Текст книги "Болты в томате. Правдивые рассказы"

Автор книги: Сергей В. Бойко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

5. Шанс на надежду

16 дек. 2012 г., воскресенье.

Яндекс-новости.

1. Хиллари Клинтон получила сотрясение мозга, упав в обморок.

2. Скончался автор песни «Я люблю тебя, жизнь».

3. Вооруженный мужчина открыл стрельбу в госпитале в США.

4. При нападении боевиков на аэропорт в Пакистане погибли пять человек.

5. Эколог Газарян сообщил, что его объявили в федеральный розыск.

Александр Нехорошев, бывший старшина первой статьи, а нынче звукорежиссер на «Мосфильме», напомнил мне кое-какие подробности про нашего кока Караваева. Недурственно… Может получиться целый рассказ… Надо обмозговать…

Шикотан встретил нас, как Юг с большой буквы: ласковый тропический воздух, безоблачное синее небо и полный штиль на зеркальной глади залива. И два наши корабля – «двойка» и мы – оба, один за другим, входим в эту бухту и режем тихую воду…

По правому борту – зеленые склоны сопок, холмики, пригорки. Не то, что скалы голые с птичьими базарами! Все, свободные от вахты, высыпали поглазеть. Смотрим – и диву даемся: местами, по низу сопок, будто снег лежит, еще не сошел, с зимы остался. Что за чудеса? Жара ж стоит! И тут вдруг кто-то сообразил посмотреть в дальновизор – и радостно завопил:

– Бабы! Это же бабы!!!

Оказалось, что это выбежало в белых халатах все женское население Шикотана, работницы комбината – ну, просто несметное количество женских единиц! Все стали таращится во всевозможную оптику, какая у кого была. Хотя и не надо было ни бинокля, ни дальновизора, чтобы просто сердцем разглядеть приветственные взмахи всех этих беленьких платочков в белых руках.

Как они нам махали! Будто встречали самых родных и самых близких, очень дорогих им людей, с которыми были разлучены, а теперь, вот, свиделись. Как они радовались нашему неожиданному приходу!

«Ты, моряк, красивый сам собою,

Тебе от роду двадцать лет,

Полюби меня, моряк, душою,

Что ты скажешь мне в ответ.

По морям, по волнам,

Нынче здесь, завтра там.

По морям, морям, морям, морям, эх,

Нынче здесь, а завтра там…»

Скептик тут же заметил бы: ну, конечно, рады! Они же всегда рады. Потому что в тех условиях, в которых они там работали, это был им подарок судьбы, хоть какой-то шанс на надежду скрасить свое однообразное существование.

Согласен, – пусть шанс. И шанс – мимолетный как поцелуй. Но кто же упустит, кто ж не воспользуется?

А тут, значит, аж два боевых корабля входят, с матросами!

И вдруг, как только мы туда вошли, в бухту эту, – вошли в полном восторге! – наш командир, капитан второго ранга Барков, в отличие от командира «двойки», капитана второго ранга Попова, повел себя странно: он тут же, на сколько позволяла длина якорь-цепи, практически посредине этой бухты сразу велел отдать якорь. И мы встали намертво. А «двойка» спокойненько подошла к пирсу, где стояли рыбачьи суда, и там «привязалась». Вообще-то, мы оба туда зашли – «двойка» и мы – только чтобы заправиться пресной водой. Она ж у нас не только питьевая – мы и умываемся, и обеды готовим на ней, и так далее, и так далее, и так далее. Но Веня встал на рейде – как вкопанный!

6. Бунт

Веня Барков встал на рейде – как вкопанный, и мы заподозрили неладное и начали потихоньку звереть. И не только мы. Офицеры тоже посчитали себя жестоко обманутыми и начали недовольно гундеть: «Сколько времени уже под ногами суши не чувствовали! Даешь суши!» Хоть и не за нас они радели, за матросов, – не было им до нас никакого дела! – но и среди них пошли разговоры: «Что он творит, попугай камчатский? Топорок!» Они-то уж точно собирались ступить на сушу, офицерики наши…

«Топорок»и – ак офицеры прозвали между собой Веню, своего командира. Топорок – это птица такая. Она гнездиться на скалах вместе с чайками, гагарами и бакланами. Топорок – маленький и толстый, совсем как Веня. Эту птицу еще называют «дальневосточный попугай». Очень такой надутый и с клювом. Иногда можно было услышать среди офицеров: «Топорок, мол, то. Топорок, мол, сё…» Так вот, мичманы и офицеры стали что-то гундеть между собой против «Топорка». Ну и мы, соответственно, – тоже. Но пока терпели…

Самый ужас для нас наступил, когда более или менее стемнело, – и на берегу зажглись огни, и заиграла музыка.

Градус беспокойства начал расти…

Хорошо, если бы мы пришли одни, без «двойки», бросили бы якорь посреди бухты – и остались себе ночевать. Но нет! А ведь люди – создания глупые и тупые! – больше всего на свете страдают от сравнения себя с кем-то еще, причем, если это сравнение не в их пользу.

Так и мы…

Глядим – и что же мы видим? А видим мы вот что: вся команда «двойки», кроме вахтенных, уже стоит на юте, трап подан, у всех – «парадки», на головах – белые бескозырки…

Стал закипать бунтарский дух!

А тут еще наш радист, старшина первой статьи Александр Нехорошев усугубил наше состояние тем, что, связавшись с радистом «двойки» по УКВ в звуковом режиме, спросил его:

– Что происходит?

А оттуда раздался радостный, плотоядный, полный вожделения голос:

– На танцы идем! На танцы! Всё! Всё! Всё! Конец связи!

Оказывается, именно в этот день недели на острове Шикотан устраивались всеобщие танцы.

Саша Нехорошев тут же распространил эту «благую весть», и все «прихожане», вопреки здравому смыслу – на рейде ведь стоим! – стали готовиться к празднику. Кто-то вытащил и стал надраивать хромовые ботинки, кто-то бляхи затеял начищать – короче, начали собираться на эти самые танцы. Но наша «единичка» как стояла, так и продолжала стоять посреди бухты – и никуда идти не собиралась.

И тут – началось!

Стали костерить Веню громко, не стесняясь, хоть и не матерными еще словами, но в таких терминах, что даже простой русский мат показался бы детским лепетом в сравнении с теми эпитетами, которыми награждали разгневанные матросы своего ненавистного командира. В общем, закипало страшное негодование.

Сам Веня почему-то не показывался. Обычно его всюду видишь, где какой непорядок собирается: глядь – а он уже тут как тут, порядок наводит! А сейчас его, почему-то, нигде не было видно, хотя непорядок собирался быть немалым. Дверь каюты капитана второго ранга Вени Баркова была заперта изнутри. А градус недовольства подымался как у лихорадочного: мысли и чувства кипели и булькали в котелке местечкового бунта.

И ведь главное – что? Обманул! Так публично орать в трансляцию и пафосным голосом призывать на подвиг! Обещать тропические порты! И тут вдруг – вот это?! Почему они – вся «двойка», кроме вахтенных! – идут на танцы, а мы здесь – стоим? Да еще посреди бухты! Хоть бы к берегу подошли, что ли. Ну, сколько уже болтаемся в море! Суши настоящей месяцами не видели. Все Курилы, все непогоды – всё прошли…

И вдруг включилась громкая связь. Слышно, что включилась, – зашуршало в динамиках. Это значит, Веня взял у себя в каюте микрофон. И тут он отдал такую команду… Он включил связь только на внутренние помещения. Если бы он включил динамики на верхней палубе, слышно стало бы на всю бухту и на весь остров. Но Веня отдал команду по внутренней связи. Он сказал своим грубым и ненавистным нам голосом:

– Команде – лепить пельмени, блядь!!!

И выключил связь.

«Лепить пельмени» – это было такое у нас мероприятие, которое проводилось только по великим праздникам – раза три в год. Обычно весь год кок Володя Караваев баловал нас кашами да супами. А лепить пельмени – это не готовка пищи. Пельмени – это вам не еда. Это – торжество! Это как свадьба! А сколько той свадьбы бывает? Ну, к Новому году лепим. Ну, еще на пару праздников. И всё! А тут, видать, Веня захотел хоть как-то отмазаться от той подлости, которой он всех нас подверг, – хоть какой-то праздник нам всучить! «Лепить пельмени» – это значит: Володе Караваеву идти доставать кусок мороженой туши, размораживать его, потом фарш крутить, потом всей команде собираться в столовой и лепить эти самые пельмени.

Делать нечего. Приказ есть приказ. Принялись за работу…

Матрос Караваев остервенело чего-то там крутил мясорубкой на рабочем камбузе. Команда месила муку с водой, тесто раскатывала. Кстати, вода уже заканчивалась! Мы ж сюда за пресной водой зашли, а не просто так! И что в результате? А в результате – на «двойке» уже подключились, воду качают и на танцы пошли, а мы тут стоим посреди бухты со своими пельменями! И все поняли, что Веня хотел этими пельменями доказать: мол, это как бы наша альтернатива разврату, на который отправился соседний экипаж. Неубедительно! Поэтому лепка пельменей выглядела ужасно. Это было – как Рождество и Распятие в один день!

Стали лепить. И все это – совершенно уныло. А раньше-то как бывало? Радостно, торжественно, с огоньком, с шутками-прибаутками. Лепили – и душа пела и предвкушала. А сегодня душа команды скукрежилась, сжалась в кулак – и показывала Вене громадную фигу!

В общем, дошло до того, что в своем негодовании мы из этого теста слепили подобие чучела Вени – благо это было несложно. Получился этакий Веня-колобок-снеговик. И стали мы бросаться в этого Веню фаршем, приговаривая: «Вот тебе, сука! Вот тебе!» В общем, гадили по-детски, как могли, но легче не становилось. Напряжение только нарастало. Основной тезой, звучавшей на лепке, была такая: «Нам пельменями рот не заткнуть! Подлость не скроешь!»

И тогда раздалась вторая команда – опять от Вени. Куда все офицеры запропастились – непонятно! Как вымерли. Даже дежурный офицер не подавал никаких признаков жизни, – а ведь это он должен был отдавать команды, которые Веня сам, не выходя из своей каюты, нам отдавал. Бред какой-то! На этот раз его грохочущий голос отдал следующую команду…

7. Лекция о семье и браке

17 дек. 2012 г., понедельник

Яндекс-новости.

1. За распространение слухов о конце света в Китае арестованы 93 человека.

А я все еще пребываю в нерешительной готовности к открытию нового сезона морских рассказов… Матрос Караваев…

Как потом выяснилось, Веня устроил своим офицерам такой разнос, что они все по щелям запрятались и до утра носа не высовывали. Он собрал их в кают-компании и сказал так:

– К матросам у меня вопросов нет. Это – дети. Я с ними потом разберусь. У меня вопрос к офицерам. Вы что, до сих пор службы не поняли? Наша задача – задача любого военного профессионала! – быть всегда готовым выполнить поставленную задачу и достойно подохнуть. И всё! Задача всякого настоящего офицера – достойно подохнуть! А если вы и ваша семья к этому не готовы, уходите с военной службы к чертовой матери! Потому что военная служба предполагает войну и смерть! А не только деньги, славу и награды! Армия без войны и без дисциплины – опасная вещь. Долго говорить не буду. Суши захотели? Вот вам! – Веня сложил кукиш и добавил: – Вы мне еще спасибо скажете! В одном переходе от нас Владивосток. Не забыли еще?

И всё…

А нам он своим грохочущим голосом отдал по радио следующую команду:

– Закончить лепку пельменей!!! Убрать всё на хуй!!! Очистить столовую команды!!! Команде собраться в столовой команды!!! Форма одежды номер три!!!

Ну, это уже ни в какие ворота! Форма одежды номер три – это парадная форма. То лепить пельмени, то не лепить! Мы чего-то там уже слепили… Бросили… Начали уборку…

Состояние – ужасающее! Плюс ко всему – бездействие офицерское, соглашательство их немое и самоустранение! (Мы же тогда про разнос в кают-компании еще ничего не знали!) Вякали ж поначалу, костерили своего «Топорка»! Чего ж теперь хвосты-то поджали, попрятались?

Володя Караваев начал куда-то складывать уже слепленные пельмени и неиспользованные фарш и тесто. Команда кое-как на камбуз пошвыряла утварь кухонную. Рабочий камбуза и Караваев принялись стол от муки и от остального безобразия тереть. И все больше и все явственней личный состав начинал материться – в открытую. Раньше это было сквозь зубы, а теперь уже во весь голос.

Время от времени в коридоре из-за угла выглядывало ухо замполита, – это Иван Иванович пытался отследить настроения, царящие на борту, но близко подходить опасился.

Ну, Веня! Ну, Топорок! В парадку ему одеться! И чего вдруг? И в парадку, и в столовой собраться, на ночь глядя! Он что, на танцы нас поведет, как обещал? Так ведь нет!

Когда мы там, на Курилах, канатами рвали кожу с рук и бултыхались в ледяной воде на разбитых щитах, – мы, может, мечтали тогда…

Может быть, он захотел объясниться за не разграбленные тропические порты?

Тогда непонятно, чего мы тут стоим? Чего ждем?

И тут по внутренней связи раздался голос замполита, Ивана Ивановича:

– Внимание! Еще раз – повтор команды! Повторяю: команде собраться в столовой команды! Форма одежды номер три! Лекцию о семье и браке прочитает коммунист Барков!

Ну, это – вообще! Нам теперь еще и втирать что-то будут…

Все так же матерясь и негодуя, мы разбрелись по кубрикам – в парадку одеваться!

Мы все надевали свои суконные свежие тельняшки, верхние темно-синие голландки со значками и черные штаны, а наш старослужащий радист, старшина первой статьи Александр Нехорошев, стоял в грязной робе – и не знал, что ему делать. Он стоял в позе, и эта поза говорила с негодованием:

– С каких хренов?!

Похоже, он был расстроен таким обломом со стороны командира больше всех. И принял он такое решение…

Дело в том, что наш радист за полгода до призыва на «срочную» впервые познал женщину, как говорят в таких случаях. Это произошло ночью в помещении канцелярии, пропахшем запахами бумаг, копирок, чернил и печатей, ластиков, клея и сургуча. Она была женщина на десять лет опытнее нашего будущего старшины первой статьи, и она с радостью поделилась этим своим опытом. Повторенный многократно в течение полугода, этот опыт связал и закрепил в голове нашего радиста все запахи, звуки – буквально все ощущения, сопровождающие половой акт! – с запахами канцелярских принадлежностей. Саня Нехорошев мне сам рассказывал про это еще на корабле, а теперь, спустя десятилетия, он попросил меня вставить этот эпизод в мое нынешнее повествование, и я, хоть и с неохотой, но согласился…

Итак, иного сексуального опыта, кроме «канцелярского», у Сани до службы не случилось. С этим небогатым багажом и памятью всех пяти чувств он ушел служить на Камчатку. Там он надолго лишился возможности не только снова «понюхать пороху» во время «боевых действий на цветочном поле», как называли половые отношения древние китайцы, но даже перекинуться парой слов с прекрасной половиной человечества, – и, казалось, навсегда позабыл о своем первом опыте. Но однажды зимой, на втором году службы, Саня получил отпуск и отправился за отпускными документами в канцелярию штаба части. Там сидел штабной майор Кочкин в морской форме и скучал. Когда Саня объяснил цель своего визита, майор сказал:

– Правильно оформленная бумага – это залог победы, матрос! Документы из Петропавловска в Москву оформлять долго. Наберись терпения. Да ты садись, матрос!

И вдруг убежал, потревоженный телефонным звонком:

– Есть, товарищ капитан первого ранга! Так точно, товарищ капитан первого ранга! Сейчас буду! Ты тут посиди, матросик, подожди!

Майор убежал, а Саня остался ждать. Он был в шинели и шапке. В комнате было жарко натоплено. И вот тут он, наконец, учуял запах! Это был знакомый дух канцелярии: ластики-копирки, сургуч… И тут же возник ниоткуда, как по волшебству, запах горячего женского тела! А еще Сане показалось, что он ощутил на своей щеке шелест дыхания и будто бы уловил краем уха легкий стон, а всем своим телом – трепет женского тела, и сам затрепетал в ответ…

Майора не было долго. Саня успел так нанюхаться, что у него от долгого воздержания голова пошла кругом. Он закрыл глаза и привалился к стене. Шапка свалилась на пол. Эротические грезы набросились на бедного Саню, как сладкие волки. Они терзали его до тех пор, пока не вернулся майор Кочкин. Саня даже позабыл расстегнуть крючок шинели в этой жаре, – так ему было хорошо! Майор тут же обратил внимание, что с матросом творится что-то неладное. Что именно, майор уточнять не стал. Чтобы не брать на себя ответственность за его здоровье, он заявил:

– Так, военный, отпустить тебя в отпуск не имею права. В санчасть – могу, а в отпуск – нет. Не надо тебе ни в какой отпуск. Иди-ка ты в санчасть, и пусть они там оформят на тебя бумагу вместо отпуска.

Делать нечего, Саня отправился в санчасть. Там его осмотрели – померили температуру и давление, послушали сердце и легкие, постучали по коленке молотком – и оформили «правильную» бумагу, в которой было написано, что в отпуск матрос может отправляться хоть сейчас.

Майор Кочкин прочитал бумагу, заглянул Сане в глаза и спросил:

– Самолетом полетишь? Плохо не станет? – Хотелось майору поразвлекаться, скучно же в канцелярии! – Может, обождешь еще полгодика, а, матрос?

Но Саня ждать не стал и улетел в Москву…

Как потом объяснял мне Саня Нехорошев, ему необходимо было выдавить из себя эти запахи первого сексуального опыта новым опытом с женщиной в новых условиях. Иначе он будет обречен и дальше шалеть от вожделения – и уже не только в канцеляриях госучреждений, но также в отделах канцтоваров книжных магазинов, на почтах и почтамтах всего Советского Союза…

Срочно был нужен новый сексуальный опыт!

И вот такой случай вроде бы подвернулся – здесь, на Шикотане, на рыбоконсервном заводе. Все-таки сайра, бланшированная в масле, – неплохая замена сургучу, клею и ластикам…

Но мы продолжали стоять на рейде!

«Двойка» в полном составе отправилась на «случку», обходя нас по всем статьям, а мы – в полной половой готовности! – находились в опасном бездействии посреди вечерних вод…

Сане Нехорошеву, как «почетному дембелю», полагалось место во главе стола в столовой команды. А стол там был широкий и длинный. А вокруг него – диваны буквой «П». Если капитан второго ранга Веня Барков войдет в дверь, то окажется как раз напротив старшины первой статьи Саши Нехорошева – с другого конца стола, очень далеко. Вот Саня и решил: чего это буду я парадку да хромовые ботинки надевать, штаны эти черные? Нацепил он сверху голландку, чтоб было. И все! Все равно, строем мы никуда не пойдем, награды нам вручать не будут. Да и вообще – ничего не будет. Какая-то непонятная ерунда – лекция о семье и браке…

Ну, в общем, собрались в столовой команды, сели.

Вбежал замполит, Иван Иванович, и скомандовал:

– Всем встать!

Все встали. Саша Нехорошев тоже встал, оглядел себя – вроде бы, ничего, грязных брезентовых порток из-под стола не видно.

И тут раздались шаги Командора! По коридору Веня шел строевым шагом: Бух! Бух! Бух!

Явился он нам в самом парадном виде – в фуражке, хотя во внутренних помещениях дозволялось ходить без головного убора; только дежурный офицер и дежурный по низам должны были иметь, так сказать, полный наряд… Нет, он был – в фуражке! Он был в кителе, перепоясанном ремнем, на котором висел кортик в ножнах, с кучей якорей на лацканах, с дубовыми листьями, и со всеми своими золотыми погонами, в ослепительной рубашке и при галстуке. В общем, все – при нем! Когда он вошел, замполит скомандовал:

– Смирно!

И мы вытянулись «смирно».

Веня, не глядя на нас, уставился на замполита. Тот ему доложил:

– Товарищ капитан второго ранга! Личный состав ПСКР № 541 собран для проведения лекции о семье и браке!

Веня, не давая команды «вольно», повернулся к нам и внимательно осмотрел каждого из нас – как ощупал… Каждого… Никогда еще вот таким взглядом – взглядом удава Коа на ненавистных ему бандерлогов из «Маугли» – Веня на нас не смотрел. Все – потупились. И Веня вкрадчиво – а мы все стоим по стойке «смирно», но тупимся, – а он вкрадчиво говорит, обращаясь к радисту:

– Нехорошев, а, Нехорошев?

Старшина первой статьи Саша Нехорошев посмотрел на капитана второго ранга Веню Баркова:

– Я, товарищ командир!

– А вот скажи мне, Нехорошев, командир самого лучшего отделения… – Веня внимательно посмотрел матросу в глаза, выдержал паузу, – …а, вот, ради любимого боевого командира трудно было надеть черные портки, а?

Радист стушевался, Веня махнул рукой и сказал:

– Вольно! Сесть!

А сам перед нами стоять остался.

Мы сели. Он расправил свои черные брови, как Чапаев усы, и начал с тяжелым вздохом рокотать:

– Вот что я вам хочу сказать, ребята! Тут до меня дошли слухи, что командир ваш, по вашему мнению…

Тут он перешел на рык, которым обычно перекрикивал тайфуны:

– …что командир ваш – мудак!!! И причины тому мне известны!!!

Тут он чуть сбавил обороты и продолжил:

– Я не хочу комментировать действия капитана второго ранга Попова… – Это он про командира «двойки». – Не хочу. Нет. У него свои планы. А у нас с вами – свои. И вот что я вам хочу сказать. Я – старый боевой морской волк. Я начал лейтенантом. А сейчас я перед вами в чине капитана второго ранга. И вот за всю службу мне так бывало больно в жизни, когда матрос, классный специалист, отличник боевой и политической подготовки, патриот своей Родины, морально устойчивый, комсомолец, получает увольнительную, весь напидарасится, нагладится, наодеколонится – и в город выйдет, а там ему попадется какая-то – вот, идет…

И Веня, со свойственной только его колоритной фигуре грацией, покачал бедрами, изображая «какую-то». В его исполнении это выглядело настолько комично, что, не смотря на всю нашу едва сдерживаемую ярость, вызвало у многих из нас невольную усмешку, но мы тут же постарались ее подавить. А Веня продолжал кривляться:

– …идет вот такая ему навстречу! И что происходит с матросом? С отличником боевой и политической? С классным специалистом? С комсомольцем? Он – весь вспотеет! Затрясется! Шишка – во!

Тут он сделал характерный жест, прижав руку локтем к штанам, выставив кверху кулак.

– Шишка – во!!! Глаза – зассанные!!! И о службе забыл на хуй!!!

Всё это было произнесено с такими грозными раскатами и одновременно с такой болью и горечью в голосе, что это почувствовал каждый: почувствовал его обиду за матроса и за похеренную им службу, – что сравнимо по значению на командирский взгляд с изменой Родине, если не хуже…

Веня перевел дух и сменил обличительную интонацию на отеческую:

– Вот что я вам хочу сказать, ребята. Вы все – мои любимые сыны. Вы все мне – как дети. И, если вы думаете, что своими разговорчиками и финтифлюшками дети могут папе нагадить и навредить, – тут он снова на мгновение повысил голос: – …то так не думайте!!!

Меня как громом поразило: Веня заранее знал всё! И про речи наши, и про чучело, и про грязные штаны радиста…

Веня продолжал нас колбасить:

– Вы, небось, сейчас вспоминали фильм Айзенштайна? Где офицеров за борт пачками выбрасывали? Вы этого хотите? Хорошо! Я готов это выслушать от вас. И если вы меня убедите, что это надо, мы, вон, со старпомом, капитан-лейтенантом Метейко сами за борт прыгнем. Это вам и замполит подтвердит, Иван Иванович. Так, замполит? Мы со старпомом – сможем! Но только перед тем, как вы откроете рот, я вам хочу сказать одно: когда у вас появятся мысли об этих самых… – Веня опять сделал танцующий жест бедрами и ручками, – …вот когда у вас возникнут мысли об этих самых, вы возьмите…

Веня снова повысил свой и без того рыкающий голос:

– Поверьте: проверено жизнью!!! …возьмите и представьте себе, как она сидит – такая прекрасная и замечательная, желанная! – представьте, как она сидит – и срёт!!!

Тут Венины децибелы стали зашкаливать:

– Как у нее говно!!! из жопы!!! лезет!!! Как у нее глаза!!! кровью!!! наливаются!!!

Шквал пронесся. Настала тишина. Веня одернул китель, дотронулся до кортика и сказал:

– Всё! Я закончил.

Скомандовал:

– Встать! Всем разойтись!

Мы встали, а он развернулся и быстрым шагом покинул столовую команды.

В столовой команды повисла гробовая тишина.

Мы остались стоять. Надо сказать, мы – обалдели! Никто не смел пошевелиться. Иван Иванович, замполит, тоже застыл как изваяние, потому что, хоть он и замполит и вся агитация и пропаганда на нем – но и он, по всей видимости, тоже слышал такую лекцию о семье и браке впервые в жизни…

* * *

Иван Иванович регулярно проводил с нами политинформации и беседы. Однажды заговорил даже на такую жизненную для всех тему как матерные слова и выражения в нашей разговорной речи:

– Доколе мы будем поганить язык ненормативной лексикой?

Он именно так и выразился – «ненормативной лексикой», и ему пришлось объяснить матросам, что таким красивым и научным термином обзывается наша простая матерщина. Беседа эта, как и все политинформации, проводилась в столовой команды. На ней присутствовал даже кок, матрос Караваев, высунув голову из раздаточного окошка.

– Какие люди были в революцию! – говорил Иван Иванович с пафосом. – Какая совесть! Какая порядочность! Дзержинский, Менжинский, Воровский…

Мы начали тихо посмеиваться, – именно в таком порядке стояли у пирса в Соленом озере наши тральщики «Дзержинский», «Менжинский», «Воровский», «Луначарский», дальше стоял буксир без названия, а следом – крейсер «Пурга». Он прикрывал вход в бухту. А мы – «единичка», «двойка» и «тройка» – стояли в самой глубине Соленого озера, и чтобы выйти из бухты через Авачинский залив в океан, нам приходилось маневрировать больше всех.

– Какие люди были! Какая совесть и порядочность, аккуратность в языке и делах…

И тут через открытый иллюминатор с палубы раздался голос нашего боцмана, мичмана Самойлова:

– Хули жопу оттопырил, Караваев? Сумку давай!

Он заметил замполита и спохватился:

– Ой, извините, Иван Иванович! Ну, я домой пошел, до свидания!

Самойлов подхватил сумку, которую ему протянул Караваев, и заторопился по трапу на берег. Лицо Ивана Ивановича побагровело. Он некоторое время ловил ртом воздух – и, наконец, произнес:

– А есть такие люди, у которых на месте совести… на месте совести… – Иван Иванович тщательно подбирал нужное слово; подобрал и разродился:

– …у которых на месте, где была совесть, хуй вырос!

Володя Караваев внимательно слушал – и смотрел на замполита невинными глазами убийцы. Все знали, что боцман – не без помощи Караваева – тырил по мелочи продукты с камбуза – муку, сахар, тушенку и прочее…

* * *

После невиданной лекции о семье и браке Иван Иванович, понурившись, тихо удалился из столовой команды.

Мы остались одни…

– Ну что, пошли курить, что ли?

– Пошли курить!

И мы полезли наверх, на теплый воздух.

Суши заказывали? Нате!

Наверху ночь пахнула на нас гниющими водорослями и луговым разнотравьем – сушей! Музыка играла издалека. Мы стояли, убитые, посреди бухты, а там, на берегу, в темноте кипела жизнь.

Сели, закурили. Кто-то процитировал из «раннего» Вени:

– Парахет наш – шхуна хуёвенькая, но с крейсерской кормой!

Кто-то заметил со вздохом:

– А у них там, видать, все в самом разгаре. Сейчас, небось, и по кустам уже потащились.

Тогда старшина первой статьи Александр Нехорошев сказал:

– Господа, а давайте представим, как они там дружно срут и как у них – не приведи, господи! – глаза кровью наливаются!

Все горько похихикали, побросали бычки за борт – да и спать пошли. Тихо и мирно.

А рано утром, часов в пять, вот так же тихо и мирно, еще до подъема, управлением только дежурной вахты подошли мы к пирсу. Трюмный машинист приделал шланг. Мы заправились водой и так же тихо-тихо оттуда ушли, взяв курс на Владивосток.

«Ты, моряк, уедешь в сине море,

Оставляешь меня в горе,

А я буду плакать и рыдать,

Тебя, моряк мой, вспоминать.

По морям, по волнам,

Нынче здесь, завтра там.

По морям, морям, морям, морям, эх,

Нынче здесь, а завтра там…»

Больше мы нашего напарника – корабля, с которым столько времени в тандеме прошагали «по морям по волнам», 542-го, в этом походе уже не видели.

Ну, и после всего этого, как-то уныло и равнодушно, уже не очень-то надеясь на Венины посулы, двинулись южнее, туда, к Владивостоку, потому что должны были углем загрузиться и еще кое-что там забрать…

Все, что мы взяли в бригаде, все это добро мы благополучно на Курилах разгрузили. Как выяснилось, идем мы по плану, и, не смотря на всякие катаклизмы, план грузоперевозок выполняем правильно.

А я теперь, задним числом (или умом?), понимаю, что Веня нас никаким образом не хотел обмануть – и не обманул! Он говорил, что отдаст на разграбление любой порт, в который мы зайдем, – но ведь мы так на Шикотан и не зашли! Значит, и грабить там было нечего. Я теперь так понимаю, спустя десятилетия…