355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Солин » Две повести » Текст книги (страница 1)
Две повести
  • Текст добавлен: 29 сентября 2020, 00:00

Текст книги "Две повести"


Автор книги: Солин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

З Н А К И

Какие звезды, какая мысль и грусть

наверху – а внизу ничего не знают…

В.Набоков

1

Где гаражи – там жизнь, где жизнь – там вожделенье.

Я сидел возле филейной части моей старушки-машины (Nissan 2001 года, бесшумный мотор, силиконовый ход) и вожделел под теплым солнцем на долгожданной апрельской земле, отделив от нее тонким слоем картона мой чумазый в серых яблоках комбинезон. Непобедимый крестьянский инстинкт, учуяв в воздухе необходимый градус и прозрачность, привел и усадил меня, за неимением пашни, посреди асфальтовых забот городской весны.

Я сидел и ликовал. Наступил, наступил, наконец, тот блаженный миг, когда ремзоной становится весь мир! Какими словами передать то состояние единения лохматого железа и его хозяина, когда вздернутая за бок машина пребывает в сладкой истоме, как дворовая собачонка, которой вдруг решили почесать ее беспризорное, грязное брюхо! Когда природа с детским любопытством заглядывает через плечо, наблюдая за колдовством сбитых, перепачканных нефтепродуктами пальцев, обдавая затылок и щеки чистым и свежим, как у ребенка, дыханием!

Какое это, поверьте, наслаждение – обложившись изощренным инструментом, копаться в ржавых внутренностях твоего доверчивого друга! Какой это, вы не представляете, восторг – валяться среди молодой шаловливой пыли, подставляя лицо облетающим продуктам коррозии! Какое это, знаете ли, фундаментальное чувство – знать, что ты знаешь, что и как делаешь! Одно слово – кайф!

В тот день на заброшенной рядом с гаражами площадке кроме меня получали таким образом удовольствие еще несколько человек. Погруженные с головой в процесс демисезонного обновления, мы откручивали, закручивали, стучали, скоблили, красили, кряхтели, просили и давали друг другу инструмент и советы. Местный сторож, бормоча себе под нос, бродил промеж нас, собирая обнажившийся хлам и подбрасывая его в очистительный костер, без которого не обходится ни одна весна в нашей первомайской стране. Дым отечества стлался по площадке, наполняя наши чумазые ноздри незабвенным ароматом былого счастья первой любви. Легкомысленный ветерок таскал подсохшие клочки и обрывки бумаги от одного конца площадки к другому и обратно, словно добровольный почтальон их любовной переписки. Независимые и деловые, комочки и листочки шуршали мимо, огибая препятствия и ненадолго застревая среди прочего мусора. Случайное с виду сочетание живого и неживого, возникшее на затерянной в пространстве и времени площадке, включавшее апрель, меня, моих соседей, сторожа, наше движимое имущество, обрывки бумаги и прочий хлам, а также то микроскопическое, из чего всё это было создано, пребывало и действовало в полном согласии с законами мироздания, не имея ни малейшего намерения им противиться. Не удивительно, что над всем вышеперечисленным парили покой и порядок.

Оттого, видимо, что я и сам был частью этого порядка, мне почему-то не понравился возникший позади меня жестяной звук, похожий на тот, что производит бездомная шоколадная фольга, путешествующая по воле ветра. И хотя в самом звуке не было ничего необычного, я извлек из-под машины свою лучшую часть с головой на конце, сел и разогнул спину. После этого обернулся, успев спросить себя, откуда здесь фольга и сразу же предположив, что ее вполне мог пустить по ветру один из присутствующих. И еще я подумал – на кой черт я отрываюсь от дела ради какой-то фольги.

Но вместо фольги я обнаружил рядом с собой квадратный кусочек самой обыкновенной газеты размером приблизительно пятнадцать сантиметров на пятнадцать с наполовину обгоревшими краями. Конечно, я слегка удивился тому, что бумага разговаривает не своим голосом. Это как если бы вас в спину окликнул ваш хороший знакомый: вы оборачиваетесь, а там, прищурив глаз, стоит незнакомый гражданин. Что и говорить – непорядок. Тут уж я уселся удобнее, расслабился и стал рассеянно смотреть на газету, фантазируя по поводу ее прибытия.

Видимо, в костре она оказалась по причине своего несчастливого места проживания, либо по злому умыслу сторожа. Попав в объятия огня, она вырвалась оттуда, только отдав ему часть самоё себя. И в этом была большая жизненная правда: пожертвовать частью, чтобы не потерять все. Даже если пожертвование, как это чаще всего бывает, оказалось принудительным. Разумеется, знакомство с огнем не прошло даром, и теперь объятая дребезжащим ужасом бумага искала спасения, где придется.

Приблизительно такими умозаключениями попытался я вставить приблудную гостью в строй дисциплинированных вещей. Рассеянные мысли о судьбе несчастного клочка бумаги привели меня, в конце концов, к праздному выводу о превратностях судеб людей, которые сами есть не что иное, как клочки бумаги на космическом ветру. Но поскольку печальная сторона философии тем и хороша, что лично нас не касается, то я, оглядев теплый мир и вновь ощутив уют, уже приготовился слиться с землей, если бы одна невольно подмеченная мною странность не остановила меня.

Странным было то, что прочие бумажки, как я уже говорил, сновали по площадке туда-сюда, как живые, то замирая, то возобновляя движение. Эта же, ничуть не лучше и не хуже других, лежала на открытом месте, как приклеенная, как будто ветер был не властен над ней, и тем самым по-прежнему не желала вставать в общий строй. Скосив глаза, я смотрел на обожженную гостью, совершенно уверенный, что еще чуть-чуть, и она поковыляет дальше. Бумага оставалась на месте. Я напрягся и, не моргая, уставился на нее, словно пытаясь силой воли сдвинуть ее с места. Газета лежала неподвижно, как кусок асфальта. Откуда-то прибежал маленький грязный бумажный комочек, перекатился через нее, как заяц через кровать, и побежал дальше. Газетка не шелохнулась.

"Что за черт?!" – озадаченно подумал я и украдкой огляделся по сторонам. Народ вокруг трудился истово и вдумчиво, не обращая внимания на меня и мои трудности.

Я протянул руку, осторожно взял газету и положил ее на ладонь, обломав при этом несколько кусочков черного пепла. Бумага была легка и тверда. Я поднес ее ближе и рассмотрел.

Безусловно, она вовремя спаслась от огня, хотя тот все-таки успел ее как следует облизать. Пожелтевшая в центре, газета ближе к краям становилась желто-коричневой, потом просто коричневой, затем густо-коричневой и заканчивалась обугленными завитушками. Нижний край и сгиб не пострадали, и кусок газеты можно было даже развернуть. Оставшиеся в живых буквы чувствовали себя вполне прилично и, складываясь в объявления, продолжали приглашать на работу сантехников, сборщиков, монтажников, разнорабочих, системных администраторов, операторов, а также музыкальный коллектив для нового ресторана. Обещали зарплату, сообщали адреса, просили звонить по указанным ниже телефонам. То же самое – на обороте. То же – на развороте. Короче говоря, это была даже не газетка, а газетенка, какие нынче распихивают и раздают направо и налево всем желающим.

Первоначальное ощущение чертовщины обратилось в раздражение. Я закатил глаза и в незатейливых выражениях попросил прощения у неба за то, что трачу время на хрен знает что, после чего легким движением руки послал кусок бумаги подальше. Бумага красиво спланировала и улеглась метрах в двух от меня. Я нырнул под машину и сразу позабыл о ней.

Когда пришло время уезжать и я принялся собирать и складывать в багажник свою походную мастерскую, взгляд мой снова наткнулся на газету. Та, как ни в чем не бывало, продолжала лежать на том самом месте, куда я ее отправил. Это было уже слишком. Я стоял и смотрел на наглое желтое пятно, не зная, как мне поступить. Сделать вид, что ничего не происходит? Неправда. Что-то происходит. И это что-то пялится на меня, как бельмо с глаза, словно говорит: возьми меня с собой. Взять с собой этот подзаборный мусор? Да чего ради? Только потому, что он странно себя ведет? Да мало ли кто и что странно себя ведет в этой стране! Да это все равно, что расписаться в дремучем невежестве и примитивном простодушии! Это мне-то, потомственному инженерно-техническому работнику и атеисту в третьем поколении!

Почти все водители суеверны в том, что касается дороги. Многие из них суеверны и в быту. Но встречаются исключения. Это те, кто ладят и с богом, и с гаишником, чудо называют феноменом, почтительно относятся к случайностям и признают коварную неизбежность совпадений. Может быть они не правы, может быть они неосторожно самоуверенны. Может быть. Однако я тоже был из их числа. А потому подошел и поднял загадочный листок. Осмотрев газетку еще раз, я небрежно бросил ее в развалы багажника, решив, что займусь ею на досуге.

Я был давно и прочно уверен, что все на свете имеет свое научное объяснение.

2

Несколько дней газета валялась в багажнике, все больше теряясь среди вещей, которыми был завален зад моего автомобиля.

Наконец я вспомнил о ней, отрыл и принес домой. Там я расправил ее, вложил в прозрачную тонкую папку, сел за стол и положил перед собой. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, пока я не спохватился и не посоветовал самому себе сходить к психиатру. В сердцах схватив газету, я поспешил на кухню, чтобы вернуть самоуверенный клочок на его законное место, то есть в мусорное ведро. Однако придя туда, я обнаружил, что по дороге мой пыл угас. Споткнувшись о собственную нерешительность, я вернулся назад, вложил газету обратно в папку, выдвинул нижний ящик стола и бросил ее в самую глубину.

Прошло три дня, прежде чем я вновь достал папку. Газетка важно посмотрела на меня через пластик, как музейный экспонат через тьму веков. Я вынул ее из папки и взял в руки. На ощупь она стала мягче и как будто добрее, а желто-коричневые разводы просветлели. В воздухе отчетливо запахло перегаром жженого мусора. Бумага, словно немытый, пробравшийся в чистую постель бомж, не скрывала торжества.

“Ну и ну! – со злостью подумал я. – Лучше бы кошку подобрал или собаку!”

При всем моем рационализме и снисходительном отношении к невежеству, я не находил объяснения и потому неохотно мирился только с одним фактом жизни, а именно: когда случайно попавшая под задумчивую руку книга сама собой открывается на том самом месте, где находятся нужные в данный момент слова. Факт этот, по неоднократности своей переставший быть случайностью, имел для меня значение таинственной дверцы в иррациональные измерения, существование которых я допускал, но никогда не стремился постичь, поскольку там, где кончается логика, начинаются домыслы. Только этой досадной неясностью, омрачавшей всеобщую и нерушимую связь причины и следствия, можно объяснить, почему я нянчился с обнаглевшим куском бумаги, как перспективный кандидат наук с подозрением на артефакт. Держа в руках вполне материальный объект, малопривлекательный, но имеющий силу наваждения, я вдруг отчетливо понял, что наступил момент строить гипотезы. У меня сразу испортилось настроение, как это бывает, когда нужно потратить терпение и время на немилое дело.

“Если это… – глядя на газету, как на наказание, начал я и запнулся, не решаясь назвать слово, которое тут же поставит меня в один ряд с больными на голову. – Если это… ПОСЛАНИЕ, – наконец решился я, – то должен быть какой-то знак”

Итак, главное слово было сказано. И сразу стало ясно, что с того самого момента, как я услышал жестяной звук прилетевшей газеты, я оказался у нее в плену. От такого вывода глубоко внутри меня возник низкий тревожный звук и перепугал мирно спящих мурашек. Я почувствовал, что ступил на зыбкий подвесной мост, закрепленный с моей стороны за железобетонную опору здравого смысла, а другим концом – за бесформенную конструкцию, которую я раньше иначе как бредом не называл. И поскольку железобетон был еще рядом, я вцепился в поручни и выкрикнул в сторону густого тумана, который клубился в двух шагах от меня:

“Какое, к черту, послание? Почему мне? Зачем? За что? Не хочу!” – и снова вспомнил про психиатра.

