шёпотом спросил я детёныша.
– Знамо дело – отлупить! И ещё отмудохать, – горько вздохнув, ответил малыш.
– Что?..
– Ну… они так говорят. Это что-то в жопу вставляют…
– Отмудохать, значит. Ну-ну. Пойдём-ка! – я потащил мальчика за рукав к этим троим неполовозрелым человеческим особям. Те оживились, обрадовались, сползли с лазилки. Громила, потирая пухлые руки, удивлённо воскликнул:
– Малышонок! Сладкий перчик! Ты не боишься, что ли?
– Почему я должен вас бояться? – говорит мальчик те слова, что я шепчу ему в ухо.
– Мы ж тебя отмудохаем! – борзо заявляет субтильный чернявый юнец, я сначала думал, что этот парень без покровителя остался к своим шестнадцати годам, но тот вытащил руки из карманов и на фалангах пальцах отчётливо засветились узоры моего древнего дружка демона Чиф-фура. Ага, значит, воришка! Увижу Чифа – договорюсь насчёт моего питомца.
Я подталкиваю своего малыша к ним, вернее, к Рыжему.
– Что ж, Капка, раз ты пидор, то отмудохай! А я потом всем расскажу, что твой хуёк с ноготок! – удивлённым голосом выпалил мой мальчик. – Я уже давно понял, что вы озабоченные!
Я толкаю своего подопечного к рыжему, и он обхватывает этого веснушчатого труса, перебирает пальчиками по спине, реально взмокшей от перепуга. И напоследок то, что я велел – то ли кусает, то ли целует в подбородок. Рыжий отбрасывает моего почти питомца от себя, но тот не упал: я помог ему устоять на ногах. Развернул его к громиле и шёпотом:
– Прыгай, не бойся!
Мальчонка вдруг легко подпрыгнул и оказался на этом молодом матершиннике, ногами обвил его бёдра, руками обхватив шею, умница! Шепчет обалдевшему громиле слюнявым ртом в шею:
– Может, ты трахнешь, Лёшшшша?
Это, наверное, его так зовут – Лёшшшша. Но человеческий подросток с шипящим именем испуганно скинул мальца и заорал:
– Ты охуел? Выебок подзаборный? На нормальных пацанов катишь свой спермоприёмник! Лапки свои сучьи прибери и пиздуй отсюдова!
Субтильный воришка ничего не сказал, но поднял с земли за шкирку моего мальчика, отряхнул его, развернул, шлёпнул по заду и обратился к своим дружкам:
– Салага съехал с катушек! Нам проблемы не нужны… Пойдёмте лучше ко мне…
Умный человечек, перспективный: вытащил у моего почти питомца мелочь из кармана и увёл от него всю ватагу.
– Они больше не полезут! – уверенно заявляю я.
– Думаешь? Но… как-то это странно. Я как бы и не я.
– Нападение – самая лучшая и эффективная тактика. Не хочешь быть битым – нападай.
– А ты теперь мой друг? – наивно, хлопая ресницами, спросил малыш.
– Друг? Нет. Я к тебе приду сегодня, и мы договоримся.
– Придёшь ко мне домой? Когда?
– Сегодня.
– Не врёшь?
– Не вру, – улыбнулся я, – ступай, тебя мама ждёт.
Мальчик побежал в подъезд. И я уже знал, он мой новый питомец.
***
Я появился у него в комнате, как только он выключил свет и, пробежав на цыпочках по ледяному полу, влез в ещё холодное нутро постели. Смешной: крутится, гнездо какое-то из одеяла вьёт, никак не может приладиться, пыхтит. Потом ещё лапками махать стал, услышал комариный писк. Так, надо вмешиваться, а то напугаю человечка…
Открываю дверь и делаю вид, что захожу в комнату:
– Не ждал? – тихо, но твёрдо заявляю я.
