Текст книги "Призвание – писатель. Том 1"

Автор книги: Сборник

Вдохновение

 
Ночь подкрадётся к столице,
Зажгут огни седые дома.
Я закрою устало ресницы —
Погружусь в мир грёз и сна!
Вдруг шорох – душа замирает:
Слышны лёгкие шаги у двери.
Муза пришла, на лире играет
Музыку света, тепла и любви!
Моя душа с нею ликует —
танцуют вальс рифма и слог,
И я пишу неторопливо
Новые строчки на чистый листок!
 

Москва, январь 2009 года

Ты была посланницей Евтерпы…

Нике Турбиной посвящается…

 
Ты была посланницей Евтерпы,
Она тебе шептала стихи,
По ночам ты взрослых просила
Писать первые строки свои.
Пришла к тебе мировая слава
И украла всё детство твоё!
Душа не выдержала – сломалась,
И не осталось почти ничего!
Тебя манили звёздные блики,
Танцевали на ночном окне.
Голос музы почти не слышен.
Ты подумала: «Это всё!»
Спят оборванные строки
На пустом твоём столе!
Тебя нет какую осень?
Тело лежит в сырой земле!
 

Колышлей, август 2010 года

Я в голове твоей останусь

 
Я в голове твоей останусь,
При луне в Лилит обернусь,
Сквозь оконные ставни проникну
И тебя у жены украду!
Подарю бездонное небо
И реалии тайных миров,
В которых ты ещё не был,
Где есть любовь без слов!
Хмельные блекнут звёзды,
Рассвет крадётся к Москве.
Может, запомнишь всё же,
Всё это было не во сне!
 

Москва, апрель 2015 года

Мой Сурский край

 
Мой Сурский край,
Мой край любимый!
Тоскует о тебе моя душа,
Вдали от родины милой
Вспоминаю родные места.
На миг столицу покину:
Здесь неуютно и тоскливо,
По улицам пройдусь неторопливо,
Верну растраченные силы,
Отдохну от суматошной суеты.
Алый мелькает рассвет вдали.
Москва, прошу, меня прими!
 

Колышлей, август 2008 года

Свидание с дождём

 
Дождь! Капли скользят по стеклу,
А я люблю это явление природы!
Я из дома своего убегу
И промокну до нитки, быть может.
А может, стану вмиг невидимкой,
Растворюсь в пене дождя!
Грустные, тревожные мысли
Вода смоет с меня!
Образ Венеры наброшу,
Воскресну из золотого дождя,
ласковой, нежной, как прежде,
Я буду, мой друг, для тебя!
 

Москва, декабрь 2008 года

Альфред Бодров

Город Хотьково Московской области.

Родился в Грузии (г. Кутаиси) в 1942 г. По окончании неполной средней школы получил среднее техническое образование, трудился на оборонном предприятии. В 1973 г. окончил истфак МГПИ им. Ленина и преподавал в техникумах, перешёл в СМИ, увлёкся литературным творчеством. Публикуется в журналах и сборниках, выпустил пять книг, два лирических сборника, имеет литературные дипломы, стал членом Союза журналистов России и Интернационального Союза писателей.

Путешествие Эвдемона в космосе и что из этого получилось

Описываемое происшествие случилось в то время, когда человеческая цивилизация настолько рационализировалась благодаря виртуальным цифровым технологиям, что люди перестали разговаривать, общаясь при помощи телепатических сигналов.

Заблудившись среди звёзд и планет, Эвдемон февральским морозным утром 5555 года на космолёте с романтическим названием «Икарий» достиг какого-то космического объекта. Он подумал, что это Альтаир, место назначения, которое он выбрал для обследования, но, убедившись в своей ошибке, решил исследовать неведомый объект. Он назвал его Terra incognita. Рискуя жизнью, он вышел из корабля в космическом облачении и оказался на берегу речки и замер, увидев фигурку, выходившую из воды нагишом.

– Ты кто? – спросил Эвдемон, направив в её сторону пучок электронных телепатических зарядов, удивившись её человеческому облику.

– Я девушка, а ты кто? – последовал ответ таким же способом. Эвдемон удивился, что фигурка не только поняла, но и может общаться при помощи электронных телепатических зарядов.

– Что за лес с медведем? – ругнулся он. – Я Эвдемон от Полярной звезды на планете Альфределяндия. Почему мы похожи друг на друга и понимаем друг друга? Где я нахожусь? Я знаю, что такое женщина, но никогда ещё не слышал, что такое девушка. В моём списке существительных никакая «девушка» не значится.

Прелестная фигурка ответила:

– Девушка – это молодая женщина, которую ещё не ласкал мужчина. Ты тоже находишься на планете Альфределяндия, но с другой стороны, под Южным Крестом. Мы понимаем друг друга, потому что мыслим одинаково.

Эвдемон удивился ещё больше:

– Значит, я на той же планете? Странно, я уверенно вёл «Икарий» на Альтаир, который хотел исследовать. Неужели я тоже мыслю? Прожил ведь под Полярной звездой двадцать пять лет и не знал, что мыслю. Но что значит слово «мыслить»? Это, случайно, не запрещённое ругательство?

Фигурка улыбнулась:

– Это не ругательство, но тоже запрещено. Мыслить означает «существовать», то есть смотреть и видеть.

Эвдемон спросил:

– Я не мог предположить, что смотреть и видеть не одно и то же, в чём же разница?

Фигурка насмешливо объяснила:

– Можно смотреть и не видеть, можно и видеть, несмотря на слепоту.

Эвдемон глубокомысленно произнёс:

– Скажи, почему у вас запрещено слово «девушка»?

Фигурка удивилась непонятливости незнакомца:

– Слово «девушка» запрещено произносить, потому что власти хотят всех уравнять в правах, это слово может быть намёком на разврат. У вас тоже запретили, почему? Ты на нашей планете, сними с себя снаряжение, я хочу видеть тебя.

Он ответил, сняв с себя скафандр:

– Сказали нам, что это анахронизм. Мы с тобой долго обмениваемся мыслями, но до сих пор не знаю, как тебя зовут?

Фигурка отвечала:

– Я Сигма. Мы похожи друг на друга, мыслим одинаково, разговариваем и понимаем друг друга. Значит, ты тоже человек с этой планеты. Я родилась под Южным Крестом, а ты – под Полярной звездой. Ты не хочешь меня приласкать?

Эвдемон удивлённо просигналил:

– Но ты можешь стать женщиной!

Сигма просигналила:

– Не стану, потому что ты от Полярной звезды, а там вы все дикие. Только те, кто под Южным Крестом, могут девушку превратить в женщину и дать потомство, а у вас нет семени.

Эвдемон поднял от удивления брови:

– Под Полярной звездой мы тоже даём потомство.

Сигма просигналила:

– Разве? Я об этом не подумала. Я о потомстве в школе не читала, мне было неинтересно, хотя молодая учительница задавала учить самостоятельно. Люди у нас перегрелись до температуры кипения пять тысяч пятьсот пятьдесят пять градусов по Цельсию и бесятся, вот и выступают с революциями, переворотами, бунтами и заговорами против властей, власти против бунтарей, все против всех, некого в мужья брать. Теперь запретили встречаться, сходиться и брать в мужья тех, кто от Полярной звезды, потому что на них приклеили ярлык «северный сексот», то есть секретный сотрудник. Поэтому не появляйся там на площади, тебе тоже такой ярлык приклеят, разговаривать с тобой не будут и кусок хлеба не продадут. Приласкай меня, чтобы не зря побывать в наших дебрях, и лети на свой Альтаир.

Он просигналил:

– Это температура кипения тугоплавкого вольфрама. А ты как будешь потом?

Сигма с грустью ответила:

– Это у вас под Полярной звездой точка кипения вольфрама, а у нас это точка бурления людской дикости и безумства. За меня не беспокойся, я не пропаду. Местное зверьё добрее, чем милые сограждане. Ты меня приласкаешь, я стану женщиной, дам потомство. Больше мне ничего не надо, а ты скроешься в своём космолёте «Икарий» и полетишь на свой Альтаир. Мы с Альфой будем тебе по ночам рукой махать.

Эвдемон удивился:

– Кто такая Альфа?

Сигма впервые за всё время разговора с незнакомцем громко и от души рассмеялась:

– Какой же ты дикарь, хотя у тебя добрые глаза и умные приборы. Я тебя называю «Бяша Бестолковый Первый». Это будет моя тайна.

