Текст книги "Эра Веры. Фантастическая повесть"

Автор книги: Сергей В. Бойко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Увертюра

Погожим летним днем Алёна неторопливо ехала замысловатыми зигзагами на дамском велосипеде. На Алене было легкое светлое платье без рукавов и шляпка от солнца, на ногах – сандалии. Велосипед катился по безлюдному шоссе, прямому как линейка. Дорога протянулась через поля, посадки и перелески – от одного края горизонта до другого.

Скрип велосипедных педалей, стрекот кузнечиков и шуршание шин по дороге – вот и все звуки, которые сопровождали Алену в этом бесконечно долгом и длинном пути. Встречный воздух остужал лицо и грудь и развевал волосы. Не думалось ни о чем. Алене оставалось только крутить педали – скрип… скрип… – да следить за дорогой.

Когда впереди блеснула река, дорога пошла под едва заметный уклон, к тому же Алена чуть поднажала на педали, и велосипед послушно побежал быстрее – скрип-скрип-скрип! – все теми же прихотливыми и вертлявыми зигзагами. Ветер норовил сорвать шляпку с головы, остужал лицо и грудь и развевал локоны…

1. «Справедливости нет!»

Я не буду оставаться на линии… или перезванивать позже… Я скажу сразу и всем! Сашку Бякина всю его жизнь любили широкоплечие девушки с узкими бедрами. Он сам мне в этом со смехом признался незадолго до гибели. Непонятно, то ли шутил, то ли жаловался, то ли гордился…

Заканчивая новостной эфир, бодрый женский голос напомнил, что сегодня, 23 июля 2013 года, во вторник, в Москве и области ожидается облачная погода с небольшими дождями, местами возможны грозы, столбики термометров не поднимутся выше 15-20 градусов. После этого сообщения сосед сверху, наконец, выключил свой громогласный приемник и закрыл окно.

Я никого не ждал в это утро, но раздался звонок, и я пошел открывать входную дверь. На пороге стоял бессмертный Порфирий Лавров Неунывающий собственной персоной – худощавая физиономия, слегка небритые щеки и вечная «неугасимая печаль» в «ястребином взоре». Как всегда подтянутый и молодцеватый, он улыбался так, будто весь мир ему задолжал и был обязан по гроб жизни. Эта улыбка не предвещала ничего хорошего. Лавров был в костюмной паре кремового цвета и белоснежной рубашке. Из-за его плеча выглядывали дымчатые очки и пушистая лысина Полковника. Я молча смотрел на незваных гостей. Пауза затягивалась.

– Братишка папино наследство еще не все спустил к чертям? – нарушил неловкость Порфирий Лавров. – Что говорит? Ремонт? Кредит? Машина? Дача? Делиться не думает? Совсем обнаглел! Мажорит, а ты сопли жуешь, хоть и старшенький…

Все это вывалил на меня Лавров вместо приветствия. После того, как он сгорел в междугороднем автобусе в марте 11-го года и вновь возродился из пепла, он сделался невыносимым – по крайней мере, в общении со мной: злой, грубый, язвительный, плюс ко всему – как и в прежние времена – фантастически безжалостный.

– Пора тебе снова за «Полигон» браться, бездельник! – безапелляционно заявил он и бросил через плечо Полковнику: – Так, гомункулус? – Он толкнул меня в грудь и переступил порог. – Может, в гости пригласишь?

Следом за Лавровым в мою прихожую внедрился Полковник. Небольшой рост и неохватная талия делали его шарообразным. Выдающиеся достопримечательности тела покрывала длинная цветастая гавайская рубаха, из-под которой торчали такие же цветастые, но тоном погуще, бермуды – это штаны такие, недлинные. Ни дать ни взять, пожилой колобок, удачно избежавший в свое время острых зубов лисицы-сестрицы.

– Извини, что без звонка! – сказал Полковник, с трудом присел на корточки и принялся расшнуровывать кроссовки.

Троим в прихожей было уже тесно, и Лавров, так и не удостоив меня своим приветствием, не разуваясь, двинулся по коридору в кухню.

– Как думаешь, Полковник, созрел наш вечно начинающий писатель для нового «Полигона»? – спросил он, усаживаясь в кухне за стол и водружая на него пакет с надписью «Станем друзьями!». В пакете что-то мелодично звякнуло.

– А и то сказать, десять лет пишет – и никак не напишет! – слегка задыхаясь, отозвался Полковник, возясь со шнурками.

Наконец он, опираясь руками в коленки, с кряхтеньем поднялся и сбросил кроссовки в угол, – по-моему, так до конца и не расшнуровав. После этого он поправил большие дымчатые очки на блестящем носу и приветственно хлопнул меня по плечу:

– Ну, привет, каторжанин! Тапки дай.

– Привет! – Я тоже хлопнул его по плечу.

– Кейт Миддлтон родила мальчика, – сообщил Полковник с таким видом, будто был мужем этой самой Кейт Миддлтон или, на худой конец, ее отцом.

– Прими мои поздравления! – пошутил я.

– Тапки дай!

– Тапки у тебя под ногами.

Лавров произнес из кухни дикторским голосом:

– Туристы и жители Лондона празднуют рождение правнука Елизаветы Второй. Есть предложение присоединиться.

Предложение было принято, тем более что у них с собой «уже было». Лавров и Полковник расположились за столом в кухне, а я принялся «накрывать поляну» – чем Бог послал. А в этот день Бог послал мне в холодильник…

Сколько же я с этим «Полигоном» намаялся в свое время – ни словом сказать, ни пером описать! Лавров и Полковник расхохотались мне в лицо, когда я им об этом напомнил. А ведь это с их слов и по их наущению принес я еще в 2000-м году заявку на этот треклятый роман в издательство «Олимп» и подписал договор с Соломонычем. Даже аванс получил, – сейчас уже не помню, сколько, – да только авансом все тогда и закончилось. Я писал вариант за вариантом, но редакция планомерно отвергала их один за другим. Им хотелось, чтобы это было нечто в духе романов Артура Хейли. «Аэропорт», «Отель», «Колеса» – вот чего хотела редакция. Замечу для любознательных, что первый вариант «Полигона» бралась экранизировать студия «Пигмалион» Сергея Ховенко, правда, тоже без особого успеха. Сдается мне теперь, что определенные силы уже тогда явно не хотели, чтобы история Лаврова и Полковника оказалась достоянием публики. Кстати, похожая на «Отель» книжка к тому времени вышла в «Олимпе» – детектив про гостиницу «Славянская», – и мне ее подсовывали как пример для подражания. Из подражания ничего путного не получалось, – история Лаврова и Полковника не укладывалась ни в какие рамки и заготовки. Она была как дикая кошка – эта история – и совершенно не давалась в руки. Сплошное мученье было писать этот «Полигон». И вот теперь – снова? На те же грабли? Да ни за что на свете!

– Ребята, нельзя дважды войти в одну и ту же реку, – начал я слабое сопротивление сразу после первой рюмки. – «Полигон» – это прошлое.

– Нельзя объять необъятное, – возразил Лавров, разливая по второй, – и нельзя бросать начатое. Полигон держит всех нас за глотку.

– Но ведь я уже пытался…

– Попытки без результатов ничего не стоят. Их все равно, что не было.

– Но они были! Два года жизни…

– Что такое два года в сравнении с вечностью?

– Тебе легко говорить, ты – бессмертный!

– А тебе легко жить! Все равно ни черта не делаешь, отдыхаешь после морских рассказов. А-я-яй, намучилось дитя! Давай заканчивай свой «Полигон»! К тому же он и наш с Полковником тоже. Разница в том, что мы его пережили на собственной шкуре, а тебе надо только написать.

– Так сказать, зафиксировать, – вежливо уточнил Полковник.

Я не придал этим словам должного внимания.

Лавров повторил:

– Мы – пережили, а тебе только бумагу замарать! Чувствуешь разницу?

Это был аргумент. Но я действительно положил много сил на повесть «Над вымыслом слезами…, или Рассказ про конец света», так называемые матросские байки, – в другом варианте я их озаглавил «Суши заказывали? Вот вам!» Мы писали их на пару с Александром Нехорошевым, моим другом: Бякин – так мы звали между собой Нехорошева – Бякин рассказывал мне по телефону свои морские приключения во время срочной службы на Тихом океане, а я оформлял их в литературную форму. Это длилось несколько лет с небольшими перерывами на роман «Solnцелюб» и сценарий «Жаркое лето 2010-го…» – и на Санькины и мои запои, когда у меня не хватало сил справляться с его и своей собственной апатией и ленью. И вот, наконец, этот труд свершился: повесть опубликовали в электронном виде в журнале «Новая литература». Бякин радовался как ребенок и расхваливал мою писанину, будто это были не его собственные истории, а кто-то другой увлекательно поведал ему о своих похождениях, заворожил и даже вышиб слезу. Так он говорил и рвался – и звал меня на Камчатку. А я слушал его – и не радовался. Врать не буду, мне было, конечно, лестно, но я чувствовал себя опустошенным и обессиленным, выжатым до последней капельки, чего со мной раньше никогда не случалось. Я просто не мог радоваться…

Лавров безжалостно продолжал:

– Заруби себе на носу, писатель: жизнь трудна и непредсказуема. Жизнь – живее и разрушительнее смерти! А тебе почему-то жить – легко. Где справедливость? А, Полковник?

– Справедливости нет, – с готовностью отозвался тот. – Как любила повторять своим ученикам Людмила Александровна Кожинова, вдова почившего в бозе великого сценариста Валентина Черныха, который говорил, что его фамилия склоняется только на собраниях, – так вот, эта Людмила Александровна любила повторять своим ученикам: «Дети мои, запомните: справедливости нет!» Паша, дело не в справедливости.

– Тогда в чем? Почему ему жить легко, а нам – трудно?

– А это, потому что он не живет!

– Не понял?

– Он не живет, он – сочинительствует.

– Браво, Полковник! В самое яблочко! Мы с тобой живем на полную и ничего не фиксируем. Поэтому жизнь нас бьет, сжигает, корежит, грызет и ломает – со всех сторон! А его не трогает. Потому что он не живет! Чувствуешь, писатель, какая между нами большая разница? К тому же, ты – лентяй. Ну? Будь здоров, бездельник!

Лавров поднял свою рюмку и расхохотался.

– Присоединяюсь! – широко улыбнулся Полковник, поднимая свою.

– Вы пережили, а я должен обессмертить, – уныло констатировал я. – Будьте вы все здоровы!

Ну что ж, они дали мне почувствовать нашу разницу, – и мое сопротивление пало. Правда, я отвоевал себе условие привлекать их обоих для консультаций – при необходимости – в любое время дня и ночи. Они поначалу наотрез отказались помогать, упирая на то, что, во-первых, у меня есть все необходимые материалы, и, во-вторых, что им некогда. Тогда я уверил их, что материалы давно утеряны, как и старые варианты романа, – врал, конечно, но что было делать? Не идти же у них во всем на поводу!

– Десять лет прошло! – лукаво напомнил я.

Они вздохнули:

– Десять лет… Да, это срок…

В конце концов, они мне поверили и согласились на мои условия. Или сделали вид, что поверили и согласились. И я вспомнил одно из любимых изречений Лаврова, которое звучало так: «Когда я заявляю, что обманываю вас, я вас обманываю!» Да, от него можно было ожидать чего угодно.

Итак, я принялся за «Полигон», преодолевая ржавое сопротивление времени, материала и людей, еще не представляя, куда заведет меня вся эта безумная затея и какие разочарования и потери ждут меня на этом пути. Для начала я написал заголовок – почему-то на греческом языке. Не знаю, может быть, чтобы откреститься от прошлого, но я написал: «Πολύγωνο. Роман» – и дальше:

«Порфирий Лавров прилетел из Москвы на Полигон сразу после Дня гнева. Миссия его была особая, задание специальное, инструкции исчерпывающие. Работать он должен был под прикрытием. Но, не смотря на самую тщательную подготовку, которую обеспечил ему полковник ФСБ Перетягин, страхуя от возможных неприятностей, – несмотря на все их титанические усилия! – они и представить себе не могли, с чем тут в действительности придется столкнуться Лаврову, – настолько невероятные события и явления развернулись на Берегу и площадках Полигона с началом его негласных следственных мероприятий.

Первое событие, отмеченное потом в череде «невероятностей» как изначальное, произошло как раз перед прилетом Лаврова на Полигон. Это – бесследное исчезновение вертолета со следственно-оперативной группой из Москвы и начальником Полигона. Этот день назовут потом «Днем гнева» – и начнут отсчет фатального времени именно с него, будто прежде ничего подобного тут не происходило. На самом деле этому дню предшествовали достойные внимания диковинные события, случаи и явления, но они долгое время хранились втайне от посторонних и не попадали в официальные отчеты. Москва о них даже не догадывалась…»

Я создавал этот «Полигон» без всякого смысла и вдохновения, не видя ни цели, ни перспективы. И тут раздался, как говорится, первый звонок: я получил СМС-сообщение с вежливой просьбой не писать этот роман. Я проигнорировал его, то есть, попросту стер из телефонной памяти, посчитав чей-то дурацкой шуткой. Потом был телефонный хулиган неопределимой сексуальной принадлежности; мягкий и вкрадчивый, он торопливо зашептал с придыханием:

– Красуля, ау! Ты меня слышишь? Не пиши «Полигон». Ни к чему все это. Оставь как есть. Лучше хлопни у Лоботряса микстуры от кашля. Скажешь, от Стиральной Доски – дадут без копыт и хвостов. Не пожалеешь. Ау, красавчик! Ты еще здесь? Це-це! Пока-пока!

А спустя еще какое-то время я получил третье и, как мне показалось, последнее предупреждение – грубое и страшное:

– Тебя же просили: не пиши «Полигон»! Или мы убьем всех, кого ты любишь…

Порфирий Лавров Неунывающий впервые упомянул о Полигоне в докладной записке, которую он представил «наверх» еще в прошлом веке, в конце 80-х, во времена так называемого «заката», которые кто-то ошибочно назвал «конец эпохи развитого социализма» или «перестройка». Записка была закодирована и выглядела как обычное литературное произведение – повесть под названием «День “Д”». Докладная прошла мимо официальной регистрации, через голову непосредственных кураторов Лаврова, и попала прямо на стол Совета Хранителей Расы. Ее передал через закрытый канал связи киргизский связной, известный в кинематографических кругах под оперативным псевдонимом Бахыт Исабеков. В записке уже тогда сообщалось о финансовом неблагополучии на объекте и были даны варианты возможных неблагоприятных последствий. Вышел скандал. Но не из-за предупреждения Лаврова, а из-за того, что он по пустякам использовал дорогостоящую энергию закрытых каналов. На самом деле причина была в другом: скандал устроили кураторы Лаврова, обиженные его подозрительностью и обвинившие Лаврова в нарушении субординации и превышении полномочий. Мол, негоже хранителю-наблюдателю брать на себя фискальные функции и подставлять товарищей из оперативного отдела. Ему припомнили случай со смарагдом, когда он тоже превысил полномочия и взял на себя ответственность в борьбе с так называемыми «летунами». Тогда он первым обратил внимание руководства на недопустимую беспечность, с какой вели себя низовые оперативники. Только своевременная реакция и активные действия Лаврова предотвратили катастрофу…

Короче, из-за докладной могли последовать оргвыводы – и они непременно последовали бы! – но тут на объекте случилось то, о чем предупреждал Лавров, и Полигон фактически перестал функционировать. Скандал пришлось замять. Кураторы прикусили языки. Лаврова сначала хотели наградить за оперативность и предвидение, но потом передумали и отправили с глаз долой – куда подальше. То есть, обратно на Полигон – досматривать то, что там еще осталось…

Полигон к тому времени уже окончательно развалился и перестал существовать как оперативная единица. Там вовсю заправляли какие-то мракобесы, утроив себе маленький Вавилон или Содом и Гоморру. Об этом Лавров и сообщил в самом начале 90-х – но уже не в докладной записке, а в обширном отчете, который на этот раз закодировал в романе «Дивный сон» – о безвременье и страшных последствиях безвластия. Не наученный горьким опытом, он снова решил использовать закрытый канал связи и на этот раз привлек к работе молодого московского связного под оперативным именем Оля Лебедушкина. Ее хорошо знали в редакции журнала «Новый мир». И снова вышел скандал. Сам Лавров не пострадал, но оперативный связной был наказан – понижен в должности и переведен в провинцию. Кстати, отчет Лаврова кое-кому «наверху» до сих пор не дает покоя, хотя прошло уже больше двадцати лет…

И вот теперь – «Полигон»…

Десять лет…

Итак, я принялся за «Полигон», преодолевая ржавое сопротивление времени, материала и людей, еще не представляя, куда заведет меня вся эта безумная затея и какие разочарования и потери ждут меня на этом пути. Знал бы – даже не начинал! Ведь то, что я должен был сделать, иначе как фиксацией времени не назовешь. Им она была крайне необходима, Лаврову и Полковнику, эта фиксация, потому что до сих пор незафиксированные отголоски тех далеких событий продолжали влиять на них в настоящем и нарушать привычный ход событий и вещей, привнося в нашу действительность очень кому-то необходимый хаос и смятение, я бы даже сказал – смуту…

Но тогда я еще ничего об этом не знал. Они оба – Лавров и Полковник – использовали меня «втемную». Из предосторожности, как они впоследствии будут оправдываться. Да ладно, чего там? Втемную – так втемную! Я теперь не обижаюсь. Но уже через неделю после начала нового «Полигона» я стал получать телефонные просьбы и предупреждения на счет романа. Когда я рассказал об этом Лаврову, тот озадачился:

– Быстро же они проведали! Не ожидал. – Он внимательно посмотрел мне в глаза. – Кому ты про наш «Полигон» рассказывал?

– Извини, что не предупредили о режиме молчания! – добавил Полковник. – Мы думали, ты догадливый.

Пришлось сознаться, что я рассказал о моей новой работе одной занудной даме, иначе она своей любознательностью проела бы мне плешь до самого мозга. Лавров бросил на меня взгляд, полный невысказанного сожаления, вздохнул тяжело и произнес, ни к кому не обращаясь:

– Надо принимать меры. Мы тут не самодеятельностью занимаемся, в конце-то концов!

– Они сказали, что убьют всех, кого я люблю, – напомнил я и опрокинул в рот рюмку водки.

– Пиши спокойно, старик! – сказал Полковник с улыбкой и положил руку мне на плечо.

В его устах это прозвучало как «спи спокойно, дорогой товарищ!»

– Никого они не убьют, писатель, не переживай, – сказал Лавров подозрительно скучным ровным голосом.

– Это еще почему? – насторожился я.

Он с грустью посмотрел мне в глаза – и вдруг жахнул ладонью по столу! Стаканы подпрыгнули, а рюмки попадали. Лавров наклонился ко мне, вытаращил глаза и заорал во всю глотку:

– Да потому что ты никого не любишь, писатель!

И захохотал, демон…

Но уже очень скоро выяснилось, что он был неправ. Народ начал умирать и заболевать. Даже я сам захворал – камнями в почке, кровоизлиянием на сетчатке и прочей ерундой…

Скорбный список открыл Санька Бякин. Третьего октября того же года он утонул в речке Сетунь при невыясненных обстоятельствах.

Я запаниковал и срочно «завязал» с этим проклятым романом. Даже Лавров не смог ничего возразить, когда увидел, как стали закручиваться события.

Вот эту историю мне и не дали поведать миру. И слава Богу!

Поэтому теперь я буду говорить только про свою названную сестру Алёну, а не про какой-то там далекий во всех смыслах Полигон!

В тридцать пять лет Алёна, любящая и любимая жена и мать троих детей, принимается писать стихи. Она записывает их в небольшой детский альбом для рисования, который позаимствовала у младшей дочки Оленьки, и никому не показывает. Алена хотела бы жить как прежде, не писать никаких стихов, любить мужа и детей и ни о чем таком не думать, – но уже не может. С ней начинает происходить внутренняя метаморфоза. Она какое-то время сопротивляется, отстаивая свой привычный мир, казавшийся всегда таким надежным, таким устойчивым, таким неизменным – как движение Земли вокруг Солнца! – но силы, владеющие Аленой, оказываются проворнее и одолевают ее сопротивление. Алене становится одиноко и страшно. Так, наверное, мучилась бы и сопротивлялась гусеница – перед тем как превратиться в бабочку – обладай она человеческим сознанием…

Вот что любопытно!

2. Блокпост

Погожим летним днем Алена неторопливо ехала замысловатыми зигзагами на дамском велосипеде. На Алене было легкое светлое платье без рукавов и шляпка от солнца, на ногах – сандалии. Велосипед катился по безлюдному шоссе, прямому как линейка. Дорога протянулась через поля, посадки и перелески – от одного края горизонта до другого.

Скрип велосипедных педалей, стрекот кузнечиков и шуршание шин по дороге – вот и все звуки, которые сопровождали Алену в этом бесконечно долгом и длинном пути. Встречный воздух остужал лицо и грудь и развевал волосы. Не думалось ни о чем. Алене оставалось только крутить педали – скрип… скрип… – да следить за дорогой.

Когда впереди блеснула река, дорога пошла под едва заметный уклон, к тому же Алена чуть поднажала на педали, и велосипед послушно побежал быстрее – скрип-скрип-скрип! – все теми же прихотливыми и вертлявыми зигзагами. Ветер норовил сорвать шляпку с головы, остужал лицо и грудь и развевал локоны.

Асфальт дороги был разбит снарядами. Объезжая воронки, осколки и хвосты неразорвавшихся мин, Алена лихо подкатила к блокпосту, нажала на тормоза и соскочила с велосипеда.

Впереди была река. Мост через реку был взорван.

Алена прислонила велосипед к бетонному блоку. Навстречу ей из-под навеса вышел молоденький ополченец с автоматом наперевес, совсем мальчишка. Перепоясанный ремнем бушлат был ему явно велик. Стараясь выглядеть старше своего возраста, он казался моложе, чем был на самом деле. Он спросил Алену строгим ломающимся голосом:

– Что вам здесь надо? Вам здесь нельзя!

– А тебе можно? – парировала Алена и добавила: – Хлопчик, ты почему не в школе?

– Каникулы, – просто ответил тот.

Алена понимающе кивнула.

– А мне – туда! – указала она на другой берег.

– Туда нельзя! – сказал молодой ополченец и наставил на нее автомат.

– Полегче, хлопчик! – сказала Алена и кончиком пальца отвела от себя ствол.

покраснел подросток

– Извините!

Он поборол смущение и спросил строго:

– Вы кто?

Алена посмотрела на разрушенный мост, на реку, подумала и сказала:

– Вера.

– Наконец-то! – обрадовался ополченец.

Он убрал автомат за спину и улыбнулся:

– Мы вас давно ждали. Проезжайте! Только поскорей. А то начнется.

– Как же я без моста? – удивилась Алена. – Вброд, что ли? Или вплавь?

Над их головами просвистел снаряд. Хлопец пригнулся вместе с Аленой. Разрыв ухнул, когда они уже сидели на корточках, прислонясь спинами к теплому бетонному блоку.

– Перелет! – улыбнулся хлопец. – А мне сказали, вы умеете. Просили напомнить, чтобы вы на руки посмотрели. Пожалуйста, посмотрите на руки! – попросил он и добавил: – Должно получиться.

– Что получиться?

– Я не знаю.

Алена усмехнулась и стала разглядывать свои загорелые руки.

Второй снаряд упал в реку, рядом с разрушенным мостом: сначала вырос водяной пузырь, который лопнул кустом разрыва, и только потом прилетел звук.

– Недолет!

После второго снаряда молодой ополченец перестал улыбаться и обеспокоился.

– На руки! Смотрите на руки! А то пропадем!

– Да смотрю я! Смотрю!

Алена тупо глядела на свои руки. Она знала, что надо смотреть, что это важно, но для чего это надо и почему важно, она теперь не понимала, потому что не помнила. Алене на мгновение сделалось дурно от страха, потому что она напрочь позабыла, зачем сюда приехала. Более того, она даже не могла припомнить, откуда выехала! В памяти у Алены была только дорога, – будто она тут всю жизнь провела, крутя педали. Она попыталась напрячься и вспомнить, но от этого стало только хуже – перед глазами затуманилось, поплыло и заколыхалось, и Алену едва не стошнило. Превозмогая дурноту, Алена судорожно сглотнула и прошептала:

– Что я тут делаю?

И вдруг рассердилась на себя за свою слабость и громко сказала:

– Возьми себя в руки, дура!

– Что? – не понял хлопец с автоматом.

– Ничего!

Они продолжали сидеть лицом к реке, прислонясь спинами к бетонному блоку – хорошая мишень для вражеского снайпера. Так подумали они оба, но не двинулись с места.

Алена поднесла ладони к самому лицу. Линия жизни пересекалась с линией судьбы на правой ладони. На левой ладони линии судьбы не было.

– Зачем все это? – снова прошептала Алена в отчаянии; сил сердиться уже не осталось. – Бред какой-то!

– Ну? Что? – нетерпеливо произнес молодой ополченец. – Получается?

– Ничего! – выдохнула Алена.

Она встала с корточек, потянулась кверху обеими руками – и встряхнулась вся, как собака, выбравшаяся на берег.

– Руки не опускайте! – прикрикнул парень и тоже поднялся.

– Да ладно тебе!

Алене вдруг стало все безразлично. Она еще раз потянулась – что было сил, до хруста в суставах! – резко расслабилась и снова посмотрела на кисти своих рук. Она с сожалением отметила облупившийся маникюр и грязь под ногтями.

– Смотрю! – громко сказала она. – Дальше что?

Хлопец не на шутку обеспокоился.

– Давайте же! – умоляющим голосом попросил он. – Ну? Вы же умеете. Напрягитесь!

– Каким местом? – огрызнулась Алена. – Умник!

– Сейчас накроют… – упавшим голосом произнес паренек.

Снаряд, который летел их убивать, был уже совсем близко…

Лавров невозмутимо заметил:

– Тизер хорош. А дальше-то что?

– Ты меня спрашиваешь? – обиделся я. – Давай начнем с самого начала!

– А давай!

– Хорошо! Мужа Алены звали Иван Удачин. Но он здесь совершенно ни при чем!

– Ты в этом уверен, писатель?

– Абсолютно!

– А я сомневаюсь!

– Давайте рассуждать логически, – подал голос Полковник. – Хотя бы попробуем…