– Ты? – У детёныша округлились глаза, приоткрылся рот, он уселся на кровати. Я сажусь рядом. На улице не так уж и темно, поэтому я хорошо его вижу, а он видит меня. – Как ты с мамой договорился?
– Я не договаривался, я пришёл к тебе, а не к твоей маме.
– А зачем ты пришёл?
– Ты же хотел друга?
– Ты сказал, что ты мне не друг!
– Не друг… – я запереживал, вдруг детёныш меня не примет, вдруг я не угадал с моментом знакомства. – Я буду твоим покровителем и… хозяином.
– Это значит, что ты меня будешь защищать?
– Да.
– А играть?
– И играть… Я буду рядом с тобой всю жизнь. Многому тебя научу. Тебе ведь часто бывает одиноко и грустно? – Детёныш кивает головой. – А я буду рядом, смешить тебя, разговаривать с тобой, придумывать разные игры… Ты рад?
– Очень! – и мальчик восторженно придвинулся ко мне и обнял своими мягкими ручками. – Ты очень красивый!
Конечно, я красивый, демоны моего рода не могут быть посредственными, бесцветными внешне. Но главное, он меня признал! Теперь нужно запечатлеть, пометить питомца, чтобы уже официально стать его хозяином. Я разворачиваю это доверчивое тельце и целую человечка в губы, он не отталкивает меня, всё, теперь он мой. Сразу появился мой знак – светящееся голубым светом сердечко, на шее, там, где у него родинка.
– Мужчина целует мужчину, только если напьётся! – вдруг умничает малыш. – Это неправильно.
– Но ведь тебе понравилось?
– Да.
– Значит, правильно, и мы будем целоваться, теперь это твоя жизнь.
***
Я сдержал слово, да, я вообще ответственный демон. Старался быть с питомцем чаще, придумывал игры, гулял с ним по паркам и улицам города. Учил питомца различать людей по физиогномике, кто опасен, кто нет, кто глуп, а кто полезен. Он был способный человечек, задавал тысячи вопросов: от «почему звезда называется малой медведицей» до «почему все девки дуры?» Моё влияние становилось всё сильнее, я заставил мальчика обращать внимание на своё здоровье и держать тело в чистоте. Отучил его грызть ногти, пригрозив, что заведутся глисты. К моим достижениям можно отнести и явно окультурившиеся манеры: велел целовать мать по утрам, никогда не садиться в автобусе, не прислоняться к стенкам лифта, держать спину прямо, не чавкать за столом, вытирать рот не рукавом, а салфеткой, обрезать коротко ногти, самому стирать носки. Меня волновала его внешность, он должен быть самым красивым, тем более все задатки есть. Запретил ему стричься, научил, как убедить мать, и вскоре у него прекрасные волосы опускались до плеч. В тринадцать лет у питомца «пошли» прыщи по подбородку и на носу, я достал суперсредство и вывел это паскудство с лица. Заметив, что мальчик пластичен, я решил развить в нём эти способности: водил его за руку в танцевальную студию. Он сначала сопротивлялся, бубнил, ворчал, даже пытался сбежать, но я сильнее. На его аргумент, что там одни девчонки, я отвечал: «Отлично, что ты там один. Ты уникален!» Танцевал он прекрасно, вдохновенно, эмоционально. Растяжка, чувство ритма, балансировка, музыкальность делали его центром любого танца. А так как демоница гордыни и демон славы не успели разглядеть моего мальчика и не приложились к его губам, то звёздная болезнь ему не светила, а значит, он всегда будет танцевать от души.
