Текст книги "За живое (СИ)"

Автор книги: Шеол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Это яд? – лекарь морщится, делая первый глоток, и звучит обиженно и беззащитно, словно ребёнок. – Ты хочешь меня отравить?

– Мой дорогой Вельзевул, – я обхожу его кресло и опускаюсь на подлокотник, – если бы я действительно хотела тебя отравить, я подала бы тебе самый прекрасный напиток из всех, что когда-либо бывали у тебя во рту. А путь к исцелению лежит через страдания. И через веру. Привыкай.

– Если бы я мог сбежать, я бы сбежал, – фыркает демон, но второй глоток всё-таки делает.

– Вельзевул, – я беру его лицо в свои руки и серьёзно заглядываю в глаза. – Ты не можешь в шутки, – но потом вдруг понимаю, что улыбаюсь.

Десять чашек и половину луны спустя, он вдруг толкает меня в бок и говорит: смотри. Десять чашек, бесконечное количество проклятий и уговоров, сотни тоскливых взглядов и тысячи «всё будет хорошо» мы пережили, и теперь он вдруг толкает меня в бок: смотри, я снова могу пошевелить ногой.

– Плесни мне еще отравы по такому случаю, – он шутливо бодается, пользуясь тем, что я застыла на месте, и улыбка у него лучистая.

– Если ты еще раз назовешь это отравой, я плесну ею тебе в лицо, – предупреждаю для порядка, но звучать строго или хотя бы немного обиженно у меня не получается, голос дрожит от счастья.

– В смысле отвара! Я хотел сказать отвара! – Вельзевул закрывает руками лицо и смеётся-смеётся-смеётся.

На двадцать первой чашке он уже пробует ходить, хотя толком не может ещё даже стоять. Первый шаг ему даётся, а второй получается неровным, и демону приходится опереться на моё плечо, но вес Второго Повелителя Ада оказывается для меня непосильной ношей, и тогда мы оба заваливаемся на его диван. Он осторожно укладывается рядом, и переплетает свои пальцы с моими.

– У тебя доброе сердце, – говорит вдруг, прижимаясь носом к моей щеке.

– Ты ведь совсем не знаешь меня, – я отнимаю руку и отворачиваюсь, чтобы не видел моих глаз.

Ты не знаешь и – господи – точно не хочешь знать, что в те короткие промежутки времени, когда меня не бывает рядом, я убиваю с упоением ненормального. Потому что в Пандемониуме меня нервируют даже стены, они давят, оставляют без сил, и мне почти всё время душно, и с каждым разом нужно все больше, чтобы полегчало хоть немного. Убиваю, и мне так блядски хорошо от этого. И я уже не заморачиваюсь с тем, чтобы искать только ангелов, в расход идут люди, обреченные на Ад. Князь говорит, что всё равно легче сдохнуть, чем жить где-нибудь на пустошах Седьмого круга, но ты такого не скажешь никогда.

Зеркала теперь до обморока пугают меня, потому что я знаю, что скоро перестану узнавать в них себя.

Я медленно слетаю с катушек и ты – единственное, что пока еще держит меня на поверхности.

Но ты уже совсем скоро поправишься, и я перестану быть тебе нужна.

***

Ветер седьмого круга – раскалённые добела лезвия. Он переносит с собой бесчисленное количество песчинок, жжёт лёгкие, раздирает кожу, и видимость здесь поэтому почти нулевая, но это последнее, что беспокоит. С губ не сходит эта безумная улыбка поехавшего, в голове еще звенит от кайфа, и на одежде остаётся тёмными пятнами чужая кровь, но я уже начинаю понемногу снова приходить в себя.

– Как думаешь, долго я так смогу? – голос перебивают нервные смешки, и говорить приходится, не оборачиваясь. – Пользоваться его добротой?

– Он с тобой не потому что добрый, а потому что любит тебя, – отвечает Князь так же, как он делает это всегда, уверенно и спокойно, так, как будто это непреложная и неопровержимая истина, с которой не поспоришь, даже если тебе очень сильно захочется.

Но ни у одного даже самого светлого ангела не хватит сил полюбить то, чем я на самом деле являюсь.

И мне бесконечно смешно, и бесконечно больно, а ещё вдруг кажется, что я куда-то падаю.

***

«Если эта зима пройдет, я действительно буду сильна как смерть – или просто – мертвая».

На этот раз бой разгорелся на закате. Такие битвы я любила: не надо мучительно высматривать, куда целится, когда бить. В этом аду из звона металла, блеска орудий и предсмертных стонов, все враги подсвечены нимбами, ласковым подрагивающим сиянием вокруг головы. Я и сама для них на земле, как на ладони, но ни один пока ещё не смог меня коснуться – слишком заняты были тем, что в воздухе.

Я дитя ночи, и чёрный дым – самое страшное моё оружие. Крепче стали, острее игл. И чем ближе солнце к закату, тем сильнее я становлюсь. Едва оно пересечёт черту горизонта, силы мои достигнут зенита и пребудут в нём до поздних сумерек. Багряный диск мажет по чёрной земле, и лучи начинают играть на доспехах, на закалённый стали мечей, струиться по белоснежным ангельским перьям – алые, словно кровь. Я смеюсь, и мой смех вплетается в канонаду боя, в проклятия бледнеющих губ, в приказы командиров, в мольбы о помощи.

Ангелы. Большинство из них погибнет прежде, чем успеет что-то понять.

Второй зенит должен наступить только к полуночи, но до полуночи бой не затягивается. Он оказывается столь же жесток, сколь и скоротечен. Солнце ещё простирает языки позднего зарева на западе, когда Уриил отзывает легионы. В воздух взмывают тысячи огоньков – это все, кто пережил, все, кто ещё способен взлететь. Почти одновременно слышится шорох чёрных крыльев – это демоны спускаются на землю: праздновать победу, зализывать раны.

– Быстро мы их на этот раз, – подмигивает мне Вассаго, это тот самый, которого Вельзевул тогда за шкирку вытянул из небытия, он уже снова в строю, снова может держать меч, и на этот раз для него обошлось почти без единой царапины.

Но если вслушаться в то, как бесы перекрикиваются между собой после боя – далеко на всем так повезло. Слух невольно зацепился за знакомое, бывшее на губах бесчисленное количество раз, и лишь несколько раз в действительности слетавшее с них.

«…где Князь?»

«Он с Вельзевулом».

«Ранен…»

«Кто из них?»

О, Дьявол…

– Вас! – я снова окликнула его. – Отнеси меня к ним!

Вассаго без лишних слов подхватил меня на руки, и взмыл в воздух. Я соскочила с его рук еще до того, как он опустился на землю чуть поодаль от скопления демонов. Ассистенты медицинского корпуса спорили между собой, стоит ли оперировать прямо здесь или сначала нужно перенести в Пандемоиум, где есть все необходимые инструменты. Говорили на повышенных тонах, зыркая друг на друга зло и одновременно беспомощно. Ясно, Вельзевул.

– Разойдитесь, – мрачно бросила я, протискиваясь сквозь толпу.

С первого взгляда на него понятно было, что оба варианта так себе: транспортировку в чертог ему не перенести, а без неё не выжить. Когда я добралась до Второго Повелителя, тот был уже без сознания, с огромной, почти сквозной дырой в груди. Её перевязали наскоро, но повязка почти мгновенно целиком напиталась кровью. Бледен был, как сама смерть, ни кровинки в губах. Тут или конца ждать или…

Я порывисто огляделась по сторонам, стряхивая тянущее ощущение бессилия, и взгляд упал на принёсшего меня сюда бесёнка, все еще стоявщего за спиной. О, да господи, конечно… Не нужно было мучительно искать решение – решение пришло само. Как будто я не поняла что случилось тогда, в лазарете, когда начало биться сердце, которому предначертано было утихнуть навсегда. Не своя, чужая жизнь наполнила его в те два вдоха. И если сейчас у меня получится сделать так же… Но когда мы пытались спасти Вассаго, я была всего несколько часов как поохотившись, сейчас же я не делала этого вот уже несколько дней. И чёрт, неужели здесь не найдётся тех, кому уже не помочь? Чью жизнь я могла бы забрать в обмен на его? Огляделась поспешно: вон лежит чертёнок, чуть поодаль, рана у него почти такая же, но он в сознании ещё. Хорошенький, голубоглазый, и никого с ним рядом уже нет. Медики что могли сделали, а товарищи еще не подоспели.

– Помогите другим. Сами знаете, что здесь для вас нет работы, – обратилась негромко к корпусу Вельзевула, склоняясь над раненым демоном.

– Лилит! Что ты задумала? – тут же строго окликнул Князь.

– Просто доверься мне. Это как переливание крови. Буду долго объяснять – потеряем время.

– Уверена, что получится? – снова прилетело мне в спину, заставив вздрогнуть.

– Нет! Ничерта я не уверена! Но если ничего не сделать, погибнут оба! Может, у меня совсем ничего не получится, но не попробовать я не могу, – оглянулась на него, мрачного, – Князь… Я возьму на себя ответственность, если что.

Мне очень хотелось дать волю эмоциям, подступающей панике, колющей жалости, и если он продолжит с расспросами, я точно сорвусь. Это когда-то была железной, а сейчас мягкая стала, как грязь.

– Действуй тогда, – ободрил Дьявол.

Я опустилась на колени рядом с демоном.

– Не плачь… – ласково убрала волосы у него со лба. – Посмотри на небо.

Подёрнутое сумерками, с огоньками звезд, очень красивое. У горизонта зарево догорает багряное, будто кистью нарисовали. Ты посмотри.

Он смотрит и едва улыбается.

Он смотрит, и я припадаю к его губам.

Когда я наконец отстраняюсь, то замечаю, что небо в его глазах отражается каждой звёздочкой. Прости меня, хороший, прости. Спасибо тебе большое.

– Быстрее, пожалуйста, – голос Дьявола возвращает меня к жизни, стряхивая последнее оцепенение.

– Сейчас, – я склонилась над Вторым повелителем, бережно приподнимая его голову с земли. – Всё будет хорошо.

Холодные шершавые губы. Родные. Два вдоха… Вельзевул, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста. Помоги мне. Два вдоха. Дава-а-ай, чёрт тебя подери! Я так привязалась к тебе, как никогда и ни к кому до этого не смела! Не бросай меня сейчас, не бросай! Холодный. Бледный.

Горло сдавливают спазмы, пальцы берёт в тиски колючая дрожь. Ты обещал, глупый, держать меня за руку. Ну так вот я здесь – держи. Два вдоха. Нащупываю его холодную ладонь своей такой же, и чувствую, как горячие слёзы текут с моих щёк – на его, и мне не удаётся их удержать, сколько не пытайся. И может быть, поэтому я не сразу понимаю, что он – сжимает мои пальцы в своих.

Над нами простирается бескрайнее равнодушное небо Чистилища, усыпанное звёздами, словно бисером. Второй Повелитель дышит так, как будто он только что вынырнул с большой глубины, и самое главное, у него бьётся-бьётся-бьётся сердце.

Я тихо кладу голову ему на грудь, и Князь ещё какое-то время не тревожит нас.

========== 3. Верую ==========

«Кесарю кесарево – богу богово.

А такому,

как я,

ткнуться куда?

Где мне уготовано логово?»

– Сколько времени прошло?

За моей спиной раздаётся негромкий голос, и я невольно вздрагиваю, чуть было не расплескав настойку из горных трав. Время пришло.

– Четыре дня. Это пятый.

– И ты всё время…

– Да.

Всё это время, каждую секунду с тех пор, как медики закончили своё дело, я не смела отойти от его постели: отпаивала настоями, меняла повязки, не зная, долго ли так смогу. Мне хотелось, чтобы долго, чтобы хоть ещё немного, но тьма подступала отовсюду, нежно гладила по затылку, настойчиво скреблась по коже, не давая забыть о себе даже на секунду. Меня мучили видения, я нечеловечески замерзала, и этому всё сложнее было противостоять. Несколько раз я соскальзывала в своё безумие практически полностью, проваливалась с головой, захлёбываясь, путала реальность с выдумкой воспалённого сознания. Я и сейчас ускользаю от самой себя с каждой секундой и очень скоро перестану ощущать под ногами пол.

Но пока ещё в комнату через приоткрытое окно лениво вползают предрассветные сумерки, Второй повелитель впервые за всё это время пришёл в себя, и всё – всё хорошо.

– Если каждый рассвет ты встречала рядом со мной, – смеётся Вельзевул, – то я бы хотел, чтобы эти рассветы были вечностями.

Я оставляю настой и, спешно опускаясь на краешек кровати, кладу его ладонь себе на голову.

Погладь.

И не говори, пожалуйста, больше ничего. Теперь моя очередь говорить.

– Пять дней назад я убила, – вдыхаю порывисто. – не в первый раз. Но единственный – демона, ради того, чтобы ты смог жить. А вот ангелов я убиваю постоянно, почти все время. И сейчас все чаще – людей.

– Мы все убиваем, – осторожно произносит адский лекарь, движимый первым желанием – оправдать. – И если брать во внимание ту жизнь, которой мы живём, в этом нет ничего, за что можно было бы осудить.

– Вы убиваете, потому что это война. Потому что если не вы, то вас. А я… я с другой точки зрения к этому подхожу. Мне правда нравится. Смотреть, как они все мучаются. Как из них капля за каплей утекает жизнь, – при одной только мысли об этом губы растягиваются в сумасшедшей улыбке, но пробудившаяся было дрожь нетерпения очень скоро утихает под одним только его взглядом. – Самая большая твоя ценность не стоит для меня ничего. Мимолётная забава, секундная блажь. И тебе не нужно делать вид, что все в порядке, потому что на самом деле ничерта не в порядке. И мне жаль, что я заставила тебя поверить, будто во мне есть хоть что-то хорошее, скрывала это так долго, и что теперь вываливаю так бесцеремонно. На самом деле я из тех, кого ты ненавидишь больше всего на свете и, кажется, совсем ничего не могу с этим поделать. Прости.

Он убирает руку с моих волос, и я наблюдаю за движением его ладони. Думала, он скажет хоть что-нибудь, но он не говорит ничего, и поэтому приходится мне.

– Спасибо, что показал, что в мире бывает как-то ещё. Я тебя больше не побеспокою.

Заставлять себя не морщиться от ненависти – мучительно, а я не хочу тебя мучить, поэтому ухожу. И меня сейчас тянет взглянуть на твоё лицо, но запоминать на нём боль не хочу. Глаза, которые в своё время опалили меня неосторожным теплом, губы, с которых мёд собирать. Этих губ мне больше не целовать никогда.

Прежде, чем уйти, я останавливаюсь у самой двери еще на несколько секунд и вдруг понимаю, что улыбаюсь. Тьма отступает на время, и душу заполняет необъяснимым светом.

Где-то в конце пятой вечности я очень тебя люблю.

***

«Как будто надо почти умереть, чтобы тебя полюбили.

Как будто надо зависнуть на самом краю – чтобы тебя спасли».

К востоку от Мытарств над Стиксом простирается крутой обрыв, шагнешь неосторожно – и канешь в пропасть. Далеко внизу ревут чёрные воды, сокрытые клочьями утреннего тумана. Здесь даже птицы не поют.

Холодно.

Я поднимаю голову, всматриваясь в горизонт и раздумывая, куда теперь можно податься. Городов Лимба уже не видно отсюда, самое последнее поселение осталось позади… неделю назад?

Когда я уходила, месяц висел в небесах надкусанным золотом.

А вчера уже показался полный диск луны, сведённый теперь с глазури дневным светом. Солнце почти выдралось из-за черты горизонта, перечеркнувший бесконечные пустоши Чистилища, и на небосклоне оставалась сиять единственная, с ночи не погасшая звезда.

Странное дело, но за стенами Пандемониума, вдали от мрачных сводов чертога становилось легче. Жажда перестала занимать мои мысли от первой до последней, и освободилось место для… воздуха. Несмотря на слабость и холод, я еще стояла-жила-дышала. И было в этом что-то пьянящее.

– Лилит, – голос, отвратительный, как скрежет металла по стеклу. – Все тебя оставили, Лилит.

Прокатился по позвоночнику вниз, вспарывая натянутые нервы, и оставил за собой склизское ощущение мерзости на языке. Меня нашли. Они наконец-то меня нашли.

Небесные слуги – я для них самая желанная добыча, столько ангелов отдали свои жизни безвозвратно только затем, чтобы я хоть на время могла согреться и успокоить разум. И теперь, видимо, моя очередь – отдать жизнь. Что же, это всегда было лишь вопросом времени.

– Ты ведь меня узнала?

– Как не узнать тебя, крысу помойную, – мрачно выплюнула я, оборачиваясь к нему. Страха не было, раздражение только. Потому что из всех ангелов сюда явился именно тот, которому я бы очень хотела перед смертью выцарапать глаза.

– У тебя было все, – Сеной взмахнул крыльями, опускаясь на землю. – И что осталось сейчас?

Он, по чести сказать, просто заговаривал зубы, чтобы незаметно подобраться ближе. Не знал, что если захочет меня убить, то сможет сделать это быстрее, чем я успею досчитать до трёх. На ангела, выдворившего меня из Рая, не действует ни одно из моих заклятий. Я бессильна и безоружна. И если все кончится именно так, то это, наверное, будет даже правильно, потому что я, по правде говоря, уже очень устала от этого холода и не прочь заменить его пустотой.

– Смехотворные потуги вскрыть старые раны, Сеной. Вот до чего вы опустились у себя на Небесах, – я отступила назад на шаг, и в спину ударил холодный ветер, встрепал волосы.

Погибнуть не страшно – но погибнуть именно так, от ангельского меча? Отдать свою жизнь этим пернатым тварям, пасть от руки вот этого ничтожества – должно быть, очень жалкий конец.

– Теперь никто не вспомнит о тебе и никто не придет тебя спасти, – он продолжает говорить правильные до одурения вещи, известные мне так, будто я зубрила их ночами, с видом, будто открывает священную истину.

Нет, Сеной, я не достанусь лезвию твоего меча.

Окончательно уверившись в моей беспомощности, ангел обнажает сверкающий, а мне не страшно, мне весело, мне до дрожи весело, но это, может, только потому, что я уже окончательно сошла с ума.

– Я брошу твою голову к воротам Рая, и тогда братья смогут жить, зная, что нет больше в мире зла, которое ты творишь. Погибнешь на рассвете, дьяволица, когда слаба твоя тёмная магия.

Внизу ревёт река, и меня от пропасти отделяет шаг.

– Что же вы, слабость Лилит узнали, а силу её не выучили? – я смеюсь и – делаю этот шаг.

Мир обрывается клочком неба, коротким всхлипом, и я действительно перестаю ощущать под ногами пол.

Перед глазами вдруг встаёт его лицо, и грудь прошивает неожиданной вспышкой боли. Он никогда не узнает, что произошло, и наверное, даже никогда больше не вспомнит обо мне. Хотя, может, это и к лучшему.

В конце концов, я всегда была одна, меня в этом мире не держит ничего, а его держит одновременно слишком много, и я рада, что удалось не утащить его за собой туда, куда падаю.

Сердце пропускает удар, и воздух застревает в груди таким тугим комком, что я не могу вдохнуть ещё несколько секунд, потому что вдруг понимаю, что не падаю, а… наоборот?

– Прыжки веры устраиваем, да? – раздаётся знакомый голос над ухом.

А я… ну, я не могу говорить, плакать, вообще хоть что-нибудь ещё, и просто прячу своё лицо на его груди.

***

– Я крайне возмущён! – он выпускает меня из рук, только преодолев порог своего кабинета, и тон этот внезапно очень резкий, вызывающий неприятные ощущения под ложечкой, заставляющий ощетиниться, будто на защиту.

– Вельзевул, послушай меня…

– Нет, это ты меня послушай! Самопожертвование она устроила! В прятки поиграть решила! Она думала, так будет лучше! Да кто тебе сказал, что от этого хоть кому-нибудь будет лучше? Как ты только подумать могла, что после всего я просто возьму и выкину тебя за порог? Почему ты ведёшь себя так, будто твоя жизнь ничего не стоит?Даже если ты живёшь смертями других, кто сказал, что ты должна мучиться с этим в одиночку?! Я же не каменный! Нет, сбежала, ничего толком не объяснив, подвергла себя опасности, едва не погибла в конце концов. А теперь ответь мне, у тебя голова на плечах есть или как?

Я ожидала всего. Что не будет разговаривать со мной больше никогда, что посмотрит тяжелым взглядом и скажет, мол. я очень разочарован, что возмущаться будет моему бескрайнему лицемерию, а он – он отчитывает как… как провинившегося котёнка!

– Не ори на меня! – гневно взрываюсь я под конец его тирады, но получается до обидного беззащитно.

И меня вдруг неожиданно притягивают к себе.

– Маленькая… Зачем же ты всё это держала в себе? Тебе не нужно вести этот бой в одиночку, потому что – помнишь? – я всегда буду держать тебя за руку.

Мне хочется сказать: «Боже, это звучит так приторно, что меня тянет подтереть тебе сопли». Но я вдруг оказываюсь не в силах произнести ни единого слова, просто стою молча, притихшая, пытаясь вслушаться, вжиться в это непривычное мне тепло. И оно с головой заполняет меня.

***

– Мне тяжело в Пандемониуме, – это я говорю уже потом, когда мы лежим, обнявшись, в кровати с пологом, и Вельзевул гладит кончиками пальцев мою ладонь. – Но там, за его стенами, дышится легче, и я почти могу обходиться без… ну… В общем, я решила, что больше не буду здесь жить. Приходить буду, а жить – нет. Это значит, я не смогу быть рядом, всякий раз, когда тебе грустно. Не смогу подставить плечо, когда будет больно; помочь, когда нужно. Подумай хорошо, хочешь ли ты связать себя узами со мной? Сможешь ли любить меня такую?

И едва только успеваю договорить, как меня мгновенно стискивают в объятиях – не вдохнуть – и на ухо шепчут:

– Люблю нечеловечески.

Вельзевул счастливо вздыхает, и тут же отстраняемся, чтоб заглянуть в глаза:

– Дай слово, что будешь возвращаться.

Я чувствую его губы на своей ключице и, кажется, немного умираю от этого, и я готова дать слово, душу, жизнь, что угодно, чтобы он просто не отпускал рук, не разжимал объятий.

Невозможно говорить все это, чувствовать все это, и избежать искренности, сделать так, чтобы она каждую клеточку твоего тела намертво не прошивала своими нитками. Поэтому я действительно верю ему. Я верю,

и – остаюсь на ночь в чужих объятиях.

***

Лилит исчезает из чертога Сатаны еще до наступления рассвета, когда восток горизонта только-только начинает краситься плавленным гранатом.

В чашке на столе цветёт ветка сирени.

Вельзевул улыбается.

«Тебе сияют угольки упавших звёзд и тихое мерцание кометы. А ты внезапно знаешь, все всерьёз,

ты жив. И ты идёшь за светом».