Текст книги "Сегодня я – Пит Доэрти"
Автор книги: С.П.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
Вера в обещания. Глупые, лживые обещания, которыми мы питаемся, за которые мы так цепко хватаемся, вырывая с корнем собственную жизнь. Вера в собственные силы. Вера в надежду. Вера в любовь. Вера во всеобщее благо. Вера в завтра. Вера в победу. Вера в лучшее. Вера во что бы то ни было, лишь бы оно спасло от печали. Вера в счастливый конец. Вера в удачу. Вера в жизнь после смерти. Вера в лучше поздно, чем никогда. Вера в неизбежность. Вера в бесконечность. Вера в свободу. Вера в справедливость. Вера в мир. Вера в бескорыстность. Вера во взаимопомощь. Вера в силу мысли. Вера в Новый Год. Вера в исполнение желаний. Вера в распродажи. Вера в духов. Вера в пришельцев. Вера в другие мира. Вера в чудо. Вера в то, что всего этого нет. Слишком много вер на семь миллиардов потерянных душ под одной атмосферой.
Смешно. Жизнь удивительным образом оказывается крайней формой зависимости от всякого рода вер, жаль, что в такой ситуации, однако, не составляют списков противопоказаний. Не стоит верить. Не стоит верить ничему. Никому. Себе не стоит верить. Не стоит верить словам, которыми нас зажигают и воодушевляют, чтобы потом кинуть в пропасть, заставляя биться в истерике за свою наивность, доверчивость, за инициативу, участие, неравнодушие и …веру. Всё это – ложь, придуманная немощными членами союза скорбящих по отсутствующим капиталам счастья. Всё это создано, чтобы, ломая наши стремления со сладким вкусом чужого обещания, лишая нас сна, слегка припустив, снова выбросить на дорогу среди ночи, угостив свежезаваренным зельем душевной отравы.
Чудная вещь – эта ваша жизнь, теряющая с каждым исходящим днём всё больше шансов на победу. Интересно, сколько таких планет, заблудшего идеала ещё бесцельно вертятся вокруг затухающего Солнца? Или таких больше нет? Значит, тогда, я сделала совершенно обоснованный выбор, чтобы родиться именно здесь, иначе портить своим бесполезным присутствием иноземные закаты было бы слишком некрасиво с моей стороны. Какое счастье, что я это прекрасно понимала, закрывая глаза на чуть царапавший где-то вдалеке горизонт рассвет. Ещё немного, пара кусочков этого лакомства, так на память, и я готова была выйти из этой нелепой игры, стерев все записи о себе и воспоминания, поселившись в середине ничего. Где-нибудь под спящим вулканом, чтобы петь ему колыбельные песни и подносить присланные пиарщиками промо-бриллианты. Всё это казалось мне слишком красивым и соблазнительным за широкой спиной реальности в тропической духоте.
По номеру, попутно смешиваясь с запахом цветов, расползался пряный аромат дорогого виски, не собиравшийся рассказывать случайным наблюдателям неизвестной жизни ничего воодушевляющего. Казалось, он изо всех сил впился во влажные простыни, царапающие под уговорами жары кожу. Его истории были бесконечны темны и терпки. Мы – люди, мы ничего не стоим. Даже одной распитой на ночь бутылки. Даже её пробки. Наши обещания…да их вообще теперь нет. Кто бы мог подумать, что на завтра останется так мало надежды в разбитом о полированный пол стакане подарочного удовольствия прошлого вечера. Вчера всегда старается казаться чуть лучше в глазах наступающего утра, но от этого чужие комнаты, в которых бездушно лежит потерявшее веру тело, совсем не наполняются свежим воздухом.