В конце концов я успокоился и даже убедил себя в том, что сам себя загоняю в угол, поощряя гипноз добросовестных сомнений. Я взбодрился, принял ироническую осанку и, оглянувшись на нерушимую скалу жизненного опыта, решил:

“Что ж, подойдем к феномену по-научному”

После чего приступил к изучению объявлений, рассчитывая найти в них что-нибудь необычное. Но что, скажите, необычного может быть в таком объявлении:

“Крупная компания по продаже минеральной воды приглашает на работу оператора ПК. Ж., 25-35. Уверенный пользователь ПК. З/п от 9000 руб.”

Или такое:

“Фармацевтической компании требуется системный администратор. Муж., до 30 лет, высшее профильное образование. Опыт работы от года. З/п –10000 – 13000 руб. График работы сменный”

Остальные восемнадцать, по существу, были безликими вариациями на ту же тему. Решительно, в них не было ничего, что могло бы насторожить. Правда, одно из них я все-таки выделил за оригинальность:

“Агентство “Универсальные услуги” приглашает Деда Мороза, с опытом работы, крупного телосложения, рост 190”

Пожалуй, в этом что-то было. Дед Мороз в апреле. Необычно и настораживает. Хорошо, допустим, что это послание. Тогда где тут знак? Дед Мороз? Рост? Но я не имел ни желаемого опыта работы, ни требуемых габаритов. Агентство? Я что, должен звонить по указанному ниже телефону, вслушиваться в интонации и пытаться уловить сбивчивый смысл в обычных словах? Но разве станет общаться по телефону тот, кто посылает письма таким оригинальным способом? А, может, мне тут же ответят: “Здравствуйте! Вы не ошиблись: это сумасшедший дом! А мы вас давно ждем!”

Еще какое-то время я честно пытался свести концы с концами, пока, наконец, не сказал себе, что если перестать валять дурака и рассуждать по-научному, то все объясняется очень просто: газетка оказалась на площадке осенью прошлого года, перезимовала там, а весной попала в костер, откуда мне ее принес ветер. Стало быть, это, действительно, послание. Послание огня и ветра. Все остальное – рефлексия моего неуемного темперамента.

Нет. Хватит. Довольно интеллектуального мазохизма. Определенно я увлекся несвойственными мне фантазиями. И я решительно взял никчемный кусок газеты и зашвырнул его. Но не в мусорное ведро, а обратно в ящик стола.

Несколько дней я жил припеваючи, не думая о злополучном листке и наслаждаясь повседневными заботами. Какой прекрасной, оказывается, может быть жизнь человека, избавленного от общения с собственной глупостью! Какими изящными и точными движениями способно отвечать свободное тело на радостный полет независимой мысли! Как легко и просто могут рушиться преграды и строиться отношения! Короче говоря – ноу проблем!

Через неделю я, все-таки, уселся за стол и извлек газету. Приготовив насмешливую улыбку, чтобы поприветствовать поверженную напасть, я взглянул на нее и застыл: газета была чиста и невинна, как контрольная работа двоечника. Объявления исчезли, и это была плохая шутка.

3

Я не упал со стула только потому, что не поверил своим глазам. Отпрянув от газетки, я испуганно забормотал:

“Чегочегочего?”

Возникло желание протереть глаза. Подумал – вот сейчас протру их, как протирают запотевшие очки, и все пройдет. Но протирать не стал, а вскочил на ноги и отступил, продолжая глядеть на газету, пока не сообразил, что глаза ни при чем. Стал озираться по сторонам, как делают, когда хотят позвать на помощь. Родные стены скорбно смотрели на меня, как на близкого родственника, которого увозят из операционной прямо в морг. Захотелось вдруг все бросить и убежать. Но не бросил и не убежал, а остался стоять на негнущихся ногах с опустевшей головой и полным отсутствием деятельных усилий.

Через какое-то время первый страх отступил, сморщенное самообладание вернуло меня назад и усадило за стол. Я сидел и глядел на обожженный силуэт, пока остатки скепсиса не заставили меня протянуть руку и осторожно взять папку за краешек, чтобы перевернуть ее. Этого требовала одна маленькая глупая мыслишка, чей слабый голос был слышен только благодаря тому, что все серьезные мысли в этот момент находились в глубоком обмороке. Она утверждала, что если на обратной стороне газеты объявления сохранились, то конфуз с лицевой стороной легко объяснить неизвестной химической реакцией от воздействия света на темное прошлое газеты. Мыслишка была и маленькая, и глупая, но метила в разряд спасительных. Я послушался ее и перевернул папку. Обратная сторона газеты глянула на меня пустыми берестяными глазами. И тут уж все шутки, даже плохие, закончились. Окончательно ошалевший, но не желающий сдаваться мозг заметался в поисках разумного объяснения, прежде чем бухнуться на колени и воздеть очи к небу.

“Дети. Нашли и подменили…” – первое, что пришло мне в голову.

“Но они ничего не знают про газету” – тут же возразил я сам себе.

“Может быть, подсмотрели или случайно нашли” – продолжал настаивать я.

“Но раньше они не подсматривали и не рылись в моих вещах” – возразил я в их защиту.

“Время идет – дети растут” – цеплялся я за ничтожную надежду, уже понимая, что для подобного своеволия нужно было воспитывать их совсем иначе.

“Нет. Невозможно. Да и не могли они так обработать газету в их возрасте” – окончательно отмел я подозрения от детей.

“Тогда, жена” – для порядку предположил я.

“Исключено!” – обрезал я безо всяких объяснений.

Других фигурантов не было.

“Тогда кто и зачем?” – паниковали мозги, в то время, как интуиция, словно собачка без поводка, уже успела забежать вперед и пометить то место, где разумные доводы кончаются. До него оставалось совсем немного.

“Но этого не может быть!” – в отчаянии возопил напоследок я, чувствуя, как трещат устои.

“Значит, может” – меланхолично ответили мне.

Если бы на моем месте оказался пытливый исследователь, он бы, конечно, повел себя совсем иначе. Он, безусловно, был бы рад такому происшествию. Да что там рад – с ума бы сошел от неизвестного счастья! Это же мечта всех сумасшедших – вступить в контакт со сверхъестественным! А то, что бумажка имела к этому прямое отношение, не вызывало теперь сомнения. Да и к тому же сама шла в руки. Но почему ко мне? Ведь я не был пытливым исследователем и никогда не стремился к сомнительным контактам во имя науки! Мне было достаточно того, что таинственная дверца существует, однако я вовсе не горел желанием знать, куда она ведет. “Меньше знаешь – лучше спишь” – вот девиз человека разумного, тем более что все, что мне нужно я уже знал. А потому чувствовал себя сейчас конюхом, у которого заговорила лошадь, рыбаком, у которого на глазах пересохло озеро, патологоанатомом, присутствующим при незапланированном воскресении. Одним словом – несчастным, которого неизвестная сила оторвала от земли, отчего он болтает скрюченными ногами в воздухе, пытаясь найти им опору. И тут моим смятенным мозгам их трезвеющая часть подсунула консенсус.

Я вдруг вспомнил, как в раннем детстве искренне верил, что Дед Мороз, который приносит подарки – настоящий. Вспомнил, как улыбались родители моим детским ликованиям. И как потом, через годы уже сам снисходительно оберегал наивность моих детей. Как удивлялся непостижимым выкрутасам всемогущей природы, которая дает человеку возможность пожить в доброй сказке, перед тем как окунуть в дерьмо жизни. Но почему бы тогда не предположить, что в природе существует кто-то, для кого мы по-прежнему остаемся детьми, даже когда становимся взрослыми? Кто многократно старше и умнее нас, как бы мы ни пыжились! И кто в отличие от сказочного Деда Мороза может дарить совсем другие подарки! Может, этот кто-то наблюдает сейчас за мной, как за неразумным дитём и так же снисходительно улыбается! Можно такое предположить? Легко. Ввести, так сказать, в формулу реальности мнимую величину с обратным знаком. Исключительно в целях восстановления внутреннего равновесия. Учитывая необыкновенный, без преувеличения, характер ситуации. Будучи против собственной воли припертый обстоятельствами. Находясь, вне всякого сомнения, в крайне щекотливом положении. Принимая во внимание, что деваться некуда. Если бы еще их Дед Мороз рассказал, что я должен делать с его подарком…

“Что ж, пусть будет так” – наконец согласился я на уговоры конформиста-разума, не спеша расслабляться.

Кстати – почему мне в голову пришло объяснение именно с Дедом Морозом? Случайно? А нет ли тут связи с объявлением про опыт работы, рост 190 и все такое? А если есть? Если это намек? Значит, знак скрывался именно в нем? И что же это за знак? В чем он мог заключаться? Но ведь я хорошо помню то объявление: нехитрый набор слов. Выбирать особенно не из чего. Но ведь что-то в нем было? Ну, конечно было! Номер телефона, черт возьми, вот что было! Таким мелким шрифтом! Ведь я его сразу приметил! Как же я не догадался его записать! Ах, какая неприятность! Ах, какая досада! Ну, что тут скажешь! Надо же так оплошать! Люди, понимаешь, рассчитывают на мою сообразительность, ждут моего звонка, а я сижу тут и хлопаю глазами, как Катя на реферате! И что они теперь станут думать обо мне?! Да теперь уже ничего! Потому всё и стерли, что не захотели иметь дело с таким тупым и упертым экземпляром!

Хотя, стоп! Не так быстро! Какие люди? Чего ждут? Какого звонка? Ты куда, парень, разогнался? Откуда, вдруг, такая потребность в энтузиазме? Ведь ты только что сидел ни жив, ни мертв и мечтал сбежать! Или ты уже попал под чужое влияние?! Ты меня пугаешь, парень! И потом, вовсе не факт, что ответ нужно искать именно в этом объявлении! Мало ли их там было! А, может, все они имели значение! Может, был какой-то общий ключ!

Я сидел и возбужденно беседовал сам с собой, чего со мной раньше никогда не случалось. Взгляд мой при этом, как верный слуга в разграбленном доме, потерянно бродил среди разрушенного порядка, не находя успокоения и изредка останавливаясь на виновнике происшедшего – газетном листке. Тот по-прежнему лежал передо мной на столе. Я так и не решился извлечь его из папки. Хотя, какое это имело теперь значение. Объявления исчезли, и с ними – приглашение в страну, лежащую по ту сторону тумана. Приглашение, которого я не принял. Высокая тайна коснулась меня своим крылом, как бабочка в мимолетной прихоти извилистого полета и, не найдя веских оснований для знакомства, продолжила свой путь.

Короче – не глянулся я ей.

Как ни странно, но я подумал о несостоявшемся знакомстве с сожалением. Больше того: самолюбие мое было уязвлено. Это что же такое получается? Не слишком ли круто ребята забирают? Вот так, с ходу, поставить на мне крест, не делая скидку на естественный процесс размышления и разглядывания? Я им что, предзакатный карась, готовый клевать на голый крючок? Или бальзаковская дама, готовая по темному зову организма вручить свою честь в смутные руки проходимца? Или усталый путник, спешащий на зов первого попавшегося огня? Что они там себе вообразили?

Меня, наконец, прорвало, и многометровая волна раздражения, словно цунами, смела на своем пути недавние страхи и сомнения, а также продукты их распада. На освободившемся пространстве, тряся мокрой головой, вставал униженный разум. В очистительном порыве я, не раздумывая, выхватил из папки листок, желая выместить на нем мои переживания. До меня донесся знакомый запах гари. Газетка съежилась и притаилась в ожидании конца.

“Тоже мне – верительная грамота!” – расправив плечи и подмигнув кактусу на столе, злорадно усмехнулся я и машинально развернул сложенную газету.

“Верю, потому, что сплю. Знаю, потому, что ошибаюсь. Надеюсь, потому, что обречен” – было написано на ее развороте.

4

Онемел кактус. Примолкли вещи. Поперхнулось время. Мир съежился до размеров грязного газетного листка. Таких размеров, наверное, была вселенная, перед тем, как взорваться. В центре листка – ровный строй колченогих букв, не ведающих своего уродства. Аборт слова, фальстарт мысли, язык междометий, словарь заик, история изумлений – вот что записано в их паспорте. Черные узурпаторы радуги, льстивые завистники вдохновения, клавиши, мечтающие быть звуком. Буква и слово – злорадный союз кирпича и крыши.

Но где же привычная геометрия наружных объемов и форм? Где томительное волнение белой занавески, сдерживающей дыхание за мужественной спиной окна? Где тот голубой прохладный воздух, что кутается в нежаркий свет апрельского солнца? Где тот одинокий след аэроплана, что скользит, словно бретелька по круглым плечам небес? Куда делся разворот неба над беспечным стремительным городом? Отчего онемела стереофония его улиц? Всё рухнуло и всё возродилось, и всё стало другим…

Высокая тайна оказалась терпеливее, чем я полагал и, видно, всерьез решила включить меня в свои планы. А что же я? А ничего. Беспомощнее состояния, чем мое было трудно себе вообразить. Благоговение, страх, тревожное любопытство, дурные предчувствия и еще с десяток смутных позывов смешались во мне в безвольную кашу, не позволяющую ни одному из возникших чувств завладеть моим поведением. Да и как могло быть иначе? Одно дело – пропавшие объявления, чему я, рано или поздно, придумал бы причину, и совсем другое – слова из воздуха! Вот это был феномен так феномен! Его очевидность и убедительность равнялась последствиям сквозного ранения в сердце! Причем, я был сражен вовсе не их смыслом, который был от меня еще где-то за версту, а самим фактом их появления.

Существует немало способов испортить человеку настроение или даже жизнь. И это мне понятно. Это – по-людски. Это – святое. Тут хотя бы знаешь, куда и как огрызнуться. Но чтобы вот так! Чтобы приковылять невесть откуда и знать, что подберут! Чтобы затеряться в багажнике и знать, что найдут и не выбросят! Чтобы валяться в ящике стола, ухмыляться и знать, что рано или поздно достанут и прочитают! Чтобы достали, прочитали и сидели потом с отупевшим лицом, не в силах пошевелиться ни морально, ни физически, докатившись до такого состояния по собственной, можно сказать, инициативе! И это там, где девяносто процентов мужского населения, повертев бумажку в руках, не задумываясь, сказали бы: “Не понял! Это что, блин, за фигня такая?!” После чего попросту про нее забыли бы и пошли пить водку. Потому, что это вам не денежный перевод и не анонимка по поводу измены жены.

Но главное коварство заключалось в том, что даже если бы теперь я очень захотел порвать, сжечь, уничтожить, забыть и никогда не вспоминать этот грязный, невзрачный, непонятно почему для такого дела выбранный, такой же несуразный, как и сам способ общения бумажный мусор – мне бы вряд ли это удалось: внутри меня уже образовался нестираемый, незабываемый след, как после падения тунгусского метеорита на беспечную тайгу. Поздно. Теперь я ЗНАЛ, что ОНИ есть, и от этого ОНИ могли вертеть моей впечатлительной натурой, как парусом!

Я сидел, как обкуренный дурак, совершенно не представляя, чего ждать и как вести себя с теми, кто мною рулил, потому что невзрачный желтый клочок, который они мне подкинули, означал могущество, несравнимое с тем, что я знал до сих пор. Это не было насильно делегированное и навеки отчужденное могущество, которое зовется государством и покоится на абсолютном праве быть неправым. Это не был грозный ропот непокорных, составленных в колонны канонами веры. И не тайная власть, порожденная принадлежностью к корпорации беззакония, которая греет людей слабых и мстительных. И не бритоголовое могущество среднего радиуса действия, которое покупается за деньги и о котором мечтают на своих кухнях миллионы. И уж, конечно, не прищуренная власть веселого негодяя с кастетом в руке! Со мной, не теряя терпения и надежды, пыталось общаться истинное Всемогущество, невидимое и беспредельное! Не спрашивая и не церемонясь, оно крепко держало меня под ослабевшие руки и, внимательно глядя с четырех сторон, ожидало, когда я сделаю первый шаг, чтобы двинуться вместе со мной к необъявленной цели. Я впервые в жизни по-настоящему ощутил, как ничтожен человек и вострепетал.

О, это был настоящий трепет! Трепет самого высокого качества! Трепет он лайн! Как театр Шекспира! Как президентское послание! Как секс по телефону! В сильном возбуждении я вскочил и заметался по комнате. Я шарил глазами по сторонам, словно вспоминая место, куда спрятал нечто важное. Подбегал к окну и упирался далеким взглядом в отведенный мне кусок неба. Открывал рот, желая что-то сказать, и беспомощно закрывал его, не находя нужных слов. Я то втягивал голову в плечи, будто пытаясь спрятаться от рокового грядущего в тихой гавани прошлого, то выпячивал грудь и отпихивал от себя невзрачное былое, виновато извиняясь за него перед грандиозным будущим. Мурашки, сбиваясь с ног, толпами носились по мне, меняя направление в зависимости от того, кто их в данный момент направлял – страх или восторг.

Набегавшись вволю, я вернулся к столу и приступил, наконец, к тому, что было сейчас гораздо важнее – к трезвым размышлениям. Пришлось потратить время, чтобы собрать разбежавшиеся по углам мысли. И вот какой расклад я зафиксировал в результате:

Первое. Судя по всему, я находился в здравом уме и твердой памяти. Хотя, возможно, и нет. Необходимо проверить на жене и детях. Особенно на детях. Детей не обманешь.

Второе. Со мной обращаются довольно лояльно. Угроза жизни пока отсутствует. Хотя, вовсе не исключено появление инструкций вроде “Поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что”. И уж тогда я шею, точно, сломаю.

Третье. Вопросы “кто” и “зачем”. Первый – риторический, второй – конечно, интересный. Вопрос “почему я?” мы отложим до прояснения их главной цели – погубить или возвысить. Вот тогда и узнаем – зачем.

Четвертое. Деньги и знакомства, если бы они у меня и были, здесь не в счет. Защиты искать не у кого и негде. Если только в сумасшедшем доме. Но, думаю, не спрячусь и там.

Короче говоря, расклад исключительно простой: за меня – только я сам, всё остальное – против.

Сделав такой вывод я, как ни странно, успокоился. Мыслительный процесс сосредоточил мой взгляд, прогнал краску с лица и остудил пожар чувств. Возбуждение испарилось, а на его месте широко раскинулась усталость в обнимку с безразличием.

“Ну и пусть. Пусть делают, что хотят. Пусть что хотят, то и делают. Что я могу… ничего… не могу… пусть… делают… пусть… ” – капало в голове, как из худого крана.

“Детей жалко… Жену жалко… Сестру жалко… Племянников жалко… Как они без меня… Что с ними будет…” – тихо горевал я.

Пережалев всех и вся, я вновь переключился на великого и могучего инкогнито.

“И чего прицепились? Чего хотят? Какой им от меня прок? Что с меня возьмешь? Мало им, что ли, других? Ведь полно же всяких академиков, профессоров, докторов наук и прочих сумасшедших! Что они там, у себя, придумали? Кому и зачем нужно гробить мою сравнительно молодую жизнь?!” – гонял я по кругу одни и те же вопросы. В бессильном недоумении я скорбно мотнул головой и зацепился взглядом за газетку.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю