Текст книги "Блеск (СИ)"

Автор книги: Сиптаэх

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

  Блеск

  Ночь натруженной ладонью накрыла селение. Над тенями близких лесов заблестел перстень серебряного полумесяца и россыпь светящихся мозолей украсила темную кожу небосвода. Холод искусно вырисовывал белые призраки из покидающего теплые легкие воздуха. Случайный странник, а только таковой и мог в это время бродить наполненными замерзшей грязью улочками, шел вдоль сломленных сухожилий изгородей и химер деревянных полуземлянок.

  Сруб и подкоп – каша жидкой похлебки жизни этого села, любые строения из камня здесь – запрет, одна из маленьких прихотей культуры княжества, которому оно принадлежит. Здешний человек, будь он хоть воин, или же не держал в руках ничего опаснее ножа – каждый обязан жить в сырой землянке, обогревая свое дрожащее тело чем и как придется.

  Обогреваться здешний люд научился искусно, и не только огнем, а жгучей водой, которую все коротко называют "Жгуч ", эта жидкость согревала горла и желудки всех: мужиков, баб, стариков и отроков, и детей. Образы грязи и упадка, видимые светлыми днями, отлично растворялись жгучем холодными ночами.

  Тягостная тишина заслонила собой все звуки, казалось, даже зверь боялся пробежать по слегка осветленному лунным светом огороду, даже ветер избегал трепать оставшуюся на деревьях листву. Тихий шепот грустных, заунывных песен из лона измученных хибарок едва ли мог быть различим. Песнопение или крик на улице, особенно в ночное время, – громадный риск, грязь давно стала частью каждого, живущего здесь и этот каждый любезно сопроводит оступившегося бывшего соседа на встречу с секирой наказывающего. Взаимный страх удерживал людей подальше друг от друга.

  Но был в обители отчаяния и маленький островок тепла, света и умеренного шума – постоялый двор, принадлежащий управляющему поселком. Именно его порог переступили кожаные сапоги путешественника, закутанного в местами порванный и исцарапанный плащ.

  – Проклятье! Чтобы согреть жопу в этой... – пришелец замялся и окинул взглядом присутствующих, чтобы убедиться, что его слова привлекли их внимание, – ...нужно либо быть свиньей, либо уподобиться ей, извалявшись в грязи!

  Взгляд из-под капюшона вторично пробежался по до этого момента безразличным, но теперь легко увлеченным лицам. Удовлетворенный, ведь выдуманное сравнение долгое время согревало его ум, путник направился в сторону трактирщика – огромного злобноглазого верзилы.

  Деревянный двухэтажный дом был отлично выполнен: за фасадом старости крылась небывалая стойкость и надежность. Стулья из крепкого дерева, массивные оконные рамы, уверенно стоящие столы, стойка трактирщика и отличные деревянные кружки – все это вселяло ощущение защиты: а именно сильной, оберегающей руки, могущей защитить от холода, ветра и бед.

  В этом забытом Всевышним месте, только трактир да конюшня около него были доступны путешественнику. Большие деревянные свещады под потолком щедро разливали желтое свечение по просторному первому этажу, а небрежная каменная печь за спиной трактирщика сопровождала свет приятным треском и теплом. Иметь печь – вызывать на себя гнев, но не для управляющего селом, а именно ему служили эта постройка, а так же все и всё, что в ней находилось.

  В трактире было довольно людно, по крайней мере, после пустоты улиц все здесь казалось оживленным и очеловеченным до самых краев. В дальнем углу слева от двери, за одним пяти столов, сидел унылый мужик, он был склонён над кружкой, а рядом с ним памятником презрения стояла глиняная бутыль. Мужик лишь вздыхал время от времени, охватив голову крепкими руками, происходящее совсем не занимало его.

  За столами справа сидела компания из пяти человек: трое мужчин и две женщины, но приборов и стульев было больше, это была лишь часть группы. Они уже преодолели радость встречи и пыл веселья, теперь же люди вяло вели разговор, теребя темы, связанные с посевами в соседних поселках, силой местной армии и тем, насколько они рады иметь такую замечательную церковь, следящую за их делами. Разговор, разумеется, вели мужчины, низкорослые, коренастые, как один черноволосые и круглорожие, усатые, с черными глазами, столь одинаковые, что казалось, будто тени решили пошутить, превратив всех троих в одного. Тем не менее, мужики были прилично одеты, в отличии от того одиночки, кунявшего над кружкой в углу. Эти трое смотрели на незнакомца с удивлением и опаской.