Я давно уже не видела снов. По ночам я рассматривала свои воспоминания, не всегда приятные, но с каждым днём всё больше отдалявшие меня от истины тех историй, которые когда-то имели место быть. Я не могла точно определить, в какой момент заканчивался очередной бред, спровоцированный миллилитрами жидкости, попавшими под руку в плохом настроении, и в какой – реальность, которая, теряя связь с миром, приобретала слишком звонкие оттенки для того, чтобы в неё верить. Я невнятно чувствовала тяжесть своего неподвижного тела. Я находилась в прозрачной комнате, доверху наполненной водой. Я боролась в ней с зелёными стеблями потерявших свои вазы пионов и бесконечно пеленающими меня белыми простынями. Кто-то медленно поворачивал задвижку, выкачивая воду, оставляя меня устало дрейфовать ко дну моего мутного океана, в промокшей шёлковой ночной рубашке и прилипших к телу лепестках чуть ранее уничтоженных цветов. Там на дне кто-то вновь разливал запах пионов, такой резкий, что голову кружило в такт убывающему водовороту. Когда воды совсем не оставалось, я находила себя меряющей квадратные метры пространства мокрыми следами стоп, не избегая запачканных известковыми разводами зеркал, заглядывая в них, в надежде увидеть там не себя, а неожиданного оказавшегося в моём отрепетированном теле животного.
Но там была только я. Пит Доэрти, с чёрными кругами под глазами и безразличием к себе и к этому миру. Я надеялась, что всё это было моим воображением, но каждый раз, пытаясь доплыть до оснований своих ночных миражей, открывая новые двери, и обходя красивые здания с неожиданной стороны, я возвращалась в ту же самую комнату, вновь наполненную водой, в свой квартирный аквариум из бетона и H2O, где я билась о спины, стулья, магнитофоны, опрокидываемая потоками свежей морской воды, равнодушно замечая, что кислород в моих лёгких исчезал, оставляя тело небрежно выталкивать себя навстречу недоступной мне правде, которая могла бы выглядеть вполне впечатляюще, если бы в неё закачать хотя бы сантиметр кислорода.
Мне тяжело было искать выход из всей этой дурацкой ситуации, в которую я сама себя каждый день погружала, надеясь, что этот раз будет последним, но с каждым новым вздохом я всё больше и больше привыкала к тому, что меня совсем не радовало, уверяя себя, что так стабильнее. А значит, безопаснее. Два слова, которые покрывают летнюю аренду дома в Малибу и пару новых платьев. Иногда мне было страшно от той мысли, которая неизменно по вечерам посещала мою голову в комфортных номерах отелей. Мне было не с кем поговорить, если вдруг посреди подарочных коробок и контрактных пакетов меня волновали проблемы мира. Хотя вряд ли у мира было больше проблем, чем у меня. Я бы была благодарна, если бы кому-то просто пришло в голову начать очередные военные действия в борьбе за власть над никогда не принадлежавшей человечеству планетой. Я бы чистым сердцем приветствовала всеобщий хаос, панику и страх, в которых нашла бы очередное оправдание нерешительности своего характера в вопросах принимаемой на себя ответственности за собственную жизнь. Я бы с радостью доверила свою судьбу кому-нибудь на расправу за право сказать, что я ни в чём не виновата. Так получилось. Судьба поколения. А с учётом последних тенденций человечества в способах проводить время на Земле, мои надежды вполне могли бы себя оправдать, неособо задерживая реальность. Самое опасное оружие, как верят некоторые, было создано самим богом. И это человек.
Я надеялась, что у меня было призвание: такое, за которое пишут портреты и вешают их на стену в музеях. Великое предназначение: такое, которое я бы выделила жирным шрифтом и подчеркнула в резюме. Я бы с радостью спасала мир. Или бы помогала ему умирать достойно. Я надеялась, что у меня была главная роль в этом мюзикле: та, за которую дарят большие букеты после спектакля, не вмещающиеся в богемные вазы, со вкусом расставленные на полу городской студии. Но и это было неправдой, потому что интерес к жизнедеятельности у меня отобрали по пути сюда и ещё за два года до этого, поэтому я оставалась стоять посередине комнаты, как в стеклянном аквариуме, без воды, бесцельно соображая, на каком бешеном километре жизни я забыла своё имя, оставляя пожелания к десерту.
Может, чуть позже у меня хватило бы сил разозлиться и разбить стеклянные стены этого странным образом образовывавшегося вокруг меня по ночам атриума, рассматривая, как по лакированному полу раскатываются в разные стороны осколки стекла, хрустальные капли и потерявшие смысл записи в блокноте. Может быть, я бы даже улыбалась, задыхаясь от внезапного количества свежего воздуха в своих клетках, отпуская все отсутствия перспективы случившегося, катиться с грохотом по деревянному полу. Может быть. Но, видимо, в жизни слишком много вариантов развития историй, чтобы знать наверняка, сколько шансов убиваешь с каждым пересчитанным вдохом, с каждым обдуманным решением и внезапной идеей. Поэтому по очереди для всех с достоинством повторяешь свои «может быть». У каждого свои мантры на ночь.
Я открыла глаза, теряя равновесие от раскачивающейся на потолке воды. Я села на влажной кровати, надеясь, что через минуту вся эта дряная обстановка исчезнет, и я окажусь за несколько десятков тысяч километров подальше отсюда в скромном месте со скромными людьми. Стены не менялись. Всё снова молчало. Собрав разбросанные по полу осколки на своих стопах, я опустилась на деревянные порожки номера, уходящие в воду. Кто бы мог подумать, что уверенное понимание того, что ты ещё не попрощался с собственным сознанием и не выпал из этого мира с полным пакетом услуг «всё включено», может приносить столько надежды, даже когда ты не имеешь ни малейшего понятия, где находится твоё уже непредназначенное для крестьянской суеты тело. Это было сомнительным облегчением для человека без назначенной и предварительно одобренной заботы. Как бы было замечательно, сражаясь с содержанием этого сочинения на незаданную тему, хотя бы раз не почувствовать ничего. Ничего. Какая удача для вечно спешащего в неизвестность мира.
Вдалеке слышался звон телефонной трубки. Несмотря на движущийся вперед мир – это было всё еще слишком диким явлением для того, чтобы реагировать на него с уважаемой в бизнес средах скоростью. К тому моменту, пока моё сознание снова нашло своё место в здесь и сейчас, телефон уже смирно молчал, изредка озаряя темную комнату напоминанием о том, что я всё ещё была необходима по другой конец радиочастот.
Это ли не облегчение?
ххх
Утро наступало слишком долго и выдавалось на удачу слишком ветреным для того, чтобы кто-то решился наслаждаться завтраком на террасе исключённого из всего включённого в жизнь в кредит ресторана, где за большие деньги персонал гонялся за твоей салфеткой, стоило её только оставить один на один с ветром. Других способов получить чаевые этот день местному населению, говорившему для удобства малообразованных гостей на английском, жестоким образом не предоставлял. В ленной поступи чуждой прохлады чувствовалась необъяснимая грусть природы по потерянному ею по прихоти очередного олигарха покою. В наспех забитых гвоздях и старательно драпированных шторах этому клоку белого песка забыли дать человеческое имя. Они были заняты рекламой. Поэтому он скромно именовался святым раем, призывавшем отдать себя благословению природы за пластиковыми окнами ресепшн, где однообразно пахло роскошным обманом. Но кому было до этого дело? Всё вокруг и так слишком сильно напоминало великолепие. Даже наспех позолоченные ручки дверей, которые в мирском обычном тропическом месте были совершенно ни к чему. Но этот мир всё же умирал на ресепшн.
Дивная терраса, задуманная архитектором, которому слишком много заплатили, представляла идеальную инсталляцию памяти святости безлюдного мира. С учётом погоды, по ней гулять мог разве что ветер, то и дело, пытавшийся зацепить ладно драпированные шторы крытых зал для коктейлей и бранчей. Расставленные вдоль искусственные пальмы, обмотанные для достоверности новогодними гирляндами, привлекали немало любопытных, нет-нет да и выглядывавших в своих ветровках наружу, чтобы постучать по их пластиковых стволам и пожать плечами с досады. Внутри по вечерам зажигали эксклюзивные люстры, придуманные модным дизайнером из флаконов женских духов, которые искренне мерцали в отблесках наружных факелов. Здесь даже была площадка для гольфа, на которую приезжали посмотреть жители с соседнего острова, потому что для них – это было действительно чудо. Чудное чудо, ради создания которого выкорчевали несколько десятков редких пород дерева, и отправили их в утиль в очередной дом владельца сего предприятия. Каждое утро в огромном количестве сюда привозили цветы и бережно расставляли их в вазы, взамен увядшим, которые скидывали в одну большую кучу где-то с обратной стороны этого заведения. Горничные здесь были незаметнее полтергейста, а если и выходили из сумрака, то раскланивались в самом изысканном книксене, который только можно было представить в двадцать первом веке в отсутствии королевы. Словом, всё здесь, почти всё, напоминало тропический Версаль. Кто бы вспомнил так к слову, что головы его жителей летели с плеч также феерично, как местный бармен взбивал коктейль для диетующих дам.