Он танцевал для меня и со мной, когда мы дурачились у него дома под громкую музыку. Я тренировал его, включая мелодии самого разного пошиба. Он мог адаптировать свои движения к любой человеческой музыке: от африканского тамтама до блюзовых композиций Дайяны Кролл. Несмотря на юный возраст он чувствовал самую сложную музыку, а я добавлял его движениям манкость и осознанность. Учил, что нельзя допускать безумия в танце, безбашенность ломает стиль, делает лицо красным и выбивает из-под кожи некрасивые капли пота. Я показывал ему движения, подсказанные моей природой, подсмотренные давным-давно в другом времени, в другой цивилизации. Конечно, мне особенно нравилось, когда мой питомец позволял надеть на него женское шёлковое платье (благо, мать у него худенькая). Тогда я танцевал с ним танго и хастл, вертел и прижимал упругое человеческое тельце, вырывал из мальчишеской глотки стоны и взвизгивания, добивался доверия, падения в партнёра. Потом я учил его стрипу и бурлеску на стуле и в шляпе. Я влюблялся в него, причём совсем иной любовью: не как отец и наставник, а как сердечный воздыхатель.
Когда подопечному уже было тринадцать лет, я стал оставаться в спальне у питомца до утра, ложился, обнимая, рассказывая в нежное ушко умопомрачительные истории, и он засыпал. Я целовал в макушку, дул в лицо, теребил мочку уха, проникал теплом на его живот и осторожно гладил небольшой член с почти полностью раскрывшейся головкой. И глаза питомца начинали бегать под тонкими веками, он всхлипывал, приоткрывал рот, судорожно вздыхал и видел мои сны. Видел то, что я хотел. В этих снах он был смелый и уже совсем взрослый, чтобы не просто заняться сексом, а экспериментировать с риммингом, с эксгибиционизмом, с кинком. Со мной. А наутро он просыпался с семенной жидкостью в плавках и, обиженно двинув в меня локтем, бежал стирать бельё. А я балдел. Это самое трогательное в моей работе.
Он никогда не спрашивал, кто я. Он понял всё сам, хотя, конечно, пришлось воздействовать, шептать ночью, подкидывать нужную литературу, наводить на «объяснительные» сайты, посылать правильные мысли. Но он всё понял. Я даже помню этот момент. Он из школы вышел каким-то задумчивым. Его друг-толстяк – обеспокоенным. Мальчишки имели какой-то важный разговор. Я показал пальцами «викторию» Сатиру, который, как и я, поджидал своего пухлого питомца. Мы с этим демоном познакомились, ожидая мальчиков из школы. Сатир – вертлявый и курносый болтун – обычно развлекал меня бесконечными похабными анекдотами. В этот раз он издалека показал мне жестами, что «наши сплетничали о нас», и вытянул свою морду в очередной гримасе. Мой питомец, увидев меня, подошёл и тихо спросил:
– Ты не говоришь мне, как тебя зовут… Чтобы я не испугался?
В ответ я ласково провёл ладонью по румяной щеке и нежной шее и промолчал. Да, чтобы он не испугался. Страх и отчаяние в этих серых, пепельных глазах ещё успеют побывать, я их ещё увижу, пусть будет позже. Много позже.
В пятнадцать он захотел попробовать. Я был не уверен, но он настаивал, он требовал, тряс меня за плечи и гневно хмурил брови. Он считал себя достаточно взрослым. Он меня уговорил. Тем более пора определять его позицию в моих играх. Сначала я попробовал сделать его верхним. Раздел и нежно, жалостливо целовал лицо питомца, добиваясь, чтобы он взял инициативу в собственные руки и губы. Он решился и неумело приложился к моим губам, втягивал их в себя, осторожно прикусывал, медленно шершавил языком, смог дотянуться до нёба. Я позаботился о том, чтобы вкус был пломбирный, желанный. Питомец дрожал то ли от нетерпения, то ли от страха. Возбуждаться стал, только когда одежду с меня стягивал, путался в ней, ругался. А я понял, что нужно руководить, подсказывать, но стал делать это не вслух, а мысленно, чтобы не получился нудный аудиоучебник, отбивающий всякое желание учиться и просто желание… Нужно, чтобы умения появлялись изнутри, чтобы он почувствовал это своим, собственным, личным, частным…
– Проведи по линии рук, сильнее нажимай, почувствуй прелесть тугого рельефа. Проведи по ним носом. Пахнет? Чем? Шерстью, кровью, плотью…
– Заведи мои руки за спину, наступай, веди к кровати, толкай, посмотри сверху вниз с превосходством, жёстче, наглей… Молодец.
