Текст книги "Башмачки леди Гермионы (СИ)"

– Ну что, леди, – смеялись вслед Гермионе слизеринцы, – тебе любовник только цветочки дарит? Или что-то посущественнее? Трусики, анальный секс, куни?

Драко забежал вперёд, преградил ей дорогу, бесцеремонно развернул, прижал к стене, навис над самым лицом, чуть ли не касаясь губами лба Гермионы: – Поцелуи, например? Хороший подарок для леди, – усмехнулся он и начал наклоняться ниже.

Его приятели заржали и заулюлюкали:

– Да, Драко, покажи леди, что дарят настоящие джентльмены, пусть запомнит, помечтает потом, а то её поклонники-замухрышки только по цветочкам специалисты, не приласкают даже. А, может, это она сама себе цветы дарит, кто же позарится на такую ледю?

Гермиона почувствовала руки Драко на своей груди, ахнула, оттолкнула его так сильно, как только смогла, пытаясь влепить пощёчину. Удар вышел смазанным, Драко покачнулся, но удержал равновесие, расплылся в издевательской улыбке, преувеличенно-галантно пропустил Гермиону, посылая в ответ на её гневный взгляд воздушный поцелуй и неприличный жест.

– Ничего так, кошечка, – услышала Гермиона за спиной его гнусный смех и только сейчас позволила своим щекам вспыхнуть румянцем, – сочненькая, не зря Уизли с Поттером её обхаживают, есть что потискать, и в лифчике не пусто, её бы поиметь от души, чтоб попищала, а не цветочки дарить! Застоялась гриффиндорская кобылка.

Несколько голосов ещё долго отпускали ей вслед пошлые шуточки. Гермиона вбежала в свою гостиную, бросилась в спальню, схватила на тумбочке букет диковинных орхидей и, со злостью смяв хрупкие ароматные цветы, затолкала в мусорную корзину. Чтобы ничего не напоминало ей о мерзком Малфое, его противных, обидных словах и отвратительном поведении!

– 2 -

Она смотрела то в окно, то на свои ногти. Океан за белым, чистым, наряженным в тонкую гардину окном кабинета коменданта выглядел величественным, красивым, дымчато-бирюзовым под ослепительно-синим небом Атлантики. Не то, что тот же океан через узкое решетчатое окошко тюремной камеры: свинцово-серый под серым же, хмурым небом, и волны его какие-то суровые, трагические, даже в редкие часы штиля тоскливые – безотрадная картина… Ногти выглядели ужасно, отвратительно, гадко; как она допустила такое? Не просто короткие, а обломанные и обкусанные до мяса; сухие пальцы в заусенцах и царапинах: последние недели заключения дались ей нелегко… Лучше забыть, не вспоминать, она справилась, смогла доказать собственную адекватность, неопасность для окружающих. Адвокаты постарались, связи, друзья, Гарри, конечно, и теперь она смотрит на небо и волны не из тесного, холодного, пропахшего гнилой рыбой каменного мешка, а из комендантского окошка, а через несколько минут выйдет за стены крепости, её переместят на большую землю, домой, можно будет принять горячую ванну, выпить некрепкий кофе с лимоном и фисташковой пастилой, сварить себе овсянку с сушёной земляникой… Или нет, первым делом сделать маникюр, точно! Переодеться – и сразу в салон; никакого экзотического экстрима, никакого модернового дизайна, никаких нарощеных ярких когтей, всего лишь аккуратные блестящие, чуть перламутровые ноготки – мило и прилично, романтично в меру, достойно для неюной британской колдуньи. Перламутр не в моде у современных работающих волшебниц, намёк на вульгарность? Слишком легкомысленно и пошловато? А ей, Гермионе Грейнджер, нравится, значит, именно такой маникюр и сделаем. А потом кофе, ванна, хлопковая пижама, белоснежная постель, сон часов на двенадцать или на сутки. А потом… А потом? А потом…

– Вот, миссис Грейнджер, ваши документы, – в кабинет вошёл комендант, изобразил на лице подобие улыбки, – порт-ключ не понадобится, вас будет сопровождать мистер Поттер. Вы не против? – он разложил на столе бумаги, быстро поставил несколько подписей, печатей, протянул Гермионе перо. Она расписалась и встала, вежливо попрощалась. А что ещё скажешь?..

Гарри ждал её у ворот тюрьмы, бродил по пляжу и перекатывал ногой некрупный округлый камень. Волны сегодня плескались спокойно и безмятежно, играли с клочками водорослей и мусором, пригнанным штормом, даже не верилось, что они могут, оглушительно рыча, разбивая вдребезги белоснежную пену, биться о самые верхние уступы тюремных стен, брызгать солёными каплями в окошки подвалов и нижних этажей крепости… не верилось, что в этом почти идиллическом, тихом мире, искрящемся солнечными бликами на мягких, низких, медленно накатывающих волнах, бывает зло, горечь, обида, разочарование, несправедливость, предательство, отчаяние; и боль, тягостная, гнетущая, может так же, как эти прозрачные ласковые волны, неспешно лизать твои ноги… И так же неспешно и почти ласково лишать рассудка… Изо дня в день, изо дня в день…

– Ты промокнешь! Что ты, Герми? – Гарри схватил её за руку и потащил подальше от воды.

Гермиона сама не заметила, как зашла в волны. Ноги и правда промочила. Эх, туфли жалко, удобные, её любимые.

– Со мной всё нормально, – она поймала встревоженный взгляд Гарри, – просто задумалась. Красиво здесь. Из камеры всё другое.

– Ничего красивого, – Поттер, поёжившись, оглянулся на чёрные стены Азкабана, закрывающие за спиной полнеба. – Не задумывайся так больше, ладно? Пойдём, нам пора, – он протянул Гермионе руку, она крепко сжала его ладонь и закрыла глаза.

Аппарировали они прямо к её дому. Гарри спросил, чем может помочь, намекнул на чай, предложил одолжить домового эльфа, но Гермиона сослалась на усталость, головную боль, извинилась и пригласила Гарри зайти на чаепитие вечером. А с хозяйством она сама справится. Он улыбнулся почему-то виновато и унёсся по делам.

Маникюр, кофе? Сил хватило только на то, чтобы расшторить окна, сдёрнуть в гостиной чехлы с мебели, набрать ванну, раздеться, устроиться в тёплой воде, растворить немного пены с ароматом орхидей и уснуть…

Вечером Гарри принёс домашний ревенный пирог, извинился за Джинни, которая не смогла прийти из-за малышей: у Лили, кажется, режутся зубки, а Альбус подцепил маггловскую ветрянку. Гермиона кивнула и перевела разговор на другую тему. Поинтересовалась подробностями работы Главного аврора Поттера, министерскими новостями, смогла даже спросить, как дела у Рона. Гарри долго увлечённо рассказывал о новом деле, которое не мог раскрыть уже почти месяц, вроде бы и подобрался к подозреваемому в преступлении, а доказательств, достаточных для суда, никак не соберёт, потом он в общих чертах описал законодательные нововведения, обсуждаемые в кулуарах Министерства, начал говорить про Рона и осёкся.

– Продолжай, я могу про это слушать.

Да, слушать про то, что бывший муж уехал с молодой женой и двумя дочками-близняшками отдыхать в Южную Америку и заваливает Поттера открытками с красочными видами Рио-де-Жанейро, непроходимых джунглей Амазонки, грохочущих каскадов Игуасу, золотых пляжей Капакабаны, Гермиона могла, но говорить на эту тему оказалось выше её сил. Руки предательски задрожали, тяжёлый ком разросся в груди, перекрыл горло. Она скрыла невольный всхлип за неприлично-шумным глотком чая, Гарри замолчал, откашлялся и извинился.

– Я не подумал, прости. Давай о чём-нибудь другом поговорим? Как ты себя чувствуешь? На работу скоро думаешь возвращаться?

– Давай о другом. Только не извиняйся, я в норме. Почему бы мне не порадоваться счастью Рона? А с работой – пока не знаю. Ты же понимаешь: прежнюю должность мне не доверят, проситься профессором в Хогвартс тоже нет смысла; может быть, придумаю что-то. Луне в экспедиции требуются разнорабочие, сиделкой в хоспис можно. Если ты поможешь с рекомендацией, то я пошла бы библиотекарем.

Гарри пообещал, что поможет и вздохнул. Разговор не задался, они оба чувствовали неловкость, подолгу молчали, когда Гарри начал громко пересказывать содержание какой-то глупой статьи из «Пророка», Гермиона отставила чашки, свою и его, взяла друга за руку. Спокойно посмотрела в глаза.

– Гарри. Я должна сейчас всё сказать. Просто выслушай, хоть ты это и знаешь. А потом встань, пожелай мне спокойной ночи и уходи. Да?

Гарри тревожно заёрзал на стуле, сжал ладони Гермионы и опустил глаза.

– Ты очень помог мне, спасибо, – она не убирала рук. – И в тот раз с глупым неудачным зачатием, и потом, на суде, в тюрьме. Если я стану тебя благодарить, ты обидишься, я чувствую. Поэтому пропустим пустые слова. Мы друг друга понимаем, это главное, – голос Гермионы звучал тихо, но казался единственным важным звуком в комнате, в мире. – Я не знаю, как буду жить дальше, – вздохнула она, встала, подошла к окну и продолжила, обращаясь к синему вечеру, к тёмным деревьям, к блестящей в свете тусклого покачивающегося фонаря мостовой. – Но как-то буду. Жить. Постараюсь не совершать ошибок, очень постараюсь, – Гермиона обернулась к Гарри, спрашивая взглядом: «Веришь?», тот кивнул. – Я потом как-нибудь обязательно попрошу прощения у Джинни. – Гарри замахал рукой: «Не стоит, что ты!», но Гермиона не обратила внимания. – Она женщина, она поймёт. Я рада, что у вас всё хорошо. Я много думала. Понимаешь, если у меня нет детей, значит, так и должно быть. Это трудно признать, даже говорить про такое больно, – приложила она руку к сердцу, Гарри тревожно нахмурился, но Гермиона только покачала головой. – Всё нормально. Боль – это жизнь. Я теперь точно знаю. Так вот, – махнула она коротко остриженными волосами, – я постараюсь просто жить, делать дело, займусь чем-то интересным, может быть, смогу вернуться на работу… ну, на какую-нибудь работу, приносить пользу людям. Я справлюсь. И больше не буду думать о том, что причиняет мне боль. Только прошу, – Гермиона вернулась к столу, – на некоторое время оставьте меня, мне надо побыть одной. Не обижайся, и не говори, что в тюрьме я вдоволь наелась одиночества. Это другое. Мне надо просто пожить одной, ни с кем не встречаться, не разговаривать. Так можно?

– Если ты хочешь, – не очень уверенно пожал плечами Гарри. – Мне эта идея не кажется правильной. Но если ты хочешь…

– Да, хочу. Я буду ходить к психологу, как обязал меня суд, буду заниматься чем-то полезным, не пропаду, приведу себя в порядок, может быть, начну бегать по утрам или ходить на фитнес.

– Ты?

– А что тут такого? Многие женщины уделяют своей внешности много времени. Это и для здоровья хорошо. Хочу сделать тут ремонт, – Гермиона оглядела комнату. – Или слетаю к моим в Австралию, с родителями повидаюсь, с братом. Но это, когда мне вернут палочку и отменят ограничение перемещений.

– Уже скоро, я потороплю Отдел надзора.

– Никого не надо торопить. Пусть всё будет по закону. Без волшебной палочки можно жить, и вообще жить можно и нужно. Только, у меня скоро День рождения…

– Я помню, – воодушевился Гарри, – и, может быть, мы…

– Забудь. Мне приятно, что ты помнишь, но ничего не надо, никаких «может быть». Я, собственно, именно это и имела в виду: не вздумай затевать праздник, присылать подарки. Не хочу. Не обижайся, Гарри, я не стану больше праздновать этот день. Это не блажь, а продуманное решение. Никакой радости по поводу этого календарного дня и никакой печали тоже. Родилась – и родилась, спасибо маме с папой. Сейчас этот день не играет в моей жизни никакой роли. Лишнее напоминание о возрасте, об упущенных возможностях, о том… – Гермиона побледнела и с трудом, но чётко и внятно выдавила из себя: – О том, что я бесплодна, и это навсегда, на долгие годы, на многие Дни рождения. Всё! – тряханула она головой. – Не будем об этом! Я тебя попросила, для меня это важно.

– Конечно, – согласился Гарри и тяжело вздохнул. – Не хочешь праздновать – твоя воля. А насчёт всего остального… Я не согласен. Ты же не всё ещё испробовала, зачем отчаиваться? Ты никогда не сдавалась. Я люблю и ценю тебя за это.

– Не сдавалась. И к чему это привело? К нервному расстройству, к страшному непростительному преступлению! К заслуженному наказанию. Ты знаешь, что такое Азкабан? Азкабан, даже без дементоров? Да, ты, Гарри, знаешь, поэтому должен меня понять. Я больше не стану думать про детей, я не желаю больше жить этими глупыми мечтами. Я всё испробовала. Что ещё? Сколько врачей? Сколько слёз, надежд, отчаяния? Рон не выдержал и завёл любовницу. Я его не осуждала, жить с женщиной, всё время сидящей на гормонах и зельях, невыносимо: взрывной характер, перепады настроения, капризы, скандалы, стихийная магия, никакого секса, это мало кто выдержит. И когда подружка Рона забеременела, я сама прогнала его, потому что не могла позволить себе жить с мужчиной, у которого должны родиться дети. Дети! Это и есть любовь, семья, будущее! А у меня его нет, и у Рона со мной его не было, – Гермиона отпила глоток остывшего чая и продолжила: – Потом все эти эксперименты с зачатием. Магия бессильна, медицина тоже – вот вердикт. И даже тебя я умудрилась втянуть!

– Перестань! Я твой друг и помогал потому, что сам хотел этого!

– Конечно друг. Самый верный. Только когда потом на суде и во время всей этой мерзкой шумихи в газетах стало известно, что мне подсаживали твои сперматозоиды, как отреагировала твоя жена? Была счастлива, что мы с тобой хотели родить ребёночка, пусть и зачатого не естественным путём? В Азкабане иногда разрешают читать газеты, я знаю, что Джинни чуть не подала на развод.

– Это ложь и преувеличение. Скандальные писаки всё придумали.

– Джинни смогла устроить свидание со мной. Мы говорили. Я ей всё объяснила, всё, что смогла, она, кажется, поверила… в то, что мы с тобой не были близки, но… Гарри, это ужасно! Я чуть не разрушила твою семью, я чудовище, Гарри! Эгоистка, думающая только о себе, о своей боли, о своих желаниях! Мне просто нельзя иметь детей, поэтому их и нет. То, что я совершила – это никогда и ничем не искупить!

– Тебя выпустили. Ты понесла наказание! Хватит!

– Наказание? За то, что я убила человека? За то, что украла чужих детей?

– Хватит! Прекрати! – было видно, что Гарри растерян и почти напуган, он не знал, чем остановить опасное самобичевание подруги. – Иначе я вызову врачей и тебя снова упекут в Мунго! Ты этого хочешь?

– Я в норме, я в норме, – развела руками Гермиона, будто взмахнула лёгкими крыльями. – Можно я расскажу? Пожалуйста. Только тебе, я на суде молчала, адвокаты говорили за меня. Они сказали, что так нужно, но я сама просто не могла говорить, голоса не было, сил не было, дышать не хотелось, смотреть, слышать, ничего не хотелось. Если бы меня не осудили, я, наверное…

– Прекрати! Герми!

– Я должна сказать. Это не истерика. Просто я должна сказать – и забыть, постараться забыть.

Гарри помолчал и погладил Гермиону по руке:

– Я слушаю. Сделать чай?

– Нет. Потом, – она подобралась, как приготовилась к чему-то. – Я хотела умереть. И если бы меня не осудили, не дали бы реальный срок, на чём настаивали адвокаты, то я покончила бы с собой. Это факт. Убивать очень страшно, лишаться части души, но осознавать весь ужас совершённого убийства – истинная пытка. Ты слушаешь?

Гарри кивнул, во все глаза глядя на бледное, но спокойное лицо Гермионы; только дрожащие губы и лихорадочно блестящие глаза выдавали её внутреннее нешуточное напряжение.

– Тот случай, когда я унесла малышей, про него адвокаты говорили очень много, целые эпосы зачитывали, но было всё очень просто. Я шла по улице, уже не помню, куда, и заметила славную девчушку, она бежала по дорожке, упала и расхныкалась. К ней подскочила мать, и принялась лупить. Она кричала, что не напасётся колготок, устала стирать, что родила говняную грязнулю и неуклюжую корову, да, именно так, я запомнила. Девочка зажалась, перестала плакать, а мать била её. Задрала ребёнку юбку и хлестала ладонью по попе. Девочка описалась. Мать закричала ещё громче и начала грязно ругаться. Я стояла и смотрела. Они пошли к скамейке, возле которой была коляска. Когда проходили мимо меня, я почувствовала мерзкий запах перегара и пота. Меня затошнило. Мать толкнула девочку на скамейку. У той были ободраны в кровь коленки. Но она не плакала, только тихо подвывала. Нудно так, монотонно, и всё время шмыгала носом. Мать стала говорить по телефону, громко смеяться, что-то увлечённо обсуждать, не бросая разговора, проверила пустую пачку сигарет, с сожалением смяла и бросила под ноги малышке. Поискала что-то глазами и пошла через дорогу к киоску, наверное, за сигаретами. Я подошла к девочке и спросила, как её зовут. Она ответила: «Кэти» и добавила: «Тётя, а вы не будете меня бить?» Из коляски раздался писк, там зашевелился младенец, завёрнутый в несвежее одеяло, я посмотрела на него, подхватила коляску, взяла девочку за руку и направилась домой. Девочка не сопротивлялась, просто послушно шла рядом. Дома я накормила детей (младенец оказался мальчиком, примерно шести месяцев), помыла их. Не помню. Я правда не помню, Гарри, что с ними делала, помню только что была очень счастлива. Кэти и Стив. Они любили меня, а я их. Мы гуляли, играли, читали сказки, кажется, так… Я не помню, как мы переехали в Торки, там наш с Роном коттедж. Это было чудесно: море прогревалось к вечеру, а утром я наполняла малышам маленький бассейн, мы… это было чудесно. Когда ко мне пришла какая-то женщина, я даже не сразу узнала в ней ту самую, настоящую мать детей. Как она нас отыскала? Кэти спряталась за меня, а Стив захныкал на руках. Она, эта женщина, что-то говорила о деньгах. Потом о том, что сдаст меня полиции, потом она потянулась к ребёнку, к моему мальчику, и я всадила в неё Аваду. Просто направила палочку и приказала убить. Это было не сложно. Всё самое сложное началось потом.

– Ты была не в себе, это доказали: остаточное действие мощных чар и зелий. Твои колдомедики должны были внимательнее смотреть за тобой, их наказали.

– Какая разница, – махнула Гермиона рукой и встала из-за стола. – Я поставлю чай. Знаешь, Гарри, я рада, что меня признали дееспособной и не списали моё чудовищное преступление на сумасшествие. Возможно, когда-нибудь я смогу посмотреть на Кэти и Стива. Они в порядке?

– Да, – Гарри не нравился застекленевший взгляд Гермионы, её подчёркнуто расправленные плечи, склонённая, будто под непомерной тяжестью голова, её отрывистые, то замирающие, то торопливые движения. – Их забрали родственники, я проверял, дети в порядке. Ты хочешь узнать их адрес? Может, не надо?

– Конечно, не надо. Я не увижу их больше. Я так решила. Жизнь так решила. Теперь мне придётся жить с этим. С этим со всем, – Гермиона развела руками, делая обобщающий жест, словно говорила сейчас про комнату, мебель, посуду, тяжёлые льняные шторы, про часы на стене, полки с книгами. – Со всем этим, – повторила она и опустилась на стул.

Гарри подошёл, положил ладонь на плечо подруге и долго ждал, стоя рядом и не шевелясь, пока она отплачется и пойдёт умываться…

– И всё-таки ты, Герми, не всё испробовала, не отчаивайся, – перед уходом Гарри остановился уже в дверях. Холодный вечерний сквозняк, гулявший по коридорам и лестничным маршам старого лондонского дома, ворвался в прихожую. – Знаешь… есть один врач, хороший специалист, к которому ты не обращалась.

– Гарри, перестань. Я больше не стану этим заниматься. Всё бесполезно.

– Не станешь – так не станешь. Никто не заставляет. Просто подумай. Недавно, как раз после твоего ареста, в Англию вернулся Малфой. Драко Малфой. Он колдомедик, учился в Европе, работал в Африке. Он один из лучших специалистов-репродуктологов, вообще-то врач широкого профиля, но много занимается бесплодием и подобными вопросами. Обратись к нему. Хочешь, я схожу с тобой?

– Нет, – устало вздохнула Гермиона и, похлопывая Гарри по спине, подтолкнула к выходу. – Только не к Малфою. Ни за что, этого не будет. Я не верю, что он поможет. Не желаю его видеть. Всё, Гарри, ещё поболтаем, как-нибудь на днях, спокойной ночи.

«Я не верю, что хоть кто-то поможет… значит… тема закрыта», – тихо произнесла она, щёлкая за Поттером замком.

– 3 -

Темза – деловая река, так думал Драко, неспешно гуляя по набережной в сторону Лондонского моста. Просто шёл, совершенно без цели… Нарядно украшена лишь небольшая часть Темзы, значительно меньшая, чем можно было бы ожидать в богатом столичном городе. Склады, ангары, никакой особой романтики и тем более изысканности. И сам маггловский Лондон – преимущественно деловое место; если исключить из внимания великолепные парки и культурные достопримечательности, описанные в путеводителях и вечно кишащие туристами, то ничего интересного и приятного в лондонских ландшафтах Драко не находил. Лишь в некоторых немногочисленных магических кварталах можно было почувствовать истинный, сохранённый, спрятанный от посторонних глаз дух Лондона. Жаль, что Гермиона снимает квартиру возле одного из самых молодых, простых и аскетичных мостов, которым, при всём воображении, Драко не мог себя заставить любоваться. Только зайдя на Лондонский мост и повернувшись на север, он увидел Тауэр и крейсер Белфаст, вздохнул полной грудью, глядя на тёмную воду, на блики неяркого солнца, иногда пробивающегося сквозь дымку облаков. Вздохнул и едва заметно улыбнулся.

Дом Гермионы тоже не понравился ему. Серая, хоть и старинная, какая-то пыльная, бездушная коробка, рядом ещё несколько подобных. Какое ему дело, где живёт бывшая хогвартская задавала и всезнайка? А ныне разведённая экс-миссис Уизли, на днях вернувшаяся из заключения? Странно, что об этом не шумели газеты, наверное, Поттер постарался, создавая вокруг подруги безопасную тишину. Молодец, хоть на это у него хватило ума и расторопности. Лишний скандальный интерес сейчас Грейнджер вовсе ни к чему. А вот отмазать её от Азкабана Главный аврор не смог, или не захотел? Впрочем, похоже, что миссис Грейнджер не провела в заключении и десятой части от присуждённого ей за убийство маггла и похищение детей срока… Драко, случайно узнав, какая беда произошла с Гермионой, тут же всё бросил, рванул в Англию… Зачем? Сам не знал. Просто… хотелось быть где-то рядом, вдруг понадобится его помощь? Глупо, неразумно, нелогично. Или… Что или? Он не мог спокойно работать в больнице, когда тут с Грейнджер происходили все эти беды. Всего лишь… Глупо? Глупее не придумаешь: вернулся в Эфиопию на неделю, собрался, закрыл все дела, пристроил своих пациентов и подал заявление на вакантную должность колдомедика в Мунго. Приняли без слов, ещё бы – такого специалиста!..

Драко задержался под развесистым деревом, прямо напротив дома Гермионы, закурил. Вредная привычка, дурацкая, даже неприличная для серьёзного мага (ладно, элитный табак, трубка, но фабричные сигареты – фу, куда катится мир, если даже наследник древнего магического рода поддался маггловскому влиянию!), но вот пристрастился же к идиотской забаве во время ночных дежурств в африканском полевом госпитале, теперь не отвыкнуть… Драко присел на каменную тумбу, отряхнул пыльную брючину: в Лондоне повсюду пыль… или дожди… когда не идут надоедливые дожди, то достаёт уличная пыль… Впрочем, это проблема любого крупного города, а в Лондоне пыли гораздо меньше, чем, например в… Мерлин, о чём он вообще думает? Какая пыль? Не хочет идти к Грейнджер и сам себя отвлекает? Не хотел бы – не припёрся бы сюда, под её окна, пешком, Ромео, блин!

Драко закурил вторую сигарету: идти в гости в таком расхлябанном настроении, при такой неуверенности он себе позволить не мог. Надо или успокоиться, или двигать восвояси…

Столько лет прошло, столько всего пережито: война, суды, учёба во Франции, в Польше, работа в Монголии, в Африке, сложная, грязная, требующая максимальной отдачи, не оставляющая ни минуты свободной для ненужных раздумий и воспоминаний. Воспоминаний о дерзкой самоуверенной девчонке с копной густых каштановых волос, с глазами, притягивающими, будто самые сильные магниты; о стройной смелой непокорной девушке, о её упрямых нежно-розовых губах, не знающих помады и кротких слов; о юной волшебнице, очаровательной, сильной, умелой, опасной для недругов, для тех, кто встаёт на пути у неё и её друзей… К чему вспоминать? Взгляд из-под сбившихся на лоб непослушных, вьющихся крупными кольцами прядей, растерянный, испуганный, потом, лишь на миг взволнованный, разрешающий – и уже яростный, колючий. Нежный бархат её щеки, крошечная родинка на виске, упругие груди под кольчугой одежды. Она так сильно оттолкнула его, что Драко чуть не упал! А эти идиоты, Крэбб и Гойл, ржали, как кони, потешаясь и издеваясь над «ле-леди Грейнджер». Драко тогда больше всего на свете хотелось провалиться сквозь землю, сквозь каменные плиты пола, вместе с ней. С этой волшебной девушкой, тянувшей все его мысли и чувства, исчезнуть из дурацкого мира, в котором ничего не понятно, на каждом шагу – опасности, за каждым углом – сложности, проблемы, укрыться от всех в какой-нибудь тайной вселенной, сесть на что-нибудь мягкое в кромешной темноте, зажечь слабенький Люмос, только чтобы хоть немного различать её лицо и изящные кисти рук. А большего и не надо. Устроиться у её коленей. И начать целовать. Снизу вверх, от нежных тонких пальчиков с перламутровыми ноготками, медленно, постепенно поднимаясь губами, вставая, склоняясь к ней, придерживая под хрупкую спину, под острые ключицы, чувствуя касание её жаркой груди, обхватывая за плечи, гладя по волосам, добраться до восхитительно вкусных губ, попробовать сначала только языком, вдруг не впустит, разозлится, прогонит. Что же тогда делать? Что? Целовать, конечно, трогать, ласкать, не выпускать из рук, впиться в неё так, чтобы заразить непокорную своей болезнью, своей страстью, своей любовью. Разве на такое чувство можно не ответить? Неужели найдётся та, которая сможет отказать, оттолкнуть настолько влюблённого и так сильно желающего Драко Малфоя?.. Нашлась, оттолкнула, чуть не убила взглядом. Грейнджер. Грязнокровка, подружка Золотого Мальчика Поттера и рыжего недотёпы Уизли. Потащила цветы, которые он почти год выращивал для неё на чердаке, под самой крышей совятника, а потом за огромную плату уговорил Пивза приносить их ночами к её кровати, на урок травологии потащила, прилюдно расспрашивала профессора Стебль о том, что это за растение. А откуда примитивная ботаничка могла знать, что один глупый влюблённый парень нашёл в бабкиной шкатулке семечко, завёрнутое в блестящую зачарованную бумажку, и думая о той, о которой ему нельзя было думать, посадил его в оранжерее мэнора, потом взял с собой в школу в коробке из-под маминого чайного сервиза, спрятал от всех… От всех, только не от самого себя… С каким томительным восторгом он представлял лицо девушки, когда она станет любоваться диковинными цветами, вдыхать их волнительный аромат, трогать хрупкие стебли нежными пальчиками, устраивая букетик в вазочке или простой банке, может быть, прижмётся к среднему объёмному лепестку губами, поцелует невесомо… Подумает в этот миг о нём, о Драко, о… Все смеялись: мокасины леди, кеды уизловской давалки! Драко чуть не натворил бед. Каких? Страшных, непоправимых, он уже схватился за волшебную палочку, но вовремя остановил себя спасительным издевательским тоном и часто выручавшими его пошлыми шуточками. Потом ворвался в совятник, устроил форменный разгром, раскидал горшки с цветами, истоптал, уничтожил рассаду, долго сидел под пыльными балками, на грязном полу, пыхтел в стиснутые до синяков колени: «Не хочу! Не хочу любить, хочу ненавидеть! Хочу быть сильным, хочу быть Малфоем!» Получилось? Почти. Стал самым молодым Пожирателем смерти, был горд страхом, который вызывал у окружающих, и доверием повелителя. Потом… понял, как был неправ, глуп, доверчив, познал истинную силу страха и власть жизни. Хорошо, что судьба дала ему шанс, он и использовал его так, как сумел. А Грейнджер…