Текст книги "Вкус полыни"

Автор книги: Серж Бэст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Глава вторая

– Сэмэн, – слышу я вопль своего друга «Расы», с которым уже второй сезон подряд отдыхаю в пионерском лагере.

«Сэмэн» – это моё прозвище, а «Раса» – это прозвище моего азербайджанского друга Расима, с которым я учусь в одном классе, несмотря на то, что он старше меня на целый год. Раса отстал от учёбы по причине того, что в четвёртом классе в мушкетёрском бою потерял свой правый глаз. Его деревянная шпага не выдержала натиск шпаги противника, сделанной из металлического прута, и он получил жестокое увечье.

Отдыхать в пионерском лагере нам нравится: живём в палатках, кормят нас «от пуза», ходим в походы, ловим рыбу, играем в футбол. Ну, а так как мы уже восьмиклассники, то частенько поглядываем в сторону девчонок нашего отряда. Хотя, честно признаться, мне и Расе больше нравится пионервожатая Таня – студентка второго курса медицинского училища.

Свой восторг её пышными формами мы всегда выражаем в период дневных купаний одним и тем же способом – подныриваем по очереди под неё и трогаем её за интимные места. Мы знаем, что Тане это нравится, и поэтому она не жалуется на наше поведение директору лагеря, как это делают другие пионервожатые.

Хотя порой она ведёт себя довольно-таки смешно. В последний раз, когда я поднырнул под неё и залез к ней рукой в трусики, она заявила, что в обед не даст мне добавки компота. Своим заявлением она так сильно рассмешила меня, что я со смеху нахлебался изрядно воды и едва доплыл до берега.

– Что кричишь, Раса, как резанный? – спрашиваю я своего друга, высунув нос из отрядной палатки, в которой проходит турнир по шахматам с моим участием.

– Сёмка, твоего отца «чечены» (сленг) убили! – успокоив дыхание, выпаливает Расим. – Моя мамка видела собственными глазами, как два здоровых чечена напали на отца сзади и ударили его булыжником по голове. У него из пробитого черепа полилась кровь, а изо рта пошла пена…

От этих его слов у меня льют из глаз горькие слёзы, от которых вокруг всё меркнет. Как убили? У меня теперь что, не будет больше отца?

В полном отчаянии я бреду на берег реки, к большой раскидистой иве – любимому нашему с Расимом месту. Вслед за мной плетётся и мой верный друг Раса. Мы залазим с ним на дерево и устраиваемся в развалинах его кряжистого ствола.

– Я найду этих чеченов и тоже убью их, – решительно заявляю я. – У них на Кавказе есть обычай мстить своим кровным убийцам, так пусть знают, что отныне такой обычай есть и у нас. Я отомщу им по их законам гор и сделаю это сегодня.

Я спрыгиваю с дерева и направляюсь к реке в готовности переплыть её, несмотря на то, что я ещё никогда её не переплывал. Река, в наступивших сумерках, зловеще шумит своими быстрыми водами. Но мне не страшно. У меня есть цель и меня не остановить!

– Я иду с тобой! – слышу сзади голос Расима. – У нас в Азербайджане тоже мстят своим врагам. Я хочу отомстить чеченам за свой потерянный глаз.

– Они-то здесь причём? – удивлённо спрашиваю я.

– Я тебе раньше не говорил, но тот парень, который мне выколол глаз, был чеченом, – врёт он мне. – Но, если бы твоего отца убили не чечены, а другие, я также бы мстил им за него вместе с тобой. Бандиты они есть бандиты, где бы они ни родились! – заключает Раса.

– Спасибо! – проглатываю я комок в горле, вызванный неожиданным признанием своего друга.

Знаю, что Раса сказал неправду. Парень, с которым он сражался на шпагах, такой же русский, как и я. Но для него это не имеет значения. В тот год, когда он потерял свой глаз, в нашем посёлке после просмотра фильма «Три мушкетёра» не было ни одного пацана, который ни ходил бы по улицам со шпагой в руках. Со шпагой ходил и я, но мне везло, у меня были лишь синяки и многочисленные царапины, которые я замазывал зелёнкой. Однажды моему отцу надоело видеть перед собой «зелёного человечка», и он сломал о своё колено мою шпагу. Потом случилась беда с моим другом Расой, и все родители, испугавшись за здоровье своих чад, «посадили их на цепь».

Мы подходим к реке и входим в неё, не снимая одежды. Отплыв несколько метров, я осознаю, что переплыть эту речку в одежде будет чрезвычайно трудно. Зная, что Раса плавает хуже меня, кричу ему:

– Раса, возвращайся назад, тебе не переплыть.

Но Раса молчит и яростно гребёт руками. С трудом доплываем с ним до середины реки.

– Давай не будем плыть против течения, иначе утонем, пусть лучше нас сносит, – кричу я ему, глотаю при этом воду и с трудом откашливаюсь.

Плыть становится всё труднее и труднее, руки и ноги деревенеют полностью. В голову лезет предательская мысль – утонем, не доплывём…

На наше счастье нас замечает рыбак, сидящий с удочкой на берегу, который, не раздумывая, входит в воду и вытаскивает нас на прибрежный песок, как мокрых котят, беспомощно барахтающихся в воде и готовых в любое мгновение уйти на дно реки.

Рыбак быстро разжигает костёр. Мы стягиваем с себя мокрую одежду и пытаемся выжать её своими окончательно ослабленными руками. Наш спаситель снимает с себя куртку и тельняшку и подаёт их нам.

– Наденьте эту одежду и садитесь ближе и костру!

Мы благодарим его и усаживаемся на бревно у костра.

– По какой причине сбежали из лагеря в самоход? – спрашивает он.

– У меня чечены убили отца, – отвечаю ему. Про свои намерения отомстить им я умалчиваю, так как с детства не приучен болтать языком лишнее.

– Не расстраивайся, парень, твой отец жив, он сейчас в больнице. Это я точно знаю, у меня там жена работает медсестрой.

На душе у меня сразу становится легче. Однако, несмотря на утешительную весть, полученную от рыбака, от мести чеченам, напавшим на моего отца, я не отказываюсь, и жду лишь, когда подсохнет моя одежда, чтобы начать их поиски. Одежда на удивление подсыхает быстро, также быстро закипает и вода в котелке для чая. Чай у рыбака с добавками лесных трав и листьев смородины. Такой всегда готовит мой отец, когда мы выезжаем с ним в поле, при этом листья душицы и жёлтые цветы зверобоя – обязательные его компоненты.

Рыбак достаёт из солдатского вещевого мешка кусок сала, ржаной хлеб, несколько солёных огурцов, режет всё это ножом на дне перевёрнутого ведра, на котором он сидел, и приглашает нас к импровизированному столу. Потом, словно спохватившись, снова ныряет в свой мешок и достаёт оттуда пол-литровую бутылку самогона, настоянного на кедровых орехах.

– Выпейте по одному глотку моей настойки, больше вам нельзя. Это для того чтобы вы не заболели.

– Фу, – морщусь я, проталкивая в себя эту противную жидкость, которая сразу же разливается теплом по всему телу.

У Расы получается немного лучше, ему весной прошлого года пришлось вкусить медицинский спирт, тогда он провалился в незамерзшую полынью на реке.

Рыбак, увидев наши кривые физиономии, раскатисто смеётся.

– Теперь вы точно не заболеете.

Распрощавшись со своим спасителем, до посёлка мы с Расой бежим «сломя голову», ибо алкоголь внёс в нашу кровь изрядную дозу адреналина. По дороге отыскиваем толстые палки и вооружаемся ими. Мы вновь заряжены на месть.

Центральная часть посёлка встречает нас пустынными улицами, на которых не видно ни единой живой души. Поиски чеченов на улицах посёлка остаются безрезультатными. У нас остаётся единственное место, где мы ещё не были – это районный сад. К нашему великому разочарованию, и он оказывается тоже безлюдным. Но вот наш взор неожиданно натыкается на силуэт мужчины, сидящего со спущенными штанами под раскидистым клёном у забора.

– Это точно чечен, – шепчет мне Раса.

– Гадить в саду может только чечен, – безоговорочно соглашаюсь с ним я.

– Смерть чеченам! Смерть чеченам! – громко скандируем мы свой боевой клич и набрасываемся на сидящего под деревом бедолагу, нанося ему остервенелые удары палками.

Выбранная нами жертва какое-то время находится в бездействии, но затем, грозно рыча в наш адрес проклятья, бросается в атаку. Уклонившись от очередного удара моей палки, мужчина успевает нанести мне сильную оплеуху, от которой я лечу на несколько метров в сторону. Однако развить успех ему не дают спавшие вниз штаны, и он кулем валится на землю, где сразу же получает порцию ударов палки от моего мужественного друга Расы.

– Я русский, русский я…, никакой я не чечен, – истошно вопит горемыка.

Мы убегаем из сада охваченные восторгом одержанной нами победы. Однако, спустя некоторое время, успокоившись, понимаем, что это мужик не был чеченом, он был просто русским засранцем. И мы возобновляем свои поиски.

Спустя час, Расу посещает гениальная идея – чечены живут в поселковой гостинице. Их нужно искать там. И мы идём к гостинице. Нам сразу везёт, в окнах угловой комнаты на первом этаже мы видим тех, кого так долго ищем. То, что это те самые чечены, у нас сомнений нет, на это указывают их лохматые, заросшие спины и чёрные бороды.

Мы долго рассуждаем как убить хотя бы одного из них, но, так и не находим решения. В итоге вооружаемся гранитными булыжниками и, дождавшись, когда в комнате гаснет свет, забрасываем их кровати камнями. Сквозь шум разбитого оконного стекла слышим их гортанный рёв.

– Раса, быстрее уносим ноги! – кричу я ему, и мы стремглав покидаем поле нашей брани. Отбежав далеко в сторону, успокаиваемся, и только после этого идём ко мне домой.

У ворот дома видим уазик директора пионерского лагеря и нам с Расимом становится понятно, что нас ищут. Входим в дом, в комнате мать и директор пионерского лагеря Анатолий Федорович. Мать, громко причитая, всплёскивает как лебедь руками.

– Сёмка, что ты делаешь? Ты нас всех пугаешь. С папой уже все хорошо, он пришёл в сознание.

– Я знаю, нам рассказал об этом один рыбак, у него жена работает санитаркой в больнице, – делаю непростительную ошибку я.

– Вы что переплыли реку? В одежде? – срывающимся на хрип голосом спрашивает директор лагеря, проницательно глядя мне в глаза.

Я туплю свой взгляд в пол.

– Нет! Нас перевёз на лодке рыбак, – стараюсь как можно уверенней соврать я. Однако вижу по лицу директора лагеря, что он мне не верит.

– Мы забираем детей! – говорит он моей матери. – Не беспокойтесь за Сёмку! Вам сейчас нужно больше внимания уделить уходу за мужем.

Мы садимся с Расой в директорский уазик и возвращаемся в лагерь. Лагерь уже спит, не спит только наша вожатая Таня. Лицо у неё явно заплаканное, видимо ей крепко досталось за наш побег из лагеря. Однако, завидев нас с Расой, лицо её светлеет. Мы подходим к ней и как воспитанные мальчики извиняемся за то, что без спросу ушли на речку. Она сначала смотрит на нас, потом на директора лагеря, после чего командует:

– Чистить зубы и спать!

Ночью мне не спится. Мать говорит, что состояние здоровья отца улучшается, но мне почему-то в это не верится. Утром пойду к директору лагеря, отпрошусь, чтобы съездить на велосипеде к отцу, – решаю я.

Утром Анатолий Федорович внимательно выслушивает меня, после чего объявляет, что к отцу я поеду вместе с ним в час послеобеденного сна. Оказывается, что он с моим отцом и матерью работали вместе в геодезической партии. Моя мать была сейсмологом, а он, как и мой отец, был подрывником. Они закладывали в шурфы, отрытые в земле на большой глубине, заряды аммонита, а затем их взрывали, и моя мать выявляла по приборам наличие пустот в толще земной коры. Таким образом, они искали нефть в болотах западной Сибири.

Обрадованный решением директора, я стремглав бегу к себе в палатку и сообщаю эту новость Расе. Затем мы идём с ним, а также с нашей пионервожатой Таней собирать лесную клубнику для моего отца на полянах, недалеко от нашего лагеря.

Отец выглядит похудевшим и болезненным. У него тяжёлое сотрясение мозга. Я прижимаюсь осторожно к его груди и затем целую в щёку, заросшую жёсткой щетиной.

Из разговора отца с Анатолием Федоровичем становится понятным, почему чечены напали на него. В тот день он ремонтировал в гараже служебный уазик, на котором они должны были поехать с военкомом по делам службы. Когда он зашёл в здание военкомата, чтобы сообщить комиссару о готовности машины к поездке, то увидел двух чеченов, которые что-то гневно кричали в адрес военного комиссара, а потом один из них сильно толкнул его в грудь, в результате чего тот упал на диван.

Отец, не раздумывая ни минуты, вступился за военкома и силой выдворил представителей Северного Кавказа из здания военкомата. Те, в свою очередь, озлобились на него, подкараулили, когда он шёл с работы, и нанесли ему удар гранитным булыжником сзади по голове. Проходящие мимо прохожие незамедлительно вызвали машину «Скорой помощи». Отца доставили в больницу, а в отношении нападавших чеченов милиция возбудила уголовное дело…

Отца наконец-то выписывают из больницы. Он ещё некоторое время не работает, так как находится «на больничном». Он ещё слаб, и я по-прежнему помогаю матери управляться с домашним хозяйством.

Придя из школы, я неожиданно для себя застаю у нас дома этих самых чеченов, с которыми о чём-то беседует отец. Один из них – огромный лысый верзила с чёрной бородой, а другой – поджарый со злым лицом, испещрённым следами оспы. Я спрашиваю у матери:

– Зачем они здесь?

– Займись лучше своими уроками, – бросает она мне в ответ, давая тем самым понять, что это не моего ума дело.

Я обижаюсь и ухожу в комнату к бабушке, где уже более получаса, с момента прихода чеченов, в изоляции пребывает мой младший брат.

Бабушка доверительно сообщает мне, что чечены пришли просить отца, чтобы тот написал им прощение, но отец не хочет этого делать.

В следующий раз появление чеченов на нашей улице издали замечает мой младший брат и сообщает мне об этом. Нам ясно, что они вновь идут к нам. Мы с братом быстро бежим в сенцы дома. Я хватаю табурет, на котором отец всегда рубит пыжи, когда заряжает патроны для охоты, и ставлю его сбоку у входной двери.

– Принеси мне круглое берёзовое полено, – прошу я своего младшего брата. – Чечены сейчас получат от нас по голове.

Брат бежит во двор к поленнице, но не успевает, я слышу скрип входной калитки.

– Эх, опоздали! – вырывается у меня.

Но тут мой взгляд натыкается на двенадцатикилограммовые гантели отца, лежащие в углу. Их моя мать нередко использует в качестве гнёта при засолке капусты. Я спрыгиваю со стула, хватаю одну из них и вновь пытаюсь встать на стул, но теряю при этом равновесие. Стул делает крен, и я падаю вместе с гантелей на пол. Услышав шум в сенцах, отец распахивает дверь и видит меня, корчащегося от боли. Ему становится понятным, чем вызвано моё падение. Он берёт меня на руки, вносит в спальную комнату и кладёт на свою кровать.

– Скажи, сын, нападение на чеченцев в гостинице твоих рук дело? – спрашивает он меня.

Я, молча, киваю ему в ответ головой.

Раздаётся стук в дверь. Отец выходит в коридор. Это пришли чечены. Я прислушиваюсь к их диалогу.

Чечены: мы принесли тебе деньги, много денег. В милиции сказали, что нужно прощение от тебя.

Отец: мне не нужны ваши деньги. Я ничего писать не буду, и не приходите больше ко мне. Придёте ещё раз пожалеете об этом.

Чечены: Не пугай нас. Ты сам виноват. Ты напал на нас в военкомате.

– Ах, вот как! – слышу я гневный возглас отца и следом какой-то грохот.

Я выскакиваю из спальни и вижу лежащего на полу верзилу с окровавленной головой, и отца с разбитой табуреткой в руке, склонившегося над вторым чеченцем, сидящим у печи. Тот, закрыв свою голову руками, что-то бормочет на своём языке.

– Тащи своего друга во двор, там увидишь ведро с водой, смой с него кровь. Если сунетесь назад в дом, то получите по пуле в лоб. Всё! Наш разговор окончен, теперь мы в расчёте, – кричит им вслед мой отец. – Заявление я из милиции сегодня же заберу.

Чечены уходят. Отец идёт к своему ружейному шкафу, стоящему в углу за комодом, достаёт из него охотничье ружье и говорит мне:

– Всё, сынок! Расчёт с них получен. Выкинь из своей головы мысль о мести за меня. Я сам разобрался с ними.

– Папа, ты правильно все сделал. Пусть знают наших, а то совсем обнаглели! – восторженно говорю я.

Побыв некоторое время дома, я убегаю сообщить эту новость своему другу Расе. Всю дорогу меня раздирает гордость за своего отца. Какой он у меня молодец!

Жаль, что моя мать так не считает. У женщин свои представления насчёт того, насколько хорош её муж. Ссорятся мои родители нечасто, ибо мать умная женщина и не докучает своему мужу, несмотря на то, что она совсем нетерпимо относится к его мужским шалостям, которые иногда имеют место быть. В их семейных спорах я всегда на стороне матери, может потому, что я у неё первенец и родился к тому же восьмого марта.

Кем я буду, когда вырасту, я не знаю. Мать советует мне, чтобы я после десятилетки, вместе с моим двоюродным братом Геннадием, поехал поступать в Красноярское художественное училище имени Василия Ивановича Сурикова. Ей очень нравятся несколько рисунков, нарисованные мной маслом на тему «Дельфиниада». А ещё она в полном восторге оттого, что я по памяти рисую профили вождей мирового пролетариата: Маркса, Энгельса и Ленина. В связи с этим она пророчит мне такую же судьбу, как у моего школьного учителя по рисованию, отличавшегося необыкновенным талантом, которого все в школе называли не иначе как «Буратино», потому как у него большой сизый нос.

Отцу же больше всего нравится картина, названная мной кромешным словом «Ад». Матери сюжет этой картины очень не нравится. Её пугают кричащие, перекосившиеся от боли лица грешников, которых черти поджаривают на сковороде, при этом одного из них они заставляют лизать горячую сковороду. Отец же лукаво подначивает её:

– Всех вас коммунистов-безбожников ожидает такая участь.

Однажды во время ужина я выказываю родителям своё желание после окончания восьмого класса поступить в Омское речное училище. За столом на мгновение воцаряется гробовое молчание, которое затем нарушает отец, напевая забавную песенку:

Плывёт по речке Омка старая кастрюля,

На ней не видно ни паруса, ни руля…

После чего говорит:

– Речка – это хорошо, но море лучше. Подумай лучше, сын, над своим поступлением в высшее военно-морское инженерное училище. Такое училище, к примеру, есть во Владивостоке.

И тут я крепко задумываюсь. Стать военным моряком – это так неожиданно для меня. Может, мне стать не моряком, а просто военным, ведь Владивосток находится очень далеко от моего дома…

Глава третья

– Похоже, что с нашего сына никакого толку не будет. Не стать ему приличным человеком, – слышу я голос отца, он разговаривает с матерью. – На носу выпускные экзамены, а у него адреналин в крови кипит. Надо же додуматься, своего школьного учителя по астрономии из-за девки поколотить, – возмущается он.

Мать некоторое время молчит, а потом горестно хмыкает.

– В нём не только адреналин кипит, но ещё и гормоны бесятся. Он весь в тебя…, – умолкает она на полуслове, шмыгая при этом горестно носом.

Отец всегда соглашается с правотой своей жены, если таковая имеет место быть. Что касается бешеных гормонов, то этот факт он не отрицает, потому как сам в молодости разбирался с её воздыхателями не иначе как посредством своих крепких кулаков. Мне же об этом стало известно от моей бабушки, рассказавшей, как отец однажды взгрел оглоблей инженера сейсмологической партии, предпринявшего попытку ухаживания за моей матерью.

– Ладно, не нагнетай обстановку! – осаживает он её. – Скажи лучше мне, если знаешь, кто эта девчонка, из-за которой сын стал махать кулаками?

Мать и не думает нагнетать обстановку, так как не видит в этот смысл.

– Она медичка, зовут её Татьяна, окончила медицинское училище, работала в городе, но перевелась к нам и сейчас работает медсестрой в хирургии. Она у нас раньше практику проходила. Откуда родом я не знаю.

– Выходит, она намного старше Сёмки?

– На четыре года. Семён её знает с восьмого класса, но тогда он ещё был маленький. Впрочем, он и сейчас недалеко ушёл. Боюсь, что она побалуется мальчишкой и бросит его, а для него это будет душевная трагедия, – озабоченно говорит мать.

Родители появились дома неожиданно для меня – обычно они обедают по месту своей работы и домой возвращаются поздно вечером. Выскочить из дома я не успеваю, поэтому, заслышав шум подъехавшего «уазика», быстро взбираюсь на большую русскую печь, стоящую в углу горницы, задёргиваю занавеску и укрываю себя старой рогожей.

Печь – любимое место, на ней я и мой младший брат коротаем долгие зимние вечера. Полушёпотом рассказываем мы друг другу страшные истории, придумываем различные сюжеты к сказке о Емеле-дурачке, разъезжающем на печи по просторам Руси.

– Вечером, как только он придёт из школы, я с ним серьёзно на эту тему поговорю, чтобы не было у него душевной трагедии, – говорит отец.

– Только, пожалуйста, без кулаков, – просит его мать.

Однако её просьба пролетает мимо ушей отца. Наш мужской разговор не откладывается в долгий ящик, ибо я, вытягивая удобнее ноги, цепляю какую-то кухонную утварь, лежащую на печи – раздаётся шум и следом властный голос отца.

– Слазь с печи, Семён! Приехали!

Понимая, что моё отлынивание от школы раскрыто, я нехотя сползаю с печи, в предчувствии того, что отцовский ремень будет «гулять» по моей спине. Мой отец ярый приверженец правила: «пожалеешь ремень – испортишь ребёнка». Впрочем, этого правила придерживаются все родители моих друзей. Первый же его вопрос приводит меня в полное уныние.

– Сколько дней не ходишь в школу?

Опыт подобного общения с отцом подсказывает мне, что лучше не врать, поэтому говорю ему правду с раскаивающимися нотками в голосе.

– Два дня.

– Как два дня? – врывается неожиданно в наш мужской разговор возмущённая мать. – Кто эта сучка, из-за которой ты не ходишь в школу?

Я молчу как партизан, что выводит окончательно мать из себя, и она срывается на крик.

– Ты знаешь, что твоя Танька подстилка? – безапелляционно обвиняет она в её лице всех тех, кто несет угрозу спокойствию её семьи.

– Она не подстилка, – решительно встаю я на защиту своей подружки.

– Она грязная дрянь!

– Ты сама дрянь, раз говоришь такие слова, – неожиданно для себя выпаливаю я, и на этом диалог наш заканчивается, так как в него вступает отец.

– Я никогда не позволю тебе оскорблять свою мать, – жёстко обрывает он меня.

И это последнее, что я слышу, потому как в следующее мгновение он наносит мне сильный удар в скулу, от которого я лечу к печи, ударяюсь головой об её угол и теряю сознание.

Придя в себя, обнаруживаю, что лежу головой на коленях у отца. Он выстригает мне вокруг раны волосы, чтобы она не загнила, и прикладывает к ней марлевый тампон, обильно смоченный тройным одеколоном, запах которого приводит меня в чувство.

По моему лицу ползёт кривая улыбка.

– Как на картине Репина «Иван Грозный убивает своего сына», – выдавливаю я из себя.

– Извини, сын, – говорит отец. – Мы с тобой явно погорячились. А у тебя ведь через неделю выпускной экзамен по математике…

– Чего уж там, я готов к нему…

И мы оба понимаем, что это не так.

Из спальни доносится всхлипывание матери, она корит себя за то, что спровоцировала меня и отца на боевые действия. Я иду в спальню и приношу матери свои извинения. Она бросает укоризненный взгляд на мою голову, и мы обнимает меня.

– Сыночек, мой родной! – шепчут её губы…

Вскоре, после случившегося со мной инцидента в школе началась сдача выпускных экзаменов. К своему удивлению, и больше всего к удивлению моих родителей, все экзамены я сдаю на оценку не ниже, чем «хорошо». Со своей подругой – Танюшкой я, в силу сложившихся обстоятельств, больше не встречаюсь.

Расим от кого-то узнал, что она вновь встречается с астрономом. Да это и к лучшему. Зачем я ей? Астроном, другое дело – высокий, кудрявый парень, с высшим образованием, работает учителем в школе, за него можно и замуж. Недостаток у него лишь один – рыжий он. Хотя этот цвет на любителя. Танька сама красит волосы в ярко рыжий цвет.

Единственное, о чём я сожалею, так это о своём сколотом переднем зубе, который был повреждён в стычке с ним, а также о плешине на голове, образовавшейся у меня после того, как я получил от отца короткий «хук» в левую скулу.

– Так, всё-таки, куда, сынок, ты намерен поступать? – глядя на меня вопросительно, спрашивает мать.

Своим вопросом она застаёт меня врасплох, так как я ещё пребываю в глубоком раздумье. Для меня ясно лишь одно, что «человеком», как говорит мой отец, я буду становиться в военном училище. Но вот в каком? В военно-морском училище во Владивостоке или в военно-инженерном училище в Тюмени? В любом случае решение стать военным обрадует моих родителей.

Мне их чаяния понятны. То, что случилось с моими сверстниками, наводило их на тревожные мысли. Один из них, Володька, будучи пьяным, разбился насмерть на мотоцикле, другой – Гришка попал в тюрьму за «хулиганку», Юрка начал основательно злоупотреблять алкоголем. Все они были старше меня на пару лет, и родители полагали, что я нахожусь под их влиянием. Впрочем, их понять несложно. К каким ещё выводам можно прийти, узнав, что их сын, получив бабушкину пенсию в двенадцать рублей, купил для своего друга ящик креплёного вина, чтобы тот смог отметить с девчонками день своего рождения?

– Мам, я пока не решил, куда буду поступать, но точно знаю, что это будет военное училище, – отвечаю я на заданный ею вопрос.

Глаза матери наполняются радостью.

– А когда тебе нужно будет идти в роддом? – спрашиваю, в свою очередь, я её.

– Роды намечены на десятое число, но бывает всякое…

– А отец к тому времени вернётся из командировки?

– Не знаю, – отвечает мать, и её глаза заволакивает тоска.

– Не переживай, мам, если что, я помогу тебе во всём, ты только говори мне, что нужно делать, – успокаиваю я её.

Ожидаемое пополнение в нашей семье со скромным уровнем материального достатка является ещё одной причиной, побудившей меня принять решение в пользу казённого дома, коей является курсантская казарма.

Опасения матери, что отец не приедет из командировки на момент выписки её из роддома, оправдываются. Новорождённую сестрёнку медсестра роддома вручает мне в руки и наша мать в окружении всех своих детей гордо следует к себе домой. А уже поздно вечером приезжает отец…

– Сынок, не забывай, пожалуйста, писать письма домой, – напутствует меня отец, приехавший ко мне на «День присяги».

Мы сидим с ним на скамье на стадионе. Я пристально всматриваюсь в черты его лица, словно хочу насмотреться на него с запасом на год, в течение которого мы вряд ли свидимся. Я очень сильно скучаю по нему, матери, сестрёнкам и брату.

– Обязательно буду писать. Как там поживает Светик-семицветик? – интересуюсь я относительно своей младшей сестрёнки.

– Растёт, как в сказке, по дням и по часам, – смеётся отец. – Она уже «гулит», пытается перевернуться набок. Думаю, что скоро это у неё получится. Да, чуть не забыл, сынок, сказать тебе новость, – спохватывается он. – Танька, бывшая твоя, вышла замуж за астронома.

– Не дождалась солдата. Все они такие! – иронизирую я, смеясь. – А если говорить по-доброму, то я рад за неё, она хорошая девчонка, только немного толстоватая.

– Именно так, – живо соглашается со мной отец. – Я хотел тебе сказать об этом, да ты сам все разглядел. У мужика должен быть вкус. При выборе невесты нельзя полагаться только на головку «фаустпатрона», ибо потом проклянёшь себя.

Я покатываюсь со смеху. В таком ракурсе отец впервые говорит со мной. Видимо, настала пора – я повзрослел, на мне форма военного человека.

– А как поживают мои друзья? – спрашиваю я у отца.

– Ребята, с которыми ты поступал в училище, получили повестки на службу в армию – в ноябре пойдут служить. Расим остаётся дома, так как он окончательно списан в запас по состоянию здоровья. Кстати, вы с ним – национальные герои, разговоры о вас не утихают в посёлке уже несколько месяцев, – неожиданно спохватывается отец.

У меня от удивления лезут глаза на лоб.

– Ты, наверное, шутишь? – теряюсь в догадках я.

– Нет, не шучу, – отвечает он. – В посёлке прознали, кто совершил нападение на чеченцев в гостинице. Все мужики и бабы гордятся вами. Сначала сыновья того самого мужика, гадившего в саду, хотели Расима отлупить, но сам отец не дал им этого сделать, когда узнал, кто напал на чеченцев. Видимо, в нём взыграло чувство справедливости.

– Странно. Прошло более трёх лет и только сейчас это вылезло наружу, – изумляюсь я. – Интересно, откуда это стало известно народу? Расим растрепал?

– Нет не он. Слушок пошёл от того самого рыбака, который вытащил вас из реки в тот вечер, – смеётся лукаво мой отец. – Он встретил как-то Расима в районном Доме культуры и узнал его, а потом поделился своими догадками с другими, так весть и разлетелась. За неделю до моего отъезда к тебе, к нам приходил участковый милиционер, хотел поговорить с тобой и поставить тебя на учёт в милиции, но узнав, что ты сейчас в военном училище и то, что тогда ты был несовершеннолетним, ушёл восвояси.

– Вовремя я поступил в училище. Тех, кто имел на гражданке приводы и состоял на учёте в милиции, до вступительных экзаменов в училище не допускают, – говорю я. – Плавал бы сейчас на какой-нибудь кастрюле…

Отец смеётся.

– Это точно, плавал бы… – соглашается он со мной. – И тут же интересуется. – Как вас кормят, хватает ли?

По стадиону разносится селекторный голос, извещающий о построении нашей роты на обед. Мы крепко обнимаемся, и отец уходит. Я ещё некоторое время продолжаю смотреть ему вслед. Меня внезапно охватывает сильное чувство тоски по дому. Всё-таки я домашний до мозга костей, наверно, я зря выбрал военную службу, – откровенно хандрю я.

– Что приуныл, Семён? – слышу сзади голос Фарида, своего нового друга, по кличке «Фаза». – Тоскливо?

– Да, тоскливо, очень, – честно признаюсь ему. – Я даже и не полагал, что окажусь таким домашним…