Текст книги "Вся правда о её муже"
Автор книги: Шпилька С.В.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Шпилька С.В.
Вся правда о её муже
Глава 1
1
На голову наброшен капюшон, концы светлых волос выбиваются на плечи. Испуганный взгляд прячется в сером асфальте, лужах, ногах прохожих. Она почти бежит, но окружающие не замечают. И правильно, у всех своя жизнь, собственные проблемы, сложные обстоятельства. В больших городах это выражается особенно резко.
Останавливается, всматривается в мокрое облако перед собой. Белый туман пришел с закатом и повис вязкой стеной. Может он её не пускает? Женщина задумывается, но не находит сомнений, ехать все-таки нужно, вспоминает, с чего началось её безумие. «Безумие?» – спрашивает саму себя и без промедления отвечает. – «Да, Кать, это оно. Ты осталась одна, идешь сама не понимаешь куда, в душе лёд, на дворе глубокая ночь». Аргументы более чем убедительные, она соглашается с собой и ступает сквозь туман. Считает свои шаги.
Все началось сегодня, спустя год после его похорон.
В детстве она спала сладко, беспробудно, закрывала глаза и проваливалась в длинную теплую уютную темноту. Когда поступила учиться в Москву ночи стали рваными, с гулянками, весельем, алкоголем, мальчишками, местами было стыдно, но больше смешно. Потом Катя встретила Рому, и её ночи наполнились любовью, поцелуями, словами о верности. А потом муж умер, и они снова стали просто ночами.
Просто ночи…
Эту ей сравнить не с чем. В ней была только половина сна, половина луны зависла между высотками, полмира осталось в прошлом. Понятная жизнь поломалась на отрезки «до» и «после». Вот была она, Катя Финская, самая обычная девчонка, в прошлом провинциалка, если честно глухая деревенщина. Потом была вдова, слепая от горя, глухая в собственной жалости. И вот уже совсем другая Катя, больше не человек, кусок картона, расчерченный на черные и белые круги, прибитый к гниющему срубу где-то посреди заброшенного песочного карьера. Вокруг пустота, помощи ждать не от кого.
Почему она стала целью и чьей? Пока сказать сложно, нужно вспоминать. Все по порядку.
Ну а прямо сейчас, в эту самую секунду она представляла себя бездомным котом. В Москве таких полно, они прячут глаза, они нагло смотрят в глаза. Одна. Оставлена. Ладно, оставлена, это не самое страшное! Подумаешь вдова, есть же родственники в Нижнем, тетка в Клину, знакомые, подруги, а еще Артем. Думать о нем тепло, он лучший друг, надежда на спасение, у него полезные связи, большие деньги. Но не все так однозначно, она еще не знает, можно ли довериться этому человеку, не предаст ли? А разве он может, после всего того, что между ними было? Совсем скоро предстоит это узнать, вот к кому она собралась, не ошиблась ли?
Сама позвонила. Она все понимает, ночью люди спят, но у неё срочное! Впрочем, Ричард упрекать не стал. Вывалила на него обломки мыслей и сомнений, плакала. Артем не возражал. «Приезжай, Кать, или может, лучше я к тебе, а? Куда ты в таком состоянии за руль? Подышать хочешь? Понимаю, буду ждать, не гони, пожалуйста!».
Прекрасный человек. Нет чудесный, самый лучший друг в мире! Её Артем Ричард. Настоящее чудо, что они тогда подошли к одной палатке, оба схватились за чай с чебрецом – последнюю пачку. Она никогда не забудет этот день. Многое пролетает мимо, дни рождения, выходы в кино, рестораны, пешие походы в горы, даже поездки на море. А бывает, случается с тобой такое, что как ни старайся из головы не выкинешь. День их знакомства именно такой.
Оставалось шагов триста. Триста шагов, только подумать! Мужа это всегда забавляло. Почему не метров, кварталов, поворотов, в конце концов? Нет. У неё все измерялось в шагах. «Сколько ты прожила?», – «Точно не скажу – миллионы или миллиарды!». Это звучит невероятно. Не то, что число «тридцать», оно бедное. «Что ты смогла успеть за эти годы, что увидела, испытала?». Жалкая цифра.
Добралась до машины, села, заблокировала двери. Как-то быстро это вышло, будто и не было всей этой прогулки по ночной Москве, а ведь ей хотелось дать ногам еще походить. Завела мотор. В лицо поплыл сухой холодный воздух. Теперь нужно немного подождать, машина должна прогреться, так научил муж. Надо же, Рома мертв, а она все еще продолжает его слушаться! Похоже покойники не такие уж и безобидные. На время дороги надо постараться забыться, сил думать больше нет. Скоро она встретится с Ричардом, их взгляды соединятся после долгой разлуки. Надо как-то выдержать этот момент, будет не просто, действовать нужно аккуратно. Работа с людьми требует осторожности и времени.
Прикрыла веки и вспомнила эту ночь. Полночи.
Вчера легла в обычное время. Вчера? Это было гораздо раньше, в прошлой жизни, в другой вселенной, на чужой, но когда-то понятной и родной планете. Снилось спокойное, обыденное, работа, её дети и вечно недовольные ими родители. Дальше сон стал портиться, рушиться, так часто бывает. Появился Ромка, он выглядел как живой. Они сидели на их кухне, на плите подходил ужин, муж долго рассказывал.
За месяц до смерти он многое болтал о работе, даже странно это вспоминать. Его исследования в лаборатории никогда не предназначались для её ушей, он сам так учил, а тут как понесло. Новое задание, государственной важности и безопасности. Ты, Кать пойми и не обижайся, что меня дома не бывает, все потом. Еще наверстаем, поживем в свое удовольствие, мы молодые, все успеем. Когда-нибудь за границу, когда-нибудь в кинотеатры, рестораны. Впрочем, можешь пойти с подругами, я тебя не держу, да ты и сама это прекрасно знаешь.
Она знала, это правда, но протестовала. Истинная причина разладов скрывалась в другом. «Послушай хоть раз, Ромк, не закрывайся от меня! Тебя мне мало, отрицать глупо, я одиночка, холостячка при живом муже. Не могу, больно смотреть, как другие вместе. Гуляют, смеются, держатся за руки, прижимаются щеками… Все время сижу на телефоне, ищу к кому бы прибиться, но все, Ромк, уже заняты, им и без меня весело, у них свои планы, выезды с семьей!».
Достало!
Разорвала веки, вперилась в потеющее лобовое, утопила ручник, тронулась. Картинка за стеклом зашевелилась, а в голове по-прежнему спорили голоса, горячилась обида за себя.
Вечно одна. Молодая, здоровая, гордая своей красотой, гривой песочных волос, спортивными ногами, кукольными глазами, ресницами. Отец шутливо вздыхал – «модель!». Да какая она модель! Катя никогда не хотела карьеры манекенщицы, считала, что эта новомодная профессия для других, для таких, как Алка Пирогова с последней парты. Она же всегда была другой. Белой вороной, ведь у неё мозги, правильные ценности и далеко идущие планы. Как же она заблуждалась… Вороне нужно больше всех, но только не черной, а белой очень нужно. Поступить на высшее, жить в столице, там есть все, там точно лучше, чем здесь, не так тесно. Белая птица гордится своей целеустремленностью.
Разве её одноклассницы думали о завтрашнем дне? Что делать после выпускного? В техникум? А после? Жизнь ведь одна, так? Или нет? Она не знала ответы и ее мама тоже. Это было и не важно, вороне нужно было лететь, крылья давно отросли, набрались силы и просились на волю. Ждать дальше, ждать еще было невыносимо, и Катя взяла билет на поезд «Нижний – Москва». Родителей не спрашивала, предупредила, конечно, и пошла собирать вещи. Уже тогда в одиннадцатом классе все для себя решила.
И вот она здесь, в этой самой точке, у нее все вышло. Все было хорошо до тех пор, пока картинка идеальной жизни не растрескалась. Она была из стекла, оно осыпалось прямо ей в сердце. Откуда взялся такой конец в ее истории? Ответа опять нет, надо вспоминать. Все по порядку.
2
В детстве бабушка рассказывала ей маленькой про ангелов. – «У одних он сильный и всегда держится рядом. Другим достался бракованный, он ослаб и не умеет близко к земле летать. То ли разучился, то ли небеса притягивают сильнее. Правду тебе никто не расскажет, ее никто не знает». – «Ба, а как проверить, какой у тебя ангел сильный или слабый?». Бабушка сердилась и строго выставляла палец. – «Проверять опасно, Катя! Даже не вздумай!».
На всю жизнь запомнился ее строгий палец, и в ангела Катя до сих пор верила. Иначе кто, если не он, ей во всем помог?
Сбылось все и сразу. Поступила в ГЦОЛИФК, будет пловчихой. А что совсем неплохо, поживет в столице, на людей посмотрит. Вышла замуж. По глупости думала, что нос родне урыла, а нет! Никого это не удивило. – «При такой-то внешности, Катюнь, а ты не поспешила?». Муж носил на руках, как и мечтала, жаль только недолго, на свадьбе носил, в квартиру внес. О том, что дальше было, Катя вспоминать не любит.
Ромка не был романтиком. Любил – да, обеспечивал, не изменял и не ревновал. Он был практичным. Жена давно не девочка, свои ноги имеются и вон какие крепкие, как у скаковой лошади. Подумать только, как у лошади! Вот и пусть сама ходит, сама кусок хлеба добывает. По хозяйству помогал, не отлынивал. Все было честно: пополам посуда, пополам полы и полки на антресоли. Хороший был муж, другая бы не жаловалась, не посмела.
Перед глазами горел зеленый свет светофора. Горел яростно, также яростно Катя не замечала его намеков. Её объезжали слева, с интересом выворачивали шеи и заглядывали в салон. Они видели бледное лицо и растерянный взгляд и двигали дальше. Ничего из ряда вон выходящего, вполне привычная картина для ночи в Москве. На следующий зеленый она тронулась. Поток мыслей-воспоминаний прервался лишь на пару секунд.
Её семейная жизнь была как потерянный мужской носок. Один постиран, выглажен, лежит в ящике, ждет свою пару, а она где? Прижата диваном, дышит пылью, света не видит. Тоскливо было года полтора, а потом как-то само свыклось. Не умела она страдать долго, а надо? Видели этих великомучениц. Темные круги под глазами, ранние морщины, опавшая грудь, щеки и все это она сама с собой сделала, своими же руками. Нет уж, спасибо. Катя старалась не усложнять себе жизнь. Нагнетала мама:
«Работу твой муж любит больше, чем свою жену. Когда в последний раз вы хоть куда-то выбирались, а разговаривали по душам?». – «По душам, ма, ну, ты насмешила. Ха-ха! Любит работу, и замечательно. На этот случай Бог ему судья, проехали! Катя Финская не такая, не из тех баб… не скулит часы напролет в телефонную трубку, не плакса я, а на хандрить страшный аллергик. Ну, задержался или, скажем, явился запоздно, да разве это смертельно? Даже наоборот, полезно, полно плюсов. Хочешь – готовь ужин, хочешь – не готовь, никто ведь не спросит и слова не скажет!
Сколько раз такое было? Ромка поужинает в институтской столовке, а я как дура жду мужа и без конца грею его любимые стейки из лосося? И говорю себе, повторяю, «Да, успокойся ты, Катька, еще час назад рыба развалилась, опомнись, милая!». Вспоминать противно. За себя, конечно стыдно, за то, какая наивная чукотская школьница, как будто жизни не видела. Ей богу, с крайнего севера сбежала в столицу. Опять же телевизор в моем полном распоряжении. Телефон, о! Час другой потрещать с любимой подружкой, и никто, мам, над ухом не бурчит, мол, «Потом посудачите. Все равно никогда ничего умного не скажете, так зачем зря воздух в квартире сотрясать?». Какой же он иногда нудный, мой Ромка».
Был…
Ее глаза наполнились водой, защекотало в уголках. Стало хуже видно дорогу. Она обтерла лобовое стекло неровной тряпкой, которую хранила в щели под креслом водителя. Очень удобно, жаль с глазами того же не проделаешь, слезы нужно выдавить, как-то выгнать из себя. Она проморгалась. Две пузатые капли оттолкнулись от щек и обрушились под воротник. Там и впитались. Катя обтерла лицо ладонью. Надо все-таки попробовать не думать, больше не вспоминать. Это оказалось непосильным, лунная ночь была упрямой как ослица.
Потом, Кать…
Сама всё прекрасно знаешь, зарплата у меня чуть больше, чем у студента. Институту не хватает финансирования, мы и так, что можем, из дома тащим, туалетную бумагу, мыло, ну ты и сама это видишь. Деньги будут, обещаю, но только, потом. Когда моя группа закроет все разработки, а это еще месяцы исследований, когда пятый отдел допишет инструкции. Потом разработка уйдет в промышленность или, если совсем фортанет, в народное потребление. Представь, котенок, что каждая семья пользуется нашим продуктом. Катюнь, милая, да если такое случится, знаешь, как мы с тобой заживем, высоко поднимемся. Деньги будем грести лопатой! Только нужно немного потерпеть, осталось совсем чуть-чуть, я тебе обещаю».
Споры с матерью забирали много её сил, но не они делали жизнь невозможной. Она верила своему мужу и ждала. Время шло, перемалывало Катю, давило шестеренками. К девятому году брака стало понятно, что это его «чуть-чуть» ближе не становится. Там впереди лежал обвал, глубокий, с сыплющимися краями, страшно оставаться вместе, не видно будущего. Это пришлось признать, исповедаться перед собой, принять и поставить точку.
Точкой мысленно она называла развод. Тут было нечем гордиться, сложный период. Сходила в юридическую консультацию, узнала, что ей кругом повезло. Детей в браке нет, развести их можно быстро и без суда, квартира пойдет пополам. Не просто будет поделить однушку, но они уж как-нибудь разберутся. Тогда ей казалось, что вся её жизнь разошлась как молния на сумке.
Машина останется ей, это подарок Ромы, он сделал его до свадьбы. Те годы её жизни были другими, они оба учились, были счастливы. Тогда между ними не стояло НИИ, четыре этажа из красного кирпича за бетонной стеной с колючей проволокой поверху. За КПП. Солидно для идущих мимо, но она знала, что внутри все давно прогнило. Всего один месяц, и все было решено. Она собиралась поговорить с Ромой. Их паспорта, свидетельство о браке, документы на собственность и машину: всё лежало в бумажной папке на полке в прихожей.
Она прибралась в квартире. Натерла зеркало в ванной, чтобы до блеска, мужа всегда это беспокоило. Еще раковины пемолюксом – для него же, для Ромки. Приготовила ужин, чай с мятой, включила телевизор на кухне и ждала. Еще утром договорились, что он будет не поздно, приманила его серьезным разговором, таких у них еще не было ни одного. До этого дня все мужу прощала, принимала его любого, с любимыми ведь так надо?
Был поздний вечер. Она сидела, глотала пустой чай, мята обволакивала голову. Храбрилась мысленно, пока нога в тапке трусливо постукивала о паркет. Паркет Рома сам укладывал, еще тогда, девять лет назад, когда только купили эту квартиру в хрущевке. Руки у него были что надо, настоящие, мужские.
Она смотрела сквозь пыль оконного стекла в смеркающееся никуда. Про себя репетировала, как сообщает мужу о разводе, сначала накормит его, выслушает. Главное, спорить не надо, предано смотреть в глаза, ждать, пока задобрится сытной едой и спокойной хозяйкой. Только потом, как бы невзначай напомнить о серьезном разговоре, попросить выслушать, не перебивать.
Говорить с Ромой даже мысленно было тяжело. Он сердился, хмурился, быстро понимал, что его обманули. Накормила, усыпила бдительность – все это изнанка, а лицо – коварный план. Предательница! Муж срывался на крик.
Она смахивала скользкие слезы, глотала чай еще и представляла все заново. Подбирала другие слова, более мягкие, и аргументы – более тяжеловесные. В конце концов, отлично подготовилась, знала все ходы наперед, как поставить мужу шах и мат. Не ждала только одного – тем вечером он не пришел. К полуночи решила, что как всегда задерживается, а не предупредил, так, всё понятно – заработался, такое раньше бывало, хоть и нечасто. А ночью начались звонки. Первый сообщил Ромкин начальник, потом врач из «Скорой», за ним старший лейтенант полиции, и наконец, Анжела Ивановна, его мама. Повесился.
Хоронили на второй день. Она не плакала, не могла больше. Смотрела на его лицо и думала, какой он красивый. Наконец, его ничто не тревожит, молчит, упокоен, аккуратно причесан, выбрит. Кожа без изъянов, даже помолодел. Щеки были розовые, как китайские помидоры. С румянами они перебрали, так не одна Катя решила, многие шептались в тот день. Мало кто знает, при жизни кожа мужа солнцу не подчинялась. Все тридцать два года, отведенные кем-то, он проходил бледным. Вот глаза вечно красным напитывались от компьютера, она еще смеялась – «ты копия вашей белой крысы из лаборатории!». Сама она её никогда не видела. НИИ предприятие режимное, вход только по пропускам, для сотрудников. Да и Ромка о том, что внутри, за столько лет брака ни одним словом не обмолвился. Как же – страшный секрет! Но её в этом не переубедить было, подопытный зверек у них есть, а как иначе, это био– лаборатория или что? Даже представляла себе ее. Редкая шерстка, потому что лысеет, потому что опыты, хвост надломлен – сопротивлялась.
Она стояла над ним, и у нее не получалось смириться с этим. Человек вроде умер, а розовый, будто только что из бани вышел и прилег на воздухе понежиться. Не хотела долго смотреть, а взгляд сам прилипал. Спиной то понимала – там ждет очередь, люди хотят попрощаться, Анжела Ивановна вон не устает, подвывает. Сначала она этого не поняла, думала, собака скулит, выпрашивает сухари. Нужно было целовать мужа, они все ждали от нее этого. Поцеловать и сразу спрятаться. Хотелось раствориться, слиться с деревом, стать его стволом, шуршанием листьев.
Смотрела как на давно чужого человека. Вот и развелись, жизнь сама нашла способ, а кто она такая, чтобы с ней спорить? Получилось даже лучше, чем хотела, теперь квартира вся полностью останется ей. Прижалась губами совсем рядом с носом. Пусть люди думают, что целует мужа в губы. Отошла и оторопела.
Подплыл Ромкин начальник, двухэтажный увалень, если бы не знала, что он из интеллигенции, точно решила бы что бандит. Широкое лицо, строго по бокам оттопыриваются слишком маленькие уши, в правой мочке серьга, черный галстук стягивает ворот серой рубашки. Заговорил с ней о пенсии за мужа, обещал помогать, но не уточнил чем, что-то еще плел. Голос у него оказался неожиданно мягкий как у женщины. Ему нравилось тянуть гласные, он забавлялся с ними, почти мяукал, но она больше не слышала о чем, у нее случился шок.
Накрыло внезапно. На голову колпак упал, в ушах загудело, словно совсем рядом вентилятор или старый холодильник. Опустилось ниже – стало не выдохнуть, поползло к ногам – дернулось правое колено, там старая травма, еще с института. В тот день это случилось с ней впервые. Она видела всех отчетливо, хорошо слышала, а понять ничего не могла. Люди говорят с ней, говорят с другими, на пять часов всхлипы и женский рев, это опять свекровь. В метре от гроба старик с палкой. Покашлял, утер невидимую слезу, посмотрел вдаль и так остановился, превратился в статую. Вроде Ромкин дед, но она была не уверена, видела его всего раз и то в телефоне на общем снимке со дня рождения отца. Картинка реальности смылась, Катя от нее отъехала, еще не понятно куда, в другую параллель. Рассматривает их лица, как шлепают рты, крутятся белки глаз, волосы сопротивляются ветру, солнце играет с морщинами. И не лица даже – карикатуры, а человека за ними нет. Вот так её оглушил страх, он пришел, чтобы познакомиться. Тогда она этого не знала, это сейчас она такая умная.
Страх рассказал о себе, приголубил. Ей даже понравилось его общество, не нужно ни о чем думать, слушать соболезнования этих людей, не надо решать. Он укрыл её, спрятал от них. Они брали её под руки, вели, усаживали в такси. Долго везли. Только в самом конце поняла, что в кафе. Принято же собраться помянуть покойника, деньги ведь сама переводила.
Стол был длинный, составлен из трех, белая скатерть без узора, салаты в круглых мисках, в каждой столовая ложка. Хлеб. Водка. Кагор. Горячего не было, так принято? Она не знала, и спрашивать не у кого не стала, страх шепнул «это не важно». Она легко согласилась с ним, сегодня он всюду был прав.
Они говорили длинные речи о муже, а она отмалчивалась, но смиренно пила за упокой, закусывала. Их слова пытались проникнуть в неё, забраться под кожу и дальше вглубь. Они искали сердце, но страх прятал его, прикрывал собой. Благодаря нему, она почти ничего не чувствовала и скоро успокоилась. Водка согревала, помогала дышать. Вот только слова Анжелы Ивановны… не молчалось ей.
«Ромка мой дачу любил. Приедет и сразу к печке бежит – топить. Натопит жарко и сядет с книжкой. У него целая библиотека на даче, классика на отдельной полке, фантастика на своей. Если читает, отвлекать нельзя. Он никогда не злился, нет, но разговаривать с ним, когда читает, без пользы. Уходил он в свои страницы с головой. Однажды воротилась я с работы, Ромке тогда шестнадцать годков было, рассказываю ему, что снегопад обещают, что засыплет, наверное, нас. А он кивает, ну я думаю, услышал, а когда на следующий день с самого утра кричит мне. «Мать, ты видела, как навалило? Хоть бы раз по телевизору передали, сволочи!».
Свекровь улыбается, в очередной раз сушит щеки платком. Ни на кого не смотрит, взгляд утоплен в стакане, водка ее приманила, в ней успокоение для всех здесь. Молодых хранить непросто. Она набирается еще мужества и продолжает речь, все молчат. Говорит, что часто вспоминает сына, так он оживает и как будто тут сидит, рядом с ней, улыбается матери. Обман разума. Так ей легче справляться с горем, понимают все за столом.
Анжела Ивановна заканчивает словами «Я все. Теперь давайте все вместе выпьем, чтобы земля ему была пухом». Улыбается совсем широко, почти неестественно и проглатывает спиртное. Все пьют ей вслед, кивают и закусывают. Лица у всех соболезнующие, Кате смотреть противно.
Рассказала Анжела Ивановна все, как было, ни одного слова не придумала. Но слова эти сочились из нее неразбавленной кислотой, разъедали Катю, бурили защиту, подгребали к сердцу, и она очнулась на малые секунды. Проморгалась – не дала слезам образоваться, поежилась – неуютно здесь. Не понравилось в реальности, слишком близко, слишком отчетливо больно. Люди смотрели на нее живыми глазами, воздух был переполнен мразотной скорбью, все легкие ею напитались, она собой кислород подменила.
Катя стала мерзнуть и задыхаться, почувствовала пульс в висках. Сердце не успевало проворачивать через себя кровь, захлебывалось ею. Стало понятно, что глубже пробуждаться нельзя, сгинет. Нужно было как-то грести обратно под свой купол, в объятия к нему, страху. Водка тут не поможет, от нее только хуже, теперь она мешает, оголяет чувства. Нужен был свежий воздух.
Катя встала и, не оглядываясь ни на кого, вышла из кафе. Злой ноябрьский ветер ударил в неприкрытую грудь, обнял, и сразу отлегло. Нет, не ветер это обнимал, поняла она, а страх. Он уже успел соскучиться по ней, с охотой принял, обхватил собой. Кровь угомонилась, и сердце успокоилось.
Она не могла вспомнить, кто помог добраться домой. Кто снял сапоги, пальто, уложил в постель, поставил стакан с водой, который нашла следующим утром. Предчувствие подсказывало, что это был Артем, а кто еще мог? Лена? Тогда она была беременная, живот сильно выпирал. Уже родила ведь, срок то какой был? Стыдно было это вспоминать, с Ленкой она так и не связалась, а они когда-то были лучшими подругами. Даже не поздравила ее, не навещала в роддоме, ребенка ее ни разу не видела. Мальчик или девочка не помнит.
Стыд тоже стал приглушенным, страх и о нем позаботился. Вроде колется за сердцем, но так, не остро, вроде иголка затупилась. Там душа. Катя ляжет на диван, свернется калачиком, уткнет нос в подушку, пострадает минут десять, и хватит с неё. Всё, что беспокоило, забылось.
Так со временем она забыла о многих. О родных, подругах, просто знакомых. Остались только коллеги, но это и понятно, работу ведь никто не отменял, на нее ходить надо, а там не общаться – поддерживать разговоры. Да, именно так.
Ничего не хотелось. Внутри поселилась пустота, слабость, страх. Много страха. Бывало, идет на работу или с работы – понять не может. Бывало, просыпается, открывает глаза и забывает кто она.
«Кто я? Девочка из маленького, такого понятного городка, даже не городка, села. Глупышка, зачем-то придумавшая изменить все-все в своем привычном и уютном мире. Уехать в столицу. Зачем? За яркой жизнью, за чем-то таким, сама не знает чем. И что получила? А ни-че-го!».
Впервые в жизни у нее не было планов и целей. Это самое страшное. Уговаривала себя жить дальше, ради будущих детей. От кого? От кого угодно. Да хоть от Артема! А что отличный вариант. Богатый, известный, любит её, точнее любил в студенческие годы. А она взяла и вышла за его лучшего друга. Но он парень порядочный и главное умный, простил. Даже не разорвал общение, не съязвил, просто отпустил, молча, по-мужски. Отличный кандидат, и дети у них получатся в него умные, в нее красивые. Подобные мысли утешали, но ненадолго.
И зачем она страдала, терзала себя весь этот год? Сама ведь собиралась с Ромой развестись, все подготовила, даже ждала с работы, чтобы все ему рассказать. Значит, разлюбила мужа еще до его гибели, до похорон. Да и не плакала о нем, ни одной слезы не было.
Этой ночью ответ пришел. Вот как бывает, столько времени не знала, вся измучилась, серая стала, худая, нелюдимая. И наконец, нате, возьмите, распишитесь, письмо прямо в голову. А сможешь ты пережить новую правду или нет, никого не волнует. И что с ней, этой правдой делать теперь, когда она жива, а он нет, неизвестно.
