Текст книги "Одно желание на двоих (СИ)"

Автор книги: Snejik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

========== Одно желание на двоих ==========

Когда-то, когда мир только-только рождался, каждая Стихия породила своих детей, наградив их огромными силами. Дети Земли, плоть от плоти своей матери, старались не выходить из своих подземных царств. Дети Воды слишком быстро увядали на суше, и тоже не любили покидать свою стихию, а вот дети Огня и дети Воздуха резвились, как могли. Наделенные огромными силами вечные существа, они были детьми несколько тысячелетий и не знали горя и зависти.

Но однажды все изменилось, потому что один из детей Огня, которых стали называть ифритами, возжелал получить силу детей Ветра, которых звали джинны. Джинны могли исполнять желания, практически любые, свои ли, чужие ли, но были своенравны, что Ветер, создавший их, и часто отказывали ифритам, или исполняли не так, как те хотели.

И вот один из обиженных ифритов, а ифриты были искусными чародеями, придумал, как поработить себе джинна, заточить его в сосуде и стать хозяином ему, чтобы он вечно исполнял любые желания. Но поймать джинна было не так просто, и ифрит обманом заманил к себе одного из них, который считал его другом. Он пленил его магическими путами и начал проводить свой ритуал. Но джинн успел исполнить свое последнее желание, ограничив власть хозяина только до трех желаний и наложив ограничения на выполняемые желания. Но узнал об этом ифрит слишком поздно, когда ритуал был совершен и джинн уже был порабощен и заточен в сосуде.

Тогда он снова позвал к себе джинна, обманув и пленив. И вновь он провел свой ритуал, уверенный, что все получится, но желание первого порабощенного джинна было столь сильно и так крепко вплелось в ритуал, что тот был испорчен навсегда, а придумать новый оказалось невозможно. Но самым ужасным для ифрита было то, что хозяином одного джинна можно было быть лишь единожды, а не лишенные воли джинны выполняли желания по своему разумению, иной раз так извращая суть, что хозяин получал если не диаметрально противоположный желаемому результат, то просто совершенно неприемлемый.

В погоне за желаниями ифриты стали ловить и порабощать джиннов, развязав войну на уничтожение. Всесильные, несокрушимые, дети Ветра и Огня сражались друг с другом несколько веков, пока не обрушили на мир катаклизм невероятных масштабов, в котором гибли не только они, но и дети Земли и Воды.

И тогда стихии решили заточить своих детей на веки вечные в своих чертогах, прекращая тем самым войны. Мир долго оправлялся от гнева детей стихий, а сосуды с джиннами… А сосуды с джиннами были поглощены огнем, зарыты в земле или ушли на дно морское, спрятанные так хитро, что не под силу их найти никому из ныне живущих. Только случай, удача, везение, фортуна властны теперь над сосудами с порабощенными джиннами.

Он вспоминал эту историю бесконечное множество раз и никак не мог понять, почему все живое и думающее так одержимо желаниями. Сначала ифриты, огненные, страстные, веселые, изобретательные в своей магии, могущественные, глядя на них, джиннов, захотели желать. Причем иногда желать того, что и сами способны были сотворить своей магией.

А потом началась война, в которой одни хотели порабощать, а вторые остаться свободными. Он был сильным, могущественным джинном, он продержался долго, но и он был заточен в лампу в самом конце войны, и сменил всего десяток хозяев, которые, как ни странно, хотели одного и того же. Но он не мог убивать, и был счастлив этому, потому что убивать бы пришлось родных братьев. Он не мог наделить способностью исполнять желания, потому что она давалась Ветром только своим детям. Но также он не мог исполнить ни одного своего желания, не мог навлечь беду на своего хозяина, не мог освободиться.

Все джинны знали имя первого порабощенного, оно звучало как рев породившей его стихии, беснующейся над океаном. И каждый джинн был благодарен ему, ведь почти лишенный возможности пожелать, он сделал все, чтобы досадить поработителю, поэтому получилось только три желания вместо бесконечных. И джинн-раб запоминал ауру каждого хозяина так четко, что мог с уверенностью сказать, загадывал ли этот ифрит у него желания или нет.

А потом война закончилась, но почему-то джиннов-рабов не освободили, а просто забыли про них, спрятали так глубоко, чтобы никто не смог их найти. Почему, он не знал. Может быть, не было способа, ведь ифрит, чье имя звучало как вырывающийся из земли столб огня, тоже был силен, иначе не смог бы провести свой ритуал.

Он долго лежал в безвременье, не способный ни выбраться, ни умереть (если бы не война, он никогда бы не узнал, что такое смерть), ни повлиять на то, чтобы кто-нибудь нашел его лампу. Одинокий целую вечность, уставший, он готов был даже исполнять желания, и с удовольствием исполнил первые три того, кто потер лампу, вырвав его из безвременья.

Джинны бессмертны, для них время не имеет значения, только события, но он познал течение времени с тем, кто после долгого перерыва пожелал. Представая перед ним первый раз клубом переливающегося жемчужной серостью тумана, он даже не представлял, чем все это обернется. Что миг станет для него вечностью.

Он поприветствовал нового хозяина звуком, похожим на шелест горного луга на заре от дуновения мистраля, хозяин только странно на него смотрел, и тогда он принял подобную ему форму. Форму, которую принимал когда-то, чтобы бродить по миру со своими братьями.

Он из жемчужного тумана соткался в мужчину статного, красивого. Бледность кожи подчеркивали темные волосы, тяжелой волной ниспадающие почти до колен, черные шелковые шаровары с золотым поясом, тяжелые золотые браслеты и ошейник, левая рука пряталась за жемчужным маревом, не давая рассмотреть вязь на ней, а взгляд глаз цвета грозового неба был наполнен усталостью и печалью, хотя он был рад новому хозяину. Если хозяину вообще можно радоваться.

– Ты понимаешь меня? – спросил новый хозяин, и он понимал. Нет, он не знал языка заранее, но магия, которая текла в его жилах, позволяла понимать и говорить на любом языке, знать бы только, на каком.

– Понимаю, хозяин, – покорно сказал он.

Это сначала он ерничал, без почтения относился к своим хозяевам, но те в отместку загадывали ему такие страшные и мерзкие желания, которые он бы не выполнил никогда, если бы мог противится заклятию. Но оно держало крепко. И со временем он перестал рваться, перестал пытаться что-то изменить. Можно было бы сказать, что он стал покорным рабом лампы, если бы не то, как он выполнял желания. Все джинны ненавидели своих хозяев, и если желание было хоть чуточку неточным, джинны цеплялись за эту неточность и коверкали все на свой лад.

Живой, любознательный, мечтающий, познающий и радостный джинн, желания которого были практически сплошь созидательными, который рвался создавать, он стал серым и безжизненным под гнетом рабства, под чередой разрушительных, эгоистичных желаний ифритов.

Да, джинну не причинишь боли, нельзя высечь кнутом того, кто может стать туманом, но наказать можно и без физического насилия. Заставь джинна выполнять желания, противные его воле, и он будет страдать, потому что нельзя выполнить неверно четкое желание о разрушении. А он разрушать не любил.

– И что же ты умеешь делать? – спросил хозяин.

Человек. Он уже знал о людях, они появились в те времена, когда война почти подошла к концу, даже видел их, но еще никогда – так близко. Не говорил с ними. Они были слабыми, жили мгновения, а о том, чего люди желают, он и понятия не имел. Даже не думал, что человек может быть хозяином, пока рука его не потерла лампу.

Он не знал, сколько человеку лет, но тот не выглядел умудренным сединами старцем. Да и в целом выглядел необычно для джинна. Светлокожий, светловолосый в странной одежде, хозяин выглядел смешно и нелепо. Штаны были узкими, туфли были из жесткого материала, черные, а их носы были не только не острыми, как у самого джинна, но и не загибались. И украшений на хозяине не было, может быть, он был беден?

Сам джинн любил украшения. Когда-то, когда он принимал эту форму, будучи еще свободным, у него были длинные серьги, переливающиеся драгоценными камнями, кольца, мелодично звенели браслеты, но порабощение оставило ему только кандалы да ошейник, которые принимали форму искусно сделанных браслетов с тонкой вязью, как и ошейник.

– Я исполняю желания, – ответил он. Джинны неохотно говорили со своими хозяевами, и он не был исключением, но и игнорировать вопросы они не могли, магия заставляла отвечать хозяину, но что говорить, джинн решал сам.

Наверное, подави первый ифрит волю своего первого плененного джинна, все бы пошло не так, и, получив то, что хочет, он бы успокоился, и не было войны. Не было бы сотен порабощенных, убитых, забытых и потерянных, а джинны и ифриты до сих пор бы путешествовали по миру. Может быть, даже, общались бы с людьми. Он бы с удовольствием исполнял хорошие желания, добрые, помогал бы тем, кто хочет созидать. Но джинны остались своевольными, даже в рабстве они находили для себя глоток свободы. Интересно, у него когда-нибудь будет хозяин, чьи желания он захочет исполнить?

– И какие же желания ты исполняешь? – допытывался хозяин.

Надо сказать, что допытывался правильно, только глупец начинал желать сразу же, не интересуясь ни платой, ни последствиями, ни тем, сколько желаний он себе может позволить. Этот хозяин, похоже, знал что-то о джиннах. Вот только что?

– Все, что пожелает хозяин, – ответил он.

– И что, никаких ограничений? – недоверчиво прищурился хозяин.

– Только три желания для одного хозяина, – раз спросили, значит об ограничениях нужно было рассказать. И он рассказывал. – Нельзя пожелать смерти кому бы то ни было. Нельзя пожелать исполнять желания самому. Нельзя вернуть к жизни умершего.

В общем-то это были все ограничения, остальное зависело от того, чего и как попросит хозяин. Некоторые вещи были просто невозможны, противоречили логике мироздания, но навскидку он таких назвать не мог. Да и не знал он, чего от него захочет человек.

– Желаете чего-нибудь, хозяин? – обычно он не был столь многословен с хозяевами, но после той прорвы безвременья, что он пробыл в одиночестве, хотелось поговорить, хоть немного. Просто побыть не одному. Да и интересен ему был человек, ведь он никогда до этого не говорил с людьми, сначала они были совсем новорожденными, и говорить с ними было просто не о чем, а потом пришлось вступить в войну, и людей он видел только издали.

– Как тебя зовут? – спросил хозяин.

Он сказал, но хозяин услышал только, как ветер шелестит в кронах деревьев, играет с перекати-полем, несется над равниной, свободный и счастливый.

– Так, что бы я мог произнести, – потребовал хозяин.

– Баки, – подумав ответил он. Это не отражало сути, даже близко к ней не было, но для человека должно было звучать приятно и мягко.

– Значит, три желания, – задумчиво сказал хозяин, постучав пальцем по бледным губам. – Я подумаю.

– Как пожелаете, – кивнул Баки и жемчужным дымом втянулся обратно в лампу.

Сейчас он ничего не мог сказать о своем новом хозяине, лишь то, что дураком он явно не был, но пока не казался и злобным себялюбцем, готовым пожелать себе блага, не считаясь ни с какими жертвами. А некоторые желания ифритов влекли за собой жертвы, хотя прямо Баки и не убивал.

Снова потянулось безвременье, Баки так хотел отмерять время хоть чем-нибудь, хоть как-нибудь, но заточение в сосуде лишало и этого, словно первый ифрит, заточивший первого джинна, хотел так поиздеваться над ним.

В какой-то момент Баки показалось, что хозяин про него или забыл, или не хочет ничего желать, но внезапно он почувствовал, что хозяин зовет его.

– Слушаю, мой господин, – соткался из дыма Баки, устало глядя на хозяина, но тот выглядел настолько необычно, что усталость и скуку как рукой сняло.

Одежда хозяина была в беспорядке, соломенные волосы разметались во все стороны, и весь он был в бурых пятнах. Баки не сразу сообразил, что это такое, запах был странный, металлический. А потом понял – кровь. Он знал, что у животных есть кровь и у людей тоже, но не мог понять, что произошло с хозяином, что тот весь в ней перепачкался. Глаза у хозяина были бегающие, он явно нервничал, и очень сильно.

– Так, Баки, – быстро заговорил он, но в противовес нервному виду голос был ледяной, – я убил человека.

Баки хотелось спросить, зачем? Как можно убить своего брата? Ни один джинн никогда не убил другого джинна. Даже ифриты никогда не убивали друг друга, а уж на что они были импульсивны и порой жестоки. Особенно к другим, но не к братьям своим. Баки даже не знал, что человек может убить человека, что людям может прийти в голову подобная мысль. Но он сразу подумал, что хозяин сделал это случайно и хочет оживить брата своего, только вот Баки говорил, что не может этого сделать. Умершему нельзя вернуть жизнь.

– Мне нужно… Нет, – хозяин успокоился как-то очень сразу, видимо, мыслительный процесс заставлял его концентрироваться. – Я желаю, чтобы все улики исчезли и на меня не пало подозрение.

– Улики, хозяин? – Баки и рад был бы исполнить такое желание, но он не понимал, что значит “улики”.

– Понятно, – зло выдохнул хозяин. – Я желаю, чтобы все, что может указать на меня, как на убийцу, исчезло.

– Будет исполнено! – с толикой торжественности произнес Баки, хлопнув в ладоши.

С хозяина тут же пропали все кровавые пятна, прическа была приведена в порядок, а сам он, глянув на себя в зеркало, успокоился.

– Исчезни! – приказал хозяин, и Баки повиновался.

Он был в смятении. Его хозяин – убийца.

Баки подумал, как бы он себя чувствовал, если бы убил другого джинна, и понял, что специально бы не смог, просто не смог бы и все, а случайно… Баки представил что бы было, убей он джинна случайно, и понял, что он бы испытал великое горе и пошел бы к Отцу просить вернуть убитому жизнь. А ифритов он убивал. Убил целых двоих, которые пытались поработить его братьев. Но даже убивая врагов, он горевал о них, потому что не должны живые существа убивать друг друга. То, что животные и птицы убивали, такова была их природа, она была отлична от природы детей Стихий и от природы человека.

Баки хотел верить, что его хозяин не жестокий человек, что он скорбит об убитом им, просто не захотел показывать это ему. Но, как Баки ни старался, верить в это не получалось. Его хозяин оказался жестоким. Наверное, еще более жестоким, чем последний его хозяин-ифрит, который пожелал разрушить возведенный город. Тогда никто не умер, но разрушать – жестоко.

Оставалась надежда, что Баки исполнит еще два желания, и его лампа попадет в руки кого-нибудь менее жестокого. Кто пожелает созидать. Но и на это надежды было мало.

Чтобы убить время, которое даже не ощущалось толком в лампе, Баки мечтал, как бы он создавал города, похожие на те, в которых он жил. Города джиннов, воздушные замки с резными маковками, венчающими башни. Витражи, в которых играло своими лучами солнце, заливая помещения многоцветными переливами. Дворцовые анфилады с колоннами в виде прекрасных дев, что живут в воде, которые ласкает гуляющий по комнатам ветер. Сады с яркими, как драгоценные камни, цветами, и зеленые лозы, что увивают колонны и башни, стены и сетчатые изгороди. Балконы, на которых можно танцевать с ветром. Фонтаны маленькие, уютные или большие, в иных из которых струи воды бьют так высоко, словно стремятся достичь неба. И музыка, которую ветер играет на стеклянных сосудах.

Музыку Баки любил. И цветы любил, но не имел возможности насладиться ими уже очень давно.

Когда его призывали ифриты, они иногда делали это в садах, ведь ифриты тоже любили музыку и цветы, только другую и другие. И он мог смотреть на ализариновые розы, алые маки, пурпурные ипомеи, мелкие звездочки хионодоксов… Баки любил цветы и знал, как они называются. Он просто однажды пожелал знать все-все-все цветы на свете. У него даже был свой садик, за которым он ухаживал руками. Там было много цветов, словно горы драгоценных камней переливались они в солнечном свете после дождя. А еще он пожелал, чтобы его сад никогда не увядал и его нельзя было разрушить.

Свои желания выполнять было легко. Их не нужно было произносить вслух, и Баки точно знал, чего он хотел, со всеми мелкими нюансами. А чужие желания требовали уточнений, пояснений, это если кто-то догадывался уточнять и пояснять.

Если бы сейчас Баки смог выполнить хоть одно свое желание, он бы пожелал оказаться в своем саду и больше никогда-никогда-никогда не исполнять ничьих желаний, даже своих собственных. Но для джинна не исполнить желание – как перестать существовать.

Хозяин вызвал Баки, когда тот предавался мечтам о гениях воды, прекрасных девах с рыбьими хвостами. Иногда он встречал их, и они просили сделать им ноги, но не навсегда, а чтобы погулять и вернуться в родную стихию. И он с удовольствием выполнял эти желания, даже гулял с ними.

– Слушаю, хозяин, – материализовался Баки.

В этот раз хозяин лежал в кровати и был бледен, волосы слиплись от влаги, и весь он выглядел плохо. Баки понял, что хозяин умирает. Но ему не было его жаль, он был жесток, он убил брата своего.

– Желаю, – закашлявшись проговорил хозяин, – выздороветь сейчас и больше никогда не болеть ни известными науке, ни неизвестными заболеваниями.

Баки подумал, но не нашел к чему можно было бы придраться или выполнить не так, потому что он понял, чего от него хотели.

– Будет исполнено! – хлопнул он в ладоши.

Желание сбылось, серость лица исчезла, появился здоровый румянец, больше не хрипело и не булькало, когда хозяин вздыхал. Баки поклонился и исчез, не дожидаясь, когда хозяин прикажет. Ему было больно от того, что такой человек может пользоваться его силой. Радовало только то, что у него осталось всего одно желание.

Баки не знал сколько, но чувствовал, что долго, очень долго хозяин не решается загадать последнее желание. Но вот его снова вызвали. Материализовавшийся, Баки огляделся: он был в странном полутемном месте с низкими потолками и стенами из очень ровного когда-то красного камня. Пахло паром и затхлой водой. Баки не знал, где он, но место было очень неприятным, даже угрожающем, а освещалось оно странной грушевидной висящей свечой, которую сверху прикрывал плоский металлический абажур.

Рядом с как всегда странно, но очень дорого, Баки это чувствовал, одетым хозяином стоял настолько несоответствующий ему кто-то грязный, заросший и вонючий, что он не сразу признал в этом существе человека.

– И так, Баки, если я отдам ему лампу, ты будешь исполнять его желания? – спросил хозяин.

– Да, – кивнул Баки. – Три желания.

Он не совсем понимал, к чему ведет хозяин, ведь у него было еще одно желание, зачем он хотел отдать лампу?

– И у меня останется одно мое желание, когда лампа вернется ко мне? – снова задал вопрос хозяин.

– Да, – вновь кивнул Баки. – Останется еще одно желание.

– Отлично, – от радости, казалось, хозяин сейчас потрет руки, но этого не произошло.

Было странно, почему грязный человек никак не реагирует на него, но Баки решил не заострять на этом внимание, пока лампа не оказалась в его руках.

– Чего желаете, хозяин? – сразу спросил он, чтобы не появляться несколько раз.

Его прежний, лощеный хозяин сунул новому хозяину лист бумаги.

– Читай! – приказал он, и вонючий хозяин забормотал так, что Баки еле разбирал слова.

– Я желаю, – бормотал он, – чтобы Александр Пирс, твой прежний хозяин, был назначен на освободившуюся должность главы отдела, в котором он работает, через неделю.

– Будет исполнено! – хлопнул в ладоши Баки.

– Следующее! – рявкнул Пирс.

– Желаю, чтобы мой труп немедленно исчез, – пробормотал хозяин. – Какой труп? Как исчез?

Он оживился, поворачиваясь к Пирсу, когда Баки уже хлопнул в ладоши, оповещая, что желание исполнено. Дальше случилось что-то непонятное. Пирс выхватил странный предмет, и тот тут же прогремел, как рассерженное облако, плюнул огнем, а хозяин, который не загадал третье желание осел на грязный пол, хлюпнул кровью и затих. Не прошло и пары секунд, как тело и кровь исчезли, а Пирс поднял выпавшую из рук лампу.

– Я твой хозяин и у меня осталось еще желание? – поинтересовался он.

– Да, – кивнул Баки.

Ему было плохо. Он увидел, что его хозяин поистине жестокосердный и страшный. Он не просто убил своего брата, он хотел убить его. Баки никак не мог понять за что. Даже ифриты, уж на что могли быть жестоки, так не поступали друг с другом. Он втянулся в лампу, не желая более смотреть на своего хозяина. Он больше не хотел исполнять желания, и очень боялся, что хозяин, Пирс, сделает так еще не раз.

И не ошибся. Через какое-то время Пирс снова вызвал его и отдал лампу другому. Тогда Баки попытался выполнить желание неверно, чтобы оно сбылось как-нибудь неправильно, но получил только еще труп и угрозу. Оказывается, хозяин заметил, что Баки не нравится то, что он убивает, что пытается жалеть своих новых хозяев, и стал убивать больше, словно ему это нравилось.

Однажды Баки взмолился, чтобы тот прекратил убивать, пообещал исполнять желания точно, чтобы они работали так, как того хотел хозяин, но ничего не вышло. А не исполнять желания Баки не мог. И так он менял хозяев, которые умирали, только произнеся второе желание, которое всегда было одинаково, чтобы исчез труп.

Жестокость его хозяина, который нашел способ исполнить для себя больше трех желаний, так угнетала Баки, что с каждым разом он материализовывался все более блеклым, полупрозрачным, золото на нем потускнело и больше не сияло, камни стали мутными, а шаровары словно покрылись пылью и стали ветхими.

Умные врачи-психиатры сказали бы, что это депрессия, но Баки не знал такого слова, он даже не подозревал, что болеет, он просто чувствовал, как угасает, истончается и скоро даже перестанет говорить. Баки знал, что проходят годы, потому что его хозяин не становился моложе, он старел, потому что старость – естественный процесс, не болезнь.

Пирс искал способы продлить свою жизнь. Но пока тестировал на других, тех, кого ему было не жаль, тех, кого он убивал без зазрения совести. Тех, кого оплакивал Баки, даже не зная их имен, видя всего несколько минут своей бесконечно долгой жизни. Баки не хотел исполнять желание Пирса о вечной жизни. Да и не мог, ведь не способен человек жить вечно, вечны только Стихии и дети Стихий.

Когда Баки в очередной раз почувствовал, как его призывают, он вытек бледной струйкой пепельно-серого дыма и очень удивился, увидев совершенно другую обстановку. Он уже привык к каменному подвалу, в котором его призывал Пирс, а тут оказался в светлом помещении с большим стеллажом с книгами, столом, на котором стоял странный предмет, тоже похожий на книгу, но светящийся и без страниц, и светлым диваном.

Сначала Баки не заметил, кто сидит на диване и держит в руках его лампу, потому что увидел небо. Голубое, чистое-чистое, бесконечное небо, которого не видел безумно давно. Он соткался из дыма прямо у большого, от пола до потолка окна, прижавшись ладонями и лбом к стеклу, и смотрел. Он так соскучился по небу, что забыл поприветствовать хозяина.

Обернувшись, Баки посмотрел на человека и сначала даже обрадовался, что это не тот жестокий Пирс, но понимание, что этот хозяин может быть в разы хуже спустило его с небес на землю.

– Приветствую, хозяин! – он чуть поклонился. – Чего желаете?

Хозяин поднял на него голубые, словно небо за окном, глаза и провел пятерней по светлым волосам. Он был печален, но улыбнулся Баки, и Баки хотелось улыбнуться новому хозяину, но он побоялся обмануться.

– Ты джинн? – спросил хозяин, разглядывая Баки, а Баки разглядывал его странную облегающую одежду яркую с белыми и красными полосами. – Ты исполняешь желания?

– Да, хозяин, я готов исполнить три твоих желания, – подтвердил Баки.

– А как тебя зовут? – спросил новый хозяин, словно не услышав ответ. – И прекрати называть меня хозяином. Меня зовут Стив.

– Как пожелает хоз… Стив, – имя звучало непривычно, еще ни один хозяин не просил звать его по имени. – Меня зовут Баки.

Он решил сразу назваться так, чтобы хозяин, Стив, мог произнести его имя.

Стив казался добрым, но и Пирс изначально не казался злым и жестоким. Как жаль, что хозяева не открывали сразу свою истинную сущность.

– Баки, – повторил Стив. – Джинн, готовый исполнить три любых моих желания.

Он говорил устало, как-то даже отстраненно, словно не утверждал, а спрашивал, и не Баки, а самого себя. Но Баки все равно решил высказать ограничения.

– Я не могу вернуть жизнь умершему, убить кого-то и наделить способностью выполнять желания, – привычно описал он круг того, чего он сделать не может никак. Наверное, были еще ограничения, только их не знали ни сами джинны, ни поработившие их ифриты.

– Знаешь, Баки, – вздохнул Стив, откинувшись на спинку светлого мягкого диван и положив лампу у своего бедра, – я даже не знаю, чтобы хотел пожелать. Я бы хотел мира, но воевать – в человеческой природе. Я бы хотел, чтобы не было бедных, нуждающихся, но даже не знаю, как правильно загадать такое желание, чтобы оно сбылось так, как я того хочу. Я бы хотел быть счастливым, чтобы у меня был кто-то близкий, но не представляю, что я смогу ему дать. Я бы хотел рисовать, а не воевать.

Это были странные желания, Баки не привык к таким, да еще высказанные просто как мечты. Но такие желания Баки бы с удовольствием выполнил. Но вдруг ему будет мало трех желаний и он тоже начнет убивать своих братьев, чтобы получить все больше и больше? Было страшно даже не обмануться, было страшно снова смотреть в холодные, безразличные глаза и слышать этот звук рассерженного облака.

– Мы ведь можем поговорить? – спросил Стив. – Если этого нужно пожелать, я пожелаю, просто… Так получилось, что поговорить мне совершенно не с кем.

– Нет, хоз… Стив, поговорить можно без желания, – согласился на разговор Баки, потому что желания Стива были интересными, и ему захотелось узнать, что же Стив за человек. И, может быть, он сможет сам узнать у него что-нибудь, ведь Пирс с ним не разговаривал. А еще никто и никогда не хотел пожелать просто поговорить. – О чем бы ты хотел поговорить?

– Я не знаю, – снова вздохнул Стив, посмотрел на него, бледного, блеклого, словно пыльного. – Ты будешь стоять, или сядешь рядом?

Баки было все равно, потому что, по сути, он висел в воздухе, но он подошел к дивану и уселся, сложив ноги в позу лотоса. В новом хозяине, Стиве, ощущалось нечто странное, словно он был новорожденным, только пришедшим в мир, и еще ничего не знал, как когда-то не знал и сам Баки, и ему очень хотелось помочь, но Баки не мог помочь ничем, потому что понимал, что сам сейчас ничего не знает. Он бы мог выполнить желание Стива, и тот бы узнал об этом мире все, но Баки ничего не загадывали, и он, надо признать, был обескуражен. Еще ни один хозяин не был готов загадать желание только для того, чтобы поговорить с ним.

– Стив, ты только пришел в этот мир? – отважился спросить Баки. Почему-то он был уверен, что Стив хороший, не злой, что он не будет убивать своих братьев.

– Можно и так сказать, – горько усмехнулся Стив. – Я долго спал, Баки, и сейчас потерялся во времени. Во всем потерялся. И не знаю, что делать дальше.

Стив склонился, обхватив голову руками, забрался пальцами в волосы, и Баки так захотелось погладить его, чтобы он так не сокрушался, но он был хозяином, и неизвестно, чего можно было от него ждать. Тем более от новорожденного.

– Но что я о себе, ты, наверное, очень-очень старый, и… словно седой, – Стив вернул голову и посмотрел на Баки, разглядывая его из-под руки.

– А почему ты спал? – не стал говорить о себе Баки, потому что не хотел рассказывать свою историю. Пока было рано. Может быть, потом, когда поймет этого человека хоть немного лучше. Но если его прежний хозяин изначально был властным, то Стив казался мягким, потерянным, ему хотелось помочь. Хотелось привести такого человека в свой неувядающий сад, усадить на диван рядом с фонтаном, чтобы ветер, играющий его струями, бросал в лицо мелкие брызги, освежая в жаркий полдень.

– Так получилось, – пространно ответил Стив. – Я не думал, что выживу, а вот, я теперь в новом большом мире и не представляю, что мне делать, потому что ничего не знаю, вокруг все незнакомо. Я еще не успел освоиться, как снова пришлось куда-то бежать, спасать одних и убивать других.

– Ты убивал своих братьев? – не сильно удивился Баки, скорее просто озвучил очевидный факт.

– Братьев? – изумился Стив. – У меня никогда не было братьев, да и не стал бы я их убивать.

– Но разве люди не братья друг другу? – еще больше удивился Баки. – От одного создателя, по образу и подобию его, я так слышал. Джинны все братья друг другу, и ни один джинн не убил другого.

– Нет, Баки, люди не братья, – вздохнул Стив. – Люди, на самом деле, такие, что даже иногда братья убивают братьев. Мы кажемся тебе ужасными и жестокими наверное?

– Мой прежний хозяин убивал других людей, – тихо сказал Баки. – Ты убивал людей. Но вы разные. Я не понимаю. Совсем-совсем не понимаю людей.

– Тогда я хочу, чтобы ты узнал о людях все, что они сами о себе знают, – легко пожелал Стив.

– Будет исполнено! – хлопнул в ладоши Баки и даже не успел подумать, что его новый хозяин загадал желание для него, как на него обрушился просто океан знаний.

Это было невероятно, захватывающе, интересно, больно до слез, невыносимо, ужасающе и притягательно одновременно. Люди. Они оказались такими разными поодиночке и невероятно похожими, если смотреть на большое их количество. Баки узнал истории о невероятном самопожертвовании, на которое не были способны джинны, и невероятную жестокость, которая ужаснула бы даже ифритов. Он узнал, что можно быть и разрушителем, и созидателем одновременно. Что можно вообще быть никем или даже паразитом. А еще он узнал, что люди чувствуют, что у них огромный спектр эмоций, такой же, как у детей Стихий. А еще он узнал, что люди умеют любить. Баки даже не знал, что такое чувство существует, а не только то, что оно может быть таким же всепоглощающим, как ненависть, которой тоже были лишены джинны.

Все эти знания словно парализовали его, и Баки сидел, глядя на Стива по-детски удивленно распахнутыми глазами и даже приоткрыв рот. Слов у него не было. Но знать о людях – не значит понимать людей.

Баки, хлопая глазами, смотрел на Стива, пытаясь справиться с новыми знаниями, придавившими его, словно каменной плитой, настолько они были странны и противоречивы. Но, самое главное, у людей были очень разные желания, некоторые из которых Баки с удовольствием бы исполнил.

– Какие вы странные, – наконец нашел он слова, чтобы выразить свои эмоции.