Текст книги "Улыбайся! (СИ)"
Автор книги: Старки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
Он опёрся рукой о диван, склонил голову. Застыл в этой горестной позе, оголив мне загривок. Такая хрупкая шея, такой беспомощный позвонок… не может быть, что он старше меня! Он совсем пацан! Это какая-то ошибка!
Феликс вдруг вздергивает голову:
– Мне двадцать четыре. Да. Никто не верит. Можешь на “ты”. Пей, пей!
И он опять тянется кружкой к моей бутылке, чтобы чокнуться. Выливает в себя весь коньяк! А я отпиваю маленький глоток из горлышка. И вновь стою над ним, обняв бутылку, забыв все сценарии, что разучивали с Азатом. Из головы вообще вылетела собственно цель визита. Феликс показывает мне на кружку, я наливаю ему еще коньяка.
– Это хорошо, что ты зашёл… Можно сказать, спас меня… Хотя ты, коне-е-ечно, ублюдок! Но ублюдок симпатичный! Хи-хи-хи… Как сегодня Саяпин тебя мне нахваливал и как издевался над твоими косами… хи-хи-хи… Нахрена ты мне сдался? – после каждой фразы Феликс прикладывался к коньяку и выдул всё! Поставил кружку на пол, свернулся калачиком и заснул на диване.
А я, олух, так и стою над ним. Он напился за пять минут! И разговор содержательный получился! Из полезного обозначился только возраст! Они с Дамиром Павловичем сегодня обо мне говорили? И от чего я его спас? Фу-ты, ну-ты! Я приложился к коньяку – там осталось немного. Обжигаюсь и дышу носом, заедаю воздухом. И что сейчас делать? Убираться вон?
Я прошёлся по комнате, скрипя половицами. Еще раз рассмотрел фотографию мальчика. Это точно Феликс – лет в двенадцать. Только цвет глаз несколько иной, ну так это перепечатка! А кого он отрезал? Я потрогал пиджак, висящий на вешалке, воровато оглянулся на Феликса и залез в карман. Там бумажка, развернул, листовка с портретом погибшего мальчика, которая скорбно белеет на всех столбах и стенах города. Засунул обратно. Вдруг звякнул его телефон, который он положил на табуретку. Я взял и телефон, на дисплее сообщение, от «мамы»: «Филя, позвони. Беспокоюсь!». Хм, Филя – это кто? Это не его телефон? Или это его так называют?
Феликс так и спит на диване. Я решил сделать доброе дело. Поднял подушку, валяющуюся у подоконника, взбил и бросил на диван. Ухватился за руку и за подмышку белобрысого пьяного аналитика и подтащил на подушку, выпрямил ноги и сложил красиво руки. Аналитик – бревно бревном. Еще я решил снять ему носки. Парень чистоплотный, никакого убийственного запаха. Ступни узкие, пятки розовые, пальцы маленькие, кожа гладкая. Когда понял, что глажу его щиколотки, даже отпрыгнул в сторону от дивана. И всё же подхожу еще раз, как к взрывному устройству сапер! Накрываю его тощим пледом – общагинским брендом в клеточку. Но отойти не могу. Сажусь на корточки перед ним. Рассматриваю спящего. Воровато оглядываюсь, вдруг кто подсматривает за мной. Провожу пальцами по шее Феликса, по скулам, по лбу, спускаюсь на нос, аккуратно трогаю губы. Уголки рта приподняты, даже во сне он улыбается. У меня наверное шизофрения какая-то развивается? Но мне жутко захотелось посмотреть на две родинки. Так захотелось, что мозг зачесался!
Я аккуратно поворачиваю Феликса на бок, убираю плед, задираю футболку и чуточку отодвигаю резинку штанов. Вот они – две шоколадные овальные пуговки. Одна чуть больше. Провожу по ним пальцами, они немного выпуклые. А если губами? Он же спит! Никто не узнает! Нагибаюсь, наваливаюсь на него и тянусь лицом к пояснице…
– Это уже лишнее! Я не настолько пьян!
А-а-а! Я отталкиваюсь от него и отлетаю на заднице назад. Опять испарина! Сердце заухало гулко! Феликс смотрит на меня абсолютно трезвыми глазами, улыбается. Вот это позор! Я пытаюсь что-то сказать, но получается только жалкое блеяние! Соскакиваю и бегу вон!