  Дамы, если так можно назвать двух потаскух, видавших более трех десятилетий, выдали больше разнообразия: одна, русая дуреха с наивно детским взглядом, до того была пьяна и обескуражена изречением гостя, что изо рта ее вывалился лист капусты, как у отвлекшейся на мотылька козы, вторая, черноволосая, игриво смерила стройный сан загадочного пана и вытянула шею, как курица, пытаясь заглянуть в чертоги его капюшона. Обе были в сносной одежде и с громоздкими бусами на шее, но они были лишены той прелести, которой владеют юные и зрелые женщины из городов Срединной земли: были они сильнорукие и большеротые – рожать и пахать, только это они и могут дать своему мужчине.

  Когда странник встретился взглядом с черноволосой, его лицо легко дернулось от раздражения. Женщина же смущенно отвела глаза, хапнула кружку жгуча и, закинув черными пальцами лист капусты в рот, уставилась в стену напротив себя, очевидно, осознав сквозь пелену пьяного угара, что такой мужчина вряд ли позарился бы на ее стремительно набирающие вес телеса.

  Один из мужиков попытался встать, но опрокинул рядом стоящий стул и русая баба тут же овила его шею своими похожими на две толстые ветки, руками и он в миг забыл о своем намерении. Разговор вернулся к прежним темам. Новая фигура на доске пьянства и уныния не смогла внести ни достаточной суматохи, ни толику веселья в компанию.

  Верзила трактирщик с угрюмой настороженностью впился взглядом в пришельца. Напряжённые мышцы его голых плеч угрожающе вздымались из-под ремешков едва прикрывающего толстое пузо кожаного фартука. Пот из-за жара близкой печи стекал по его голому торсу и лицу, уводя свои струи под коричневый передник. Руки трактирщика быстро произвели виртуозную манипуляцию тесаком, вогнав орудие в лежащую рядом с ним на стойке дощечку, с обитаемым на ней брюхом дурнопахнущей рыбины, что создавала чудесный аккомпанемент аромату убившего ее. Обе руки вызывающе оперлись кулаками о стойку.

  – «Туда», – усмехнулся про себя странник и твердой походкой истоптанных сапог направился к деревянной стойке.

  – Мгэ... что ищет пан в такое время? – неясно пробубнил трактирщик, смотря на приближающуюся фигуру.

  – Что? – не сразу понял путник и усталость заставила его язык высвободить это слово. – А... я хотел... кхм. Мне нужно лучшее стойло в этом хлеву.

  Верзила еще раз прошелся взглядом по незнакомцу, когда тот беспечно опустил локти на стойку, а сам легко, но с вызовом выпятил затемненное капюшоном лицо.

  Сапоги. Образ вида обуви незнакомца всплыл в памяти трактирщика, сейчас он их не видел, но тонко уловил, что такие вещи недоступны для людей из окрестностей, из всех его знакомых только его собственный хозяин носил такие, да и то, изредка. Даже те, сидящие за столом мужики, паны близлежащих поселков, были обуты в драные лохмотья, по сравнению с этим соловьем.

  – Эй, приятель, – странник легко наклонил голову и потянул воздух носом, – ты бы убрал эту дрянь со стола.

  Верзила не нашелся что ответить, да и не пришлось: оба свещадо под потолком судорожно вздрогнули, чем привлекли внимание гостя. Тот метнул взгляд в сторону и вверх, было видно, как напряглось все его тело, а руки дернулись, выдавая готовность встретить любую неожиданность.

  – Комната... мне нужна комната, – посерьезнев, сказал он, – и еда, – добавил, сглотнув слюну и покосившись на брюхо рыбы.

  – Пан же...

  – И еда... мясо и жгуч, пляшки будет полно. Мяса побольше... м-м... мяса животного.

  – Мой хозяин будет... мэ-э... разозлится, если я не спрошу, чем... мэ-э, будет... пан расплачиваться. Медь Срединных земель... – аккуратно проговорил верзила.