Эвдемон раздумал лететь на Альтаир, намереваясь вернуться под Полярную звезду. В последний момент, перед тем как он задраил люки, к нему в корабль запрыгнула Сигма нагишом.

Он просигналил:

– Что ты здесь делаешь, почему ты нагишом?

– Я бы не успела, ты мог улететь, пока я одевалась.

– Могла взять с собой, здесь прикрылась бы.

– Ты уже люки задраивал, я не успевала, далеко было до твоего космолёта.

– Сигма, как я тебя в таком виде дома покажу, у меня нет запасной одежды.

– Эвдемон, почему ты застыдился меня? – просигналила она ему в ответ. – Ты у реки не стыдился моего вида, а теперь устыдился? Кому стыдно, пусть не смотрит. Я люблю купаться нагишом в укромном месте, где никого нет поблизости. Я там хотела, чтобы ты меня познал, как написано в Библии.

Эвдемон ощутил себя оскорблённым и выпустил от возмущения усиленный пучок зарядов:

– В Священном Писании говорится, что жена к мужу прилепится, и будет одна плоть, но мы не муж и жена. Это уже называется любодеяние, Библия осуждает этот грех. Отойди в сторону и не мешай управлять приборами. Скажи, почему под Южным Крестом у вас запретили мыслить?

– У вас под Полярной звездой это тоже запретили, почему?

– «Икарий» прибывает на космодром. Я отправлю тебя назад, на поляну под Южным Крестом, я ещё в детстве дал себе зарок, что не женюсь на голой женщине, а ты голая.

Сигма попросила снова пучком телепатических зарядов:

– Если ты оденешь меня, возьмёшь в свой дом?

– Возьму. Я понял, почему у нас запретили мыслить. Это для того, чтобы мы не умели разделять глаголы «смотреть» и «видеть». Наверное, у вас тоже по той же причине запретили мыслить.

– Наверное, – просигналила Сигма.

На свадебном пиру гости вместо «любовь да совет» пожелали молодожёнам удивительное словосочетание о любви: «Да не сорадуется любовь неправде, и да порадуется истине». Сигма подарила Эвдемону дочку Альфу, как обещала, и ещё множество детишек с именами из греческого алфавита. Они называли детей такими именами, думая, будто греческий алфавит способен умиротворить страсти. Люди подумали, будто сказалось различие между «видеть» и «смотреть». Странная мысль, хотя мыслить не поощрялось ни под Южным Крестом, ни под Полярной звездой.

Юрий Воротнин

Юрий Воротнин родился 21 января 1956 г. в п. Пирово г. Тулы.

В 1978 г. окончил строительный факультет Тульского политехнического института.

С 1978 г. живёт в г. Дедовске Московской области.

Стихи печатались в журналах «Поэзия», «Наш современник», «Молодая гвардия», «Москва», «Сибирские огни», «Дальний Восток», «Алтай».

Автор нескольких книг стихотворений.

«Часы не идут, вязнет сырость в углах…»

 
Часы не идут, вязнет сырость в углах
И окна крест-накрест забиты,
Но скрипнула дверь, словно соль на зубах,
Душа поднялась до молитвы.
 
 
Когда я входил в этот дом нежилой,
Концы не срастались с концами,
Но печку при мне затопил домовой,
И печь зацвела изразцами.
 
 
Сквозняк коридоры продул на лету,
Крылом не задел паутинки,
И память размыла в глазах темноту,
Как переводные картинки.
 
 
Немного тепла – и вокруг оживут
Давно позабытые лица
И долгий со мной разговор заведут.
Как сладко им разговориться!
 
 
Я истово заговор дедов шепчу,
Я глажу ковёр самотканый,
А вслед домовой затепляет свечу
И чай разливает в стаканы.
 
 
Качается месяц сквозь доски в окне,
Полы лунным светом протёрты,
И силы мои возвращаются мне,
И жизнь возвращается мёртвым.
 

«Не то чтоб сеял зло…»

 
Не то чтоб сеял зло,
В необъяснимой страсти
Звериное число
Раскладывал на части.
 
 
Мне ночью не спалось,
Мне днём не просыпалось,
Я чувствовал, как ось
Земная напрягалась,
 
 
Как шли материки
Открыто друг на друга,
Как Солнце вопреки
Сойти пыталось с круга.
 
 
Я понимал: игра
Моя давно за краем.
И знал – земля сыра,
А рай необитаем.
 

«Спотыкаюсь, срезаюсь на каждой версте…»

 
Спотыкаюсь, срезаюсь на каждой версте,
Вбита в землю по горло верста,
А тому, кто хоть раз повисел на кресте,
Даже дня не прожить без креста.
 
 
Не жалею себя и к другим без щедрот,
И смотрю до окалин в глазах,
Как качается гать от совиных болот
До совиной звезды в небесах.
 
 
Ни прощеньем твоим, ни слезой на ветру
Не унять мне тоски ломовой,
И с размаху вбиваю в пространство версту,
Чтоб не кончился путь столбовой.
 

«Кто мне истину откроет…»

 
Кто мне истину откроет,
Светом тьму посеребрит?
Не с того ли ветер воет,
Что душа моя болит?
 
 
Кто удержит равновесье?
Кто пошлёт благую весть?
Есть над нами поднебесье,
И земля под нами есть.
 
 
Отчего в ученье строгом
Ересь тлеет, как ожог,
То ли ходим все под Богом,
То ли все мы вместе – Бог?
 
 
Я стою пред образами,
Я держу в руках свечу
И закрытыми глазами
Вижу дальше, чем хочу.
 

«Вот и кончилось время прощаний…»

 
Вот и кончилось время прощаний,
Обусловлен последний уют,
Мы уходим туда не с вещами,
Вещи дольше обычно живут.
 
 
Их удел средь завалов подённых
Дольше века из рук не сходить,
Чтоб ещё на земле не рождённых
И уже неживых породить.
 
 
Чтобы утром в тягучем тумане
Слышал я сквозь столетний гранит,
Как у прадеда в чайном стакане
Колокольчиком ложка звенит.
 

«К какому рубежу…»

 
К какому рубежу
Лета́ меня готовят,
Огонь в руках держу,
А ощущаю холод.
 
 
И в памяти моей
Иных земель поверья,
Вода других морей,
Других лесов деревья.
 
 
То ль это миражи,
То ль просто совпаденья,
То ль очень долго жил
До своего рожденья.
 

«Снег калёный, как будто казённый…»

 
Снег калёный, как будто казённый,
Как ни крутишься – ветер в лицо,
В этом поле и хлебные зёрна
Прорастают лишь сорным словцом.
 
 
Потому здесь и вольному воля,
Что удел ни один не обжит
И дорога до этого поля
Через это же поле лежит.
 
 
Меньше яблока редкое солнце,
Облаков надвигается спуд,
Но, как насмерть, стоят оборонцы
И дорогу туда стерегут.
 

«Кричу, когда огонь прожжёт…»

 
Кричу, когда огонь прожжёт
Меня дыханием лужёным:
«Бог бережёных бережёт,
А каково небережёным?»
 
 
Мне эхо катится в ответ,
Ожоги лечит и нарывы:
«Не бережённых Богом нет,
Есть, кто мертвы, и есть, кто жи́вы».
 
 
Смиряюсь, слышу, и огня
Я не боюсь проникновенья,
И Бога, спасшего меня,
Оберегаю от забвенья.
 

«Говорил-говорил, как слова доставал из колодца…»

 
Говорил-говорил, как слова доставал из колодца,
И заплакал потом, и давай причитать-голосить,
Будто горло пробил наконечник стрелы инородца,
И рванула из горла тоска и печаль по Руси.
 
 
Не по родине плач, что гремела державным железом,
По Руси – гой-еси! – что лишь в гусельных сказах жива,
Где семь вёрст до небес, только семь, но всё лесом и лесом,
А за каждым кустом колдуны, ведуны, татарва.
 
 
Он плетёт языком, но какие узлы расплетает,
Отмывает слезами, что жизнь накоптила во мне,
Красно солнце встаёт, ясный сокол с запястья взлетает,
И в воде не тону, и опять не сгораю в огне.
 
 
Я семь вёрст пролечу, отобьюсь, отмолюсь по дороге,
Меч заветный в руках, сапоги-скороходы не жмут,
И увижу свой дом, и узнаю родных на пороге,
И услышу, как птицы и ангелы вместе поют.
 

«Долгий путь слезой суровой вышит…»

 
Долгий путь слезой суровой вышит,
Прорастёт слеза и зацветёт,
Кто не слушал – дальше не услышит,
Кто не выжил – больше не умрёт.
 
 
На каких мы выросли заквасках!
Как дышали светлою волшбой!
Укатили сказки на салазках
И забрали бабушку с собой.
 
 
Я с тревогой памяти внимаю,
Санный след, как ленточку, тяну,
Жизнь прожил, а всё не понимаю,
Что я жизнь обратно не верну.
 
 
Утомились реки от движенья,
Намерзает в зеркало вода,
И ещё живые отраженья
Прибирает мёртвая вода.
 

«Кому-то жизнь – тяжёлый грех…»

 
Кому-то жизнь – тяжёлый грех,
Кому-то – окаянство.
Я шёл во тьме, покуда свет
Не очертил пространство.
 
 
Я выживал, где жизни нет,
И пропадал, где жили,
Но выпрямлялся снежный свет
Работой сухожилий.
 
 
И как бы чёрная смола
По следу ни кипела,
Легонько жизнь моя плыла
По белому, над белым.
 
 
Но что и раньше, что во тьме
Мне было непонятно:
Откуда жизнь взялась во мне
И как уйдёт обратно.
 

«Закрыть бы свинцовые веки…»

 
Закрыть бы свинцовые веки
И слушать всю ночь напролёт,
Как бьются подземные реки
В корнями затянутый свод.
 
 
Не ведать бы вечной мороки,
Концы расплетая в узлах,
А зреть, как древесные соки
Восходят в отвесных стволах.
 
 
Глаза не кривить в укоризне
На злое жильё и быльё,
А плыть по течению жизни,
Сливаясь с теченьем её.
 
 
И знать, что во странствиях долгих
Хоть раз по прошествии лет
Бог встретит меня среди многих
И тихо помолится вслед.
 

«Нет, не всегда, лишь от случая к случаю…»

 
Нет, не всегда, лишь от случая к случаю
Вижу, сжимая виски:
В Царстве Небесном за тучей тягучею
Бабушка вяжет носки.
 
 
Нет, не всегда, только изредка-изредка
Вижу: со звёздных крылец
Смотрит в печали, как будто сквозь изгородь,
Как виноватый, отец.
 
 
Там, в небесах, перед взорами Божьими,
В вечной тоске по своим
Молят они, чтоб родные, пригожие
Не поспешали бы к ним.
 

«И вдруг языческие боги…»

 
И вдруг языческие боги
Пронижут молнией века,
Сухой травой мне свяжут ноги
И полонят, как языка.
 
 
Разговорюсь, но тьма глухая
На полуслове оборвёт,
И подо мной трава сухая
Семью цветами зацветёт.
 

«Половодье ушло, побросало в отлогах рыбьё…»

 
Половодье ушло, побросало в отлогах рыбьё,
Жить недолго рыбью, плавники без воды заржавеют.
То, что делает сильными, как-нибудь нас и убьёт,
То, что делает слабыми, как-нибудь нас пожалеет.
 
 
Пресыщенье судьбой поневоле заводит в отлог,
Где дарован покой, где тоска попросила смиренья,
Где и сила, и слабость в единый вмещаются вдох,
Где нещадная боль зарастает травою забвенья.
 

«До снега сорок дён…»

 
До снега сорок дён,
Как сорок дён до смерти,
На рубеже времён
Безвременье на свете.
 
 
Так было всё до нас,
При нас и будет после,
Внутри огонь погас
И выпал пеплом возле.
 
 
И нет тебя родней,
И надо умудриться
Успеть за сорок дней,
Как заново, родиться.
 

«Я легко бы смирился с ущербом…»

 
Я легко бы смирился с ущербом
В том, что день отвалился в тщете,
Коль кошачьею лапкою верба
Прикоснулась б к холодной щеке,
 
 
Коль понять бы сумел в круговерти
На пороге летучей весны —
Все грехи, что скопились до смерти,
До рожденья ещё прощены.
 
 
И вдыхал бы, как после побега,
Полной грудью, пока не остыл,
Свежий запах последнего снега,
Прелый дух прошлогодней листвы.
 

«Больно резать по живому…»

 
Больно резать по живому,
А по мёртвому больней,
Я по следу межевому
Уходил в простор полей.
 
 
Я искал себе кумира
Средь отеческих могил,
Было холодно и сиро,
Не хватало слёз и сил.
 
 
Но зато звезда светилась,
Отражая свет во мне,
И душа моя томилась
По заветной старине.
 
 
Я в провалах бездорожья
Видел всех, кто был забыт,
И рука держала Божья
Надо мной небесный щит.
 

«Не холодом злым, не огнём…»

 
Не холодом злым, не огнём,
А света легчайшим движеньем
На Землю вернётся моё
От древней звезды отраженье.
 
 
Но всё это будет потом,
Пока я живу и не маюсь,
Сижу на крыльце золотом
И в золоте глаз отражаюсь.
 

«В эту грозную ночь ветер щёлкал кнутом…»

 
В эту грозную ночь ветер щёлкал кнутом,
Тьма вязала концы и начала.
И спросил я у Тьмы: «Что же будет потом?»
«Белый Свет будет», – Тьма отвечала.
 
 
Дотерпел я, дождался, забрезжил рассвет,
Зацепился за землю лучами.
И спросил я, тревожась: «А что же вослед?»
«Будет Тьма», – Белый Свет отвечал мне.
 
 
И, упорствуя, каждый стоял на своём
И одно выговаривал имя,
И верёвкой вилась, и горела огнём
Жизнь моя, как граница меж ними.
 

«Жизнь свою сомненьем отягчаю…»

 
Жизнь свою сомненьем отягчаю,
Колочусь в закрытые врата
И обряд от веры отличаю,
Как нательный крестик от креста.
 
 
За своих чужих не принимаю,
Душу синим пламенем палю,
Так смотрю, что всё запоминаю,
И боюсь, что вдруг заговорю.
 

«Мы рядом не ходим, мы вместе – гроза…»

 
Мы рядом не ходим, мы вместе – гроза,
Удел наш – движенье по кругу,
Но если встречаются наши глаза,
Нас тянет невольно друг к другу.
 
 
Не выдержу вдруг и на встречу с тобой
Я выйду в хрустящей сорочке,
И наши дороги по хорде тугой
Сойдутся в негаданной точке.
 
 
И молния внутренний круг озарит,
И лёд пограничный растает,
И тракт золотой, что над миром царит,
Наш прах в колею закатает.
 

Лебеди-гуси

 
С каждым прожитым днём понимания больше и грусти,
С каждой спичкой зажжённой и сам, словно хворост, горю,
А забудусь на миг – и несут меня лебеди-гуси
Через лес, через дол, через долгую память мою.
 
 
Озаряются дали, и вижу я мать молодою,
И отец-молодец, с ним любая беда не беда,
Ранним утром меня умывают живою водою,
Чтоб с меня худоба уходила как с гуся вода.
 
 
Над тоскою моей, над уснувшей с усталости Русью,
Над вороньим гуляньем, затеявшим суд-пересуд,
Сколько крыльев хватает несут меня лебеди-гуси,
Сколько крика хватает зовут мою память, зовут.
 
 
То дорога легка, то вокруг облака без просвета,
То дымком от печи, то пожаром потянет с земли,
Золотыми шарами и мёдом нас балует лето,
Серебром осыпают усердные слуги зимы.
 
 
Но недолог полёт, возвращенье всегда неизбежно,
Оборвётся сомненье, проститься и то не успеть,
И смотрю я назад, и такая мне видится бездна,
Что оставшейся жизни не хватит её рассмотреть.
 

«Осень в райских садах…»

 
Осень в райских садах…
С неба падают яблоки,
А в земных городах
Начинаются ярмарки.
 
 
Осень в райских садах…
Позолота как золото,
Ради этого в прах
Жизнь моя перемолота.
 
 
Осень в райских садах…
Согрешить да покаяться,
То ли мёд на устах,
То ли кровь запекается.
 
 
Осень в райских садах…
Не доверившись ангелам,
Постою на весах
И уйду неприкаянным.
 

«Вот она, последняя дорога…»

 
Вот она, последняя дорога
По еловым веткам в благодать,
И уже рукой подать до Бога,
До небес уже рукой подать.
 
 
Я тебя жалею с опозданьем,
Мне немного выпало успеть:
Целовать последним целованьем
И последней жалостью жалеть.