Текст книги "Болты в томате. Правдивые рассказы"

Автор книги: Сергей В. Бойко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

8. Утки, огни и туман

20 дек. 2012 г., четверг

Яндекс-новости.

1. Пресс-конференция Путина продлится до конца света.

2. Мубарак после обследования в военном госпитале возвращен в тюрьму.

Конец света начался для меня плодотворно: я написал первые строчки рассказа про Караваева, причем в первоначальном варианте они были записаны так:

Зимний вечер, режет снег,

сопки и дома видны едва,

а на корабле мелькают лопата и человек, –

военно-морская база, Камчатка, Авачинская губа…

Шли мы курсом на Владивосток. И пока шли, как-то ночью подняли нас по боевой тревоге:

– Боевая тревога! – и это уже не Веня орал, а какой-то дежурный офицер. – Боевая тревога! Всем на главную палубу собирать уток!

Все, конечно, пришли в замешательство от такой команды. Какая-то она была странная, непредусмотренная корабельным уставом. Отдыхающие, свободные от вахты, повскакивали, спросонья совершенно ошалевшие:

– Что случилось? Кого собирать? Что собирать?

Выяснилось, что этой ночью огромная стая перелетных уток, по всей вероятности потрепанная тайфуном, столкнулась с нашими мачтами, с нашими антеннами и со всем нашим такелажем как таковым. Утки бились, ломали крылья, и градом падали на палубу. И нас всех подняли, чтобы этих уток собирать, – такое их неимоверное количество нападало и продолжало падать.

Свет включили на мачтах, направили на палубу.

Невидаль! Но по молодости даже вдохновляет. Глаза продрали: ничего себе – утки! Огромное количество. И продолжают падать! Падают, падают в свете фонарей, падают…

Но мы ходу не сбавляем, идем курсом на Владивосток. Уток собираем. Некоторые еще живы. Поломанные, но живые, ползают, бегают. По приказу притащили огромные мешки из-под картошки. Складываем туда – раненых, живых, убитых – всех. Ну, вроде, подранков как-то жалко было. Но собирали. Для молодежи увлекательно. Пусть и не танцы на Шикотане, но хоть какое-то событие!

Когда я поднялся с палубы – а она у нас гораздо ниже ходовой рубки – поднялся мимо трапа, то увидел, что с мостика свешивается дежурный сигнальщик – это был Валера Хадеев – свешивается и манит меня, еле сдерживая смех.

– Чего? – спрашиваю.

– И… и… иды суды! – заикаясь, шепчет Валера. – Ты… и… и… глянь!

Я поднялся по трапу к мостику – на уровень носа, чтобы не высовываться, а только посмотреть, что там происходит. А там происходило вот что: облитый светом прожекторов Веня в одних трусах и домашних тапочках, но в пилотке с кокардой, в хищной полусогнутой позе, раскинув волосатые руки и растопырив короткие пальцы, гонялся по мостику за малюсенькой уточкой. У нее было подранено одно крыло, но она очень шустро от него носилась. Веня бегал за ней и повторял как заклинание:

– От командира хуй уйдешь! От командира хуй уйдешь!

Я чуть с трапа не свалился, сдерживая смех, но тут меня позвали дальше таскать эти мешки с утками, и я ушел. Валера потом рассказывал, что Веня все-таки изловчился – и накрыл свою уточку пилоткой, навалился – и случайно раздавил ее. Действительно, от командира «…не уйдешь!»

Валера Хадеев часто ходил сигнальщиком…

Однажды ночью вышел я на палубу покурить после вахты. Хадеев как раз на мостике стоял. Гляжу на воду – и вдруг вижу: огни! Подумалось: может, подлодка какая? Но огни вдруг с невероятной скоростью унеслись за горизонт – и тут же снова вернулись. Потом танцы затеяли, хороводы. А потом пропали. Я – к Валере:

– Ты видел? Видел? Офигеть! Это же… Что это было?

– И… и… тебя ебёт? – равнодушно отозвался он.

Большего я от него добиться не смог. Каково же было мое удивление, когда на мой вопрос об огнях дежурный штурман, старший лейтенант Селезнев ответил точно в таких же выражениях, как и Валера Хадеев!

– Мы про это даже в журнал не записываем, – скучно добавил он.

Невероятно! Такое отношение к явлению неопознанных подводных объектов поразило меня сильнее, чем само явление. Больше я по этому поводу ни к кому не приставал, рассказал только Сане Нехорошеву, а он мне признался, что однажды тоже полез со своими вопросами об огнях – и нарвался на похожий ответ, только в более грубой форме: ему посоветовали заткнуться. Вот так придет конец света, а они его даже не заметят – привыкли…

Валера Хадеев был у нас радиометристом, командиром отделения локаторщиков. Однажды в туман он должен был следить по своему локатору за движением понтонов, идущих вслепую к берегу на разгрузку. По-моему, это на Итурупе было. С понтонами для подстраховки отправился Саня Нехорошев со своей рацией. Правда, сидел он не на понтоне, а на вельботе, тянул за собой плот с грузом к полосе прибоя. Туман был настолько плотным, что нельзя было разглядеть даже собственную руку.

Валера Хадеев уперся лбом в резиновый кожух локатора. Смотрел, смотрел – да и заснул! Когда к нему подошел Веня Барков, радиометрист уже спал таким глубоким сном, что из его приоткрытого рта слюна доставала до самого пола. Веня двумя руками оторвал круглое лицо спящего локаторщика от экрана и горько посетовал:

– Хадеев, ты охуел? Трюмный машинист – вот твое место! А ты – радиометрист, локаторщик…

Потом Веня бросил взгляд на экран, ничего там не увидел – и заорал:

– Где мое плавсредство, блядь?

Плавсредство – это вельбот с понтонами – на экране отсутствовало!

Валера, наконец, проснулся, выпучил монгольские глаза и затянул своё:

– И… и… и-и… и т… ты? Ты!

Веня махнул рукой:

– Всё, Хадеев, всё! Ч-ш-ш, тихо, тихо! Разберемся.

И стал связываться с вельботом по рации в голосовом режиме:

– Вы где?

Саня Нехорошев ответил из тумана:

– На месте! Все нормально, товарищ командир. Разгружаемся.

Веня обрадовался:

– Мы вас слышим!

Всё обошлось…

Валере Хадееву все сходило с рук. Наверное, потому что он был нерусским и заикался. К тому же, Валера всем говорил «ты». К этому привыкли и офицеры, и командир, и даже кок Володя Караваев с этим смирился и не трогал Валеру, когда тот дежурил у него рабочим по камбузу и хамил по простоте, которая была, как говорится, хуже воровства…

9. Альбатрос

Мичман Самойлов, наш боцман, пристрастился ловить на крючок крупных морских птиц – альбатросов, бакланов и других. Он проделывал это в море, когда матросы вываливали за борт корабельное дерьмо и отходы с камбуза. В этот компот и закидывал мичман Самойлов свою леску с батоном хлеба на крючке. И замирал в ожидании. Вечно голодные птицы жадно набрасывались на корабельное угощение и рыб, и самая невезучая обязательно разевала клюв на боцманский батон. Боцман с кровью выдирал крючок из бедной птицы, крепко брал ее за огромные крылья и шел пугать матросов, отдыхающих после вахты или в адмиральский час с 13-ти до 15-ти, когда отдыхали все, кроме вахтенных. Все без исключения, конечно, пугались. Но эта тварь вдобавок ко всему норовила ударить разбуженного матроса своим страшным клювом. Боцман, конечно, не допускал, чтобы птица причинила кому-то серьезный вред. Он просто шутил: шутки у него были такие! Вволю натешившись, он обычно отпускал полуживую тварь на волю. Но однажды мичман Самойлов со своей добычей – это был средних размеров молодой альбатрос, – вот с этой зверюгой и попался боцман на глаза капитану второго ранга Баркову.

– Что, Самойлов, птичку поймал? – спросил Веня и неосторожно протянул руку к голове альбатроса.

Вы когда-нибудь видели этот клюв? Если нет, посмотрите в Интернете! Впечатляет.

В этот раз «птичка» слегка боднула клювом в сторону капитана второго ранга Вени Баркова – и в кровь изувечила толстый и кривой волосатый указательный палец командира корабля. Капитан второго ранга Барков взревел:

– Позвать сюда матроса Хадеева! Пусть задушит эту птицу на хуй!

Валера Хадеев, командир локационного отделения, был из кочевников – оленеводов и охотников – единственное лицо монголоидной расы на нашем корабле. Однажды он сумел ловко заарканить раскачивающийся груз на заглохшей лебедке, соорудив лассо из линя и набросив его умелой рукой на этот маятник. Правда, за это его никто не похвалил, потому что он был салага, нерусский и заикался. По мнению Вени Баркова, Хадеев был представителем дикого народа, – поэтому он и должен был расправиться с диким животным. Но Валера не был диким, – он был застенчивым – до такой степени, что над ним подтрунивали, даже когда он стал старослужащим; он стеснялся того, что не очень хорошо знал русский язык, но еще больше он страдал от своего заикания. Понять до конца, что говорил Валера, мог только наш радист, старшина первой статьи Александр Нехорошев. Еще Валера Хадеев стеснялся своего круглого лица с раскосыми глазами. Он был в собственном понимании инопланетянином на корабле…

– Позвать сюда Хадеева! Пусть задушит!

Но Валеру Хадеева не нашли. Командир отпустил боцмана. Мичман Самойлов с дурацкой ухмылкой и альбатросом в руках пошел дальше.

А дальше был камбуз. В это время матрос Караваев, не доверяя никому, собственноручно тер кафель. Мичман поднес пойманного альбатроса к спине Караваева, – и птица в мгновение ока разнесла в клочья толстую робу и штаны матроса – отомстила за все! Кок ловко поймал альбатроса за шею и, внимательно глядя в птичьи глаза, сказал:

– Может, не надо так, товарищ мичман?

Боцман ухмыльнулся и потянул птицу к себе, но кок не отпустил, – он смотрел на разинутый клюв альбатроса и улыбался…

Он смотрел до тех пор, пока птица не перестала трепыхаться в крепких руках мичмана Самойлова. Тогда Караваев разжал пальцы, и голова альбатроса безжизненно повисла на шее как на веревке. Птица сдохла. Таким образом, приказ командира был выполнен, хотя Володя Караваев о нем даже не догадывался…

Боцман был в шоке.

Больше мичман Самойлов морских птиц не ловил никогда. А матрос Караваев, наоборот, пристрастился и затеял при случае душить чаек руками…

10. С корабля на бал…

Ну, а дальше был Владивосток. И это было потрясающе!

Ночью мы вошли в бухту Золотой Рог.

Огромный город с огнями. Погода прекрасная. Красотища! Отшвартовались, выключили главный двигатель – и полегли спать. Наступила тишина. Ну, а пришвартовались борт в борт с подводной лодкой. Дизельная, такая, небольшая ржавая подводная лодка, – рубка торчит, все остальное – только-только над водой.

Мы напополам ночь держали с дежурным офицером. Была моя очередь. Стою – в этой своей парадке – голландке со всеми значками, бескозырке, штанах черных, хромовых ботинках. Хожу туда-сюда. Захожу на ют. А с юта – трап подан на пирс. Стою, любуюсь ночным Владивостоком. После всех этих наших морей и островов – хоть и не Лас-Вегас – но выглядит очень эффектно. Закурил – и тут слышу слева от себя странный голос, «заговорщицкий» какой-то, низкий и хриплый. И этот голос говорит – маняще и тихо:

– Военный! Эй, военный!

Я огляделся. Других военных, кроме меня, поблизости не было. Я посмотрел вниз, через борт, – туда, где эта подлодка…

А там люк какой-то на палубе открыт, и оттуда – грязная башка торчит в черной пилотке, – замызганный какой-то подводник. Я ему и говорю не очень дружелюбно:

– Ты это меня, что ли?

– Ну, тебя, тебя, военный!

Я говорю:

– Чего надо?

Высунулась вторая голова.

– Военный, курева дай!

У меня пачка «Примы» была почти полная, но последняя. Решил поделиться. Морская солидарность. Но как им передать? И решил я кинуть всю пачку, чтобы они взяли, сколько им надо, а потом мне обратно кинули. Бросил я им пачку. Удачно. Они поймали, да только почему-то закуривать не стали, а один так просто взял – и нагло засунул ее себе в нагрудный карман! Я говорю:

– Алё, ты чего это, командир?

А он в ответ:

– Так. У тебя еще есть.

Я говорю:

– Да нету у меня ничего. Мы только что пришли. Наболтались черте где. Возьмите, сколько надо, а пачку сюда бросайте.

Раздался хриплый смешок:

– Ни хуя, военный! Иди к нам!

Я говорю:

– Это еще зачем?

– А то вдруг не добросим. Потонет же курево. Жалко. Иди к нам!

И пальцем меня манит, черт!

Делать нечего. Спустился я по трапу на пирс. У них такой же трап – на лодку. Я прошел. Гляжу: из люка торчат две башки чумазые – только глаза сверкают, да кружка белая эмалированная. Пальцами меня манят. Я подошел.

– Третьим будешь! – прохрипел первый подводник.

Я говорю:

– Не, я пить не буду. Давайте сигареты, и я пошел.

А он вдруг заявляет:

– А щас как закричу!

И второй:

– Как закричим!

Первый тихо засмеялся:

– Ну, ты попал, военный!

Понял я свое незавидное положение. Наш борт стоял вплотную рядом с ними. У нас – иллюминаторы настежь, потому что тепло. Если закричат, кто-нибудь высунется – и увидит, что на соседней подводной лодке, бросив корабль на произвол судьбы, похерив Родину и честь военного моряка, проводит свое дежурство дежурный по кораблю. Это будет большая беда, сравнимая только с расстрелом. Я говорю примирительно:

– Да ладно вам орать! Ну? Тихо! Чего вы?

И присел перед ними на корточки, чтобы вровень быть. А первый мне кружку сует:

– Давай, давай! Пей!

В одной руке держит мои сигареты, в другой – это самое пойло. Соблазняет. Компания им, что ли, нужна была, – не знаю! А из кружки такая вонища – аж глаза режет!

– Нет, – говорю, – не буду. Давайте сигареты!

– А щас как закричим! Давай, давай, зёма! Бери! Мы же пьем.

И продемонстрировал, как они пьют.

Я сижу перед ними на корточках. Дежурство похерил. Сигареты просрал. А мне тут протягивают вонючую кружку – и пить заставляют. Купился как последний салага.

– Это что? – спрашиваю.

– А торпедуха! – просто отвечают подводники. – Давай, зёма! Торпедуха, она – о-го-го!

Не «о-го-го!», а «ох-хо-хо!» – подумалось мне. Попал в оборот! Вздохнул – делать нечего! – и подчинился. Хлебнул я из той кружки. Дыхание перехватило, – градус оказался немалый. Гляжу, протягивают мне мазутными пальцами белый кусочек сахару – закусить. Закусил. И вот когда я закусил и немного продышался, мне сказали:

– Это дело, зёма! Это – по-нашему! А то – вырядился, глядите на него!

– Как елка новогодняя!

Отдали мне мою пачку – и тут же за собой люк задраили. А я поднялся на ноги, постоял, гоняя «торпедуху» эту вверх-вниз по пищеводу, – потому что организм еще не решил, то ли ее наружу изрыгнуть, то ли в себя принять, – и стал тихонечко, тихонечко уходить с этой коварной посудины – по трапу на пирс, по пирсу на наш трап – и на родной борт.

Вот такое было мое первое свидание с Владивостоком. С корабля, что называется, на бал!

11. Разграбление жемчужины

Утром команда: «На подъем флага построение по форме номер два!»

На Камчатке парадная форма – только форма номер три. Форма два – это белая. Она у нас лежала в рундуках еще с Анапы, с «учебки». У себя мы лето отмечали – максимум! – белым чехлом на бескозырках. А здесь – форму два объявили – белую. Все полезли в нафталиновые свои рундуки, гладиться начали, одеваться.

Потом построились.

И Веня перед строем сказал, что теперь он лично поведет нас на разграбление жемчужины Дальнего востока, города Владивосток, и уточнил для убедительности:

– …где, между прочим, есть кипарисы! И цветут апельсины и мандарины, блядь!!!

Надо сказать, Веня слово сдержал, – обещанное разграбление, наконец, состоялось!

И на пляже мы были, и купались, как белые люди, и валялись на кварцевом песочке. Море ласковое. Люди кругом красивые – раздетые все, загорелые, лежат, в волейбол играют, плавают. Мы-то раньше как купались? За борт свалишься в ледяную воду во время разгрузки – яйца до гланд подпрыгнут! – вот и всё купание. Мороженое всем нам Веня покупал на свою зарплату. Потом – парк культуры и отдыха местный. Карусели, аттракционы. Тоже за его счет. Все, как в песне: «У солдата выходной…» Сигареты нам – тоже на свои кровные. Мы обычно «Приму» курили за 14 копеек – брали из пайка. А тут Веня – хоть сам и не курил – каждому вручил по пачке болгарского «Опала». Ну и дальше там, всякое разное, по мелочам. Примирение главаря банды пиратов и его команды вроде бы состоялось…

В конце концов, уставшие и удовлетворенные, как пираты после удачного разграбления тропического порта, мы вернулись к родному «корсару». А там уже нас ждал грузовик, – его боцман откуда-то пригнал по Вениному приказу. Целый кузов с помидорами, огурцами и мандаринами в ящиках. Мы такого добра без малого три года не видали. Пока все это добро разгружали, думали, что это Веня набрал на Камчатку, знакомых офицеров угощать в бригаде. Больше-то некому, потому что дальше у нас один путь – на всех парах домой, заходить никуда не надо. Но оказалось, что весь этот груз – только для нас. Личная инициатива Вени. На свои собственные деньги. Даже две коробки с майонезом в майонезных баночках!

Ну что ж, Веня сделал для нас все, что мог, – в рамках отпущенной ему по уставу самодеятельности. Он хорошо постарался для восстановления добрых отношений. Но главный его подарок ждал нас еще впереди.

Да, судьба готовила для нас самый большой Венин подарок за весь южный поход. А может быть, и за всю нашу службу. А пока…

12. Лифчики, касатки и евражка; противостояние

18 янв. 2013 г., пятница

Яндекс-новости.

1. Вулкан Кизимен на Камчатке выбрасывает пепел на высоту свыше 4 км.

2. Выпавший из поезда сибиряк 7 км бежал до станции в сланцах и футболке.

Вот такие у нас бывают неординарные сибиряки и события!

А случались и другие подарки и праздники, кроме «разграбления портов» и «лепки пельменей»…

Кстати, о праздниках. Они делились на очередные и сюрпризы.

Однажды нам устроил сюрприз-праздник замполит Иван Иванович. Про это написали в письмах даже самые ленивые. Иван Иванович сводил нас на экскурсию в Жупаново посмотреть на гейзеры. Замполит взял с собой столько народу, сколько поместилось на двух скрепленных понтонах, – и вельбот потащил нас, куда следует. Мы все были при автоматах – на случай приключений с бурыми медведями. Гейзеры, конечно, впечатлили. Но еще большее впечатление произвела на меня коллекция, которую собирали у себя в сарае вахтовые вулканологи: они собирали ее с кустов и деревьев, окружающих долину гейзеров. Коллекция по-своему была уникальна! Это было женское нижнее белье – в основном, трусы и лифчики всевозможных фасонов и размеров. Как эти чудеса оказались на деревьях, нам объяснил дежурный вулканолог: их выстреливали неожиданные гейзеры, выплевывая опрометчиво замоченное еще накануне туристическое бельишко. При виде озер кипятка после нелегкого пешего перехода из Петропавловска в долину гейзеров и во имя Мойдодыра и личной гигиены некоторые женщины не могли устоять против соблазна постирушек, не зная, что вода из таких озер время от времени уходит под землю, чтобы несколько часов спустя шумным фонтаном возвратиться обратно. Когда подземная стиральная машина возвращала трусы и лифчики «на гора», развешивая их по кустам и деревьям, чистюли-туристки уже стаптывали свои каблуки в походном строю на обратной дороге…

Разговоров и рассуждений на эту тему матросам хватило надолго…

Еще мы ходили с другими кораблями бригады в район вулкана Плоский Толбачик эвакуировать спасающихся от потоков лавы людей. Тоже праздник – для тех, кто понимает, что такое рутина.

Или такой праздник: нас попросили отбить у касаток стадо моржей, которые не могли добраться до берега. Матрос Чубуков, наш комендор, так лупил из своего спаренного пулемета по хищным касаткам, что мне показалось, он, в конце концов, нарушит экологическое равновесие в этом районе. О ком заботились люди, попросившие нас спасти моржей? Хороший вопрос. Ведь касаткам тоже чего-то жрать надо…

А вот другой раз Чубуков открыл огонь по хищницам самовольно, без спросу, но тут уж я был целиком на его стороне…

Это было на Чукотке, в районе Певека. Поймали мы там в одном совхозе евражку. Это зверь такой. Как сказал старшина первой статьи Александр Нехорошев, евражка – помесь кошки и бульдога. Строгий такой и серьезный местный грызун – то ли суслик, то ли сурок. Про него в Интернете есть такие пословицы: «Евражка приходит во время еды», «Кони пашут, бабы пляшут, а евражки хвостами машут», «Заяц скачет и задом, и передом, а евражка идет своим чередом», «Чем дальше в тундру, тем больше евражек», «Чукча богатый – что евражка рогатый». Не знаю, как остальные, а последняя пословица – в точку! (Теперь-то мы знаем, что бывают богатые чукчи. Некоторые даже английские футбольные клубы покупают. «Челси», например…)

Мы поймали евражку, накидав гальки в старую ржавую бочку из-под горючего, которых по побережью «малых земель» всего северного и восточного побережья нашей необъятной Родины было больше чем достаточно. Евражка спрятался от нас в такой бочке и ни за что на свете не хотел вылезать. Пришлось заполнить бочку камешками и взять, что называется, зверя голыми руками.

А в совхоз мы пришли на вельботе с боцманом, мичманом Самойловым, за эмалевой краской для нашего корабля – должны были забрать несколько бидонов, нам надо было. Боцман пошел поить спиртом директора совхоза для краски, а мы стали ловить в бушлат евражку. Их там полным-полно было! Захотели на корабль привезти – показать ребятам, они ж не видали никогда этого чуда!

Красить надо было поправленный нос корабля. Его в доке Певека местные умельцы поправили, но покрасить не покрасили, сказали только, где краску достать и сколько это будет стоить в литрах спирта. Командир корабля Веня Барков отправил мичмана Самойлова с матросами на вельботе в тот совхоз.

А разбили мы нос корабля о певекский причал крепко! Это был первый поход «единички» под началом капитана второго ранга Баркова. Он только-только прежнего командира сменил, – знакомился, значит, с кораблем и экипажем в первом своем северном походе, несложном, – там же везде порты и причалы…

– Баковые – на бак, ютовые – на ют!

Веня стоял на мостике, на своем ящике, чтобы его было боцману видно из-за щита. Он же ростом был невелик, и матрос таскал за ним по мостику ящик. А боцман, мичман Самойлов, стоял на баке и держал с Веней радиосвязь. Он должен был отдать якорь, когда Веня скомандует; якорь зацепится, корабль развернется нужным бортом и встанет к причалу. Так мы всегда швартовались.

– Когда я сделаю вот так, левую яшку – на хуй! – говорил Веня и взмахивал руками, и Самойлов повторял за ним:

– Левую яшку!

– Все понял, боцман?

– Так точно, товарищ командир!

– Товсь!

Веня поднял руки.

Корабль шел к берегу.

Боцман докладывал по громкой связи:

– До пирса пятнадцать метров…

– …до пирса десять метров…

– …до пирса пять метров… до пирса три метра!

Боцман и все остальные сорвались со своих мест и отскочили подальше от борта.

Нос нашего корабля сходу врезался в пирс!

Радист Нехорошев успел подхватить огромный и тяжелый катушечный магнитофон «Днiпро», – всё остальное в радиорубке полетело на пол…

Веня, капитан второго ранга Вениамин Сергеевич Барков, стоял на пирсе и смотрел, как из дыры в носу нашего корабля вытекают последние остатки питьевой воды, – тут как раз располагалась одна из цистерн. Была еще на корме – так называемый, ахтерпик. Так вот, ахтерпик не пострадал. А Веня смотрел на нос, смотрел, смотрел – да и сказал впервые для нас это свое веское:

– Да, блядь!

Мы тогда еще не знали, что оно означает…

Мне теперь кажется, Веня проверял офицеров и команду на вшивость, а заодно и знакомился – таким неординарным способом: врезался в пирс! Подумаешь, нос кораблю разбил! Зато многое понял про всех, и все – про него. Ведь он не стал искать виноватого, как на его месте поступил бы любой начальник – нет! – он никого не обвинил в случившемся.

Веня убедился, что без него никто поперед батьки не полезет, что его слова ждут, что ему готовы подчиняться. Что люди готовы на всё и не будут своевольничать в критической обстановке. Что на них можно положиться. Это было очень важно знать командиру – для всей оставшейся службы. Ведь это был его первый поход на нашем «транспортнике». За что его сослали к нам, я не в курсе, но это было явное наказание и ссылка для капитана второго ранга Вениамина Сергеевича Баркова. Для молодого командира «двойки» Попова, тоже капитана второго ранга, назначение на его «транспортник» было повышением, а для Баркова – наоборот. Такая арифметика! Я так думаю. Может быть, я не прав…

Но случай в сухом доке со стармехом, старшим лейтенантом Титовым заставляет меня поверить, что Веня не ошибся в своей команде.

* * *

В сухом доке наша «погранцовая» посудина стояла на стапелях рядом с тихофлотским боевым кораблем. Мы своей плюгавой мачтой едва доставали до его мостика. Там народу служило в десять раз больше, чем на нашем «парахете». Это ж – гигант! Кто будет спорить? Но как выяснилось очень скоро, всю эту громаду держала в руках небольшая диаспора грузинских матросов. Держала настолько крепко, что ее побаивались даже их дежурные офицеры. И когда на наших глазах эти спесивые грузины обидели своего молодого сослуживца, сорвав с него бескозырку и запулив ее к нам на борт, их дежурный офицер предусмотрительно ретировался в недра этого тихоокеанского монстра и до самого конца конфликта не показывался. Молодой краснофлотец прибежал к нам за своим головным убором и заявил, что обратно на свой корабль не пойдет – боится. У нас дежурным тогда стоял стармех, старший лейтенант Титов, приятель Сани Нехорошева – разочаровавшийся в службе интеллигент. Да и то сказать – питерский, из академии, женатый на дочке адмирала, которая каждую навигацию улетала в свой Ленингард к папочке на полгода. Что он и как – на нашем корабле? Но он терпел. Только перед Саней Нехорошевым открывался в дружеской беседе. Так вот, этот интеллигент, когда нависла угроза конфликта и на нас поперли дружной толпой все эти тихоокеанские абреки, – «А ну давай нашего обратно! Мы еще с ним не договорили!» – Титов позвонил Вене, и тот сказал действовать по обстановке. И Титов стал действовать. Он открыл ружкомнату, вооружил нас всех «Калашами», приказал взять по магазину и построиться. Мы – вышли и стали шеренгой. Перед нами собрался «цвет» грузинской молодежи тихоокеанского флота: кто в трениках и кедах, кто в тапочках и трусах, в цветастых гавайских рубахах и заморских футболках – и все с бакенбардами! «С бакенбардами брюнет…»

Так началось противостояние Комитета госбезопасности в нашем лице и Министерства обороны и Тихоокеанского флота в лице разгулявшихся хулиганов. В нашем вооруженном ряду стоял кок, матрос Караваев – естественно, без оружия, в рабочей робе, но как всегда готовый душить всех подряд. Может быть, именно его решительная готовность смутила смутьянов, и они отступили перед его мало кому понятной радостной улыбкой, – ведь наши автоматы на них не производили особого впечатления, и они продолжали кричать. Но постепенно улыбка Караваева стала давить на психику врага, и на него обратились взоры каждого из них:

– Это кто такой? Тебе чего надо? Эй! Ты кто? Дебил?

Но Володя Караваев не реагировал, – он уже радостно ловил ноздрями предстоящую забаву – побоище! И «тихоокеанские» грузины не сразу, но все-таки почувствовали в его улыбке недоброе предзнаменование, и пыл их заметно поубавился:

– Ладно… Ладно… Все нормально, друг… Мы только за своим матросом… Отдайте и мы уйдем… Да уберите вы его! Что вы смотрите? Это же псих!

Но Караваев психом не был, и мы не собирались его убирать. И тогда вся эта разношерстая голытьба ворчливо по-грузински отступила. Володя Караваев дернулся последовать к ним на борт, но стармех, старший лейтенант Титов остановил порыв нашего кока:

– Это лишнее, Володя…

Таким образом, Госбезопасность СССР одержала свою очередную сокрушительную победу. Их матроса мы в обиду не дали. А тут и Веня подоспел вместе с флотским командиром, капитаном первого ранга, и сходу побежал на их корабль – порядок наводить. В общем, сообща они урезонили абреков…

А из-за чего весь сыр-бор вышел? А вот из-за чего: их матросик только что из «учебки» прибыл, с Черного моря, и на бескозырке у него значилось «Черноморский флот», а это дико не понравилось «абрекам». Только-то и всего! Но мы-то понимали, что дело не в этом, и это лишь предлог. Но… в чужой монастырь со своим уставом… Короче, дальше они там разбирались сами. Вот так!

* * *

Притащили мы евражку на корабль и устроили ему среди флажков живой уголок и зверинец в рубке сигнальщиков, но там ему не понравилось. Ему не понравилось бы нигде. Он даже есть отказывался, хотя Володя Караваев самые вкусные морковки ему пробовал. Нет, он не брал, – у него между глаз, как у бульдога, стояла глубокая и строгая мысль. А когда мы вышли в море, но еще недалеко, в береговой видимости, евражка прыгнул за борт и поплыл домой. В этом его мысль и заключалась. Вечер был, но мы разглядели плавники – то ли акульи, то ли касаток. И комендор Чубуков не дал себя уговаривать, – сам расчехлил пулемет, вставил ленту и открыл огонь по хищным рыбам, прикрывая отход евражки.

Капитан второго ранга Веня Барков был в бешенстве:

– Блядь! Кто команду дал?

А когда узнал, в чем дело, стал маневрировать кораблем так, чтобы Чубукову было стрелять удобнее. Вот такой командир…