Текст книги "Вся эта жизнь"

Автор книги: Солин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Хорошо, хорошо! Какой же это все-таки стих?

– Puisque mai tout en fleurs… – тоненько завыла Адель.

– Dans les pres nous reclame…– подхватил Вова. (**)

– Супер, супер! – взвизгнула Адель, – Ты знаешь, ты, оказывается, знаешь, обманщик! Понимаешь, в чем тут дело! У нас в классе преподавал французскую литературу красавчик Шарли Дюбуа, и когда он на уроке перед нами читал этот стих, все девчонки его хотели! А я закрывала глаза, качалась в такт и представляла, как он читает этот стих и берет меня сзади! Наверное, я была идиотка, n’est-ce pas?

– Сколько же тебе было?

– Не помню, двенадцать или тринадцать, кажется…

Она по-кошачьи прильнула к нему, закрепила его боевое состояние, заняла позицию, и он, словно помесь маятника с метрономом приступил к нарезанию строф на короткие равные строчки, заталкивая их в нее одну за другой. И вот уже май, и цветы, и простор обступили их, и лунный свет закачался на сонных волнах, и тени прелестных крон заскользили по их вдохновенной ламбаде, и леса и поля раздвинулись до широты горизонта, откуда небесный свод взвивался к звездам, и стыдливые звезды падали на землю головой вниз, и солнце, тень, облака, зелень, небо с волной, и сиянье, и блеск всей природы распустились махровым цветком красоты и любви! Он кончил один стих, не теряя ритма, перешел к другому, затем к третьему. Перед его глазами трепетала узкая долина ее спины. Она то выгибалась холмом, разделенная надвое мелеющим ручейком позвоночника, то прогибалась от полноводья, и тогда лопатки буграми рвались из нее, словно там пытались прорасти два ангельских крыла; то закручивалась в сторону сломанной в локте руки, то вздымалась к нему, пытаясь выпрямиться, чтобы неистово запрокинутой рукой, как плетью обвить его за шею. Вдохновенный солист – тромбон его желания – трудился сосредоточенно, строго следуя размеру (ибо синкопы при таком подходе неуместны), чувствуя, как каждое погружение выдавливает из поэтической плоти малую каплю любовного яда, падающего сладкой отравой в рифмованную форму, чтобы, переполнив ее, разбежаться по жилам, вызвав конвульсии упоения и краткую потерю памяти. Обнаженный туземец, проникший в зачарованный сад, он достиг, наконец, самых отдаленных его уголков и испытал вместе с ней небывалое доселе состояние поэтического, так сказать, оргазма.

«Если все обойдется – ей-богу, женюсь на француженке!» – думал он, отдуваясь и потея рядом с ней. Притаившаяся в голове боль в тот момент была того же мнения.

– Оставайся на ночь, – предложил он, когда она повернула к нему влажное лицо. – Хочешь?

– Хочу, – ответила она и подставила губы. – Ты очень милый.

Утром он протянул ей 500 евро, она взяла.

– Достаточно? – спросил он.

– Вполне, – ответила она напряженным, как ему показалось, голосом.

– Ты не дашь мне свой телефон? – спросил он.

– Конечно. Звони, – и написала номер на салфетке.

На прощанье он хотел поцеловать ее в губы, но она подставила щеку.

– Salut!

– Salut.

Она ушла, и он ощутил сокрушительное одиночество. Как же так, ведь она только что была здесь две, нет, уже пять минут назад, она даже не успела далеко уйти, хотя, конечно, могла взять такси. Он обвел номер глазами. Вот постель, чьи алебастровые складки, как посмертная маска, хранят остывшие черты их ночной страсти. Вот чашка, из которой она пила свой утренний кофе – в нем остались шоколадные потеки и следы ее губ на краю. Смятая салфетка, которой она смахнула с губ крошки круассана, салфетка с номером ее телефона, крупные цифры с наклоном влево, как учат писать во французской школе. В ванной еще не высохли капли от ее утреннего туалета – до того, как она туда пошла, он все же разглядел легкую черноту под ее глазами. Сейчас придет femme de ménage и сотрет все ее следы, уничтожит, выбросит, унесет с собой. Следы его милой проститутки…

Он собирался позвонить ей после обеда и договориться о встрече, но к тому времени совсем раскис – таблетки не помогали, в парижских же аптеках ему сочувствовали, но без рецепта сильнодействующее не отпускали. Промучившись до утра, он улетел домой первым же рейсом, на который смог достать билет.

В Питере вслед черемухе цвела сирень, и пахло корюшкой. Через неделю ему сделали операцию, и три дня он чувствовал себя сносно, но потом внезапно впал в кому и через сутки скончался. На его старинном бюро французской работы, под стеклом, на самом видном месте друзья обнаружили салфетку, белую и легкую, словно засохшая ладонь черемухи, где в центре аккуратными, кокетливо откинувшимися назад черными цифрами был записан, судя по всему, номер телефона. Ниже чья-то рука синими, бессильно падающими в завтрашний день буквами, добавила: «Адель».

(*) – «Торги», Жермен Нуво, перевод автора

(**) – «Май», Виктор Гюго, перевод автора

О вреде ночного пьянства

В купе скорого «СПб-Москва», не замечая друг друга, коротали последние минуты перед грядущим отправлением двое. Один – безнадежно лысый, с недовольным лицом, другой – неопрятно-кучерявый, с неуверенным взглядом. Когда минут за десять перед этим кучерявый усилием руки, похожей в тот момент на кривошипно-шатунный механизм, откатил снаружи дверь купе, лысый сидел там, уставившись в окно, за которым фонари вокзала боролись с темнотой зимней ночи. Кучерявый приветливо поздоровался, лысый в ответ медленно повернул к нему тускло блеснувшую голову, неслышно шевельнул губами и снова отвернулся к окну. Кучерявый закинул наверх небольшую сумку, пристроился на краешке соседней полки и затих. Через минуту встал, снял шуршащую куртку, повесил ее на вешалку, затолкал в проем между стенкой и полкой, затем снова сел и принялся глядеть через открытую дверь на суету в проходе. Муравейник-поезд подбирал последних пассажиров, перед тем как закрыть входы и отправиться в ночь. Время здесь, такое же приглушенное как шаги и голоса, текло медленнее обычного.

Постепенно ходьба в проходе сникла, и часть пассажиров сосредоточилась возле окон, руками и лицом отгоняя от провожающих, а заодно и от себя тревогу последних перед дальней дорогой минут. Поезд подождал-подождал, дернулся и, слегка спотыкаясь на стыках, покатился в Москву. С тем и поехали. Минут пять попутчики сидели молча, затем кучерявый вышел из купе и встал к освободившемуся окну. По вагону из одного конца в другой плечом вперед проходили люди, и когда они терлись животами о его спину, ему приходилось прижиматься к поручню. Свернув голову, он провожал их рассеянным взглядом, а затем вновь устремлял его сквозь свое отражение в ночи.

Из служебного купе выступила аккуратная проводница и принялась собирать билеты. Дойдя до них, учтивая женщина вошла и тихим голосом сказала:

– Здесь билеты, пожалуйста.

– Пожалуйста, – войдя вслед за ней, предъявил ей свой билет кучерявый и добродушно добавил: – Что-то нас маловато!

– Ночью сядут, – тихо отозвалась проводница, рассовывая билеты по карманам складки.

– А-а, вот как! – откликнулся тот.

Лысый молчал, обернув к ней недовольное лицо.

– Когда белье будет? – неожиданно спросил он казенным голосом.

– Можете уже получать, – сообщила женщина и покинула купе.

Кучерявый вышел вслед за ней и встал у окна, уступая лысому соседу право устроиться первым. Сосед намек понял, поднял грузное тело и потащил его за бельем. Пока он ходил туда-сюда, а потом копошился за прикрытой дверью, кучерявый выглядывал в окне скудный пейзаж зимней ночи. Черный массив защитной лесополосы то тянулся стеной, то вдруг пропадал, открывая белеющую в темноте равнину с живущими на ее краю редкими огоньками. Снег в канавах вдоль пути был надежно утрамбован воздушными вихрями стальных ураганов, и желтый перфорированный свет, которым их поезд оглаживал откос, лишь добавлял ему мимолетный глянец. Поезд на полном ходу вонзился в станцию и разрезал ее пополам. Замелькали черные деревянные домишки, наполовину утонувшие в пасмурном неприветливом снегу. Кучерявый зябко повел плечами и подумал: «И как только люди здесь живут…» Поезд гулко пересчитал стыки и вырвался на простор. Дверь купе выразительно откатилась, приглашая кучерявого воссоединиться с лысым попутчиком. Помедлив с полминуты, кучерявый пошел воссоединяться. Его сосед, переодетый в тренировочный костюм, сидел, поставив локти на столик и утопив подбородок в сарделечном сплетении пальцев. Кучерявый скованными движениями привел свою полку в боевое состояние, снял сверху сумку и достал походные принадлежности. Вернув сумку на место, он взял в руки кое-какую одежду, чтобы идти в туалет, но в этот момент лысый сказал:

– Переодевайтесь, я выйду.

И вышел. Кучерявый прикрыл дверь, быстро поменял глаженую личину на умеренно мятую, наилучшим образом подходящую шаткому ночлегу, откатил дверь и, отступив, уселся на свою полку. Лысый вернулся и боком протиснулся на место.

Посидели. Помолчали. Кучерявый, стараясь не глядеть в сторону лысого, соображал, чем заняться: почитать или постоять у окна. Спать не хотелось.

– Не хотите составить компанию? – неожиданно дружелюбно предложил лысый.

Кучерявый повернул к нему голову и в замешательстве спросил:

– Какую компанию?

Лысый опустил руку под столик и извлек оттуда бутылку.

– По рюмке на ночь глядя, – предложил он, кивнув на зависший в руке сосуд.

– Даже не знаю… – с сомнением откликнулся кучерявый на неожиданное предложение.

– Коньяк на ночь никогда не повредит. Причем, хороший коньяк. Видите, как нам повезло: едем, как короли. Грех не воспользоваться, – благодушествовал лысый, уловив в голосе попутчика благоприятную неуверенность. Довольный вид прочно поселился на его лице. – Давайте, давайте! – добавил он отеческим тоном, каким сержант загоняет молодого солдата в холодную воду. После долгого молчания его компанейские слова выглядели как целая речь, и кучерявый вдруг почувствовал, что был все это время напряжен, и как напряжение его теперь покидает.

– А почему бы и нет! – решился он, стараясь выглядеть независимо. – У меня, кстати, и бутерброды есть!

– Вот видите! – приятной улыбкой отметил его предусмотрительность лысый, и в его руке появилась шоколадка. Он, не разворачивая, смял ее в широкой ладони и только после этого развернул.

Кучерявый встал и полез за бутербродами. Когда он вернулся на место, на столе уже стояли пластмассовые стаканчики. Кучерявый развернул бумагу с бутербродами, и в купе запахло ветчиной и свежими огурцами.

– Отлично. Как в ресторане, – одобрил лысый и разлил коньяк. – Ну, будем знакомы: Кропоткин. Граф.

– Рома. Роман, – представился кучерявый, и дело пошло.

Коньяк действительно оказался хорошим и быстро дал о себе знать. Кучерявый ухватил бутерброд и жадно, будто весь день не ел, стал откусывать от него большие куски. Лысый в свою очередь взял кусочек шоколада и положил себе в рот, с любопытством посматривая на соседа. Расправившись с бутербродом, кучерявый Роман вопросительно посмотрел на лысого графа, отдавая ему инициативу.

– Ну что, еще по одной? – правильно понял Кропоткин.

– Не возражаю, – охотно откликнулся Роман.

Придерживая толстыми пальцами легкие стаканчики, граф налил в них еще по одной.

– Будем здоровы! – пожелал он.

– Будем! – подхватил Роман.

За этим последовала пауза – исключительно по причине занятых разжевыванием ртов. Но вот фигуры обмякли, стены купе раздвинулись, и вслед благотворному причащению явилась потребность обратиться к добру. Кропоткин поинтересовался:

– В Москву по делам или так?

– Можно сказать, по делам, – сообщил Рома, испытывая подъем духа.

– И чем, если не секрет, занимаетесь? – полюбопытствовал Кропоткин.

– Да как вам сказать… – начал Рома, как всегда затрудняясь с ответом, когда его об этом спрашивали. – Как вам сказать… – тянул он, предвкушая эффект.

Кропоткин терпеливо ждал, сложив на груди короткие толстые руки.

– Пишу, знаете ли! – наконец скромно сообщил Рома, готовясь к привычной реакции. Обычно все его собеседники после такого заявления оживлялись и начинали допытываться, кто он и что написал, теша его самолюбие приятным щекотанием. Лысый граф, однако, даже бровью не повел, а только сказал:

– Вот как!

И бесцеремонно уставился на Рому. Тот в ответ глядел на него рассеянно, готовый отвечать на однообразные вопросы. Не было еще случая, чтобы их не было.

– И что же пишете? – спросил Кропоткин, вздергивая брови на середину лба.

– Да так, по-разному. Пьесы, повести, сценарии. До крупных форм еще не дорос, – скромно ступил на проторенный путь Рома.

– А позвольте спросить, над чем работаете сейчас? – перескочив через целый блок вопросов, спросил Кропоткин.

– Хочу написать детектив, – помедлив, признался Рома, которому такая прыть не понравилась.

– О! Детектив! Люблю детективы! – оживился граф. – Обожаю детективы! И о чем же будет ваш детектив?

– Ну, как можно об этом говорить! Ведь тогда пропадет вся тайна, весь резон! Да и, по правде говоря, я и сам еще не знаю, что это будет. Не придумал еще. Вот хочу написать, а о чем – еще не знаю, – неожиданно для себя разболтался Рома.

– А знаете что, а давайте-ка мы еще по одной, и я вам, пожалуй, предложу один сюжетец! – неожиданно блеснул глазами, как лысиной, граф. – Уверен – вам понравится!

– Ну-ка, ну-ка! – потер ладони Рома, увлеченный блеском чужих глаз и, спохватившись, спросил: – А вы сами, кстати, чем занимаетесь?

– Да так… Можно сказать, по казенной части, – отмахнулся Кропоткин и взялся за бутылку.

В стаканчиках снова булькнуло и оттуда плавно перетекло в пункты конечного назначения.

– Так о чем ваш сюжет? – заторопился Рома, едва освободился язык.

Заложив в рот дежурный шоколад и вытянув вверх указательный палец правой руки, Кропоткин загадочно смотрел на Рому, словно говоря: «Погоди! Щас съем и спою!»

– А вот послушайте! – прожевав шоколад, приступил он, наконец. – Слушайте:

Представьте себе человека, ну скажем, нашего с вами возраста, которого дела позвали в Москву. Ему и хочется, и не хочется туда ехать – зима, знаете ли, слякоть – но дела зовут. И тогда он, купив билет в оба конца, собрал небольшую сумку нужных в дороге вещей, прихватил на всякий пожарный случай пару бутербродов, хотя продукты в наше время – не проблема, но синдром голодного детства и все такое, знаете ли… В общем, собрался, посидел на дорожку, обнял домочадцев и поехал на вокзал. И вот едет он с окраины города в пустом вагоне метро – время-то позднее! – а напротив в неопрятных позах сидят ну полные отморозки из молодых, и так это иногда на его сумку и на него посматривают. Хорошо, что ближе к центру стал прибывать народ, а то неизвестно, чем бы все это кончилось. Но, слава богу, доехал он до Московского вокзала, побродил по залам, чтобы время убить, а тут и на посадку позвали. Идет он на посадку и радуется: «Сейчас сяду в теплый вагон, согреюсь. Глядишь – соседкой девица молодая, симпатичная окажется. Пока ля-ля тополя и все такое – там уж и спать. А уж коли заснул, то проснулся уже в Москве. А уж, коли в Москву попал, то и про время забыл. Днем-то точно времени не будет, а вечером при удачном стечении обстоятельств можно с друзьями протусоваться, или найти другой вариант. А к ночи – назад. Главное, с этими пьянками на поезд не опоздать. А уж там ночь проспал – и дома». Одним словом, мечтает наш герой, расписывает свою жизнь буквально по минутам на несколько дней вперед!

Здесь Кропоткин остановился и сосредоточил свой взгляд на Роме, словно спрашивая: «Ну, как зачин?»

Но затаилась в его взгляде и лице какая-то особая хитреца, и Рома не нашелся, что сказать. Тогда Кропоткин спросил:

– Ну, как зачин?

– Но в чем же тут интрига? – неуверенно спросил Рома. – Где жертва, где убийца?

– Экий вы скорый! Что наш поезд! Нет уж, давайте для начала углубимся с вами туда, куда ведет нас вдохновение. Надеюсь, вы знакомы с этой дамой среднего рода?

«Ты смотри, какие образованные люди работают нынче по казенной части!» – пронеслось в голове у Ромы, который, не отрываясь, глядел на лысого собеседника.

– Ну, хорошо, предположим, – уклонился он от определенного ответа.

– Тогда поехали дальше. Итак, идет наш герой на посадку и строит планы. Вот он подошел к вагону, достал билет и сел в поезд.

Тут Кропоткин сделал паузу, снова вздернул указательный палец и, в упор глядя на Рому, многозначительно произнес:

– А за десять минут до этого в тот же вагон и в то же купе прибыл другой человек. Ну, скажем, такой же лысый, как я. Что скажете?

– Ничего не понимаю, – честно признался Рома, начиная испытывать непонятное беспокойство.

– И правильно делаете, так как понять еще действительно ничего невозможно! – удовлетворенно сказал Кропоткин, направляя на Рому указательный палец, как пистолет. – Пойдем дальше. Когда наш герой зашел в купе, этот другой человек уже сидел там, уставившись в окно, за которым фонари вокзала боролись с темнотой… Вам какое время года больше нравится – зима, лето?

– Весна, – заворожено ответил Рома.

– …За которыми фонари вокзала боролись с прозрачной темнотой весенней ночи. Наш герой с порога приветливо поздоровался, лысый человек в ответ медленно повернул к нему тускло блеснувшую голову, неслышно шевельнул губами и снова отвернулся к окну. Наш герой закинул наверх небольшую сумку, пристроился на краешке соседней полки и затих. Через минуту встал, снял шуршащую куртку, повесил ее на вешалку, затолкал в проем между стенкой и полкой, затем снова сел и принялся глядеть через открытую дверь на суету в проходе. Муравейник-поезд подбирал последних пассажиров, перед тем как закупорить входы и отправиться в ночь. Время здесь, такое же приглушенное, как шаги и голоса, текло медленнее обычного… Ну, нормально?

– Что нормально? – очнулся Рома.

– Ну, годится для детектива?

– Я уже совсем ничего не понимаю!

– Тогда слушайте дальше. Не стану утомлять вас подробностями о том, как эти два человека добрых полчаса делали вид, что не замечают друг друга, но, в конце концов, стандартный ход событий привел их к тому, что они, застелив постели, оказались на своих местах один против другого. Сидели. Молчали. На дворе и на часах – весенняя ночь. Наш герой, стараясь не глядеть в сторону попутчика, соображал, чем заняться: почитать или постоять у окна, потому что спать ему не хотелось. И в этот момент лысый человек сказал нашему герою:

«Не хотите составить компанию?»

«Какую компанию?» – спросил наш герой.

«По рюмке на ночь глядя» – предложил тот.

«Даже не знаю…» – начал с сомнением наш герой.

«Коньяк на ночь никогда не повредит. Причем, хороший коньяк. Видите, как нам повезло: едем, как короли. Грех не воспользоваться, – напирал лысый, уловив в голосе попутчика неуверенность. – Давайте, давайте!»

«А почему бы и нет! – сказал наш герой, стараясь выглядеть независимо. – У меня, кстати, и бутерброды есть!..»

– Стоп! Хватит! – вдруг выкрикнул Рома.

– Что? Что такое? Вам что-то не нравится? – услужливо поинтересовался Кропоткин.

– Зачем вы это делаете? – возбужденно заговорил Рома. – Зачем вы это рассказываете? Ведь это же про нас! Что вы хотите этим сказать?

– С чего это вы взяли, что это про нас? Ведь герои нашей истории еще не познакомились, и их имена на самом деле не обязательно должны совпадать с нашими! Ведь это в вашей воле! Сделайте так, чтобы их звали по-другому! И потом – разве мы с вами не можем стать прототипами героев детектива? К тому же, мне кажется, вы рано возбудились: еще абсолютно неизвестно, чем дело кончится! Может вам повезет, и вы окажетесь тем самым героем! Неужели вы не хотите стать героем детектива?

При этих словах Кропоткин подался вперед, подставив глаза под мелькающие фонари очередного полустанка. Белый свет фонарей превратился в его глазах в желтый, а сами глаза заискрились, как свечи зажигания. Рома не выдержал и отшатнулся от навалившегося на него зрелища.

«Черт знает что такое!» – полыхнуло в его голове, и он сказал:

– Давайте еще по одной!

– Вот это правильно! – возвратившись в прежнее положение, одобрил Кропоткин и разлил коньяк: – За ваш детектив! Уверен, это будет бестселлер!

Рома выпил торопливо, граф не торопясь и с достоинством. Некоторое время оба молча жевали. Рома, глядя в сторону, доедал второй бутерброд, Кропоткин, глядя на Рому, заканчивал шоколад.

– Теперь у вас нет бутербродов, – заметил граф после того, как Рома покончил со вторым.

– А у вас – шоколада, – вяло парировал Рома.

– Ну, этого добра у меня навалом! – успокоил его граф и, помолчав, добавил: – Ну что, продолжим?

– А чего продолжать, – пробормотал осоловевший Рома, – и так все ясно…

– Что это вам такое ясно, когда мне еще не все ясно? – вкрадчиво спросил граф.

– А мне ясно… Вы сейчас перескажете все, что с нами было, потом остановитесь и станете задавать вопросы. Я буду на них отвечать, потом вы все это повторите и так до тех пор, пока я не засну. Это у вас, наверное, игра такая… – сказал Рома и зевнул.

– Ошибаетесь, – проскрипел Кропоткин, – вот тут вы ошибаетесь. Это никакая не игра. Потому что как только наш герой заснет, тут-то ему и смерть.

Рома уставился на своего соседа, с трудом ворочая мозгами.

– Почему смерть? Причем тут смерть? Не-е-ет, так не бывает… Герои не умирают… Умирают случайные персонажи… А герои не умирают… Иначе это не детектив… – путаясь в словах, произнес Рома и зевнул.

– А с чего вы взяли, что наш герой – герой, а не случайный персонаж? Это, извините, не вам решать! Вот допьет он с лысым коньяк, поговорят они еще немного и лягут. А ночью-то лысый возьмет, да и вколет нашему герою укольчик! И привет – нет героя! А труп есть. И героем будет кто-то другой. Вот вам и завязка. Поезд – это же любимейшая поляна «глухарей»!

– Но как же так? А где же мотив? – слабея, вытаращил глаза Рома.

– А нет мотива! Или, все-таки, есть? Да, есть! Скажем, лысому его шевелюра не понравилась! Нормальный мотив?

– Ну, вы даете… – пробормотал Рома, чувствуя легкое отрезвление.

– А хотите знать, как это будет? – произнес Кропоткин, с настойчивым любопытством глядя на Рому.

– Что будет? – застывшим голосом пробормотал Рома.

– Как будут выглядеть последние минуты нашего героя!

– Ну… давайте… – простучал зубами Рома, в изнеможении цепляясь за игру.

– Это будет выглядеть так:

«Если мы не договоримся – ваш герой умрет» – ясным голосом произнес лысый.

«Ну и черт с ним…» – зевнул наш герой.

«Значит, вы согласны?» – вкрадчиво сказал лысый.

«С чем?» – держался из последних сил, чтобы не уснуть наш герой.

«Чтобы я был вашим соавтором!»

«Да ради бога!» – уже с закрытыми глазами пробормотал наш герой.

«Нет, только ради меня!»

«Да черт с вами, согласен…» – пробормотал наш герой и рухнул боком на постель».

– Вот так все и будет. А за этим последует, как я вам уже описал, укольчик. И привет – нет героя! – улыбаясь и пристально глядя на Рому, произнес граф Кропоткин.

– Мне в туалет надо, извините, – пробормотал Рома и пулей вылетел из купе. Заскочив в туалет, он крутанул защелку и принялся изливать свой страх в подставленный унитаз. Потом встал против зеркала и, не смея туда взглянуть, принялся мыть руки, пытаясь при этом сосредоточиться. Напоследок он все же не утерпел и взглянул на себя одним глазком. За его плечом весело скалил зубы граф Кропоткин.

Рома выскочил из туалета и тут остановился, не зная, куда податься. Слева был тамбур, справа его ждал граф. Как быть? Попросить у проводницы место в другом купе? А на каком основании? Сосед не нравится? Она, конечно, пойдет разбираться, увидит следы ночного пьянства, культурного лысого гражданина в тренировочном костюме, да если он ей еще чего умного скажет, а он это может, так вот и окажется в ее глазах сам Рома капризным, вздорным пассажиром, который сначала пьет с другими, а потом затевает склоку, и которого не то что в другое купе переселять, а с поезда нужно снимать! В лучшем случае она скажет: «Ложитесь-ка, граждане, спать!», в худшем – позовет милицию. Не станешь же ей объяснять, что он теперь с лысым в одном купе даже в ее присутствии не заснет!

Рома терзался, терзался, а потом неожиданно подумал:

«А что, собственно, такого случилось? Встретил умного человека? Да этому радоваться надо! Сидим с ним культурно, понимаешь, практически, как в творческой лаборатории, то бишь, на кухне! Разговоры ведем самые продуктивные, только успевай записывать! Чего я переполошился? Конечно, алкоголь обостряет впечатлительность, но не до такой же степени! Чего такого этот граф нафантазировал, что я чуть в обморок не упал? Подумаешь, сюжет! Тоже мне, конкурент!»

Рома подумал так и неожиданно почувствовал себя спокойным и трезвым. В конце концов, спать или не спать, так же как пить или не пить – это ему решать, а польза от общения очевидная. Короче, литератор в нем взял верх над обывателем, и Рома заспешил обратно в купе. Зайдя туда, он, как ни в чем не бывало, плюхнулся на место.

– Ну, граф, – словно пробуя на зуб новое для себя обращение, развязно спросил он, – как вы тут без меня?

– Очень скучал! – пожаловался граф.

– Простите, что заставил ждать, но теперь я снова к вашим услугам!– хохотнул Рома.

– Многообещающее заявление! – прищурился граф. – За это стоит выпить!

И достал откуда-то вторую бутылку.

– Как? Это мы что же, одну уже того?.. – искренне удивился Рома.

– Я же предупреждал вас, что коньяк – высшего качества! А все, что высшего качества, усваивается легко и на пользу! Надеюсь, таким же будет ваш будущий детектив! – невозмутимо ответил граф и наполнил стаканчики.

– Ну что же… – взял стаканчик Рома, – ваши бы слова – да богу в ушки!

– Я вас умоляю! – поморщился граф. – Давайте без чинопочитания! В нашем ведомстве не принято сомневаться. Раз я сказал – значит, так оно и будет!

– Дай бог! – на всякий случай сказал Рома, не заметив, что граф снова поморщился.

Рома поднес коньяк ко рту. Нос его окутался тончайшим ароматом, которого он раньше не чувствовал, а, может, не замечал. Рома приложился к стаканчику и медленно влил в себя содержимое. Жидкость мягко обволокла внутренности, наполнив их теплом, как сиянием.

– Вот это да-а! – проговорил Рома, причмокивая. – Никогда ничего подобного не употреблял!

– Да вы закусывайте! – сказал граф, подсовывая ему новую плитку шоколада.

– Слушайте, а что же это я за ваш счет тут жирую? – вдруг всполошился Рома. – Как же я рассчитываться с вами буду?

– Не беспокойтесь, рассчитаемся! – отмахнулся граф.

– Нет, давайте сразу! Сколько я вам должен? – сказал Рома, приготовившись задрать свитер, чтобы вытащить из кармана рубашки паспорт с деньгами.

– Не беспокойтесь. У меня на этот счет все просто. Вот подпишем с вами соглашение…

– Какое соглашение? – насторожился Рома.

Граф приблизил к нему, как в прошлый раз, лицо, и свечи зажигания заискрились теперь уже зеленым светом.

– Соглашение о соавторстве. Вы разве забыли? Ведь мы же с вами решили на пару написать детектив, не правда ли?

– О, черт! – отшатнулся Рома.

Прежняя тревога снова ожила в нем.

– А, может, все-таки, деньгами? – пробормотал он.

– Что такое деньги! – усмехнулся граф. – Разве вы не знаете, кто их придумал, что предлагаете их мне?

Рома молчал, опустив глаза, не зная, что думать.

– Я знаю, о чем вы думаете! – будто подслушал его мысли граф. – Вы думаете про чертей и прочую нечистую силу. Ну что вы, ей богу! Ну, вы же взрослый человек! Вы что, когда-нибудь раньше их встречали?

– Нет! – ожил Рома.

– А пьете много?

– В смысле, употребляю?

– Да, в этом смысле!

– Ну, как вам сказать, бывает…

– Тогда я не знаю. Тогда будем считать, что вы, как всякий литератор, склонны к мистике. В общем, оставьте ваши счеты, и давайте, наконец, займемся делом! – подвел итог Кропоткин. – Но перед этим выпьем.

Он налил, и они выпили. В этот раз как коньяк не старался Рома его даже не заметил.

– А что у вас с глазами? – неожиданно спросил Рома.

– У меня не только с глазами, – прищурился граф. – Но, уверяю вас, нам это только на пользу.

– Ну, хорошо, – подчинился его воле Рома, – что у нас там дальше…

– А дальше наш герой покинул застолье и вышел в туалет, – оживился граф. – Там он избавился от интимных продуктов человеческой физиологии, затем обратился к зеркалу и привел в порядок внешность. Выйдя наружу, он предался размышлениям, которым так способствовала чернота ночи за окном. Ах, эти дрожащие огоньки на краю заснеженной равнины! Сколько в них унылого одиночества! А этот прибитый стальными ураганами экран под откосом, на котором желтая кинолента разворачивает историю ночного путешествия! А эта равномерно-прямолинейная тишина, разоблачаемая покачиванием поезда! Короче говоря, был наш герой впечатлителен, да потому и задумался. А ведь погруженному в себя человеку нелегко заметить опасность! И наш герой, вместо того, чтобы просить у проводницы место в другом купе, вернулся к себе, где как ни в чем не бывало, продолжил праздный образ жизни в компании случайного соседа. И вот тут следует спросить: есть ли наш герой настоящий герой, или ему, все-таки, больше подходит роль жертвы?

Кропоткин замолчал и уставился на Рому. Рома занервничал, будто к его горлу приставили нож:

– Странно вы рассуждаете! По-вашему, персонажа можно убить только за то, что он вышел из дому и поехал в Москву? А где же мотив? Разве это мотив? Нет, это не мотив! А без мотива нет детектива! Вот и получается, что следствие будет биться над делом, а в конце окажется, что убийство никак не связано с прошлым убитого персонажа! И что же? Это же шар, надутый горячим воздухом! Полететь-то он, может, и полетит, да быстро лопнет! Короче, категорически не согласен! – торопился Рома.

– Как вам, однако, дорог ваш герой! – насмешливо сказал граф, все это время внимательно рассматривая Рому. – А между тем, это такой никчемный человек, что его и убить не жалко! И чего это вы его так защищаете! Все равно ведь придется кого-то убить! Так давайте убьем эту пустую личность, другим же лучше будет! Кстати, отсутствие мотива – прекрасное алиби!

– Да с чего вы взяли, что он никчемный и пустой?! – взвился Рома. – Вы же о нем ничего не знаете!

– Слушайте, вы так волнуетесь, будто речь идет не о герое детектива, а о вас! – продолжал насмехаться граф.

Рома осекся:

– Я только не понимаю, зачем так сразу сбрасывать человека со счетов! – пробурчал он. – Зачем было посвящать ему так много страниц, чтобы вдруг угробить ни с того, ни с сего!

– А кого тогда? – невинным тоном спросил граф.

– А-а… – упер ладонь в лоб и закрыл глаза Рома, – а давайте… убьем того, кто сядет в купе ночью!

– Давайте! – тут же согласился граф. – Вот вы это и сделайте!

– То есть, как это я?

– Ну, не вы, а ваш герой. Вы же хотите, чтобы ваш герой остался жив?

– Конечно, хочу!

– Ну, так вот и убейте!

– Как, опять я?

– Ну, а кто же еще? Не я же!