Здесь всё так и кричало о том, как кто-то сильно старался, возводя этот рай для пропащих. О том, как он слишком много потратил. О том, как он слишком сильно понадеялся на успешный год, забыв задуть праздничные свечи на торте. Мы всё это уже прекрасно видели где-то в районе иных широт и за чей-то иной счёт ровно две недели назад и ещё один месяц. И за то, мы тоже не платили, как и за это. Мы вообще мало за что платили. Готова предположить, что даже похороны обернулись бы нашим семьям в профит, если бы вдруг возникла модная ритуальная корпорация с офисом в районе Беверли Хиллз, готовая купить рекламу за наше безжизненное тело. Впрочем, возможно, такая уже была. И совершенно вероятно, что она вчера успела связаться с Мисс А. Мне просто не было об этом известно. Хотя и следовало бы уточнить. Всё не записываться в очередь за лекарством от скуки. Весьма популярное заболевание, для тех, кому чуть больше двадцати.
От скуки теперь вот так покупают природу в кредит, населяя её необразованными особями собственного клонирования, борющимися за выживание в стразах и туго затянутых галстуках, пачкающих свежую землю своими следами, не успевающими за инфляцией и лицами, рефлексирующими в бивалютной корзине. Они и во сне считают. И им каждый раз не хватает на жизнь, поэтому по утрам они целуют чужих жён, взятых напрокат у собственных друзей. Своих им совесть не позволяет заводить. Мир – одно большое бульварное приключение сегодня, увлекающее всё больше и больше в личную жизнь главных героев, разделенную сплетнями на каждой перелистанной странице. В бумагу сейчас разве что заворачивают продукты.
Но разве это проблема, когда вокруг тебя живые воплощения миссии в раю пятизвёздочной пробы? Зачем нам извиняться за то, что позволяем себе есть шоколад на завтрак, в то время, когда за нашими спинами ищут корку хлеба? Чьи это проблемы, если свою жизнь мы сделали сами? Ведь без нашего мнения нет ответов на их вопросы, а проблемы отчаявшегося мира решаются куда с большим аппетитом в бальных залах всемирных конгрессов за кипящими блюдами высшей школы кулинарии. Там всё проходит без лишнего стресса и истерии, за светской беседой, разумными тезисами и изысканными похвалами. Каждый рай оплачивал свою правду.
Разрезавший насквозь бухту искусственный пирс уверенно обходился чайками взамен неразношенных Лабутан и Манол Блаников, мерно вздыхая от осознания того, что достойная жизнь закончится на следующий день, случайно посещённый солнцем. Звёзды загара, хоть уже и приобретённого за пару тысяч долларов, никогда не отказывались от натуральной полировки в целях рекламы нового крема для защиты от солнца. Но пока ветер сносил их желания снискать популярности далеко на Юго-Восток неизвестного. Природе на радость. Неуверенные большекрылые шляпы появлялись в бесшумно открывающихся стеклянных дверях выхода, и, производя невнятные круговые движения досады, придерживаемые руками, возвращались в безветренное помещение Серж Лютенов и желающих уникальности Шанельных Шансов, острых на язык пуловеров Москино и свингующих над грилями пиджаков Стелл МакКартни. Ярко-красные шорты ДиСкваэры старались не обращать внимания на собственные мурашки на идеальных ногах, стремясь быть выношенными именно здесь, потому что где-то ещё уже заканчивался их сезон. В надежде остаться незамеченными на фоне серого моря, на пирс прорывались Святые Лораны, теребившие зажигалки и лелеющие молитвы о том, что им удастся затушить запах табака о соль моря. Какая же всё же капля отважной и честной похоти в словесной борьбе с самими собой в мерцающем море скуки, взбитом стразами из шампанского. Кто-то из них, видимо осведомлённый в отличие от меня дневными температурами этого края, даже отважно накидывал куски меха на прорывающие тонкую кожу кости, боясь подцепить простуду и пропустить следующие главное событие года. Где все они брали столько наглости, чтобы жить?