– Нависни надо мной, одно колено рядом с бедром, другое должно властно раздвинуть мои ноги, вклиниться и зажать одну, головка пока болтающегося члена должна вяло протащиться по ней, пока ты наклоняешься к моим губам, целуй… к моей шее, целуй, ещё, ещё, ниже. Ладонь в ладонь, заводи мою руку за голову, дыши в ключицы, ласкай языком впадинку у основания шеи…
– Зубами осторожно прихвати сосок, оттягивай, обхватывай губами, прижмись щекой, теперь так, как будто ты губы о сосок вытираешь, и ниже лбом по линии симметрии рёбер. Не забывай руки, чтобы без судорог, без рывков, но не пальчиками, а всей ладонью: ты втираешь в меня свою страсть, свою соль, свою суть.
– Меняй позицию ног так, чтобы мои ноги обвивали тебя; властно, крепко разведи их за колени, на мгновение прижмись всем телом. Ты уже готов? Неплохо, но не торопись, я же пока не готов, следи за моим состоянием!
– Да! Это мой член! Надо его обхватить, сразу от ствола – головки не касайся пока – двигай по коже, чувствуй наполнение мышцы кровью, наблюдай, как созревает пот страсти на кончике. В рот необязательно… пока. Видишь, уже дыхание неровное, судорожное, чувствуешь, мои руки уже не слушаются разума и ищут твоего тела, значит пора…
– Это мазь на пальцах, не хочешь быть насильником – приобретай, нужно, чтобы мазь не впитывалась, питательный крем не подойдёт, лучше всего вазелин. Лучше большим пальцем, смелей! Это не больно совсем. Но не забывай, что партнёра нужно успокаивать и ласкать, у тебя есть ещё одна рука, давай, по животу, по груди, к члену, к яйцам, чуть прижми… ёбм-м-м-м… мне становится трудно, мальчик мой.
– Ты почувствовал, что входит уже три пальца, что я расслаблен? Нечего там искать! Что за точку «джи» ты преследуешь? Она найдётся сама, если у партнёра вообще она есть! Теперь можно. Со мной можно без резинки. Выше подними мои колени, я могу помочь, я разведу ягодицы сам. Смелей.
– Сначала медленно, покачивая бёдрами, до основания. Что с лицом? Ты не заревёшь? Мне не больно! Дурак! Теперь почти наружу и теперь ритм… ом-м-м-м… радуешь меня… Рука твоя где должна быть? Ом-м-молодец…
Питомец долго не мог разрядиться, жалостливо морщил лоб, сводил брови, закусывал губу. Мучился, одним словом. Когда он дрочил в ванной, лицо выражало несколько иное – я видел. После такого опыта перерыв. Ухаживаю за ним, как за героем, только что сразившимся со змеем. Смеюсь над его румянцем стыда, он отворачивается, всхлипывает. Ну вот, сейчас нужно успокаивать!
В следующий раз делаю его нижним. У питомца лицо другое! Восторженные глаза, округлённый рот, поднятые брови и безумные руки практически сразу. Он помнит всё, что делал я: он заводит руки, он вытягивает шею, он поднимает ноги, разводит ягодицы и расслабляется тогда, когда нужно. Он кончает бурно содрогаясь, хрипит, закатывает глаза… Да, он определённо нижний.
Через пару месяцев таких упражнений питомец категорично заявляет, что хочет попробовать с девушкой. Дурачок! Пожалуйста! Я организую «свидание» с красоткой-брюнеткой явно восточных кровей, гибкой, как лоза, томной, как луна, и холодной, как рыба. Девочка – питомец знакомой демоницы Фригис. Понятно, что мальчик плакал после, уткнувшись мне в грудь. Он потом ещё несколько раз будет пытаться опровергнуть, отринуть моё воспитание, моё руководство. Но каждый раз плакал, орошая никому невидимыми слезами мою одежду. А я сжимал его виски и шептал ему в лицо: «Зато ты уникальный, не как все, ты особенный!..» И мой питомец соглашался, засыпал у меня на груди, сжимая мою руку, переплетаясь со мной ногами, сопел мне в шею, начинал целовать и наутро опять просыпался восторженно-мокрым, даже потом, в тридцать.
Но я бы был плохим демоном, если бы не готовил питомца к трудностям. Когда он выступал в каком-то клубе аниматором, зажигая потную дёргающуюся толпу человеков, я почти не вмешивался, видя, как кучкуется группа юных мужчинок с щетинистыми лицами и масляными глазками, у каждого по синему знаку ханжества на носу, а у одного грозовая линия демона одержимости через всё лицо. Юнцы показывали на питомца, кивали друг другу головами, щурились, а одержимый даже облизывался. Я решил не вмешиваться, не помогать.
Питомец, усталый и расслабленный, вышел из клуба, озираясь в поисках меня, а я наблюдал из окна дома напротив. Заговорщики вышли из-за угла, что-то кричали в ухо моему воспитаннику, дёргали, толкали, потом стали бить. Я вцепился руками в подоконник, почувствовал, что когти вылезают, пронзая рыхлое дерево с облупленной краской. Но держусь, не помогаю. Питомец уже лежал на земле, когда вдруг парень с грозовой меткой подскочил к нему, схватил за грудки, заставил подняться и поволок куда-то за угол. Я заметил, как за ним протянулся дымный шлейф – след его демона. Руководит хозяин своим питомцем. Нужно бежать!
Я нашёл их в тухлом зассанном подъезде. Мой питомец, видимо, слабо что соображал, припёртый коленями одержимого к холодной стене. Парень удерживал моего мальчика за волосы и кончал ему в рот, размазав своё лицо об эту равнодушную стену. За спиной насильника распластался его демон – тощий, остроносый, с глазами-щелями, с кривым ртом. Демоны этого рода неразговорчивы, знают только одно слово – «мой!» Я присел рядом на корточки и смотрел, как у моего питомца текут слёзы, я видел, как наполняются отчаянием вены на висках, как вырывается хрип ненависти и брезгливости к этому одержимому человеку. Мой мальчик не стал глотать, он свалился на заплёванный пол, отхаркивая чужое извержение из себя. Его насильник тяжело дышал, хватал мальчика за одежду и бессвязно бормотал:
– Ничего… ничего… я не хотел… сука… ты сам виноват… ничего… вставай… сука… меня зовут Денис… хочешь, я… я буду защищать тебя… сука… убью… зачем ты такой?.. у-у-у…
Парень уткнулся в бедро моего питомца лбом, а его демон тащит его прочь за одежду, шипит, как змей, обвивает лапами-кольцами: – Мой! – Так и увёл его, шатающегося, пьяного, убитого…
Я стал гладить моего питомца, поднимать. Он не сразу понял, кто я. Слёзы и ненависть затмевали взгляд, а когда понял, стал кричать на весь подъезд:
– Это всё ты! Это ты виноват! Мне это не нравится! Уходи! Не возвращайся! Никогда! Не хочу, я ненавижу себя, как жить дальше?
– Тшшшш… Мальчик, так может быть. И так будет. Ты должен быть сильным, ты будешь жить, ты сможешь быть счастливым! Я же рядом…
Он ещё долго кричал, плакал, пытался бежать… бежать к мосту, к реке, к другим демонам, но я не пустил, я сильнее. Взвалил на плечо и понёс в нашу комнату к стенам с детскими картинками на кнопках и с картой мира во всю стену. Вытирал, высасывал из него эту грязь, этот стыд, этот гнев… Давил на его виски, дул в лицо, пока он не уснул всё так же на моём плече.
***
Мы уехали из этого города. Я спасал моего питомца от одержимого. Я знал, что он не успокоится, что он будет искать, что лучше уехать. Демоны одержимости делают своих подопечных чертовски чуткими, наделяют их интуицией и нюхом, обычно от них трудно спрятаться. Мой питомец поступил в высшее человеческое учебное заведение, он будет звукорежиссёром. Мечтает работать в шоу-бизнесе, а я не перечу. Не к станку ведь моему хрупкому и солнечному мальчику!
В институте он влюбился. Я не одобрил, так как его избранник повсюду ходил с зелёного цвета демоном за спиной – демоном ревности. Я познакомился с этим хамоватым рогатым типом – его зовут Инвидиам. Демон не особо желал дружить со мной. Причитал:
– Твой красавчик наверняка изменяет, наверняка бросит, наверняка сохнет по кому-то из прошлого! Не верю ему! Не верю тебе!
Закончилось тем, что я уговорил питомца действительно бросить, изменить, плюнуть! И мальчика потянуло к мистеру «Кабы чего не вышло». Этот любовник ужасно боялся, что его заподозрят в связи с моим питомцем. Дрожал, как хотел моего мальчика, дрожал, как боялся огласки. Результат: предал его трусливый подонок. Высмеивал при всех однокурсниках, фотки моего питомца показывал, где он такой неимоверно красивый и ослепительно обнажённый. А демон его с жёлтыми глазами и с запахом поноса стоял рядом и трясся, испускал пахучие флюиды страха: «Вдруг и меня голубым назовут! Вдруг до родителей дойдут слухи! Вдруг он расскажет, как всё было на самом деле, и ему поверят! Мамочки-и-и-и!»
Мой человечек опять плакал, опять обвинял меня, и опять эти слова:
– Почему я? Почему ты выбрал меня? За что…
Я был терпелив, ведь я очень опытен, очень. Столько веков сопровождаю моих мальчиков, уже знаю все опасности, уже могу помочь, уже научился бесстрастно выслушивать горькие обвинения в свой адрес. Я вижу теперь своё назначение по-другому, нежели раньше: заставляю быть сильным, учу железной выдержке, взращиваю волю и цинизм. И я учу и опекаю, напиваюсь вместе с питомцем, сопровождаю его в клубы, отталкиваю от наиболее опасных типов. Я рядом почти всегда, мне многое удалось, но не удалось главное… Мой питомец не любит меня. Такое впервые. А я люблю его так, как не любил раньше. Такое впервые.
За столько веков я приручил всех своих питомцев. Они смирились и любили меня, они находили со мной покой и удовольствие, это случалось у всех по-разному. Одни питомцы влюблялись сразу же, другие через пять-десять лет. Всегда. А этот нет. И через пятнадцать лет я видел, как он тяготится мной, как он с тоской вглядывается в тёмные воды реки и в этот момент не слышит меня, или не хочет слышать. Он так и не спросил, как меня зовут. А я так и не сказал.
Через двадцать лет нашего знакомства и жизни он решил взбунтоваться – женился. Окрутил серую мышку, всего-то на год младше себя. За ней в бордовом балахоне ходила косая демоница, отображающая все человеческие комплексы. Мышка не желала фотографироваться – потому что плохо выйдет, не носила красное – вдруг подумают, что шлюха, не ела сладкое – и так толстая (все 52 кг), не надевала очки – «я же не училка», не ела на улице – «та-а-а-к неприлично» и так далее. Мой питомец сначала рьяно принялся изводить все эти «тараканы», но убивая одного, он утраивал их количество. В постели она хотела только в миссионерской позе, с выключенным светом, сжав ресницы и челюсти. На слово «минет» погнала в туалет блевать, а про «анал» благоразумный муженёк даже не заикнулся. Не нужно думать, что я смеялся над своим питомцем. Я видел, что ему плохо, хотя он молодец, выдержал три года. А потом сорвался, пошёл блядствовать! И я не мог его удержать: он бил меня по рукам, когда я пытался его остановить от очередного самца-придурка, затыкал уши, когда я уговаривал прекратить пить, выпихивал меня из постели, когда я хотел, как раньше, прижаться, успокоить, подуть в лицо, чтобы разгладился лоб от горьких морщинок.
Мышь бросила его, ушла комплексовать по поводу своего развода и терзаться из-за сплетен о том, что её муж – гомик.
Между тем я бы мог гордиться своим питомцем. Он был отличным специалистом. В студии его обожали, коллеги не смотрели косо. А если он уходил в запой, то приезжал «наряд скорой дружеской помощи» в виде начальника и микрофонного оператора по имени Казимир. Они его отмывали, отпаивали, били по щекам, уговаривали, ругали, пугали, тормошили, хвалили, одевали и увозили настраивать звук на громких телепроектах, чистить фонограммы, руководить озвучиванием ролей. Мой звукорежиссёр накопил гигантскую фонотеку звуков, собирал самые экзотические, он любил слушать. И я даже пытался подобраться к нему с этой стороны: подыскивал для него интересные звуки, насылал сны с творческими идеями, рассказывал о звуках из далёкого прошлого. Он внимательно выслушивал, отдавался мне и засыпал подо мной без единого слова благодарности, без намёка на любовь, без желания жить в глазах.
Он стал старше, мудрее, спокойнее, без истерик воспринимал неудачи, возобновил занятия танцами, восхищая меня снова почти юным телом, поражая ураганной чечёткой и высокими шпагатами. Мой гуттаперчевый мальчик тридцати пяти лет. Ему казалось, что он мудрее меня, сильнее, главнее. Ведь он возмужал, а я сохранял вид двадцатилетнего соблазнителя. Обычно это самое бурное время для секса, неудержимого, на издыхании, осознанного и смелого. Обычно для демонов из моего рода это время торжества и гармонии. Но не в этот раз. Мой питомец не любил меня, хотя любил, конечно, отдавался, плевался матом, глаза закатывал, научился милым мелочам половых приключений. Но… часто заставал его скорбно поникшим, сидящим в кресле в тёмной комнате.
– Почему грустишь? – заглядываю в его пепельные глаза, присев на корточки у кресла.
– Всё хорошо, не грущу.
– Как тебе помочь? Давай сходим в клуб.
– На хуй клуб, там такие же, как и я.
– Тебя Казимир звал в гости, сходи, приедет его брат, он ведь нравился тебе.
– А я ему?
– Я разузнаю… Пойдём.
– Не стоит. Если б он был такой же, как я, ты бы же давно мне сказал.
– Ладно. Давай поедем на зимние каникулы – после всех этих плясок – в Париж. Я буду рядом таким, каким только ты меня видишь.
– Хорошо, поедем… Позвоню сейчас другу из турагентства.
– Звони.
– Да, сейчас.
– Не смей кислить, звони. Там жизнь, там шум: будем сидеть у Сакре-Кёр, будем каждый день пить вино, будем безнаказанно целоваться, а по утрам заказывать круассан с шоколадом в ближайшей кафешке. Звони.
– Да, сейчас…
Я давно не был в Париже. Даже с Валерием мы почему-то не ездили туда. Хотел уговорить своего питомца там остаться. Но тот не соглашался. Хотя там было здорово, на нас поворачивались, завидовали: такой статный джинсовый русский с пепельными глазами держит за руку красавца француза с вьющимися чёрными волосами до плеч, с угольно-чёрным бесовским взглядом. Видно, что русский при деньгах, он серьёзен, но благодушен. А молодой француз вертляв и энергичен, в сексуально спущенных ниже талии джинсах, в короткой дутой куртке. Мы прожили в Париже десять дней в маленьком отеле рядом с Гар-Сун-Лазар. Это было как «медовый месяц», я так надеялся, что вот сейчас он благодарно улыбнётся, поцелует взахлёб и скажет:
