Текст книги "Мы вернулись домой (СИ)"
Автор книги: SectumsepraX
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Мерлин залпом выпивает полбокала шампанского. Елена окидывает его удивленным взглядом, и, хотя она молчит, Мерлин явно видит в ее глазах вопрос.
– Слишком долго, – кое-как выговаривает он скорее для самого себя, чем для нее. – Слишком…
Маленький Гарри, пока Елена отвлеклась, тянет ручку к тарелке, запускает пальцы в салат и смеется:
– Мама!
Она охает и принимается вытирать его руки салфеткой, начинает что-то выговаривать, но ее глаза так и искрятся весельем.
Мерлин отворачивается.
Он не завидует, но смотреть на чужое счастье иногда становится горько. Радостно, ведь это счастье близких людей, но все равно горько.
– Папа! – радостно объявляет Гарри, когда Елена наконец спускает его на пол, и шлепает в сторону дивана. Гвейн отрывается от экрана ноутбука, и его лицо, до того усталое и хмурое, проясняется.
– Ты куда, парень? – серьезно спрашивает он. Гарри осторожно забирается на диван и устремляет свой взгляд на ноутбук, копируя отца и хмуря еле заметные бровки.
– Бай-бай? – предлагает он, и Гвейн переводит вопросительный взгляд на Елену.
– Пойдем, – вздыхает та. Проходя мимо Мерлина, она опускает руку ему на плечо. – Осталось недолго.
– Ты в этом так уверена? – без эмоций спрашивает он. Елена пожимает плечами.
– Точно меньше, чем было только что, – произносит она напоследок и подхватывает Гарри с дивана. Он утыкается ей в плечо и зевает.
– Ты ведь еще спустишься? – спрашивает Гвейн.
– Когда он уснет. Не хочу пропустить еще один Новый год.
Ступеньки скрипят, когда она поднимается с сыном на руках наверх. Гвейн провожает их взглядом, улыбаясь.
– Три года! Поверить не могу.
Мерлин передергивает плечами.
– Вы с Еленой сходитесь в половине жизней, если не чаще, – комментирует он.
– Так рано мы еще никогда не начинали, – мгновенно отмечает Гвейн.
– Я иногда не могу понять, как… или, скорее, почему…
– Нас тянет друг к другу, – Гвейн пожимает плечами. – Мы любим друг друга.
– Вы даже не были знакомы в самый первый раз!
– Может, тот раз был не первым нашим шансом, а просто одним из, и неудачным, откуда ты знаешь? – Гвейн фыркает, но, взглянув на Мерлина, почти сразу перестает улыбаться. – Осталось недолго, – произносит он.
– Вы вечно это твердите, и что? – ворчит Мерлин, потирая лоб. – Никакого смысла.
От шампанского и духоты его слегка мутит, и он выходит на крыльцо, слишком сильно хлопнув за собой дверью. Гвейн поймет, что он не сердится на него, – Гвейн всегда понимает, так что иногда это даже раздражает.
Он не надел куртку, и зимний ветер приятно холодит разгоряченную кожу. Мерлин обхватывает себя руками и прислоняется к перилам. Еще один год… еще один длинный год прошел.
Мерлин знает, что потом эти года покажутся всего лишь минутами, но сейчас они – вечные. Это зацепка, якорь, напоминание, что все не может быть хорошо и спокойно всегда.
Он Мерлин. Он живет… может быть, и не вечно, нет, но он живет… и живет… и живет. Всё вокруг двигается вперед, и лишь он ходит по спирали.
Он все еще живет, а его близкие продолжают умирать, рождаться… перерождаться. И он никогда не знает, в какой момент настанет час «икс».
Проводить время с друзьями получается не всегда. Гвейн, например, встречает Мерлина почти в каждую свою жизнь, но для Мерлина это лишь череда встреч с одним и тем же человеком, а для Гвейна – меняющая все точка. Каждый раз меняющая все точка.
Долгое время Мерлин думал, что поворотный момент происходит, когда он называет свое настоящее имя– казалось, что воспоминания возвращаются именно так. Лицо озаряется, во взгляде появляется узнавание, а на плечи ложится разделенное бремя вечности. Воспоминания возвращаются – каждый век, каждая жизнь, каждая смерть. Каждая встреча. От одного лишь звука имени древнего и одинокого волшебника.
Но однажды – слишком рано, слишком давно – Мерлин встретил глухого Артура, и тот все равно… вспомнил.
Долгое время Мерлин думал, что Артур будет появляться последним, когда собран весь его двор, все его друзья и враги. Это же логично, так? Если мир нуждается в короле Артуре настолько, что король Артур возвращается к жизни, то он должен быть во всеоружии.
Но однажды Артур, пятилетний мальчик с чистой душой и разом свалившимися воспоминаниями о прошлых жизнях, умер у Мерлина на руках от потери крови.
Долгое время Мерлин думал, что Артур всегда будет влюбляться в Гвен, что Гвен всегда будет влюбляться в Ланселота, что Моргана всегда будет предавать Артура. Что он, Мерлин, будет раз за разом допускать одну и ту же ошибку.
Однажды – слишком давно, но еще не слишком поздно – Артур сказал, что подавлял свои чувства к нему в каждой жизни, начиная с самой первой. Что Мерлин не допускал ошибку, а совершал жертву.
С тех пор Мерлин отказывается искать образцы, больше не вглядывается в закономерности и просто живет. И ждет.
В этот раз он ждет слишком долго. И ему кажется – на этот раз их ожидает нечто… грандиозное.
Артур возвращается к жизни каждый раз, когда мир нуждается в нем, но не каждый раз успевает совершить что-то. Смерть пятилетнего мальчика со взрослым взглядом не положила конец большой войне. Восстание маленькой группки офицеров не начало победную революцию. Убийство капитана не спасло маленькое судно от набега пиратов.
Артур возвращается к жизни каждый раз, когда мир нуждается в нем, переворачивает жизнь Мерлина, наводя в ней этим порядок, они спасают мир – и начинается великий бег от смерти.
Жизнь – это о боли и страданиях, Мерлин хорошо запомнил это еще в самый первый раз, вот только он не знал, что его личное счастье будет наполняться жизнью именно в те времена, которые приносят всем страдания.
Одинокий залп салюта взмывает в воздух, разлетаясь на тысячи ярких огней и взрывая мертвую тишину, и Мерлин вздрагивает.
Когда он заходит обратно в дом, Гвейн все еще сидит у ноутбука: плечи напряжены, пальцы бегают по клавиатуре, а губы нехорошо поджаты в тонкую линию.
– Ну все, хватит! – заявляет Мерлин слишком громко, так что Гвейн дергается, резко выпрямляясь.
– Что хватит?
– Сам же хотел пораньше начать отмечать, чтобы и Гарри было немного праздника, – произносит Мерлин, – а все сидишь и сидишь…
– Так Гарри уже пошел спать, – нейтрально отмечает Гвейн, но все же ставит ноутбук на стол и откидывается на спинку дивана, потягиваясь. – Ты слишком нервный, Мерлин. – Мерлин передергивает плечами и открывает рот, чтобы ответить, но Гвейн наставляет на него палец: – Если ты снова скажешь, что слишком долго, я лично напою тебя успокоительным и запру в пустом подвале, чтобы ты ничего не натворил. Раз ждешь, значит, так надо. И нечего сверлить меня таким угрюмым взглядом.
Мерлин вздыхает и падает на диван рядом с Гвейном.
– Нет, правда, – тот оживляется. – Ты решил отмечать с нами, потому что хотел праздника. Домашнего уюта. Так не надо все портить своими вздохами и страданиями. – Он ненадолго замолкает, разглядывая Мерлина, а потом отводит взгляд и добавляет вполголоса: – Иногда я не понимаю. Почему ты каждый раз просто… ждешь?
Мерлин поднимает брови.
– Что?
– Я знаю, почему ты не ищешь его, и даже более-менее понимаю. Но… Ты же можешь жить, Мерлин. Проводить время как нормальные молодые люди.
– Я не отношусь к числу нормальных молодых людей – никогда не относился, – подчеркивает Мерлин, – и уж точно не хочу начинать. Как ты себе это вообще представляешь?
– Мы живем в двадцать первом веке, Мерлин! – в ответ на выразительный взгляд Гвейн вздыхает. – Да, я знаю, что ты в принципе постоянно живешь и живешь. Но прямо сейчас – такая пора, что… Я не понимаю. Ты можешь выходить в общество, знакомиться с новыми людьми…
– У меня полно друзей, которые живут однократно и умирают как все остальные, между прочим, – бубнит Мерлин.
– Но людям нужны не только друзья. Ты мог бы с кем-нибудь встречаться… просто попробовать, по крайней мере.
– Я не собираюсь затевать никакие отношения на стороне, Гвейн, я не из тех, кто изменяет.
– Это и не будут отношения «на стороне», господи, Мерлин. – Гвейн выглядит раздраженным. – Просто отношения. Новые. С новым человеком.
– И с чего бы мне, скажи, пожалуйста, их заводить? – Мерлин щурится. У них уже был этот разговор. Много раз был. – Ничего не изменилось. Я уже… состою в отношениях, если тебе хочется это так называть. В постоянных и давно… – он невесело усмехается: – Очень давно устоявшихся.
Гвейн вздыхает и запрокидывает голову, принимаясь разглядывать потолок.
– Знаешь, – негромко говорит он странным тоном, – каждый раз я…. Нет, не так. – Он прикладывает руку к груди, нащупывая сердце. – Я живу. Каждый раз, когда я рождаюсь и взрослею, я не знаю, что это очередной раз. У меня другие родители. Я оказываюсь в случайном месте в случайное время. У меня есть семья, я влюбляюсь, нахожу друзей… и только потом узнаю, что это всего лишь «еще один раз».
– Когда появляюсь я, – не удержавшись, подсказывает Мерлин.
– Когда появляешься ты, – Гвейн кивает. – Я знаю, ты так и не выяснил, что именно провоцирует возвращение воспоминаний, но мне, честно, не так уж и важно. Я просто предпочитаю жить каждый раз, как будто не знаю, что ждет меня дальше. Знаешь, это, между прочим, очень утомительно – понимать, что начинаешь все заново.
В его тоне проскальзывает нотки обвинения, и Мерлин скрещивает руки на груди.
– А ты не думаешь о том, сколько раз я начинал заново? – резко спрашивает он. – Я уже стар, Гвейн, и не помню, в который раз встречаю каждого. На прошлой неделе я наткнулся на Персиваля, и он, мне кажется, кругов на пять младше, чем ты или Ланселот. Вот это все – я все это проживал, и ты об этом знаешь… черт, да ты помнишь все это, потому что я встречаю тебя каждый раз! И каждый раз все заново. Когда ты вспоминаешь, ты уже знаешь, что происходит, и мы начинаем с той же точки. Раз за разом. А потом снова… все умирают. И не одновременно, а вразнобой. – Мерлин делает глубокий вдох. – И потом точно так же вразнобой снова врываются в мою жизнь.
– А ты не думал, что, может, это ты врываешься в наши жизни? Не думал, что мы, может быть, не хотим вспоминать? – Гвейн поворачивает голову к нему, прижимаясь щекой к кожаной обивке дивана.
Мерлин отводит взгляд.
– Есть только один способ это проверить, – произносит он. – И даже если я пытаюсь не вмешиваться… вы возвращаетесь. Вы всегда возвращаетесь, – его голос срывается, и Мерлин срывается, вскакивает на ноги. – И он вернется. Скоро! Он вернется. – Он подходит к столу, почти не глядя хватает стакан и наливает обычной воды. Залпом выливается и со стуком ставит, опирается кулаками о поверхность и закрывает глаза.
Он уже состоит в отношениях – постоянных и очень, очень давно. Он уже чувствовал, переживал все, что только может пережить обычный человек, кроме, разве что, своей смерти – но и потом, обычные люди не помнят свою смерть.
Он уже переживал все, что только можно.
Артур возвращается каждый раз, когда мир нуждается в нем, но всегда отсутствует, когда в нем нуждается Мерлин. Когда он рядом, Мерлину больше ничего не нужно. Когда он рядом, они оба живут настоящим – да, боятся того момента, когда Артуру снова придется умереть, но все равно стараются жить настоящим. Артур и не живет без Мерлина никогда: он становится Артуром, именно когда Мерлин рядом.
Мерлин живет уже шесть столетий и самим собой становится только рядом с Артуром, а все остальное время – ждет.
– Мы выяснили довольно рано, знаешь? – неожиданно для самого произносит он вслух.
Гвейн издает какое-то полувопросительное мычание. Он уже слышал эту историю – очень, очень много раз за все прошедшие годы и жизни – и наверняка знает, что еще не раз выслушает. На то он и Гвейн.
– Сначала просто… жили, как ты говоришь. Без «очередных разов» – как мы могли знать, сколько это будет продолжаться? – Мерлин поднимает графин и пьет прямо из него, несколько крупных капель скатывается по подбородку и за воротник рубашки. – И быстро…
– Начали трахаться, – подсказывает Гвейн. Мерлин, не оборачиваясь, отмахивается.
– И быстро выясняли, что многое упустили в первый раз. И в каждой следующей его жизни все случалось по-новому, иногда раньше, иногда позже. Утер, Гвен, Моргана… каждый раз случалось. Несмотря ни на что.
Развернувшись, он опирается на стол и берет несколько виноградин из вазочки.
Они встречались, и Артур вспоминал. Его жизнь всегда была уже устроена, у него были друзья, возлюбленные, планы, мечты – а потом появлялся Мерлин.
Долгое время Артур вспоминал не сразу. Они знакомились, как в первый раз, и начинали двигаться вперед вместе. Не всегда преодолевали разногласия. Не всегда начинали дружить. Не всегда проводили вместе достаточно времени, чтобы заново начать доверять друг другу. Мерлин пытался позволить Артуру проживать его жизни с нуля, пытался быть лишь незнакомцем, пытался держаться подальше, скрываясь за псевдонимами и придуманными историями жизни. Пытался дать шанс тем, кто был близок Артуру и до него. Утеру, Гвен, Моргане.
Каждый раз, несмотря ни на что, они сходились, виделись, влюблялись раз за разом. Каждый раз Артур умирал, разбивая его сердце, каждый раз Мерлин ждал, слепо и безнадежно, боясь, что на этом их время закончилось и шансы истекли, – пока все не начиналось заново.
А потом Артур умер, едва-едва вспомнив, совсем в детском возрасте, а на следующий раз воспоминания вернулись слишком быстро.
В тот раз они признали, что до этого ходили кругами и теряли драгоценное время.
С того раза Мерлин считал, что состоит в постоянных отношениях.
Иногда у него возникало чувство, что он не оставляет Артуру выбора, и он пытался ограничивать себя, держаться в стороне. Дать шанс жить нормальной жизнью.
Всегда Артур этот выбор совершал и приходил сам.
– А дальше-то что? – вырывает его из пучины прошлого Гвейн, и Мерлин невесело смеется:
– Как будто ты не знаешь.
– Знаю, – фыркает Гвейн, – но тебе же нужно выговориться. Ты так почти каждый раз делаешь. Когда накопится.
Мерлин вздыхает – да, водится за ним такое: вылить все, что собралось, на лучшего друга. Потом как будто дышать проще становится.
– Что-нибудь новое уже пора попробовать, Мерлин, – как будто между делом добавляет Гвейн, и Мерлин закатывает глаза:
– Опять ты о своем.
– Возле дома миссис Призм клуб открылся, – Гвейн кивает на дверь, – они устраивают новогоднюю ночь. Сходи, развейся. И нечего отпираться, – он не дает Мерлину перебить, – я знаю, что ты иногда выходишь, даже если… не с теми целями.
– Что, прямо сейчас? – скептически спрашивает Мерлин.
– Почему бы нет? Начнешь год… как-нибудь по-новому. Бодро.
Бодро.
У Мерлина нет никакого желания пить в баре и смотреть, как веселятся незнакомцы, но ему уже так не хочется спорить с Гвейном. Ничего страшного ведь не случится, да? И ничего хорошего – в этом Мерлин уверен, – но в этот раз он готов уступить.
Он выходит из дома – не на поиски приключений, не на поиски любви, а, скорее, прочь от того и другого. Окунуться, как говорит Гвейн, в простую жизнь простых людей.
К новому клубу тянется очередь: охранники на входе необычно внимательны и не пропускают некоторых слишком молодых любителей развлечений. Один из них, тот, что потолще и с усами, как у моржа, так пристально всматривается в лицо Мерлина, что тому даже становится не по себе. Его документы оформлены на имя Марка Эмриса, которому двадцать четыре, но Мерлин знает, что может выглядеть моложе.
– Подделка, а? – хмыкает «морж». Мерлин качает головой, подавив улыбку. Конечно, подделка. Настоящей дате рождения точно никто не поверил бы… Да он и сам ее не знает – не точную, во всяком случае.
До заветной полуночи остается еще несколько часов, и за это время он успевает пожалеть о своем решении. В клубе шумно, но не так душно и людно, как он ожидал, и местечко кажется довольно приятным. Но здесь он чувствует себя совсем чужаком: смотрит со стороны и знает, чем обернутся каждая встреча, каждое слово, каждое касание. Он видел все это уже слишком много раз. Человечество не изобрело много слишком нового в любви за сотни лет. У Мерлина в голове сотни вариантов развития событий, и каждый из них он наблюдал, а в каких-то из этих событий и участвовал сам.
Песни сменяются одна другой, и иногда кто-то выбирается с площадки на импровизированную сцену и выкрикивает поздравления. Мерлин не слушает: в них тоже ничего нового. Пустых слов слышал предостаточно на своем веку не только он, а практически каждый, и все об этом знают, но – и почему-то не удивлен – любому говорящему аплодируют и улюлюкают, смеясь и улыбаясь так, словно это их близкий друг попал в яблочко парой теплых пожеланий.
Поддавшись всеобщей энергетике, Мерлин ступает среди танцующих. Толпа впитывает его в себя так, будто он один из них: тут же рядом с ним пристраивается девушка с кудрявыми волосами, и ее, видимо, не смущают его не слишком ловкие движения. Все здесь настолько свободно и расслабленно, что, кажется, будь на поле неповоротливый тролль – и ему бы обрадовались.
Мерлину странно находиться в таком месте. Не то чтобы раньше он никуда не выходил – но здесь и сейчас он ощущает нечто странное в воздухе, почти волшебное. Вот только он точно знает, что магия тут ни при чем. Кажется. Но неясное чувство тревоги не оставляет его. Вокруг только радостные лица, а у него сосет под ложечкой, и прогнать из головы тревожные мысли, отвлечься, не выходит никак.
Он практически уверен, что где-то в этом здании есть задняя комната, где особо повеселевшие ищут иллюзии уединения ради того, чтобы особенно близко обменяться впечатлениями, тело к телу, – но самого его такие развлечения больше не привлекают. Будь он молод и свободен…
Мерлин чувствует себя то старцем, то юным мальчишкой среди всех этих радостных людей, полностью отдающихся моменту. Ему не место здесь. Он может притворяться, он может делать то же, что делают все вокруг, но он никогда не станет одним из них. Он одинок.
Он один и в тот момент, когда на полминуты все стихает и только хор голосов отсчитывает мгновения до наступления нового года. Вокруг него немного свободного пространства – прямо слева веселится молоденький парнишка, а справа рыжая девушка повисла на качке и целует его взасос, не дожидаясь конца отсчета. Мерлин одновременно чувствует боль и чуть ли не облегчение при взгляде на эту пару. У него тоже было такое счастье, и будет потом, но сейчас – его просто нет. Ничего нет, кроме гула и чисел.
– Три! Два! Один! С Новым годом!!
Возле стен выстреливают бутылки шампанского, на улице гремит салют, и все взрывается, и Мерлин…
Мерлин не может дышать.
Мертвая тишина, и только стук собственного сердца. Тук-тук, тук-тук. Что-то меняется. Преобразуется, вырывается из-под контроля, как будто он опрокинул на пол ведро с водой и из него медленно, по одной вытекает неземная жидкость.
Он пытается закрыть глаза, сосредоточиться на своем дыхании – и не может.
Магия бунтует.
Тук-тук, тук-тук.
Тихо.
И люди снова приходят в движение – медленно меняют позы, охают, стонут, парочки выпускают друг друга из объятий – Мерлин замечает это все боковым зрением. У него самого перед глазами только собственное запястье. Темно-синий рукав рубашки, под которым, прямо под пуговицами, жжет, жжет, жжет так, как будто крошечный, с ноготок, дракон выдыхает прямо на кожу, пробуждаясь ото сна.
Мерлин резко дергает ткань – пуговица отлетает – и закатывает рукав. И смотрит на имя. Простые черные буквы, неаккуратные, надписанные неровной линией, как будто писец очень спешил.
(Он всегда спешил, когда оставлял записки, всегда не хватало времени, потому что когда было, с кем обмениваться записками, времени всегда не хватало, а потом его становилось слишком, слишком много…)
«Артур».
– Мир спятил, – проговаривает кто-то в полной тишине, и после этого начались шепотки.
Мир точно спятил.
Мерлин проводит пальцем по первой «А», чуть более жирной, чем остальные буквы, и накрывает всю надпись ладонью. От запястья веет… жизнью, движением – как будто надпись пульсирует вместе с сердцебиением ее обладателя.
Где он – Артур? Уже снова в этом мире?
Мерлин обычно не чувствует его присутствие, боится принять отголосок чужой магии за тягу к известной судьбе, – но сейчас… что-то практически незаметное, легкое, подвижное, дрожащая ниточка в уголке сознания, которая ведет куда-то. Не в пустоту.
С трудом оторвав взгляд от своих рук, Мерлин поднимает голову и – первым, что бросается в глаза, оказывается самозабвенно целующаяся парочка, которая танцевала рядом с ним. Они так прижимаются друг к другу, что почти кажутся единой фигурой, и вокруг их общего силуэта Мерлин видит – не глазами, а сердцем, искорками магии в душе – сияние. Свет.
– Что… произошло? – громко подает кто-то голос, и Мерлин слышит ответ, не сразу понимая, что говорит сам:
– Они предназначены друг для друга.
Все взоры обращаются к нему, и теперь он точно – чужак среди людей, кто-то, кто знает чуть больше, кто чувствует то, что недоступно прочим.
– Ну… наверное. Э-э-э… ребят? – он прочищает горло, осторожно касается плеча парня, почти желая провалиться сквозь землю. – Ау?
Когда они отрываются друг от друга, то все равно не прекращают контакта.
Парень обнимает девушку со спины, дотрагиваясь руками до ее рук. В его глазах свет.
– У нас на коже имена друг друга, – говорит он. – Это что-то да значит, верно?
Все снова стихает.
Мерлин отшатывается – непроизвольно, слишком быстро, чуть не врезавшись в кого-то – разнимает собственные руки и позволяет рукаву упасть на запястье. Он сам не знает, зачем сделал это, но никто, кажется, и не обращает внимания: в центре внимания только счастливая пара.
– Чушь какая. – Темноволосая женщина выбивается внутрь круга и подходит совсем близко к Мерлину. – Почему вы так решили? – у нее тяжелый, нехороший взгляд, от которого начинает сосать под ложечкой.
– Если это не всеобщее помешательство, – отвечает Мерлин, – то, наверное… – у него не хватает духу закончить, но позади него говорят смутно знакомым голосом:
– Волшебство.
Он кивает.
Он с удовольствием предпочел бы согласиться с незнакомкой: в его жизни и так все слишком сложно, а теперь еще и это. А вдруг такое случилось только с теми, кто был вокруг него? А вдруг это просто случайные имена – тех, о ком каждый думал в тот момент, или кем он был в прошлой жизни, или…
Но то самое внутри, что делает его чужим, из-за чего он живет-живет-живет, подсказывает: все именно так, как он подумал. «Они предназначены друг для друга». Эти слова вырвались у него сами, он и обдумать их не успел, но уже знает, что это абсолютная правда.
Магия – коварная штука.
– И что же, по-вашему, нам теперь всю жизнь гонятся за этими вот… – женщина поводит рукой, но ее запястье скрыто от любопытных глаз. Мерлин мог быть прочесть имя, если бы захотел, но он совсем не хочет. Все в ней пугает его – то, как она не сводит с него взгляда, ее слова, ее манера держать себя. Даже ее попытка рационально отнестись к происходящему, хотя обычно Мерлин ценит это в людях. – А может, это всего лишь трюк владельцев?
– Здесь на входе не ставят никаких отметок, мэм, – услужливо подсказывает ей все тот же голос позади.
– Слушайте, это просто имена, которые сами собой взялись у нас на запястьях ровно в полночь. Если вам это не нравится, можете не обращать внимания, – и опять слова сами вырываются у Мерлина изнутри, бесконтрольно, беспечно. – Жизнь покажет, я думаю. – И он отворачивается и уходит, прекрасно зная, что спину ему жжет тяжелый взгляд.
– Подожди, – зовут его, и это тот же голос, что встал на сторону Мерлина и подсказал окружающим самое важное слово: волшебство.
Мерлин не хочет оборачиваться. Хватит ему сюрпризов на сегодня – и зачем он только послушал Гвейна?..
Мысль о Гвейне словно протрезвляет, и только после этого Мерлин понимает, что чувствовал себя как в полудреме.
Гвейн. «Они предназначены друг для друга». Гвейн раз за разом встречается с Еленой… Мерлин раз за разом встречается с Артуром, и они предпочитают не терять времени.
Значит, этому всегда было объяснение. Судьба. Не пытка, не дьявольская ирония, а судьба в самом высшем ее проявлении.
– Спасибо, – бросает Мерлин не глядя. – Но более подробных объяснений или более логичных идей у меня нет.
– А разве тут нужна логика или детали? – шаги, слышные даже сквозь шум: незнакомец подходит ближе, но не решается заглянуть Мерлину в глаза. Мерлин затаивает дыхание.
– Вы, люди, всегда обращаете внимание на то, что особой роли и не играет.
– А ты сам не человек? – незнакомец смеется.
Мерлин оборачивается. Сердце камнем уходит в пятки.
Он опускает голову, выдыхая.
Такая мелочь – а позволил себе надеяться.
Темноволосый парень подмигивает ему и протягивает руку:
– Я Сантьяго.
И почему-то Мерлин знает – еще до того, как коснется, потому что кого еще, не считая Артура, он мог бы почувствовать? А он чувствует, чувствует – слышит отголосок прошлого в этой фигуре перед собой.
– Нет, ты Ланселот, – говорит он.
«Сантьяго» моргает. Пауза. Удар, второй, сердца. Ошибся?
Крепкое рукопожатие переходит в объятия.
Мерлин утыкается Ланселоту лбом в плечо, делает глубокий вдох и сжимает зубы.
– Привет, – шепчет он. – Давно не виделись.
Ланселот хмыкает ему на ухо.
– Не думал, что ты будешь в таком месте в такое время. Это для тебя нетипично, насколько я… помню? – он делает паузу, как будто пробуя слово на вкус. Для него резко все изменилось, но он подстраивается с невероятной скоростью – как и всегда.
– Это не моя идея.
Ланселот выпускает его и внимательно вглядывается в лицо. Он почти всегда приходит в жизнь Мерлина после Гвейна, но никогда не ставит под сомнение свое в ней значение. В конце концов, что-то же должно меняться хотя бы в их существовании. Это только для Мерлина все одно и то же, одно и то же, жизнь по кругу, лица, люди, деяния…
– Эй.
Мерлин отводит взгляд.
Ланселот вздыхает и вдруг сует ему под нос руку. Мерлин от неожиданности пятится и чуть не падает, но Ланселот дергает его на себя за запястье другой рукой.
Мерлин опускает взгляд, и – «Гвен», красиво, с небольшим наклоном, выведено по коже твердой рукой.
– Гвен, – говорит Ланселот. – Не Гвиневра. Я люблю не королеву, а простую девчонку.
– И?.. – Мерлин не понимает, но и Ланселот, наверное, тоже.
– Просто подумал, что тебе стоит знать, – он пожимает плечами. – Если, знаешь, вдруг увидишь ее.
Мерлин качает головой.
– Нет, еще нет.
Ланселот цокает языком:
– Ну, значит, подождем. А… А? – он делает большие глаза, так что Мерлин против воли фыркает.
– Тоже нет.
По виду Ланселота кажется, что он готов повторить свое: «Ну, значит, подождем», и Мерлин опережает его:
– Пойдем отсюда? Гвейн с Еленой, надеюсь, еще не спят, они будут рады тебя видеть…
– Уже сбегаешь? – Ланселот качает головой. – Да, все-таки ты, друг мой, был обречен с самого начала.
Они выходят из клуба, Ланселот поднимает ворот черного пальто и оглядывается с таким видом, будто ждет нападения откуда-то. Мерлин не винит его. Он вспомнил, он принял, но это все равно стало для него ударом. Сколь быстро он ни взял себя в руки, жизнь-то все равно перевернулась.
То, что Ланселот даже не спросил про его метку, посчитав ее самим собой разумеющимся фактом, Мерлин понимает, только когда они доходят до дома Гвейна и Елены. Он останавливается перед дверьми и, вместо того, чтобы поискать ключ или открыть замок магией, оборачивается и обводит взглядом дорогу.
– Ты не спросил, – говорит он. Ланселот понимает не сразу, но Мерлин поднимает руку, хлопает по запястью, и взгляд Ланселота проясняется.
– Как будто мог быть кто-то другой, – говорит он. – Ни один человек не может быть связан с тобой крепче, какой бы ни была эта связь.
– Думаешь, в каждой вашей жизни это один и тот же человек?
– Это всегда один и тот же человек, – произносит Ланселот уверенно. – Просто теперь это еще и… записано на теле.
– Мир не поймет. Мир долго будет изучать… – говорит Мерлин, запинаясь. – Отрицать, рационализировать, что угодно, прежде чем признает, что судьба действительно существует и что иногда в жизнь вмешивается магия.
– У всего есть начало. И уж не думаешь ли ты, что люди будут встречать свои родственные души, только если начнут искать их? Судьба на то и судьба. Ты мог не оказаться в Камелоте, мог не стать слугой Артура – но стал же!
Мерлин почему-то вздрагивает.
– И никаких «что, если…» тут быть не может, – добавляет Ланселот. – Не время строить альтернативные миры. Ты Мерлин, и у тебя – уж прости меня – нет другого выбора.
– Я и не стал бы совершать иной выбор, – комментирует Мерлин. Ланселот грустно улыбается.
– Я знаю. Но я не об этом. Ты… ну, в общем, это в любом случае было бы так. Все, через что мы – все мы – прошли, это единственное возможное и единственное реальное.
– Жизнь предопределена, хочешь сказать?
Дверь отворяется, и они оба подскакивают от голоса Гвейна:
– Ты же мне сам когда-то о-очень давно все рассказал – и про дракона, и про Мордреда, и Моргану. Неужели ты за столько лет не поверил?
– Не пугай больше так, – огрызается Мерлин, но не зло. Ланселот обменивается с Гвейном рукопожатием, и у него по телу растекается что-то теплое. Ощущение, что он не один.
– Значит, у вас тоже? – спрашивает он, когда они входят внутрь. Ланселот снимает пальто и тихо удаляется в сторону гостиной, словно хочет предоставить им возможность поговорить наедине, но Мерлин тут же шагает за ним. Они двое – самые близкие его друзья на свете, и это как раз не меняется и не должно измениться никогда. Может, они для него тоже родственные души, но по-другому.
– Да, у нас тоже, – отвечает Елена, выходя из кухни, целует Мерлина в щеку и крепко обнимает Ланселота, – если ты об этом, – и машет в воздухе рукой. Мерлин ловит ее и рассматривает надпись. Слово «Гвейн» на его прикосновение отзывается легким движением внутри. Елена вскидывает брови.
– Надо же! Я думала, только я почувствую.
Не успев обдумать, что делает, Мерлин тащит ее за руку к Ланселоту и кладет его ладонь на ее запястье.
– А сейчас что-нибудь чувствуешь?
Она качает головой:
– Ничего.
Мерлин дотрагивается до запястья Гвейна, который с интересом наблюдает за ними. «Елена» на его руке тоже дышит.
Только имя на руке Ланселота не полно жизни, и он заметно мрачнеет.
– Может, она спит или без сознания, – беспомощно предполагает Мерлин.
– Ага, или еще не родилась, и мы встретимся, только когда я буду дряхлым стариком.
Его отчаяние почти окутывает его с ног до головы, с удивлением понимает Мерлин. Обычно он не чувствует эмоции других; может, дело в том, что в этом случае они тесно связаны с волшебной меткой у Ланселота на руке?
Даже он не знает всего, хотя он – материальное воплощение магии.