Стареющие боутшузы и горделивые Де Гризогоны, укутываясь в наспех купленных на местном рынке кашемировых шалях, отправлялись преследовать своих покоренных Бон Пойнтом поздних детей и ранних внуков, пускающих мастерски изготовленных их дедушками воздушных змеев. Они когда-то вложились в человеческие истории, беспокойно ища благородно стареющими ладонями обещанное друг другу семейное счастье. Возможно, их расчёты не подвели. В номерах томно вздыхали шёлковые Ла Перлы, не попавшие в каталоги Секретов Виктории. Их шанс, быть может, ещё наступит. Ни в этом, так в следующем замужестве. Случайно забывшие по пути сюда свои печали в коробке Адерола, чудесницы семейной жизни горевали по высоким заборам Кантрисайд Вилладж Эстейтов. Им было слишком холодно здесь в отсутствии мраморного пола с подогревом. Пожалуй, единственного серьёзного декораторского упущения того слишком дорогого архитектора и слишком модного дизайнера. Их неверные, почтительно наполнявшие животы принцы, закованные в Бриге, считали, что они заботились о своём физическом развитии, перекатывая белоснежные шарики на зелёном поле для гольфа, которое отвергал каждый сантиметр земли этого райского места, устроив недельную забастовку из циклонов и пониженных полей атмосферного давления. Просто погода о нас, о всех, здесь была одного мнения и в воскресных газетах его не печатала.
Мы были одним большим кружком обманутых природой дольщиков объектов чувственной неподвижности. Мы верили в драгоценности. В чуть постукивающие друг о друга бриллианты в наших подвесных серьгах. Они совсем не мерцали пасмурным днём. Даже несмотря на то, что были куплены на относительно честно заработанные деньги. Те, которые кто-то захотел нам заплатить. Те, которых мы совершенно не стеснялись, когда нам выписывали очередные чеки. «Надо, чтобы работа была любимой», – мы это всем советовали, не имея и года стажа, не зная нашей специальности. Мы играли в дневных сериалах. Временами в вечерних. Мы жили рядом с обеспеченными людьми. Мы пили свежевыжатые соки. Мы занимались йогой. Мы пользовались странными услугами малопонятных фирм. Но о нас был неплохо осведомлён Google. Разве это – не достижение? Разве это – не призвание? Разве это – всего лишь не ещё один способ выжить из ста тысячи предлагаемых и не совсем правильных? Разве смысл в том, чтобы искать достойные занятия? Пускай этим занимаются благородные семьи и их английские няни. Мы же приехали сюда, чтобы жить.
Наиболее часто упоминаемые имена собственные гугловских поисковых строчек то и дело подставляли свои промасленные спины рьяному ветру, открывая дверь зимней террасы, чтобы удостовериться в том, что солнце не собиралось появляться. Каждый из них считал своим долгом, продемонстрировав в приветственном кивке все тонкости работы своего салонного мастера, беззвучно намекнуть на мою драматическую потерю социального статуса прошлым штормовым вечером. Очередным. Их пренебрежение выглядело вполне изысканным, не считая мурашек на голых спинах.
Вечера многим прощаются по причине легкого убеждения человечества в том, что к ночи все немного теряют голову и смысл своего существования. Однако последнее время, в виду всеобщей истерики по поводу здорового образа жизни и слухах об очередной королевской свадьбе, прощение отпускается далеко не в каждый адрес. Ещё бы, все ждут именного приглашения, поэтому на досуге читают введение в испанский этикет. Первые три страницы и две последних, на остальные им вряд ли хватает времени между коктейлями и вечеринками в честь открытия очередного кантри-клуба.
У мира есть кодекс чести членов анонимного клуба позолоченной скуки. Оказывается, самые беспринципные люди чересчур дисциплинированы в вопросах пределов дозволенного. Кто бы мог подумать, что необходимо следовать куче правил, после того как добиваешься желаемого, всё нарушив. Общество любит воспитывать советников – это его любимые выпускники, бесчувственные бесполезные привратники, щурящие на тебя свои маленькие глазки, как только ты открываешь двери в свет. Они получают щедрую плату за то, что знают все правила наизусть, но не имеют понятия, что все они невозможны к применению. У каждого своя армия. Молчаливая и безыдейная. И она высекает равнины, лишь бы ей платили за это валютой и писали песни. Возможно, эта стадная дисциплинарная роскошь, не таящая в себе слишком больших сюрпризов для новобранцев, не так уж и вредна.
До определённого момента…
… пока кто-то не начал осознавать всю бессмысленность происходящего, всё посмешище этой эстрады, в центре которой мы зажигаем звёзды, падающие камнями в пепел наших ценностей, царапающих наши руки, из которых ежедневно выкачивают литры крови в подарок микроскопам и мусорным урнам, лишая нас сути, боли, памяти, чтобы всё это выбросить, разобрав на кодовые названия элементов. Сколько ещё в нас микрочастиц, которых так не хватает всем желающим? Всем желающим подчинить наши мечты одобренным спискам и разрешениям. Всем ожидающим, что мы будем молча закрывать глаза, пока они меняют наши имена в паспорте, рассказывая о новой истории, о той, которой никогда не было, но которую они посчитали достойной с нами случиться. Сколько? Много? Для чужих своего никогда не жалко. Своя кровь всегда густая. Свой яд травит сильнее.
Они уверенно читают нашу сущность по бессмысленным формулам без особой сложности и потерь на издержки производства. Но они не осведомлены о тех социальных вирусах, которые для нас действительно опасны. Они заранее в курсе ответов на наши вопросы. Они принимают их за свои и, заклеивая нам рот пластырем, рассказывают вновь придуманную историю нашего создания. Они все прекрасно знают: кто мы, откуда – даже если это не указано в Facebook. Они дадут нам новый порядковый номер, который отлично впишется в картины их оправдания собственных судеб, и не станет пугать общественность дикими выходками пренебрежения к стандартам нормального. Что и говорить, мы просто безмолвно присоединяемся к их правилам, надеясь накопить на домик у моря.
В глазах этого увядающего общества высоких манер я могла быть простой губкой, молча впитывавшей в себя окружающую среду и её информацию, не выдавая эмоций. И я такой уверенно была и хвалила себя по вечерам за примерное поведение ушедшего в мировой прогресс павиана двадцать первого века. Я копила и откладывала все свои эмоции на чёрный день, надеясь, что за меня отомстит кто-нибудь другой в новом году не моей эры. Или меня когда-нибудь всё же разорвёт вовремя неотжатая пена посторонней жизни, разбрызгав меня по углам, с гордостью оставив таять, превращаясь в мыльную воду своих неоглашённых мыслей.
Все так поступают. Все желают умереть и знать, что этот процесс будет оплачен наследным принцем восставшего войска. А умирать в этой жизни по дешёвке последнее время не выходит. Но я – не из стекла и бетона, и была в курсе того факта, что мой непотопляемый авианосец социально оправданного поведения, когда-то должен был разломиться пополам под тяжестью его текучего солёного груза. И плевать мне было, что эта сцена, недождавшаяся Джеймса Кэмерона, будет подарена выходцам из инкубаторов алчности, считавших акры зелёных газонов и оперировавших чужими деньгами в выдуманных хедж фондах.
Я ждала этого момента всю свою бестолковую жизнь, когда я остановлюсь посреди улицы и разревусь от стыда за собственные желания и нереализованные цели. За то, что я, впрочем, ничем не отличаюсь от тех, на кого не могу посмотреть, в сердцах не выговорив что-то недостойное. Я наговорю им всей правды, которую за прошедшие три дня из ветра и дождя от скуки насочиняла в их присутствии. Я отчитаю их за то, что они поливают себя из кувшинов сахарными сливками, не пытаясь попробовать на язык хоть капли кислинки из чужого горя общего мира. И мне всё равно, что мне назначат за последствия моих действий, потому что хоть раз в жизни, должно сжигать изнутри одно единственное желание послать всё к чёрту под аккомпанементы аплодисментов незнакомых фанатов так внезапно популярного творчества имени психологических срывов. Главное, чтобы на мой концерт их пришло, как можно больше. Может быть, хотя бы какой-нибудь жалкий полуостров вздрогнет от колкого чувства безнадёжности этого мира в тех целях, которые человечество негласно поставило перед собой на тысячелетия вперёд.
О нет. Никто не испугается. Никто ничего не изменит. Им всё также будут подавать на блюдце честь. С ними будут говорить на английском, им посчитают калории в десертах, им продолжат делать подарки, за которые они бы имели смелости расплатиться. Им купят появление на вечернем шоу. Больше им ничего не захочется. Их имена навеки будут вписаны в пригласительные билеты – иной литературы им читать не будет положено. Все их стремления закончатся в банках.
Но я порву их недостойные паспорта и пожелаю покинуть эту планету как можно скорее, запуская свой пробный механизм наплевательского отношения к общественным последствиям индивидуальных поступков в отдельно взятом социуме. Я с радостью, узнаю, что обретаю временное убежище под куполом общественного осуждения, потому что в то время, как все остальные будут решать вопрос о моей вменяемости, я смогу смело выйти за кофе. За пустым шумом реальных поступков слышно не будет.
А потом я проснусь в холодном поту и пойму, что так ничего и не сделала, потому что в борьбе за призрачное равенство, побеспокоилась о целостности лакированного паркета в собственной квартире, на которую заработала, ничего толком не сделав, и обманув весь мир в своей избранности на подсвеченных ночью плакатах социально-коммерческой рекламы счастья за миллион долларов.
Вместо этого я пойду к дантисту и отбелю свои идеальные зубы. Я куплю самую красную помаду. И я буду, возможно, самым настоящим Питом Доэрти, потому что Пит Доэрти – это моё второе имя. И я заставлю, каждого, ничего не решающего представителя этой планеты поверить, в то, что моя жизнь удалась. Я буду улыбаться ещё ярче и менее искренно, потому что улыбаться – социально безопасно. Я празднично открою вечером бутылку красного вина и не приглашу никого отмечать торжественное разочарование в собственной жизни. Я заставлю весь мир ненавидеть себя, за то, что он потерял доступ к моральным падениям жизни. Я лишу всех вокруг удовольствия наблюдать за внутренними скитаниями моего сознания, и в безводном пространстве собственного дна выброшу из головы все проблемы, без излишнего удовольствия общественного порицания, выйду на улицу и скажу “au revoir” своему другу – Питу Доэрти, куплю билет в Огайо – в середину никуда, где тихо и смирно про меня все забудут и ровным строем перестанут писать письма с вопросами по поводу приемлемости моих жизненных устоев, предварительно не ознакомившись с ними. Вот это будет жизнь! Вот это будет выбор! Вот это будет удар по судьбе и тому сомнительному счастью, на которое она нас ежедневно уговаривает, ласково пересчитывая купюры над ухом, которые мы ей с гордостью вернём, отвергнув очередной аванс на счастье. За которое, она, не найдя более других предложений для нас, закрутит нас в водовороте несвязанных событий, которые мы непременно будем складывать в единую мозаику, потратив немало времени своей драгоценной жизни.
Потом мы опомнимся и от души вновь пошлём всё к чёрту, отметив это в очередном баре в одиночку. Наутро откроем глаза с раскалывающейся болью правды в голове, и непременно убедимся, что смысл всего происходящего мы давно уже потеряли. И похвалив себя за очередное умозаключение, достойное премии неназванного имени, зальём в стакане аспирин и опять забудем о реальности на пару дней. И так, оставляя отпечатки своих больших пальцев на стеклянных стаканах барных наборов, мы подарим свои никчёмные истории православным посетителям рая отчаянного подразделения, которые купят их, не оставив чаевых, и не раскрыв смысла кинут на растерзание потокам нефильтрованной воды посудомоечных машин промышленного потребления. И пока стакан не разобьётся на осколки, слишком мелкие для транслирования информации о наших грехопадениях на аудиторию 18+, стереть этот порочный круг равнодушия до проблем другого вряд ли получится. Господи, хоть бы так.
Я вчера их изрядно разозлила. Всех. Всех этих посланников переевшего рая, напившись в местном баре, и не спев им Бритни Спирз в караоке. Вместо этого я долго и настойчиво рассказывала им о том, что каждый из них пишет мне о другом в директ ближе к полуночи, и не получив хоть какого-то интерактива, я уверенно и громко прокричала в где-то найденный микрофон, перед тем как упасть со стула: «Gentlemen, you are committing a vulgar outrage». По-моему, я не успела сказать ничего, из того, что могло бы быть им неизвестно. Наоборот. Я искренне старалась содействовать упрощению их визового решения для въезда в жизнь. Почему-то люди всегда обижаются на того, кто осмеливается сказать правду, о которой все и так знают, поэтому сегодня они лишь кивали, признавая возмутительность моего присутствия в их отшлифованной Пэйдж Сикс жизни.
Вчера был мой день рождения. А мне даже не сделали скидки. Кто-то по телевизору слишком часто говорил о двойных стандартах. Как же прекрасна была моя жизнь на пять минут вчера вечером, но сегодня её за двадцать седьмой год подряд в двадцать шестой раз уничтожили. Я бы завещала все свои платяные шкафы тому, кто бы мне хоть раз в жизни сказал, что завтра открывать глаза и смотреть в лицо этому миру совсем необязательно.
Утренний ветер не находил в себе тяги к отдыху: он прекрасно развлекался, дуя на мою третью чашку кофе и изредка разбрызгивая по моей спине соль океана. Мне кажется, он просто хотел лучше понять людей, а они его предпочитали игнорировать, упиваясь Воздухом Сержа Лютена, прочно впитавшегося в свежелакированное дерево, наспех приобретённое в пластмассовом виде в Китае.
Мир продался за подделку. За хорошо упакованную подделку. За бижутерию, бережно завернутую в монограммную бумагу корпоративного парфюма, коробку, перевязанную лентой с именем чьего-то почтенного западноевропейского дедушки, для торжественного вноса на заднее сиденье премиум такси на зависть японским туристам. Эта планета теряет уверенность своих картин в совершенстве созданных и упакованных предметов последней необходимости. Она доведена до отчаяния своей нефотогеничностью, неидеальностью своего цвета и отсутствием доступной фактуры для бэкскрина чьего-то хоум видео имени следующей совсем необязательной славы. Она бьётся, теряя свой пульс, меняя сезоны, путая циклоны и унося потоки тёплых течений прочь от нас, искренне не понимая, почему её так быстро списали со счёта, чуть только она открыла двери для затворов подаренных на дни рождения фотоаппаратов. Но кто признается в прелости того, что сам по вечерам съедает без очевидных последствий для внутренностей организма? Кто станет вслушиваться в слёзы истерики заблудившегося в собственной душе создания, которая случается в пустых туалетных комнатах престижных офисных строений, где, прискорбно всматриваясь в своё удачное отражение, кто-то надеется, что сегодня пахнет как №19. Где было начало всего того, что мы, купив первый замороженный полуфабрикат на ужин, так быстро превратили в груду мусора. Как теперь туда вернуться? Скольким набором слов надо было обладать, чтобы, наконец, признаться, что все эти попытки казаться высшим сортом человеческого создания, правящим миром, создавшим этот мир таким, каким он теперь предстает на канале Discovery – нелепы?