  Резким движением левого локтя странник оттопырил покрытый рваными бороздами плащ, выудив нечто из-под него: две блестящие желтым светом монетки, постучав, прокатились по стойке и ударились о выдающийся живот трактирщика. Глаза верзилы заблестели в тон криво отчеканенным кусочкам металла.

  – Закрой пасть, гнилец поганый! Да если бы не наши посевы, твои люди землю бы жрали и талой водой запивали!

  Один из мужиков резко вскочил с места, схватив деревянную подставку на манер топора. Бабы изобразили испуг. Оскорбленный им приятель по другую сторону стола стал тяжело и угрожающе медленно приподниматься, будто демонстрируя, какую силу он сейчас вынужден пробудить из-за услышанного, но в миг приземлил свои ягодицы назад, как только услышал гулкие удары подкованной обуви о деревянные ступени лестницы, ведущей на второй этаж – обитель кроватей и перин. Кричавший, злобно зыркая на прочих, поступил ровно так же. Вся компания дружно освободила от скверны жгуча ближайшие кружки.

  – Пусть жгуч дерет горло, а кобель суку, но не кулак лицо друга! – весело прокричал голос, все еще скрытый за углом потолка.

  Ботинки мерно отбивали такт: тук, тук, тук... на лестнице показались башмаки, затем черные сальные штаны, а за ними голый, увенчанный трудовыми мышцами торс, а представление завершало пышноусое довольное лицо, с редеющими на проклевывающейся коже черепа коричневыми волосами. Человек шел бодро и весело, казалось вот-вот начнет двигаться вприпрыжку, подражая ритму известной только ему мелодии.

  – Здесь не хватает музыки, друг мой! – хлопнул он в ладоши, и кивнул в сторону трактирщика. – Может за Микухой послать кого? Он когда заспанный такой чудной! Была бы умора!..

  Трактирщик попытался изобразить улыбку на очумелом от количества впечатлений лице.

  Странник резко отвернул лицо от спустившегося со второго этажа мужчины.

  – Ну так что, покажешь мне лежало? И когда еду подадут?

  – О-о, Яырь! Друг!.. – весельчак, улыбаясь, подошел к стойке и, закинув на нее левый локоть, одарил странника сладковатым ароматом пота и жгуча. – Как ни странно, но плоть пробуждает дикий аппетит, хотя должна бы утолять, аха-х-ха! К счастью у нас еще много мяса! – он махнул рукой в сторону компании, но окосевшие от жгуча трудяги даже не дернулись.

  Лежащие на стойке руки странника напряглись, костяшки пальцев побелели, заиграв при этом сотней румяных бороздок. Он представил, как ребро левой руки точно опуститься на красные, налитые кровью губы весельчака, затем кулак лишит улыбку нескольких зубов, но язык оказался более быстрым инструментом, и он тяжелый, словно опухший, зашевелился во рту странника.

  – Пан... не обратил внимания... сейчас с трактирщиком говорю я.

  Кровь ударила в виски, плечи были готовы расправится, словно развертывая крылья, но мужчина с голым торсом, слегка поиграв мышцами груди лишь переглянулся с верзилой, а затем оба уставились на валяющиеся около пуза второго кусочки драгоценного металла.

  – Да... да, п-простите... – растерянно ответил мужчина, опустив глаза еще ниже, пытаясь незаметно оглядеть постояльца, – хороший вечер делает всех вокруг приятелями для меня, а меня самого лишает чувства... меры и-и, – он замялся, остановив глаза на обуви странника, – и-и... да-а, я подожду, конечно!

  Вальяжно, преисполнено напускной уверенности, на деревянных ногах, пышноусый крутнулся, прокрутил ус и уселся за столиком, недалеко от стойки, впившись взглядом в спину загадочного пришельца.

  – «Это золото. А на ногах его... сапоги, да какие!.. Монетки Среднеземельные, не наши... нет-нет, и даже не соседних княжеств! Долго же он вез их сюда... Щуплый такой. Коня, наверно, в конюшне оставил. Распорядиться накормить того получше что ли?..».

  – Лежало и мясо, – подытожил странник.

  – Да, пан! – с готовностью ответил верзила, окончательно придя в себя. – Позвольте, – украдкой, как ему верилось, трактирщик кинул взгляд через плечо пришельца на сидящего неподалеку хозяина, – я проведу Вас, а пищу я прикажу служанке. Ей, Мотыря! – неожиданно злобно рявкнул он, мотнув головой так, что несколько капель слюны слетело с толстых губ прямо на торчащие из остатков близлежащей рыбины кости. – У нас гость! Нужено питво и мясо! Приготовь, а я его проведу к леж... на верх!

  «Прошу» – мотнул ручищей трактирщик в сторону лестницы.

  Походка здоровяка шла в разрез с его общим образом – каждый шаг на правую ногу выдавал ее недостаток, хромоту, а вот на лестнице ноги в штанах из серых лохмотьев проявили себя очень прытко.

  Усатый пан пристально наблюдал за походкой постояльца, будто в полудурмане он сопровождал его взглядом. Странник же хотя и избегал лишний раз смотреть в сторону мужика, ощущал затылком, как глаза того прожигают в его спине клеймо, он понимал, что хорошего от такого привета ждать не придется.

  Лишь здоровая нога трактирщика ударила о пол второго этажа, как из одного из дверных проемов появилось улыбающееся лицо худой девицы, коричневые локоны ее были сбиты в неаппетитное гнездо на голове, она хотела было полностью выйти из комнаты, но позади ее приятеля замаячила незнакомая фигура, и женщина в попыхах скрылась за дверью, ударив ее с такой силой невинного испуга, что один из кованных настенных подсвечников покосился.

  – «Дура», – мысленно выругался верзила. Ему почувствовалось, как в горле стал ком слюны, захотелось сплюнуть его, харкнув при этом как можно громче, а затем искупать язык в сладком жгуче и присесть возле печи. Старая рана заныла, и здоровяк ощутил, как в нем начинает бурлить злоба, за которой, тем не менее, стояла зависть – свет желтых монет оставил в его памяти неизгладимый отпечаток.

  – Там, – кинул трактирщик и тяжело двинулся вперед.

  Проходя мимо только что захлопнувшейся двери, верзила с силой дернул подсвечник, вырвал вещицу из деревянной стены, а затем остановился дверью спустя. Близость свечи и лица сопроводителя открыли перед странником театр гримас: морщины верзилы переливались сотнями ужасающих ролей, показывали ужас, веселье, усталость и злобу, играли светом и тенью на узком лице, то и дело поблескивая в капельках пота.

  – Вот.

  Толчком ступни хромой ноги дверь была отперта. Темная комната озарилась слабым светом, верзила уверенно зашагал к столу, а после к стенам, оставляя на каждой из них отпечаток свечки – маленькие огоньки, что радостно заплясали, приветствуя гостей.

  – Вот... – еще раз сказал верзила, с неким сомнением.

  – Хорошо, – странник протянул монету. – Надеюсь, ужин будет скоро.

  Серьезное лицо пришельца, который раз сконфузило трактирщика, он трепетно выхватил тремя пальцами монету из его рук, и, пересилив себя, пролепетал:

  – Может кроме сна и... и мяса... и-и... и жгуча... пан, – трактирщик как бы уменьшился, несмотря на то, что он выше на пару голов за своего собеседника, ему удалось по-щенячему из-подлобья посмотреть на странника, – желает пан... девку?

  Лицо верзилы налилось красным по самый верх, он был похож на спелый томат, достойный стола самого Земного Отца, для полноты картины не хватало лишь зеленой смешливой шапочки. Странник ответил пронзающим взглядом. Даже мельчайший из мускулов его лица сейчас будто сковала корка льда.

  – «Отказать. Отказать. Отказать. Отказать...», – крутилось в его голове, но глупый язык, снова заворотил своим упитанным телом. – Какую-то из тех потаскух внизу под меня подложишь? – сказал он почти неразборчиво, но трактирщик тут же замахал огромными ручищами.

  – Нет. Нет, пан! Для Вас только... мэ-э, только лучшее! Но... конечно...

  Неуверенность трактирщина надоела страннику, и он закончил за него.

  – Но только за особую плату? – кивок. – И сколько?

  Трактирщик снова замялся и напрягся, будто пытаясь заставить томат, заменивший лицо, созреть еще больше. Лишь странник набрал в легкие воздух, верзила ответил.

  – Пять!

  – Веди, – устало выдохнул странник, а в голове его зажужжали низкие мысли. – «Пусть знает пес, что я могу себе позволить любую девку в этом городе. Да в одних моих штанах больше добра, чем у его хозяина на всей этой земле. Я заслужил расслабиться! Пусть знает, что если бы я захотел, то и те застольные, сосущие жгуч уродины были бы моими за бесценок...».

  Странник прошел в комнату, а трактирщик, легко кланяясь, спиной вперед вышел из комнаты и бережно закрыл за собой дверь.

  Продолжая обдумывать свои возможности и превосходство над всеми, кого успел увидеть за последние пол часа, странник незаметно для себя стал раздеваться, и бродить по комнатке. Чуть дальше от него, ровно напротив двери, расположилось на вид старое большое кресло. Покрыто оно было алой тканью, вероятно, когда-то дорогой, но и такое вряд ли найдется у кого-то в окресностях, а потому, мужчина решил, что это лучшее кресло во всем городе. Лук, колчан со стрелами, короткий меч и кошель с золотом, все, что надежно и незаметно расположилось под плотной, хотя и изовранной тканью широкого плаща, отправилось на увесистую кровать в левом углу комнаты. Синее покрывало кровати тут же заплясало волнами складок.

  Около правой стены расположился сбитый из досок куб, с прорезанным в нем местом для ног. Табурета по близости не было, да и крышка этого наскоро сбитого из подручной древесины стола была покрыта почтенным слоем пыли. Странник распахнул рубаху и бросил ее, та белым лебедем упала недалеко от кровати.

  Подтянутое жилистое тело играло тенями мышц, на стенах появился бугристый силуэт и странник воспользовался возможностью, чтобы получше рассмотреть на пустой стене свою тень, мысленно отмечая ее привлекательность.

  Он устало двинулся к креслу, опустился в бархатную мягкость и прикрыл глаза. Свет свечей разлился по белой линии сшитой плоти, что чудовищной многоножкой лежала на его груди, поднимаясь вверх и скрываясь в плотном ущелье тонких губ. Горло, подбородок и даже растерзанный сосок – она сотней недвижимых ножек почивала на его теле.

  Двухнедельная небритость предавала лицу ожесточенности, аккуратные худые брови разделялись чередой складок, под глазами наметились синие мешки, а небрежно отрезанные волосы заканчивали образ усталости и длительной нехватки времени. Два блестящих серебристым светом наруча прочно охватывали его утомленно опустившиеся на подлокотники кресла предплечья.

  Голову заполонили мысли о скором удовлетворении желания пищи, возможном удовлетворении желания теплой воды, о желании сна и желании быть неотразимым, когда тело, да, именно тело, женское тело войдет в его покои и сможет узреть его – невероятного, но обессилевшего ангела, – «сможет узреть, сможет возжелать, сможет вожделеть...».

  – Настоящие!.. – притиснул к столу золотую монету хозяин, когда трактирщик, ковыляя, шел от лестницы. – Что смотришь на меня, поросенок?

  Верзила замигал маленькими глазками.

  – Мы будем?..

  – Я всех отослал, тут сейчас ты, я и Мотыря. И это, – он кивнул в угол, где все еще сидел унылый мужчина. – Сейчас Ваин с щеночком придут – прикажу убрать эту мокрицу. – хозяин опустошил кухоль и злобно ударил постолу. – Комната?

  – Седьмая.

  – Молодец, поросенок, оттуда он никуда не уйдет, – сказал хозяин, намекая на отсутствие окон в комнате.

  Хозяин свой двор любит и ценит больше всего на свете, начнись война, он бы первым прыгнул ров рыть вокруг своих владений. Если все прочие паны ближайших сел пытались выращивать кто пшеницу, кто бульбу, то он всегда делал ставку на скотину: на курочку, на свинку, на коровку, любил он животных и сам с ними всегда возился. Любовь к животным и пренебрежение к людям породило в нем привычку называть людей наименованиями животных, но делал он это не со злобы или из желания оскорбить, а только по привязанности своей к четвероногим. Бывало затянет за столом разговор о скотоводстве и незаметно для себя начинает называть окружающих кого зайчиком, кого бычком, кого лошадкой, так и говорит: «Послушай меня, барашек, с животными надо, как с детьми, они ведь только ласку и понимают. Покормишь зайчика – погладь его, пусть к твоей руке привыкает, а когда придет время шкурку отдать, так он охотнее это сделает, примет смерть с благодарностью. Животные это честный народ...».

  – Охотник? – пробасил верзила.

  – Не знаю. Охотники обычно золотом не бросаются. Глупый этот какой-то. Он из Центра, это ясно, но кто будет так бездумно золото раздавать?

  Трактирщик, слушая хозяина, присел и опрокинул бутыль в кружку, жгуч, покидая бутыль громкими хлопками, заполнил собою ее пустоты почти до краев, гигант прильнул к кружке, жадно ухватил один большой глоток и поморщился, но не от напитка, а от прищуренного взгляда хозяина.

  – Много не пей, не знаешь, чего ждать, – верзила хлебнул еще раз и отставил кружку.

  – В Холодном Лесу больше нету на кого... – завел трактирщик, но его перебил хозяин, вздрогнув, будто проснулся от страшного сна.

  – Бабу ему предлагал?

  – Ога, – испуганно ответил тот.

  – Принял?

  – Да...

  – Сколько монет?

  – Пять... – прошептал верзила, сжимая чашку.

  – Мало. Заберешь пятнадцать. Молчи. Пятнадцать – два твои. Пан при деньгах, раскошелится. Мотырю под него положишь. Два твои, – ожидая возмущения вторил хозяин. – Я ее растил, мне ее шкурка и принадлежит. Выпей, выпей еще жгуча, – гигант послушно хлебнул жалящей влаги.

  Мотыря устало прислонилась к стойке, принеся последнее блюдо. Вареный картофель, солености, бутыль жгуча и увесистый кусок свинины, издающими пар монументами возвышались на деревянной стойке.

  – Молодчина! – кивнул хозяин в сторону служанки и верзила тут же обернулся, громко шмыгнув носом.

  – Тихая, как тень. Дура. Как всегда...

  – Мотырька, лисичка моя, подойди, пожалуйста, – усмехнулся в усы хозяин.

  Девушка, сняв передник, покорно вышла из-за стойки и направилась к господину. Юное округлое тело пылало здоровьем и силой, кучерявые локоны и безукоризненно чистая работничья одежда, создавали ей ареол прекрасной будущей жены: трудолюбивой и опрятной. Только вот лицо, круглое, красивое, но всегда грустное, почти не улыбающееся, всегда сосредоточенное, с опущенными вниз, будто ожидающими чего плохого, синими глазами. Хозяин представлял, как отдаст эту подневольную за какого-то пана из большого города и получит за нее по крайней мере два золотых, а может еще какого добра, но сейчас ее тушку можно продать за более выгодную плату.

  – Присядь, курочка, – он откинул колено, и девушка послушно присела на его колено. Он начал осторожно. – Ты уже взрослая девушка, – сильная рука нежно погладила голову и опустилась на плечи девушки. – Ты много раз видела, что мужчины делают с женщинами, – девушка покраснела. – И знаешь, чем занимаюсь я наверху с твоими знакомицами? – Мотыря кивнула, пытаясь отвести лицо, но вернула его в было положение, лишь завидев трактирщика. – Они наверное много болтали о всяком, я знаю эти бабские разговоры за стиркой: пениться там не только одежда, но и грязные истории! – он беззвучно посмеялся, а затем схватил девочку за подбородок, большим и указательным пальцами, вынудив посмотреть в его глаза. – Ты сейчас там чистая? – девушка дрожа кивнула. – Хорошо. Слушай внимательно. Сейчас ты пойдешь наверх. В седьмую комнату. Ты отнесешь туда еду. Всё сама. Сначала картошку и жгуч, затем – все остальное. Предложишь мужчине, который там. А затем будешь выполнять то, что он тебе скажет. Ты уже взрослая, пришло твое время стать женщиной. Уяснила?

  Трактирщик сидел налитый кровью, жгуч, жар поленьев, недавно подкинутых в камин Мотырей и происходящее заставляли кровь в нем прильнуть к лицу с большой силой. Он успокаивал себя, раз за разом отхлебывая маленькими глотками жгуч.

  – Он даст пять монет. Принесешь их сюда...

  Хозяин осекся, дверь трактира с треском и свистом распахнулась и по деревянному полу зашаркали прыткие ноги.

  – Вам, пан, в нашем присутствии баб ублажать веселее, иль как?!

  В дом, как маленький вихрь ворвался невысокий, сутулый, сухой старик, закутанный в белую рубаху, кажущиеся не по его ноге теплые ботинки и в элементах кожаного доспеха. Лицо мужичка, по имени Ваин, перетягивала черная материя, служащая одновременно головным убором, она прикрывала увечье, приобретённое им еще в юности и лысину. Из левой руки, будто вырос из лохмотьев, в которые она была заточена, торчал внушительный ятаган. В годы бурлящей силы человечек служил отцу хозяина, воспитывал мальчишку, видел, как тот мужал, а сейчас спокойно служит и ему, отличаясь особенной преданностью и пользуясь особым почтением.

  Живой глаз быстро забегал по антуражу трактира, судорожно перепрыгивая с предмета на предмет. Глаз остановился на фигуре спящего в углу комнаты человека. Короткий свист, и за спиной старика появился высокий силуэт, кивок в сторону пьяницы, и силуэт двинул в указанную сторону, легко взвалил на плечи цель и вынес из трактира, торопясь вернуться назад.

  Молодой, плечистый парень, с улыбкой на все лицо, присел за стол напротив трактирщика.

  – И чой, многа? – прохрипел старик.

  – Не знаю, но мы возьмем, сколько нужно... А так один мужик, возможно, из Средних земель. Утром уйдет, но о безопасности его придется позаботится.

  – А может того, – старик Ваин резко одернул кончик носа большим пальцем свободной руки, хозяин предложение понял, но тут же остудил слугу.

  – Нам этого здесь не надо.

  Мальчишка прильнул губами к бутылке и под невидящий взгляд трактирщика, прикованный к бурой глине сосуда, рассматривал Мотырю, успевшую за время суматохи оказаться на лестнице. Лишь та пропала из виду, он перестал пить и жадно облизнулся, подмигнув верзиле.

  – «Опять разведенная водой, – вздохнул он, – этой быстро не напьешься. Но ночка долгая будет», – юноша посмотрел на отца, сидя он все равно был карикатурно выше своего родича. Смотря на сморщенное лицо старика, он невольно улыбнулся и опять засиял.

  – Мы любых в капусту рубили если что не по нам!

  – Ваин, Вы знаете, как я ценю Ваше слово, но другие сейчас времена... Может жгуча?

  – Здесь у тебя одна моча! Перебьюсь!

  Неумелая попытка переменить разговор обернулась томительным молчанием. Только мальчишка, продолжал улыбаться, точно его забавляла вся ситуация.

  – Так ты... Это. Бабу нашел уже себе? Когда свадьбу сыграем? – улыбнулся в усы хозяин.

  – Да куды-ы! Отец говорит...

  – Отец говорит, отец говорит! – глумливо прокаркал старик. – Я в твои годы не спрашивал никого, видел бабу – силой брал! Был муж, отец, жоних или еще какой защитник – на место ставил, а ты, – он резко обернулся, но лицо парнишки сияло, как и прежде. – Тьфу, вырастил!.. Дайте старому разбойнику продрать горло!

  – Другое дело, пан Ваин! – сдержанно засмеялся хозяин, переливая жгуч из очередной бутылки в дубовую кружку.

  Короткий стук.

  – Да! – неожиданно громко крикнул странник, в попытке унять легкий испуг. – Да... – протянул он тут же, наблюдая, как молодая, налитая румянцем девушка с занятыми посудой руками, зашла в комнату и, приковав взгляд к полу, двинула к обветшалому столу.

  Странник смотрел хмурясь. Девчонка не бросала на него и взгляда, даже украдкой, он бы заметил, а только тарелки ударились о дерево, так и вовсе убежала из комнаты, именно выпорхнула, почти не касаясь пола белыми голыми стопами.

  Он остался сидеть один, озадаченный и с приоткрытой дверью комнаты. Ум подсказывал, что надо ждать: на столе нет самого главного – мяса, но инстинкт четко диктовал: «иди и набей желудок». Редко прислушивающийся к размышлениям разума, странник резко поднялся, с достоинством подошел к столу и скорыми движениями закинул несколько кусков горячей пиши себе в рот.

  – «Здесь всегда любили землю больше, чем что-либо еще», – с одобрением отметил он. – «Но веселья тут нет...».

  Он поспешно закинул в рот еще несколько кусков, как в комнату маленьким ветерком вновь залетела девушка, мужчина легко отстранился от стола, давая ей путь, поскольку она совсем не смотрела на него, а после упал в хрустнувшее кресло. Прекрасный кусок говядины благоухал тонкими нитями белого пара.

  Девка ринулась к двери, и странник хотел было ее окликнуть, но тут она остановилась, закрыла двери изнутри, заперев засовом, затем все так же молча и потупив взгляд, ступила несколько шагов в его сторону и опустилась на колени на расстоянии нескольких шагов от кресла.

  Странник пристально разглядывал девушку.

  – «Красивая. Робкая. Молодая... Юная. Почти ребенок. И это то, что мне продал этот боров...». – Ты, должно быть, Мотыря? – догадался.

  Девушка поежилась.

  – Ты красивая.

  Сжалась сильнее.

  – Ты боишься.

  Мужчина слегка развернулся и перевел взгляд на стол. Поднялся, несколько шагов и рука уже дотягивается до мяса и ножа, ломтики коричневого яства направились в рот. Когда чувство голода слегка уталилось, много времени на это не понадобилось, путник продолжил.

  – Ты боишься. И верно. Наверное, мужчину еще и не видела, – он всеми силами пытался смотреть на стол с яствами, вид девушки вызывал легкую тошноту, – не видела... как полагается. Или видела? – молчание. – И верно. Нечего об этом говорить. И, значит, показать тебе решили меня? – путник резко развернулся – девушка поспешно отвернулась, пытаясь скрыть заинтересованный взгляд. – Стыдишься? Не мил тебе покупатель? Ты то хоть понимаешь, о чем я говорю? В Срединных землях немного по-другому говорят, чем в вашем сыром свинарнике, речь хорошую тут вы не слышите, рык да хрипы... животные... – путник заметил, как дыхание его участилось, злость начала пробиваться изнутри мощными ударами. – Скажи хоть слово, дрянь! – он резко приблизился и схватил девушку за плече, та вскрикнула, издав жуткий, неестественный звук, мужчина сначала отпрянул, а затем приподнял лицо девушки, легко охватив ее голову ладонями. – Ты не можешь говорить...

  Налитая грудь девушки рвано поднималась. Глаза, блестящие от слез, робко косились в сторону и вниз, избегая лица мужчины. Странник устало отошел и упал на кресло. Правая рука его прикрыла лицо, разминая пальцами кожу, а левая нежно поглаживала борозды и выпуклости на блестящем наруче правой руки.

  – Я многое слышал о вашей земле. Осьмикняжье полно отходами и гнилью. Я это знаю. Но здесь... А ведь ты бы могла стать хорошей женой: грудь, тело, да что там, если ты служишь здесь, ухаживая за пьяным сбродом, подавая еду и напитки, терпя шутки и пошлости... То уж тем более справишься, как и с детьми, так и с мужем. И сейчас мне предлагают тебя. Твое будущее зависит от хозяина. Ты сама зависишь от него, ты принадлежишь ему. Не мне срывать твои цветы... Вот что, – путник достал из мешочка на поясе несколько монет. Помедлив, он все же решился встать и подойти к девушке, отдать, а не кинуть куски металла, ее не ценят, пусть почувствует, что это такое. – Эти монеты, их пять, отдай трактирщику, вот эта монета – твоя. Спрячь ее. Немного подрастешь – найдешь ей применение. Трактирщику скажешь, что я тобой воспользовался... маленький запуганный ребенок... – путник поколебался, он испытывал сильную нежность, не хотелось отпускать, но, стиснув зубы, смог процедить: «Уйди!».