– Спасибо, что зашел! – кричит мне вслед улыбающийся заяц. До пятого этажа я домчал со скоростью света! Курил, но трясучка не унималась. Вот, блин, и «уладил дела»! Меня уже мало беспокоит то, будет ли Феликс мне мстить. Меня беспокоит то, что со мной творится, что за херота во мне поселилась, что за солитер травит мне психику и заставляет меня такое выделывать? Может, ко врачу? На промывку мозгов?
Сонному Азату сказал, что «всё нормально». Тот что-то промычал про чудесные свойства коньяка и связанный с ними мир во всем мире и рухнул в сон. А мне, похоже, сон будет только сниться: надо было больше коньяка-то пить! Чтобы был мир во всем мире и вражеские мысли не захватывали трезвый ум!
Комментарий к часть 2
========== часть 3 ==========
Твёрдо решил, что буду вести себя так, как будто всё уладил. С утра Азату рассказал, что Феликс нормальный парень, мы вместе выпили коньяк, он без обид, что Феликс говорит, точно никто не верит в его двадцать четыре года… Вроде даже не врал сильно. Азат повеселел: теперь и он «прощён» на халяву. Предложил покорить препода-молокососа обширными знаниями и неукротимым красноречием на семинаре, якобы чтобы Феликс отражал нас не как пьяных хамов, а как интеллигентных пытливых студентов. Я был не против.
После лекций в кои-то веки приполз в библиотеку, к семинару готовиться. Но все равно большую долю информацию из Инета взял. Смехотура, а не бертильонаж, каменный век: на основании утверждения Кетле о том, что не существует двух абсолютно одинаковых людей, у привлекаемых к суду стали снимать антропометрию, одиннадцать параметров: рост стоя; высота тела сидя; длина распростертых рук; длина и ширина уха; длина и ширина головы; длина локтя; длина пальцев; длина ступни и др. А потом, если находили человека с подобными данными, быстренько вскрывался факт, что документики-то поддельные и перед нами такой-сякой преступник-рецидивист. Тупо база данных, только первоначально без дактилоскопии, без скана сетчатки и даже без группы крови. Вот и вся идея А. Бертильона. Короче, так основательно я еще не готовился к семинару. Буду блистать! Хотелось, чтобы Феликс воспринимал меня не как идиота, лапающего сонного притворщика и шарящего по чужим карманам.
До семинара не видел зайку-препода, хотя курил до глубокой ночи на условном месте. Феликс выглядит плохо. Зайка не белый, а серый. И на этом изможденном фоне бирюзовые глаза выглядят еще ярче. Феликс раздражен. Никаких улыбок и прибауток, что ожидалось дамской частью нашей группы. Слушает ответы, задает хлесткие вопросы, перебивает и едко комментирует («Мегасообщение!», «Это вы у Конан Дойля прочитали?», «Сериалов поменьше нужно смотреть!» и т.д.). Меня слушает хмуро и не прерывая, разглядывая что-то в телефоне. Класс! А потом, после паузы:
– Биография Бертильона пусть интересует писателей, где оценка эффективности метода?
– Метод оказался очень эффективный и перспективный. В России было описано двадцать три тысячи человек, нашли многих преступников, несколько человек, наоборот, доказали свою невиновность.
– И что? Это точно были невиновные? А те, которых арестовали, – точно виновные?
– Э-э-э-э…
– Где гарантия, что антропометрия укажет на того человека?
– Но ведь, действительно, одинаковых людей нет… и если есть твои параметры, то фальшивые документы тебя не защитят.
– Чушь! Человеческое тело меняется! И у старых, и у молодых! И рост, и ширина грудной клетки, и даже размер уха. Ухо растет, к вашему сведению, всю жизнь, и у каждого индивида растет с разной «скоростью». Даже сетчатка глаза меняется со временем! И куда девать ваши данные?
– А особые приметы?
– Это какие?
– Ну… родинки, например! – запальчиво говорю я и краснею так густо, что не заметить нельзя, блин! Феликс наконец отвлекся от своего телефона и весело взглянул на меня.
– Родинки? Это, конечно, первое, что приходит в эту светлую голову… Надо в полиции ставку ввести – учетчик родинок. Вам подойдет такая работа…
Нихрена себе! Моя красная рожа теперь не стыдом полыхает, а яростью! Что он себе позволяет! Он позабыл, что он преподаватель? Какого черта этот белобрысый подросток издевается надо мной? Где педагогическая этика?
– Не нужно так грозно дышать, господин Акулов! – продолжает он мерзко улыбаться мне в лицо. – Вы не оценили этот метод и в современной ситуации! Где аргументы? Работает ли бертильонаж сегодня?
– Работает! – зло отвечаю я. – Базы данных на уголовников сегодня включают в себя другие параметры, более научные, медицинские, вплоть до генных характеристик. Это помогает криминалистам!
– На черта мне ДНК преступника, заключенного на двадцать лет? Только деньги на ветер! Вы знаете, сколько стоят такие анализы?
– Если он сбежит… то… найти его по описанию будет легче.
– Его легче будет опознать! Если его убьет и изуродует какой-нибудь другой нехороший человек! А если он сделает пластику, то черта с два вы доберетесь до его генов, рисунка губ и папиллярных линий.
– Вы, Феликс Рудольфович, предлагаете объявить все базы данных внутренних дел и органов безопасности ненужной кипой бумаг? Люди, которые их составляли и собирали, занимались мартышкиным трудом?
– Это вы, Герман Акулов, не потрудились найти аргументы! Хотя они есть! Вы не способны научно обосновать эффективность метода! Родинки пусть считают сценаристы индийских фильмов! Вам туда, в Болливуд!
И меня сорвало! Подскакиваю к этому улыбающемуся подростку-хлыщу, роняя стул, и хватаю за пиджак, встряхиваю… и… что надо делать? Ударить? Ненавижу! Замахиваюсь, но рука зажата. Азат! Мишка! Парни оттащили меня от него!
– Ты охуел, что ли? – шипит мне в лицо Мишка. Я выдергиваю свое туловище из его цепких объятий. Я мало соображаю. Как он меня взбесил!
– Это не я, это он охуел! – кричу я на всю очумевшую аудиторию, хватаю сумку, телефон со стола и вырываюсь вон.
Сначала бегу по коридору института. Потом сижу на подоконнике у гардероба. И наконец иду в общагу пешком, а это восемь трамвайных остановок! Всю дорогу в голове только мат. Сперва на него, а ближе к общаге на себя. Какого черта я взбеленился! Это же понятно, что он меня провоцировал специально! Кроме него и меня, никто про родинки ничего не понял! Идиот! Псих! А этот… чего добивался? Если бы не Азат и Мишка, я бы прихлопнул эту мелюзгу на месте! Ему это зачем было надо? Черт! Вот сейчас точно выпрут!
У общаги понял, что ключ таки у Азата. Пришлось дожидаться его в парке.
Икса даже не сразу со мной начал разговор. У него тоже шок.
– Тебе Феликс четыре балла выдал!
– Супер! Я счастлив!
– Тебе больше всех… Корякина, вообще, рыдала: он ей сказал, что «один балл для неё за глаза…»
– Икса, согласись, он нарвался!
– Ну-у-у… Может, неудачно пошутил… Так Терминатор на первом курсе вообще нас суками называл, и че? Ты ни разу не попытался ему съездить по морде!
Терминатором мы называли препода по римскому праву за манерку требовать со студентов зачет в виде ста терминов. Он действительно был тот еще змей!
– Терминатору под полтинник! А этот… острица мелкая!
– Он же старше тебя! И потом, как ни крути, он преподаватель… субординация!
– Азат! Отвали!.. Что, он написал уже докладную на меня?
– Не знаю! И вряд ли! После твоей самоликвидации он как-то резко повеселел… А потом за ним Дамир зашел и они укатили на генеральской тачке.
– Блин… что мне делать-то теперь?
– Может, опять с коньяком в гости?
– Ну уж нет!
– Тогда просто пока затаись…
Конечно, совет мудрый, но во мне все кипит, внутри что-то трясется. Это мое самолюбие треснуло и звякает теперь на каждое резкое движение. А назавтра еще и его лекция по юридической психологии. Я пошел! Не собираюсь прятаться, что сделано, то сделано! Заодно и увижу, что мне грозит.
Феликс удивился, увидев меня, но ничего не сказал. Рассказывал он очень интересно. Разбомбил Ломброзо и Мертона заодно с их теориями делинквентного поведения, и всё на примерах. Не из личной практики, а из истории, из судебных архивов. По поводу Фрейда высказался осторожнее. Заинтересовал Тардом и Ашаффенбургом. Блин, реально интересные темы у него будут: гендерные стереотипы, психология ювенальной криминологии, психология свидетельских показаний, психология осужденных, патологические отклонения и преступность. С каждой названой темой моя шея вытягивалась в его сторону. Блин, почему я всё испортил? Я даже не смогу ему вопрос задать, просто прийти и поговорить…
Тыкаю локтем Азата и шепчу:
– Икса, спроси у него, будет ли он рассказывать про немотивированную преступность?
Азат спрашивает. Феликс обещает удовлетворить его интерес.
– Икса, спроси его, а психология жертвы будет?
Азат спрашивает. Феликс отвечает, что это и есть виктимология и то, что она будет обязательно и это не только «стокгольмский синдром». Этот синдром – такая редкость, что о нем он рассказывать не собирается.
– Икса, а как он относится к современной теории мимической стратегии выявления лжи?
Азат спрашивает.
– Это Фрейд, а не современная теория, сериалом она только популяризована и низведена до инструмента некой игры. Вас, Акулов, интересует, научу ли я определять, говорит человек правду или лжет? (я дергаюсь на свое имя) Не научу! Хотя по вашему лицу мы можем практику устроить для всей группы! У вас замечательное лицо, все мысли и эмоции наружу…
– У вас не менее замечательное! – опять не сдерживаюсь я. – Тупая улыбка без повода – это признак чего? Лжи, глупости или психопатии?
И-и-и-и… улыбка с его лица сползла. И глаза поменяли цвет. И подбородок дёрнулся. Зашевелились желваки.
– Акулов, – медленно говорит он, – обсудим моё лицо в другой обстановке!
– Хм… Моё лицо, значит, можно при всех обсуждать, а ваше только друг с другом, вернее, один на один?
И Феликс вновь улыбнулся!
– Друг с другом? Интересно… Я не это, конечно, имел в виду, но если ты хочешь, я готов рискнуть остаться с тобой один на один и попытаться не пропустить немотивированную агрессию…
Черт! Он опять зарыпается ко мне? Я демонстративно собираю вещи и ухожу, потому что еще чуть-чуть и вчерашняя ситуация повторится. Его несёт, и он никогда не останавливается первым! Жду Азата и мечтаю о том, что напьюсь, сорвёт крышу, явлюсь к нему в 812-ую и… и… не знаю, что сделаю! Убью! Нет, заклею скотчем глаза, чтобы не сверкали, замотаю скотчем ноги и руки, чтобы лежал беспомощный и не улыбался… и… и что? И буду наслаждаться его жалкими проклятиями в мой адрес, его бледными угрозами или просьбами, его слабым дёрганием… И еще разверну на живот, стяну штаны и выпорю ремнем. И на этой картинке началась испарина. Черт! Я о чём?
Азат мне сказал по дороге домой:
– Тебе не показалось, что он тебя в гости позвал сегодня?
– Не слишком завуалировано?
– Напротив, слишком явно! И вообще! – Икса даже остановился. – То, что между вами происходит – это очень странно… И бедный Бертильон здесь ни при чем!
– А кто при чём? – настороженно спрашиваю я.
– Вот сходи и выясни!
***
Я собирался сходить в 812-ую два дня. Даже напился ради этого. Но Азат в таком виде меня не пустил, врезал и запер в комнате.
А в субботу Азат укатил к родственникам. Я не собирался идти. Я даже не думал о Феликсе: целый день был занят всякой всячиной, ходил с ребятами в тренажерку, вместе смотрели стрелялово в кинотеатре, накупили в магазине кучу жратвы и бутылку красного. Шумно возвращались домой. С улицы увидел раскрытое окно 812-ой (я давно рассчитал, где оно располагается на теле здания). Света нет. Окно раскрыто. Странно. На улице холодно. Я замолк, навострил нюх, выпустил радары. И сразу заметил еще одну вещь. Разбитый телефон. Брызги корпуса звездой рассыпались вокруг тщедушного скелетика телефонного нутра. Поднимаю. Парни ржут, типа починить собрался? Ага!
А у меня дыра в груди пожирает все, и забившееся в панике сердце тоже будет сейчас проглочено. Буквально бегу к себе. Бросаю покупки. Через две ступени по лестнице подлетаю на восьмой этаж. Дергаю его комнату. Открыто. Темно. Холодно. Где Феликс? Что случилось? Почему его телефон разбит и на асфальте двора? Врубаю свет. Оглядываюсь. Он здесь. Небольшой комок тела, в углу, сидит, обхватив коленки. Бирюзовые глаза слепы, смотрят, не мигая. Из носа неровная линия крови. На белой футболке красные пятнышки. Пальцы напряжены, губы сжаты, на висках капли пота.
Кидаюсь к нему, пытаюсь разглядеть в глазах сознание, расцепить руки…
– Феликс! Ты чего! Что случилось!
Он не реагирует. Тогда я бегу обратно к себе в комнату за бутылкой вина. Мастерски открываю и несусь обратно.
Закидываю ему голову, нажимаю на челюсть – будут синяки. Но он не открывает рта! Ножом что ли лезть! Давай! Оживай! Выпей! Трясу его, нажимаю на челюсть еще. И решаю по-другому. Целую в сжатые губы, сильно втягиваю, зубами впиваюсь в губу – вкус крови. Он вдруг всхлипнул во мне – я ослабил захват и отпустил. В глазах узнавание. Лью ему вино из горлышка в рот – он начинает кашлять, мотать головой.
– Нет… сейчас пить нельзя!
Я удерживаю и опять лью в него, заляпывая бордовым всю футболку.
– Пей! Это красное! Оно полезно! Это просто красное!
– Красного нет! – тихо говорит он и повторяет: – Красного нет! Красного нет!
Я осторожно его обнимаю и двигаю к дивану. Укладываю. Закрываю окно. Сажусь рядом с ним и лакаю вино из горла. Мне страшно. Я не знаю, что делать, что говорить ему? Что случилось?
– Феликс! Ты выбросил телефон? Зачем? Что случилось?
– Нельзя было выбрасывать… Но я не сдержался… Хотя всё равно, ничего нового не будет…
– Феликс! Расскажи, что случилось? Может, скорую вызвать? Или кому-нибудь позвонить?
– Скорую не надо. Позвони… блин, телефона его не знаю. А позвони Саяпину! И скажи, что он меня видел, что он позвонил, что всё, как обычно…
– Кто он?
– Звони!
Я набираю Дамира Павловича. Тот отвечает царственным тоном выходного дня.
– Дамир Павлович, тут Феликс! Вообще, ему плохо (лежащий начинает протестно цеплять меня за руки), но он велел позвонить вам и сказать, что кто-то его видел, что кто-то позвонил и всё, как обычно. Дамир Павлович, он выбросил телефон из окна и у него это… э-э-э аффект, наверное.
– Черт! Гера, ты не оставляй его! Я сейчас найду кого надо, сообщу… Как ты думаешь, Феликсу помощь нужна?
– Не знаю… Вроде отходит!
– Побудь с ним! Дождались, значит…
И отключается. Феликс, такой бледный, уставший, такой красивый, хотя и измазанный кровью и вином, смирно лежит передо мной. Поднимаю с пола какую-то тряпку и протираю его лицо.
– Еще красного?
– Красного нет!
Тогда я пью сам. И опять рассматриваю своего припадочного преподавателя.
– Мне уйти?
– Нет. Останься. Могу тебе еще несколько баллов поставить… – и он улыбается все тем же изгибом губ.
– По-моему, ты совсем охуел, дорогой препод!
– Дай мне еще этого зеленого пойла!
– Это красное!
– Я не вижу красного… Красного нет.
Комментарий к часть 3
========== часть 4 ==========
– Ты не видишь красного цвета? Это такой вид дальтонизма?
– Нет, это такой вид шизофрении… Не спрашивай сейчас, потом как-нибудь расскажу… Ты зачем пришёл-то?
– Я нашел твой телефон разбитый… Увидел, что окно раскрыто. Подумал, что что-то случилось…
– И где телефон? Забрал?
– Да…
– Молодец… – Феликс отодвигается вглубь дивана и тихо добавляет: – Побудь рядом.
Я правильно его понял? Он хочет, чтобы я лег рядом с ним? Зачем? Ему холодно! Вижу, валяются носки. Деловито подбираю и поочередно натягиваю их на его ноги. Потом поднимаю с пола плед и закутываю в него заячье тельце. И сажусь рядом. Он следил за моими действиями и, когда я замер, сказал:
– Ну ты и дурак.
– А ты – сука! Хрена ли измывался надо мной в институте?
– О! Меня сейчас выпорют?
– Больных не бью!
– Мне повезло…
Гудит мой телефон: незнакомый номер. Беру:
– Это из следственного комитета – Дмитрий Панченко. Ваш телефон мне дал генерал Саяпин. Можно ли услышать Патица? Он вообще вменяем?
– Патиц – это Феликс? Вроде вменяем… Вот…
Я передаю трубку лежащему.
– Да… я… Это было в восемь сорок пять… да, я не справился с собой… понимаю, что непрофессионально… дословно: «Мой хороший, ты уже здесь? Ты мой единственный. Ты берег себя? Ты и сейчас не сможешь мне помешать, остановить». Последнее в голос, не шепотом. И еще: «Зачем ты взрослеешь, Феликс, жаль». Это всё!.. те же слова, кроме последнего… фона нет никакого, гулкий звук… номер другой, конечно, это по симке увидите. Она-то цела… да, голос узнаваемый… на имитацию не похоже… В этот раз он не назвал имя!.. значит, он не выбрал?.. я подумаю над этим… нет, быстро нашли… это бессмысленно… мне уже лучше… завтра… во сколько?.. не нужно охраны!.. зачем он вам? – Феликс посмотрел на меня и протянул трубку.
– Да?
– Мне Дамир Павлович сказал, что вы студент юрфака?
– Да.
– Надеюсь, у вас неплохая физическая подготовка?
– Не жалуюсь…
– Хочу вас попросить: пару дней посопровождайте Патица, не отпускайте его одного никуда. И вообще, пусть дома сидит! Будет пытаться улизнуть, применяйте силу. Мы договорились?
– Договорились.
– Спасибо, до завтра.
Феликс, прищурившись, смотрит на меня:
– Тебя ко мне приставили, что ли?
– Ага… велено применять силу.
– И ты? Готов её применять?
– С удовольствием! А вообще, не увиливай! Я теперь вроде как при делах! Это тебе маньяк звонил? Панченко это дело ведет, я точно знаю… И каким местом ты в этой истории?
– Я самым непосредственным местом в этой истории… Может, меня покормишь чем-нибудь? Капец как жрать хочу!
– Накормлю. Но сначала сказку сказывай!
Феликс вздохнул и сел на диване, отодвинувшись от меня.
– Я сознательно участвую в поисках клоуна уже пять лет.
– Клоуна?
– Его так именуют негласно. Он надевает маску клоуна на лицо, когда издевается над детьми. Екатеринбург – третий город, в который он приезжает. Серия началась девять лет назад, в Москве. Он убил четырех подростков. Почерк всегда один. Никаких посланий, никаких следов. Трупы находили в разных районах города, значит, клоун на личных колесах. Место для совершения убийства, по-видимому, каждый раз разное. Нашли только одно место – подвал в промзоне в Филях. Четыре убийства за полтора года. Потом перерыв – мы предполагаем, он тогда уехал из столицы, возможно, искал место. Сразу ли он поехал в Нижний, мы не знаем. Но около пяти лет назад там находят труп пятнадцатилетнего мальчика с разрезанным ртом. Московские и нижегородские дела объединили в серию не сразу, только после второго трупа. Тогда я и начал работать в составе группы…
– Будучи студентом? И сразу в состав особой группы! Ты вундеркинд? Или почему?..
– В Нижнем клоун мне и позвонил впервые. Он решил понтануться! Бросил нам вызов! Назвал имя новой жертвы. Только имя – Ярослав. Блин, и имя-то не очень популярное! Но мы ничего не смогли сделать. Через неделю после звонка находим парня: Ярослав Макагон, тринадцать лет. Представляешь? – Феликс сжал ладонями лоб. – Давай пожрем, а?
– Пожрем потом, а что дальше?
– Потом называет еще одно имя…
– А вычислить по звонку?
– Каждый раз покупался новый телефон, как правило, с рук у вокзальных воров. Новая сим-карта. Один звонок. Телефон и сим-карта уничтожаются. Наверное, выбрасываются в реку. Текст практически всегда один и тот же. Только однажды был шум – шум проезжающего поезда. Но что это дает?
– А следующее имя в Новгороде?
– Это было имя Максим. Но. Мы думаем, что смогли его спугнуть. Прочесывали все придорожные сооружения, волонтеры вышли в дачные и садовые поселки. Я выступал по телевизору… хм… смысл в том, что в Нижнем убийства прекратились. Никакого Максима там не нашли…
– Предположу, что он переехал к нам в Екатеринбург и первую жертву здесь звали Максим?
– Да. Был большой перерыв. За это время он нигде не проявлялся, не было и подражателей. Мы даже подумали, что с клоуном что-то случилось. Это, в принципе, очень вероятно. Инфаркт, и лечился, глядя в глаза врачам с надеждой на жизнь. Или авария, терпел, бедолага, боль, скованный гипсом и швами… Может, еще что… Но перед тем как объявиться здесь, он не звонил. Значит, тот последний звонок в Новгороде и был в реализации. История повторилась. После первого трупа здесь о серии никто не говорил, ни с Москвой, ни с Новгородом не связывались. А в конце мая вдруг мне звонок. И я сразу голос узнал… Клоун имя назвал. Артем. А я даже не знал, в каком он городе! Звонил, выяснял, спрашивал, орал в следственном комитете. Короче, мне поверили, когда из Екатеринбурга пришли новости об убитом мальчике Артеме Коновницыне. И вот я здесь…
– То есть ты сюда приехал в июне? И сразу в нашей общаге жил?
– Да.
– Почему же я тебя не видел?
– Потому что пить меньше надо! Лично я тебя видел! И часто! Ты то пьяный, то накуренный все лето!
– Я-а-а-а? Накуренный? Я ва-а-аще никогда!
– Короче, с июня в вашей прокуратуре в особой следственной группе аналитиком состою. А в общагу… ночевать только.
– Про последнего мальчишку он тоже звонил?
– Да. В начале августа.
– Где его нашли?
– Около центрального стадиона. В кустах.
– И все те же признаки?
– Да, разрезан рот, изнасилование через презерватив, вскрыта брюшная полость, измазан собственной кровью, завернут в целлофан.
– Ты, как аналитик, составлял портрет этого урода?
– Да. Психопатия, действует не импульсивно. Интеллектуал, педант. Целлофан всегда разрезан очень ровно. Никакой коллекции вещей убитых не собирает. Никогда не насилует беспризорников или просто девиантных подростков. У него бзик на целомудрии, брезгует теми, кто уже ведет сексуальную жизнь. Типаж жертвы – русоволосый, субтильный мальчик, славянской внешности, светлые глаза – некарие. Скорее всего, он тоже не тюркской внешности, среднего роста, волосы красить не будет – не по-мужски это. Глаза серые, бороду не носит. Проецирует своё “я” на жертву. Думаю, в детстве его насиловали и били. При этом у него маниакальная идея о том, что «мужчины не плачут». Тоже вбили в него этот стандарт. Убивает, когда видит слезы. Силен физически, очевидно, имеет отношение к армии, может, воевал. Нож всегда один и тот же, порез всегда один и уверенный, глубокий, снизу, умело. Нож держит в идеальном состоянии.
– А рот-то зачем режет?
– Чтобы… улыбались…
Феликс нагнулся, заткнув уши руками, уткнувшись лбом в колени. Затих. И я понимаю, что дальше выспрашивать – это топтать что-то личное, это вскрывать нарыв где-то в районе миокарда. Четыре мальчика в Москве, трое в Нижнем, трое у нас. Никто не спасся? Нет, Феликс, ты рассказал не всё. Кто-то остался жив. Ведь вы откуда-то знаете о маске. Да и еще такая определенность – глаза серые, бороды не носит. Это тоже психологи вывели? Почему клоун звонит именно Феликсу? И что он ему сказал? «Ты мой единственный» и еще «ты взрослеешь…». Клоун знал Феликса ребенком! И Феликс выжил! Он – единственный. Но как ему это удалось? И как об этом спросить?
– Феликс, а-а-а… почему ты не видишь красный цвет?
– Если ты сейчас задашь еще хотя бы один подобный вопрос, – гудит он себе в коленки, – то я выброшусь из окна, понял?
– Понял… но я сильнее, я не позволю…
– Свяжешь?
– Я всё понял, просто ты расскажешь позже… Пойдем ко мне! Азата нет. Я корма накупил до черта!
Феликс еще минут пять сидел, скрючившись, но потом разогнулся, и на лице вновь появилась улыбка. И теперь она мне не кажется веселой и приветливой. Она ужасна! Хочется, чтобы он прекратил улыбаться!
– Наконец-то меня накормят! – неожиданно радостно сообщает он и бодро направляется к двери.
***
О клоуне мы больше не говорили. Он сожрал почти всё, что я купил. Впечатление, что парень не ел несколько дней, и куда это всё влазит? Феликс по-хозяйски расхаживал по нашей комнате, оборжал постеры Die Apokalyptischen Reiter и Black Sabbath, заявив, что такие припадочные названия выдают нереализованные агрессивные сексуальные наклонности. И те, кто себя рыцарями называет, скорее всего из детства никак выйти не могут, инфантиль! Ткнув пальцем в Оззи, объявил, что по нему видно: личность патологическая; «не удивлюсь, если для выпендрежу жрёт скорпионов, мышей и змей!».
Потом заинтересовался учебниками по праву на нашей общей полке. Потребовал конспект к семинару про бертильонаж. И втирал мне, что я повёл себя на семинаре как лох. Когда он, хмыкнув, вспомнил про родинки, я остановил этот чудный спич:
– Уважаемый препод! Я не смог стукнуть в аудитории, но сейчас-то мне ничего не мешает это сделать! Даже свидетелей нет!
– Блин! Неужели за истину придется пострадать?
– Лучше заткнись!
– Ладно. Меняем тему. Можно я у тебя останусь ночевать?
И я разрешил. Правда, я не ожидал, что он откажется спать на кровати Азата. Прикажет мне расправить диван и уляжется первым у стенки. Спали мы одетыми: он в своих трикотажных штанах и чистой футболке, я в любимых красных шортах и в майке-боксерке. Как только я выключил свет и улегся на свою половину дивана, этот наглый аспирант придвинул свое тельце к моей спине, просунул правую руку мне через талию на живот и задышал в шею.
– Э-э-эй… ты че это? Пристаешь к своему студенту? – удивленно спрашиваю я.
– Мне холодно, одиноко, имею право… Всё, спи!
Почему я не возмутился? Да тупо классно мне от того, что он дышит в шею, шевелится тепленькой тушкой на спине, согревает рукой живот, касается коленками моих бедер. Не мог не думать о родинках, поэтому долго и не получалось заснуть. И совсем не думал о том, что вообще-то Феликс, во-первых, мой препод, во-вторых, всего лишь пару часов назад был невменяем, в-третьих, он реально в опасности. Лично мне это ясно как божий день! А ему?
Ночью проснулся от того, что тепленькое тельце уже не согревает спину. Вижу, Феликс стоит у окна и смотрит вдаль. Не стал мешать. Лежу, соплю, притворяюсь, что сплю. Он стоял очень долго. Потом сел на кровать Азата, обхватил голову. Думает. Потом сел на пол, прямо напротив меня. Свернул ноги лотосом, выпрямил спину, правую руку закинул за голову, левую устремил к правой снизу, от талии. Замер, лицо вверх, улыбается. Это он медитирует в три часа ночи? Я героически переждал три перемены поз, стараясь не шевелить глазами, не выдавать себя, вдыхая натурально глубоко.
Феликс, наконец, встал, отряхнул задницу. Перелез через меня на диван. А потом осторожно повернул меня за плечо на спину. Блин! Как бы не выдать себя! Я стараюсь. Что делает Феликс – не вижу. Наверное, рассматривает меня. Чувствую, что он вытягивается надо мной и его губы мягко касаются переносицы, подбородка, губ, шеи. И тихий шепот: «Ты поможешь мне, старшекурсник Акулов. У меня все получится…» Он медленно кладет свою голову мне на плечо, рукой обвивает талию, ногой встревает меж моих ног, согревает своим телом половину меня. Он спит. А я? А я захватываю левой рукой его руку, укладываю ладонь на мягкие волосы, завожу свою ногу на его и дышу им. Вот такой коллоквиум!
Утром мы проснулись переплетенными еще круче, щека к щеке. Мне снилось, что мы целовались, солоно и сонно, обманывая друг друга. Мне снилось, что я нащупал эти сумасшедшие родинки и водил по ним до оргазма подушечек пальцев. Мне снилось, что он лизал мочку моего уха, а я стонал от удовольствия. Но сны эти какие-то чересчур чувственные! Со следами слюны на ухе, следами зубов на щеке, утренним стояком в реальности.
