Текст книги "Первая любовь Густава (СИ)"
Автор книги: Shairen
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
========== Глава 1. В радости и горе ==========
На сороковом году жизни Густав впервые встретил ангела.
До этого поистине поворотного момента биография скромного стряпчего при одном из ушлых петербургских адвокатов не пестрела разнообразием – католическая школа, приемлемое для хорошего мальчика из небогатой немецкой семьи образование, бойкий дядя, взявший на небольшую должность по судебному ведомству, мессы, почтение к родителям и ежемесячные отчисления во всевозможные фонды призрения. Еще в юности Густав смирился с тем, что не интересен никому – ни сверстникам в школе, ни преподавателям в университете, ни дамам, ни даже родной семье. Светловолосый, зеленоглазый и несколько тщедушный, он слыл человеком в высшей степени ответственным, послушным, исполнительным, непритязательным – но не более. Лишенным огонька, как выражался дядя, с громким хохотом хлопавший худосочного племянника по спине каждое утро, проходя мимо. Густав на это всегда лишь почтительно кланялся и возвращался к работе. Коллеги и не помнили, слышали ли от него хоть раз что-то, кроме общепринятых слов приветствия и благодарности.
Но однажды дядюшка, пребывая в явном подпитии, вручил Густаву билет в оперу и напутствие покинуть рабочее место поскорее, дабы своей постной рожей не сбивать приглашенных генералов с правильного настроя. Порой дядя брался за дела крайне сомнительные, и не желавший знать подробностей Густав покорно направился подальше от звона шампанского и дамского смеха.
Каково же было его удивление, когда выяснилось, что и того, и другого в опере было в избытке. Испуганной тенью метался он из угла в угол, совершенно не понимая, как вписаться в полностью противоположный ему мир. Коря свою манеру приходить загодя, он никак не мог дождаться, когда же двери зала откроются и появится шанс спрятаться в партере, подальше от ярких люстр и смеющихся компаний. Наконец боги сжалились, Густав занял свое место – крайне дурное, в самом углу – и несколько успокоился. Сцена практически не просматривалась, но на фоне всех переживаний это казалось благом – получилось привычно затеряться среди толпы. Густав уже почти пришел в себя, как откуда-то сверху и сбоку расслышал звонкий смех и родную немецкую речь, свободную от привычных петербургских акцентов. Он поднял глаза и увидел статного молодого человека и ангела, сидящего подле него.
Объяснить произошедшее стряпчий не мог. Покатые белоснежные плечи, восхитительно обрамленные роскошным вечерним туалетом, остановили дыхание. Глубокие черные глаза, аккуратно уложенные локоны, неповторимый по своей изящности профиль – юная дева в ложе над ним была изумительно идеальна, неотвратимо чарующа, той красотой, что разрушала империи и заставляла землю крутиться. Густав и не заметил, как закончился первый акт и зажегся свет, но стоило ангелу встать, тут же вскочил сам и чуть ли не выбежал из зала с единственной надеждой – увидеть даму еще раз. Крайне поспешно подойдя ко входу в её ложу, он никого не обнаружил и было расстроился, но тут его внимание привлек странный шепоток с примесью возмущения. С верха витой лестницы, откуда Густав и две дамы в летах взирали сейчас на её подножие, открывался недвусмысленный вид на то, как перед ангелом склонился кавалер. Мысленно стряпчий застонал. По всему выходило, что юноша тверд в своих намерениях, а значит, прими незнакомка его ухаживания – а отчего не принять, если тот молод, богат и хорош собой? – Густав в ту же минуту лишится даже права смотреть на это великолепие. Но дальше случилось невероятное. Коленопреклоненный юноша протянул даме руку, но та, вместо смущенного румянца и прочих принятых условностей, вдруг со всего размаха залепила ему пощечину и ушла прочь, к выходу.
На второй акт ангел не вернулась, но разыгравшуюся сцену видело достаточно людей, чтобы остальную часть представления зал только о ней и шептался. Густав сидел с совершенно каменным лицом и жадно, словно губка, впитывал слова и недомолвки. Оказалось, что шанс увидеть ангела еще раз у него был. Для этого достаточно хоть изредка ходить в оперу.
Матильда. Отныне Густав просыпался с этим именем, с ним же он и засыпал. Повсюду, куда бы ни упал взгляд, мерещилась ему черноокая красавица со строгим взором и неулыбчивым лицом. В опере, где с некоторых пор бывал он практически еженедельно, она всегда сидела в одной и той же ложе, и всё представление он мог любоваться идеальностью и совершенством. Судачили о ней много. Молодая, богатая, единственная наследница крупного промышленника, причем еще и с дворянскими корнями по матушке. Поговаривали, что та, несмотря на разницу в происхождении, выскочила замуж за приезжего польского буржуа наперекор и родителям, и вере, а воспитанием дочка вышла точная маменькина копия: вопиюще прямолинейная, не терпящая ни лести, ни охотников за её состоянием, каковых находилось преизрядно. Как выяснилось, опера – чуть ли не единственное место в свете, которое Матильда посещала, и посему именно в опере к ней и пытались прорваться неугомонные толпы кавалеров, коих она с неукротимостью лесного пожара раз за разом отбривала колким словом или, когда те наивно полагали причиной отказа смущение, хлесткой пощечиной. Даже маленький шанс, что именно на него она посмотрит в толпе, именно к нему обратится, пусть и с целью отругать, казался Густаву стоящим самой его жизни. Быть замеченным Матильдой – предел мечтаний. Но подойти не решался. Каждый раз покупал букет ирисов, стоял подолгу, глядя на одинокий силуэт в строгом черном платье, и не находил в себе сил на последний рывок, словно приблизься он – как мотылек сгорит в её свете.
Дядюшка лишь добродушно посмеивался – шутка ли, похоже, набожный племянничек влюбился в артистку! – и даже чуть повысил жалование, намекнув, мол, будущему семьянину это пригодится. От одной подобной мысли Густав оторопел настолько, что за день, кажется, перепортил вообще всё, до чего дотянулся, и был отправлен домой с подозрением на болезнь.
Происходившее и вправду с каждым часом всё более смахивало на лихорадку. Его буквально колотило и пробирал озноб, но закрыть окно не давал идущий откуда-то изнутри, плавящий жар. Густав метался по комнате, из угла в угол, и снова и снова проигрывал в голове слова дяди. Семьянин. С ней. Стать семьей. Быть рядом, поддерживать, иметь право видеть, слышать, говорить с ангелом. Положить к её ногам весь мир, если потребуется. Что угодно, любое условие готов он был осуществить, лишь бы её взгляд задержался на нем хоть на секунду. Вероятность счастливого исхода была сродни чуду, но, в конце концов, она всё-таки была. Измотав себя донельзя, Густав повалился на кровать.
Матильда. Закрыв глаза, он видел её так же ясно, словно она стояла рядом. Эти сводящие с ума покатые плечи, эти руки, которые хочется целовать в забытьи, глаза, отразиться в которых предел мечтаний любого… Не считавший ранее себя способным хоть на какие-то эмоции, сейчас Густав сгорал от любви в разы сильнее, чем от лихорадки. В какой-то момент сознание помутилось настолько, что он схватил перо и принялся изливать душу бумаге, восхваляя, обожествляя, умоляя о встрече. В бреду запечатал письмо, написал адрес, спустился и передал его с мальчонкой при стороже. Поднялся в комнату, упал на диван и, закрыв глаза, крепко заснул.
Завтра решится его судьба. Завтра они встретятся.
Сидя у фонтана и сжимая в руке букет ирисов, Густав смотрел в одну точку. За последние полчаса эйфория ожидания сменилась паническими атаками. Решимость, которой казалось преисполнено письмо, тем быстрее покидала его, чем явственнее замечал он происходящее вокруг. Прогуливались пары. Молодые юноши с молодыми девушками, пожилые семьи. Людей его возраста почти не было. В голову лезли неприятные вопросы. Чего ради ангелу соглашаться на этот брак? Что стряпчий мог предложить ей? Сватовство стало бы понятно, будь он богат. Но финансовое положение оставляло желать лучшего, и даже взятый лишний раз в аренду фрак прожигал дыру в его бюджете. И ко всему этому Густав был и не молод, и не знатен, и не красив. А она – состоятельная, хорошенькая юная наследница влиятельной семьи.
Что он затеял? В какую авантюру пытается заманить красивую молодую женщину?
Букет ирисов жег руки. Желание увидеть Матильду, узнать ответ жгло сердце. Но реальность неотвратимо кричала, что даже если на секунду представить положительный исход – это будет худшим из возможных решений в её жизни. А приди сюда ангел, дабы ответить «нет», – при всём Петербурге – сможет ли он после этого встать? Сохранить лицо?
Читала ли она вообще его письмо? Неужто из тысяч посланий поклонников именно ему выпала честь удостоиться её взгляда? Не слишком ли самонадеянно ждать личных объяснений? Готов ли он сидеть до конца под усмешками молодых? Придет ли она ради единственной цели – сказать «нет» зарвавшемуся выскочке?
Вряд ли.
А «да» – недопустимо. Это было бы крахом её жизни.
Густав встал, дрожащими руками положил букет ирисов на краешек фонтана и быстрым шагом поспешил домой. Холодный ветер в лицо стал желанным спутником – им проще всего было объяснить внезапно навернувшиеся слезы.
Лишиться первой и единственной мечты оказалось мучительно больно.
Сбросив фрак и накинув на плечи старый сюртук, Густав старательно умыл лицо ледяной водой и надолго уставился на свое отражение. Господи, на что он надеялся? Седина в голову, бес в ребро. Самоуничижение прервала хозяйка, аккуратно постучавшаяся в дверь. Обычно эта женщина не церемонилась, и нехарактерное поведение несколько удивило. Еще больше удивил её шепоток: «К вам дама, и очень просит принять». Время было близкое к полуночи, и уж кто-кто, а ругавшаяся на любого посетителя старуха точно не питала теплоты к ночным визитам. Непонимающе кивнув – не ошиблась ли? – он открыл дверь, и с ледяным взглядом в комнату вошла его ангел. Матильда.
Со знакомым букетом ирисов в руках.
Густав оторопел. На автомате запер дверь за хозяйкой, скованно поклонился гостье и каким-то каркающим, явно не своим голосом поинтересовался, чем может помочь. Матильда и ухом не повела, стоя в центре комнаты и внимательно оглядываясь по сторонам. Стряпчий не сомневался, что она не пропустила ни бедность обстановки, ни скудность ужина, ни печальное состояние самого дома. Вспомнив свое облачение, он смутился еще больше. На рукаве видны следы неумелой штопки – финансы не позволяли отдать сюртук швее. Восхитительной же партией он выглядел сейчас в её глазах.
Конечно, за прошедшие три часа он уже смирился с тщетностью своих надежд, но разница в том, чтобы и вовсе не предстать пред её очами либо же предстать в виде самом жалком, была крайне ощутима и била по достоинству.
И вот это он хотел ей предложить? Серьезно?
Она что-то спросила, и Густав подпрыгнул, словно ужаленный. И, конечно же, пропустил вопрос мимо ушей.
– Простите?
– Полагаю, разговор будет долгим. Могу я присесть?
– Да! Конечно!
– Чудесно. И куда же?
Стул со сломанной ножкой или скрипучая кровать. Восхитительный выбор.
– Сюда, пожалуйста, – он всё-таки не решился предложить даме сломанный стул и указал на кровать. Пусть лучше сочтет грубияном, но не идиотом. – Чем обязан визитом?
– Желаю знать, почему вы ушли.
Холодок пробежал по спине Густава, а сердце словно сжала ледяная рука. Но он попытался сохранить лицо:
– Не уверен, что понимаю, о чем вы…
– О встрече у фонтана, – стряпчий молчал, не в силах поднять эту тему. – Как я и полагала, разговор выйдет не быстрый. Неужели вы сочли меня настолько глупой, чтобы без подготовки прийти на рандеву с незнакомцем? Конечно же, нет. Вы, сдается мне, в нетерпении, были на месте за час до встречи, но я была там за два. Выбрала столик с хорошим обзором и спокойно пила кофе, покуда на вашем лице эмоции сменялись одна за другой. Признаюсь, несколько удивилась. Манера и тон письма настроили на встречу с очередным пылким юнцом, грезящим о великой любви, а вместо этого на условленное место пришел джентльмен в возрасте. Конечно, я тут же навела о вас справки. И узнала довольно интригующие вещи.
Густав молчал, глядя в пол. Таким дураком он не чувствовал себя со времен воскресной школы, когда старый пастор отчитывал его за шалости.
– Оказывается, девицы Петербурга давно потешаются над вашей робостью и одержимостью. Вы не пропускаете ни одной оперы, упорно покупаете букет, но всякий раз робеете отдать его понравившейся артистке. Только вот незадача – вы берете исключительно ирисы. А места в зале – недорогие и прескверные, в углу, откуда сцена и не видна почти. Забавно, но с этих мест идеально просматривается ложа, в которой обычно представлением наслаждаюсь я.
Густав молчал, не поднимая головы. Матильда продолжала:
– И длится ваша неуемная страсть к неизвестной артистке уже полгода. Фрак в аренду, ирисы, места в углу зала, ни единой попытки заговорить ни с одной из выступающих, даже когда они над вами сжалились и сами пригласили за кулисы. Почему, кстати, ирисы?
Всё так же не поднимая головы, Густав ответил:
– Они кажутся мне похожими на вас.
Матильда с удивлением посмотрела на букет в своей руке, а после – в зеркало у умывальника. Хмыкнула:
– Меньше всего я ожидала, что в меня и вправду влюбится романтик. Итак, вы уже несколько месяцев всячески ищете со мной встречи и всячески же её избегаете, двадцать лет помогаете вести дела своему дядюшке и треть зарплаты отправляете в фонд помощи сироткам. Еще и ревностный католик, не пропускающий ни одной воскресной службы и ни разу не уличенный в визитах к дамам полусвета. Признаться, чем больше я слушала о вас, тем меньше верила в существование подобного человека.
– Прошу меня простить.
– За что? Вы странный. И вот, решившись написать столь пылкое послание и прождав около часа на морозе, вы сбегаете. От чего же?
– Я осознал всю порочность моего желания.
Ответ её определенно не удовлетворил.
– Объяснитесь.
– Полагаю, всё и так очевидно. Мне нечего вам предложить.
– Даже себя самого?
– Я и так всецело ваш.
– О.
Матильда побарабанила было пальцами по кромке стола, но остановилась и не без удивления стерла с них пыль платком.
– Так вы меня любите?
– Всем сердцем.
К его удивлению, она не только не злилась, она даже не выказывала отвращения, несмотря на полную нелепость ситуации. Какое воспитание!
– Но при этом вы отказались даже от самой идеи просить моей руки?
– Будь на то моя воля – уже бы стоял на коленях перед вами. Но мне хватило ума понять, что я не смогу составить ваше счастье.
– А ума дать право выбора мне самой у тебя не хватило?
Она осеклась. Это внезапное «ты» пронзило самое сердце Густава и звонким эхом застучало в висках. Он почувствовал, как щеки его налились румянцем.
– Я счел, что ни жалость, ни доброта не должны толкнуть вас на путь лишений.
– Так есть у меня право выбора или нет?
– Конечно, есть, meine Liebe.
Ответ сорвался с губ быстрее, чем Густав успел оторопеть от своей наглости. Видимо, переход на «ты» всё-таки выбил остатки здравомыслия. Он не просто признался. Она смотрела на него и слышала о его чувствах в тех словах, что он шептал по ночам и не грезил когда-либо сказать вслух. Большего и желать нельзя.
Матильда чуть наклонила голову. В опере она делала точно так же, когда внезапно переставала скучать и заинтересовывалась какой-то партией.
– Во сколько вы должны вернуть завтра фрак?
– До вечера. Хозяин достаточно добр, чтобы простить час-другой задержки, но я стараюсь не злоупотреблять.
– Чудесно. Мы говорим уже минут пятнадцать, однако ни вы всё еще не выскочили в ярости из комнаты, ни мне это не наскучило. Сочту за добрый знак. Завтра приходите к нам к девяти. Я предупрежу папеньку о своем желании брать уроки немецкого. Обсудите с ним всё за завтраком.
– Но, позвольте, у вас и так идеальное произношение, зачем вам… – он осекся, поняв, что случайно признался в подслушивании.
На Густава вновь протяжно посмотрели, чуть склонив голову. Ему показалось, или дама откровенно забавляется?
– Мой папенька, как и все домашние, ни словечка по-немецки не разумеет, а я хочу узнать вас лучше. Окажете мне эту любезность?
– Почту за честь.
– Тогда до завтра. И не смейте передумать – этим вы меня обидите.
– Боюсь, обидеть вас по злому умыслу я не в состоянии. Обязательно буду к девяти. Благодарю за визит, – он открыл было дверь, но, проходя мимо, она внезапно остановилась, протянула руку и поправила выбившуюся из-за его уха прядь. Пахнуло цветочными духами.
– Спокойной ночи.
– И вам, – прошептал совершенно сбитый с толку Густав, прекрасно осознавая: сон ему сегодня вообще не грозит.
Отпросившись с работы – дядя настолько сочился пониманием и подмигиванием, что совершенно очевидными делались чудовищное заблуждение и превратное толкование ситуации с его стороны, – Густав прибежал к дому Матильды аж на полчаса раньше. Решив по привычке побродить вокруг, был замечен бдительными слугами и немедленно препровожден к хозяину. Почему-то отец семейства долго и шепотом извинялся за беспокойство и неуемный нрав доченьки, прося потерпеть пару уроков, пока кровинушке не наскучит, и обещая чуть ли не в шесть раз больше, чем оно того стоило, при этом совершенно игнорируя попытки Густава объяснить, насколько ему далеко до профессионального домашнего учителя. Потом, когда к ним спустилась Матильда, сраженный её красотой стряпчий и вовсе поплыл, практически перестав осознавать происходящее. Вопреки ожиданиям их посадили рядом, и подобная близость к хозяйке дома – мать ангела, как выяснилось, умерла несколько лет назад от чахотки – явно не шла на пользу ни манерам Густава, ни его умению поддержать беседу. Сидящая подле Матильда самим фактом своего присутствия заставляла сердце стучать в ушах и не давала сконцентрироваться. Стряпчий не чувствовал ни вкуса еды, ни её температуры, и даже будь на кону его жизнь, не смог бы ответить, чем же его потчевали. За разговором он тоже не поспевал. Кажется, обсуждали жалование и часы уроков. Матильда настаивала: её учитель – человек занятой, и, следовательно, занятия будут по выходным у них, а в будни – у него дома. Представить её в ужасной комнате еще раз Густав не мог и слабо запротестовал, мол, условия у него не самые подходящие для обучения. Его тут же смерили внимательным взглядом темных глаз, утонув в которых, он немедленно смолк.
– Я была там и считаю их вполне подходящими.
Стряпчий обомлел. Перед родным отцом признаться в визите к мужчине? Со страхом перевел он взгляд на хозяина дома и увидел не менее испуганное лицо.
– Доченька, милая моя, зачем же сразу бедного господина запугивать осведомленностью о его адресе? Густав, мы ничего такого в виду не имели. Правда-правда.
Вот теперь стало еще непонятнее. Матильда повернулась к нему с улыбкой и спросила:
– Так вы откажете мне в уроках в будни?
Силы воли у Густава нашлось только на слабый кивок головой, но он вовремя спохватился и энергично замотал. Нет, не откажет, конечно. Когда ангел улыбалась, даже вздумай она спалить его дом, он бы с радостью подержал спички.
– Чудно, тогда решено. Первое занятие назначим на эту пятницу, там и решим, когда следующее. Папенька, спасибо большое! Распорядись расплатиться за десять вперед.
Полученные деньги жгли карман, а паника всё нарастала. Пятница была уже через два дня. Предстояло столько всего сделать. Но перво-наперво – сдать фрак, купить пусть недорогой, но новый сюртук, подыскать подходящие учебники, тетради, приличную писчую бумагу и стул. Хотя бы один не сломанный и удобный стул.
Дома, попытавшись засесть за грамматику, Густав поймал себя на полной потере контроля над собственными мыслями. Снова и снова возвращались они к ангелу, снова и снова разрывали сердце, будоражили, заставляли закрывать глаза и вспоминать голос. Поняв, что унять жар не получается, он схватил несколько листов поплоше и начал жадно строчить на них стихи, которые, казалось, сами рождались в сердце. На какое-то время это помогало, облегчало работу, но потом восторг накатывал снова, стряпчий вновь хватался за перо и пытался спасти свой рассудок рифмами.
Бумагу за вечер он исписал всю, и только половину – подготовкой к уроку.
Шел второй час их занятия. Он кое-как сумел совладать со своим заиканием, но не с косноязычием в присутствии Матильды, и общался в основном, протягивая очередной исписанный примерами листок. Его ангел старательно выполняла все упражнения, которые подсовывал ей Густав, но делала это несколько удивленно. Волнение стряпчего лишь нарастало, и когда на исходе второго часа он выдал ей маленький текст для чтения, написанный собственноручно, а она, бегло глянув, и вовсе изменилась в лице, Густав решился спросить:
– Я что-то делаю не так?
– Будем честны: вы и вправду взялись учить меня немецкому, чему я несказанно удивлена.
Стряпчий смутился:
– Поймите, я не совсем подхожу на эту роль ввиду своего образования и в целом вашего уровня владения языком… – под её взглядом он постепенно смолк.
Матильда хмыкнула и, вновь пробежавшись глазами по тексту, заметила:
– О, у вас тут ошибка.
– Простите. Готовился впопыхах…
– Вот именно это меня и поражает. Учебники, явные попытки понять грамматику родной речи, еще и тексты сами сели составлять. Вы готовились! Мы договорились об уроках немецкого, и вы и вправду учите меня немецкому!
Густав растерялся совершенно. Ангел определенно потешалась, но причина неуловимо ускользала от него. Очень хотелось быть полезным, но сознание подсказывало: прока от столь незадачливого учителя Матильде немного.
Видя его растерянность, она вдруг улыбнулась.
– Подумать только, сударь, это же уму непостижимо!
– Что именно?
– Ваша наивность!
– Простите? – Густав не до конца был уверен, в чем именно он не прав, и одно лишь это мешало ему рассыпаться перед ней в извинениях.
– Я полагала, вы поведете меня гулять. Ну или сядете читать стихи, будете пытаться взять за руку и прочее в этом духе. Да, в конце концов, хотя бы в своих упражнениях какие-то намеки вставите! Но всё, что я вижу, – оды ландшафтам Баварии и склонения неправильных глаголов. Ни малейших попыток сблизиться!
– Простите?..
– И вы еще и извиняетесь! – Матильда не выдержала и рассмеялась, оставив Густава в совершеннейшем недоумении.
– Но ведь вы четко сказали, что я – ваш преподаватель…
– И не менее четко – всё это для того, чтобы узнать друг друга лучше.
– В моем представлении именно учеба и качественная подготовка материала помогут вам сформировать мнение обо мне, и впоследствии, когда мы привыкнем друг к другу, – на этом месте Густав вновь почувствовал, как его щеки залились краской, а Матильда, явно заинтересованная, придвинулась поближе, – где-то через полгода-год я бы, наверное, отважился предложить вам променад…
– Полгода-год! – ангел аж всплеснула руками. – И это от автора строк «ни минуты не проживу вдали от вас» и «ваш отказ сей же момент убьет меня»!
Густав опустил взгляд, покраснев до кончиков ушей. Матильда была юна и явно не разделяла его странной осторожности, он же, в свою очередь, меньше всего хотел разрушить её звонкую молодость.
– Поймите меня правильно… Ни единым словом в письме я не погрешил против истины. Но в первую очередь я должен заботиться о вашем добром имени, и наслышан неоднократно об историях, как юным барышням кружили головы и разбивали сердца. И не считаю себя вправе…
Она уже откровенно зашлась смехом, чуть ли не всхлипывая каждый раз, когда надо было вздохнуть.
– Головы… кружили… ой… всё, я не могу…
Густав сделал то единственное, что делал все эти годы, когда не понимал собеседника, – вежливо ожидал, пока тот успокоится. Матильда отсмеялась, утерла навернувшиеся слезы и совершенно счастливая подытожила, беря в руки очередную стопку бумаг со стола:
– Знаете, я давно уже так не веселилась. Это точно лучший урок немецкого в моей жизни. Продолжим? Снова Бавария, или дальше меня ждет крайне опасная для столь юных девиц сценка в венской опере?
Густав побледнел – рука дамы несколько промахнулась мимо учебных материалов и ловко выхватила его жалкие попытки писать стихи. Пока он раздумывал, как повежливее их изъять, она вчиталась. Брови поползли вверх. Взяла лист с глаголами. Сравнила почерк. Уставилась на стряпчего с немым вопросом.
– Ну, у меня не получилось посвятить должное количество времени подготовке во многом именно потому, что я помнил, кому собираюсь преподавать… И пытался как-то унять мысли. Итог вы видите. Простите.
Она снова посмотрела на стихи. На него. На стихи.
– Однако. Напишите тут что-нибудь.
– Где?
– Тут, на листе. Любое слово.
Неуверенной рукой он вывел под стихотворением «Матильда». Почерк совпадал.
– Как у вас это вообще получается? В эпистолярном жанре ваша горячность буквально сбивает с ног, а по факту вы стараетесь держаться от меня на столь почтительном расстоянии, что я уж ждала, когда и вовсе из комнаты выйдете.
– Простите. Я просто впервые… Впервые влюблен. И несколько растерян.
Она снова протяжно на него посмотрела.
– Вот как? Знаете, я начинаю подозревать, что вы даже не кривите душой, – она кивнула на стихи. – Могу взять их с собой?
– Боюсь, они недостаточно хороши для ваших глаз…
– И кто так решил?
– Простите. Конечно, если желаете – они ваши.
– Чудесно. С вашего позволения, ознакомлюсь дома. Что дальше?
Когда Матильда ушла, Густав закрыл дверь и чуть ли не съехал по ней вниз. Руки тряслись, а сердце билось где-то в горле. Кажется, сударыне понравился урок? Уходила она явно в хорошем расположении духа. На секунду мелькнула мысль, что теперь, имея на руках его бессвязные попытки стихоплетства, Матильда может высмеять беднягу стряпчего прилюдно. Но и эта идея не столько пугала, сколько грела: для подобного поступка их придется прочесть. Густав попытался собраться и взяться за учебники снова – второе занятие назначили на утро воскресенья, – но стул, на котором сидела ангел, аккуратно отставил в сторону: даже коснуться его пока было чрезмерным переживанием.
========== Глава 2. В бедности и богатстве ==========
Утром воскресенья стряпчий застал Матильду в некоторой задумчивости: та взглянула словно сквозь него и хмуро велела слуге выйти. Но стоило створкам дверей сомкнуться, как лицо ангела преобразилось, будто оттаяло, и она, хихикнув, за руку потянула своего незадачливого учителя к трюмо.
– Смотрите, что я сделала!
Густав несколько оторопел. Перед ним лежал красивый, переплетенный лентами альбом, на первой странице которого был вклеен высушенный ирис. На остальных – старательным округлым почерком переписаны его вирши, щедро сдобренные милыми виньетками.
– Стихи мне понравились. Вы забавный. О, сядьте к окну, попробую набросать ваш профиль.
– Но урок…
– Это не займет много времени.
Густав послушно опустился на предложенный стул и принялся гипнотизировать окно, отвернувшись от Матильды. Та что-то чиркала на листах, пока наконец не удовлетворилась.
– Готово. Посмотрите, как вам?
На бумаге виднелся его портрет, набросанный явно умелой рукой. И длинноватый нос, и вечно всклокоченная бородка с усами, и не желающие лежать спокойно волосы – всё оказалось выхвачено мелкими деталями и всё напоминало о его несовершенстве. В особенности глаза. Глаза были печальные.
– Так, взгляните на меня. Хм, совсем не похож. И за что мы только учителям платили? Давайте еще раз.
Густав вновь покорно отвернулся и повернулся по зову. Теперь портрет словно сделался старше, напомнив ему о возрасте. И опять Матильда осталась недовольна. Попеременно глядя то на стряпчего, то на бумагу, хмуро свела бровки, совсем как малыши, которыми Густав порой залюбовывался на улице. Он чуть улыбнулся, и это от неё не укрылось:
– Да что ж такое! Совсем другой человек. Ну-ка, отвернитесь ненадолго.
Он повернул голову.
– Хммм, странно. Смотрю так – вроде даже похоже. А потом – будто и не вы вовсе… О, секунду!
Ангел вспорхнула, открыла трюмо и вернулась к стряпчему, протянув ручное зеркальце. Густав непонимающе его взял.
– Кажется, я догадалась, в чем дело. Глядите не в окно, а как бы на меня. Хорошо?
Он кивнул и взял зеркало в руки. Отражение ангела буквально сияло, и Густав всю жизнь мог бы любоваться теми эмоциями, с которыми она рисовала. То набрасывала легко, почти не глядя. То над чем-то корпела. Порой хмурилась, а порой расплывалась в улыбке. Он засмотрелся и не сразу сообразил, что его зовут.
– Простите?
– Можно поворачиваться, – повторила его ангел и, сравнив портрет с оригиналом, удовлетворенно отдала лист Густаву. – Наконец-то похож. Я уж начинала подозревать себя в полной бездарности.
Глядя на получившийся итог, согласиться с ней стряпчий не мог. У мужчины на листе тоже были взъерошены волосы и всклокочены усы с бородкой, но на этом сходство и заканчивалось. Взгляд, эмоции… Он не казался ни старым, ни уставшим. Наоборот. Мужчина на портрете чуть улыбался довольной улыбкой человека, в жизни которого всё ровно так, как должно. Он источал странное спокойствие и уверенность, которых Густав ранее в себе не обнаруживал: совсем другое он видел в зеркале и полагал о собственной персоне. Но Матильда улыбалась, улыбалась довольно – улыбнулся и он.
– Вам нравится?
– Конечно.
– Тогда перерисую вечером в альбом! Будет очень миленько. Ну ладно. Что у нас сегодня? – и, бросив беглый взгляд куда-то в угол комнаты, с жаром поинтересовалась: – Кстати, не хотите ли кофе?
В целом Густав являлся скорее сторонником чая, и охватившая Петербург кофейная лихорадка практически его не коснулась. Но на невысоком столике наблюдался явно новый самовар-кофейник, кажется, с Золотаревской фабрики, а глаза ангела так светились, что вопреки и вежливости, и пристрастиям Густав кивнул:
– Буду рад отведать.
Пока стряпчий раскладывал сегодняшний урок, Матильда суетилась вокруг кофейника, и к моменту, когда он закончил и выжидательно повернулся к ней, уже стояла с милой маленькой чашечкой кофе в руках. Беря чашку, Густав, несмотря на все старания, всё же коснулся руки дамы, и сердце тотчас запело. Кофе, сваренный для него ангелом… Пригубить сразу он не решился и, лишь дождавшись, когда красавица примется за задание, поднес напиток к губам. Аромат был яркий и почему-то отдавал жжеными желудями. Справедливо предположив, что вряд ли в полном достатка доме могли оказаться дурные зерна, списал это на свое безвкусие и непривычку. Влюбленно глядя на Матильду, с легкостью расправлявшуюся с одним упражнением за другим, он отпил.
Не сказать, чтобы кофе Густаву был совсем не знаком, – пару раз сей напиток он всё-таки пробовал. Прескверного качества, как водится, ибо откуда взяться иному в его жизни, и терпкий вкус с горчинкой стали вполне ожидаемы. Однако та какофония чувств, что завладела нынче его сознанием, проявила себя не в пример ярче и чудовищней. Кофе вышел не просто плохим. Он словно служил эталоном ужасного вкуса, чем-то вроде универсальной меры, после которой ты понимал ценность жизни. С превеликим трудом Густав проглотил, смутно надеясь, что напиток не обладает даром разъедать внутренности. На глазах тут же навернулись слезы, дыхание перехватило, и содержимое чашки захотелось поскорее вылить. Но Матильда уже повернулась к нему, и стряпчий постарался взять себя в руки. С полным восторгом она поинтересовалась:
