Текст книги "Новая фантастика 2021. Антология № 5"
Автор книги: Сборник
Жанр:
Прочая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)
Бруно опустил глаза и немедленно протрезвел – в руке дочери был огромный пухлый кошель из зелёной замши. Плотный, распираемый изнутри мешочек. Бомбочка. Кожаный шнурок не до конца затягивал горловину мешочка, настолько он был полон. Золотое мягкое сияние выплёскивалось наружу.
– Где? Как? – прокряхтел Штольц.
– Я нашла его в любимой маминой вазе. Помнишь, ты вчера говорил про неё?
Старик поискал глазами.
– Я разбила её. Случайно. Хотела хорошенько отмыть… не удержала в мыльных руках и разбила. А это было внутри. Это золото, отец. Золото. Его здесь очень, очень много.
Старик протянул руки к мешочку, и Софи отпустила эту тяжесть в его ладони. Штольц наклонил голову. На его губах появилась мягкая улыбка.
– Там нет никакого кресла, хозяйка, – печально прозвучал голос парнишки от дверей.
– Нет?
Кози, чуть надув губы, наивно смотрел на девушку.
– Отец, где кресло? Где ты его оставил? – напряжённо спросила София. – Ты понимаешь, что оно волшебное? Что в этом мире есть настоящее волшебство? Когда вчера ты мечтал о кошеле с золотом, Кози сидел в этом кресле. Ты помнишь? Ты точно сказал про мамину вазу, и золото было именно там. Ты понял? Я даже не сразу сообразила, что дело в кресле. Обалдела от богатства. Но потом я вспомнила, что это уже не первый раз. Вчера я затеяла менять шторы на главной витрине, прежние совсем выгорели – стыдно смотреть. Залезла на стремянку и неловко дёрнула. Не доставала немного. Вылетело несколько дюбелей у карниза, и сам он повис боком. Я расстроилась страшно, побежала за Хансом. Приходим, а все нормально: все на своих местах, как и было. А этот простачок все время здесь сидел, в кресле со своей игрушкой. Только глазками хлопал. Мне не хотелось его гонять – ему и от тебя хватает. Что он, в самом деле, страшного может с ним сделать, думаю. Ну, мы с Хансом решили, что Кози как-то умудрился все починить, пока я туда-сюда бегала. А сегодня я поняла! После золота в вазе. Сложила два и два. Никуда он и не думал вставать. Это оно, – кресло.
– А когда я горевал, что никогда не смогу увидеть свою дочь и внука, – сказал старик, – он тоже сидел в английском кресле… Как раз накануне вашего возвращения.
– Где кресло, отец?
– Меня опять не пустили, – поднял старик глаза на дочь. – Софи! Они меня не пустили. Я говорил, что это кресло – подарок. Подарок от его друга. Что если они меня не пустят, лорд Векский будет очень гневаться. Но они меня запомнили и не пустили…
– А кресло? Его нужно вернуть, – сказала дочь. – Ты понимаешь, что если бы в кресле сидели мы, а не этот недалёкий полурослик, то могли бы сделать всё что угодно? Даже исправить этот несправедливый мир…
– Кресло погибло, – печально сказал Штольц. – Чтобы я больше не надоедал им, они проехали по нему танком. Оно погибло вместе с садовой тележкой.
– Чем?
– Переделанным бульдозером. От кресла ничего не осталось. Даже щепки тут же бросили в костёр.
Софи в изнеможении села на ступеньки, обитые ковролином.
Штольц постоял, затем пододвинул к себе ногой трёхногий стул и уселся. Золото он любовно держал на коленях.
Ну, что ж, все же они не остались на бобах. Вдруг в его голове молнией сверкнула удивительная мысль.
– А если это не кресло?! – воскликнул он. – Если не кресло? Он все время крутил в своих руках эту детскую игрушку. Каждый раз… Кози, а чего ты молчишь? Скажи мне, как ты умудрился починить тележку? Я совсем забыл. Там же подшипник выскочил, а ты ещё с этой штукой тогда стоял над тачкой… Во дворе.
– Где она у тебя? – Софи вскочила, подошла к парнишке и требовательно протянула руку. – Покажи!
– Но она моя, – слабо сказал мальчик. – Я в ней ещё не разобрался. Я ещё хочу поиграть. Я нашёл её. Она моя.
Софи бесцеремонно оттолкнула его руку и запустила руку в карман его шаровар. Извлекла головоломку.
– Это она, отец?
– Она, она. Я её хорошо рассмотрел. Подожди, сейчас мы пойдём наверх.
Бруно Штольц улыбался. Он положил руку на плечо мальчишки и оглянулся в сторону кухни.
– Петра! Иди быстро сюда.
Пришла кухарка, вытирая полотенцем красные руки. Она затеяла на кухне кипятить белье.
– Что, господин Штольц?
– Собери этому славному молодому человеку что-нибудь в дорогу. Он собирается отправиться в путь. Не скупись. Все что найдёшь: сахара, колбасы, шпига, хлеба, конечно. Его ждёт дальняя дорога. Ведь правда, Кози, так будет лучше…
– Хорошо заверни все. В коридоре висит мой школьный рюкзак, – добавила Софи. – Не обижайся на нас, Кози.
– Не обижайся, Кози, – повторил и старик. – А чтобы ты не унывал, я дам тебе другую игрушку. Бруно достал из бокового кармана пиджака связку ключей от машины, отцепил от неё брелок в виде кубика-рубика. Положил его в ладонь парнишки. – Вот и славно. Правда?
– Спасибо, господин Штольц, – просиял Кози.
Асинак Гук, который привык, что все его в этом городе называют Кози, вышел из Пархима через ворота на Любцер-штрассе. Отойдя несколько десятков шагов, он оглянулся на закрывшиеся за ним ворота и бетонную крепостную стену, которую новые люди быстро возводили вокруг своего города. Дальше стена была стальная, временная. Построенная из секций волнового металла. Но зато на ней была нарисована голова быка в золотой короне – герб города. Мальчик улыбнулся голове.
Славные люди жили в этом новом городе. И славно был устроен весь мир.
Пройдя несколько сотен метров, он решил свернуть с шоссе и пойти на запад, в сторону столицы Восточного Предела Эдинси-Орта. К заливу Урбанта Великого. Там так славно шелестит волнами море… А может, еще куда. Он потом решит.
Кози достал брелок, который ему подарил добрый господин Штольц и принялся его рассматривать. Эта штука была ещё лучше. Каждый отдельный квадратик у неё жил собственной жизнью.
Босые ноги мальчишки осторожно ступали между сине-зелёных крепких кочанных голов. Земля была тёплая и мягкая. Хорошо… Вот если бы только дорога шла немного вниз. Идти с горки намного веселее.
Мальчик легонько пальцем повернул квадратик на брелоке, выглядевшем коричневым в закатном свете. Вечерние облака над его головой стали вытягиваться узкими розовыми булками. Капустное поле медленно стало опускаться вниз, делая дорогу удобнее. За спиной, не производя никаких звуков, поднимался косогор. Мир был удобен и хорош.
Ледяная кровь. Августа Белая
1
– Посмотри, – сказал Николас. – Это здесь?
Тонтту согласно зашуршал тряпками. Он был котихальтиа – обычным домовым, но по роковой случайности потерял свой дом. Николас подобрал его на грязной дороге – бедняга умирал от голода и побоев, которые наносили ему другие домовые.
– Отлично! – похвалил Николас делано бодрым тоном.
Но домовой ничего отличного тут не видел. Из сундука, который служил ему теперь вместо дома, высунулся мохнатый треугольный нос. Нос с опаской понюхал воздух и тут же убрался обратно.
Николас повел плечами, стряхивая вязкий утренний холод.
Палисадник за старой покосившейся оградой казался заброшенным, дом – и вовсе нежилым. К забору, точно отара перепуганных овец, жались чахлые кусты сирени. Со стороны улицы ограду подпирала вековая липа. Ее кора потрескалась, словно высушенная жарким солнцем глина.
Николас открыл калитку, шагнул на едва заметную в траве дорожку. Споткнулся. Корни выступали из-под земли, точно обглоданные волками кости.
– Бу-буб! – предупредил из сундука котихальтиа.
Это означало: «Здесь опасно! Вали-ка ты отсюда!»
– Сам знаю, – ответил Николас.
Он кинул быстрый взгляд на небо. Солнце мстительно щурилось сквозь тучи. Белый, горящий злобой глаз.
Николас поежился. Чем ближе он подходил к дому, тем явственнее становился холод. Если там, у калитки, было просто зябко, то здесь, на крыльце, мороз буквально пробирал до костей.
Стуча зубами, Николас поднялся по скрипучим ступенькам.
– Буб! – сказал котихальтиа.
Он забился в дальний угол сундука и сидел, набычившись, готовый в любой миг пуститься наутек.
Николас взялся за небольшое чугунное кольцо. Оно было таким ледяным, что в первый миг ему показалось, будто он наоборот обжег руку.
Хотя, конечно же, это самообман. Дело не в кольце. И не в доме. И утро самое обычное – летнее, теплое. Просто здесь, за этими стенами, столько магии, что даже в саду у него буквально стынет в жилах кровь.
Ведь на магию у него всегда одна и та же реакция.
– Буб! – предостерег котихальтиа.
Это означало: «Ты тут сдохнешь!»
Николас решительно скрипнул зубами.
– Мы знаем, на что идем, – ответил он домовому и громко постучался.
2
…Она всегда казалась ему загадкой. Как книга на древнем, уже давно забытом языке. Как лабиринт, в который достаточно войти, – и потом будешь плутать бесконечно.
– Сначала вы набираете цвет для стен? – спросил он её в тот день. – И только потом – для неба?
Мэй ответила не сразу. Она стояла, склонив голову набок, критически оглядывая свою картину. Потом поджала губы, вытерла о тряпку мастихин. Мэй Биррар была художницей, но принципиально не пользовалась кистями.
Николас терпеливо ждал. Вот она обернулась и посмотрела на него. Ее глаза напоминали два омута – зеленых, загадочных и бездонных. Она обладала особенной, резкой, запоминающейся красотой. Высокий лоб, правильные черты лица, красивая фигура. Но красота эта скорее отталкивала, чем привлекала.
А еще Мэй была единственной, рядом с кем он мерз настолько сильно.
– Я не люблю подолгу зацикливаться на одном и том же, – ответила она. – К тому же, небо – основной мотив моей картины. Если писать сначала его и только потом – все остальное, получится однообразно.
– Хм, – ответил Николас, чтобы хоть что-то сказать.
Он закутался в плащ, превозмогая нудную, зябкую дрожь. Тесная камера, крошечное, под потолок, окошко. Оно было забрано тройной решеткой, но это не мешало Мэй вглядываться в клубящиеся, лиловые снизу облака. Иногда среди них появлялась зеленая ветка клена – и вновь исчезала, раскачиваясь на ветру.
– Сначала воздушность неба, – объясняла Мэй. – Потом суровость стен. Следом – трепет листьев. Так лучше ощущаются контрасты. Фух! Устала.
Она тяжело опустила руки, скованные ржавой цепью. Массивные железные браслеты обхватывали тонкие, беззащитные запястья.
– Снять? – спросил Николас.
Он готов был пойти на уступки. Мэй обладала настырным нравом – такие люди, если решат молчать, то до конца. Но она не должна молчать, а он – бездействовать. Она должна рассказать ему, что она делала в том злосчастном детском доме. Для чего уговорила детей ей позировать. И главное: что случилось с ними потом, когда она забрала их портреты и ушла?
Да, Мэй конечно же скажет: «Делала наброски». Но она должна объяснить ему, почему из пятнадцати детей в живых осталось только семеро. Да и те продолжали умирать от какой-то загадочной болезни.
«Будь осторожен, – напутствовал его перед допросом судья священного трибунала Бернар. – Мы не знаем, как она их убивает. Сможешь ее разговорить – разговори. Если нет, у меня есть другие средства».
Мэй – художница-самоучка – печально улыбнулась.
– Нет, – ответила она. – Пожалуй, не стоит.
Николас удивленно приподнял брови. Странное желание – остаться в цепях. Он видел, как они ей мешают. Что это? Нежелание идти на уступки?
– Почему?
– Я не люблю врать. – Ее красивые губы растянулись в тонкую коралловую ниточку. – Знаете… Либо вы свободны, либо в цепях. Но если под замком и без цепей, то в этом какая-то горькая ложь. Свобода наполовину? Нет, господин следователь. Я не люблю лжи.
– Хотите сказать, вы никому еще не лгали?
Он думал, она разозлится. Или психанет. С женщинами в тюрьме это часто бывает. Правда, с обычными. Но Мэй не совсем обычная. Мэй – женщина, рядом с которой у любого инквизитора начинает стынуть в жилах кровь.
– Вы подозреваете меня. – Против его ожиданий она говорила спокойно. – Вы что-то чувствуете. Вам холодно? А вам не приходило в голову, что так вы просто ощущаете мой талант?
Он не стал спорить с ней. С женщинами спорить – себя не уважать. Николас кивнул, улыбнулся как мог доброжелательно:
– Вполне возможно. Скажите, Мэй. А разве окно не великовато?
И он кивнул на ее картину, поплотнее кутаясь в шерстяную мантию. В камере пахло железом. А ещё – сыростью и плесневелым камнем.
– Оно и не должно быть маленьким, – сказала Мэй. – В этом весь и смысл.
Окно на картине и правда выглядело чересчур большим. Она взяла мастихин, аккуратно придерживая цепь, набрала краску. Принялась за нижнюю кромку облаков, горизонтальными мазками прорисовывая у них тени. Мастихин так и летал у нее в руках, цепи звякали тюремным аккомпанементом.
Облака приобретали воздушность и свободу прямо на глазах.
– Я понимаю, – добавила она, – большое окно в камере – это нонсенс. Но и картина – лишь отражение действительности. Проекция моих чувств и желаний. Сами понимаете, мне не очень хочется здесь оставаться.
– Чем больше желание сбежать, тем больше окно?
Она рассмеялась. Вытерла мастихин и набрала теперь уже серой краски.
– Ну что вы, господин следователь! Отсюда разве можно сбежать?
Николас приподнял бровь.
– Каждый заключенный надеется на это.
Мэй улыбнулась. Это была вымученная улыбка. В ней угадывались тяжесть цепей, неприступность запертой двери, суровость каменных стен.
– Вы сами отпустите меня. Вы скоро докажете мою невиновность.
– Вы поможете мне в этом? – спросил Николас с воодушевлением, которого не испытывал.
– Я уже помогаю, – кивнула она. – Я предельно честна с вами. Видите ли, я художник. А задача художника – быть правдивым во всем.
«Значит, ты так любишь правду?» – думал Николас, когда через два дня Мэй внезапно исчезла из наглухо запертой камеры. Непостижимым образом она проломила толстую – в полметра – каменную стену.
– Вот кто так охраняет?! – разорялся судья Бернар. Его лицо, вечно усталое и опухшее, теперь покраснело от гнева. – Быстро ноги в руки и поймал! Сидите тут со своим гребаным милосердием! Палец о палец не ударите!
Николас ковырнул ногтем стену тюрьмы. Камень сыпался, точно песок, внезапно потерявший все связи.
– Считайте, уже поймал, ваша честь.
– Да уж! – буркнул судья. Один его глаз шарил по тюремному двору, а другой был похож на затаившегося в чулане злобного домового. – Сделай одолжение! А не поймаешь – сам пойдешь на эшафот вместо нее!
Николас почтительно поклонился. Судья Бернар зябко передернул плечами, пошел к воротам. Под его ногами хрустели высохшие за одну ночь, безнадежно мертвые кленовые листья…
3
Николас поежился. Накладная борода мешала, усы непривычно стягивали клеем верхнюю губу. Интересно, узнает ли его в таком виде Мэй Биррар?
На всякий случай он скрестил пальцы, чтобы не узнала.
– Кто? – спросили из-за двери.
Высокий, женский, совершенно незнакомый голос.
– Буб! – фыркнул из своего сундука домовой.
– Путешественник, – представился Николас. – Слышал, у вас можно остановиться на пару дней. Будьте уверены, я щедро заплачу.
От холода даже язык, казалось, ворочался с трудом. Скверно, очень скверно. Скоро он станет вялым, апатичным. Любая мысль будет даваться с неимоверным трудом.
Громыхнул засов. Дверь отворилась с режущим душу скрипом.
– Щедро? – переспросили его. – Ах эти соседи, поганцы! Отправляют к нам всех, кого не лень, только потому, что мы не косим траву!
Николас не сразу нашелся, что ответить. Перед ним стояла Мэй Биррар. Узнаваемые черты лица – упрямый подбородок, тонкая ниточка коралловых губ, высокий лоб. Глаза – два зеленых омута. Но вот бездонных ли?
– Будьте уверены, – ответил он, ощущая, как слегка накреняется сундук – котихальтиа пытался забиться в самый дальний угол.
Мэй вздернула свои изящные брови. Взглянула на него насмешливо, с тонкой ноткой отвращения. На миг Николас увидел себя ее глазами. Небритый, в пыльной одежде, с громоздким сундуком и дорожным мешком за плечами. Толчется в дверях с утра пораньше, поднимает с постели чуть ли не с первыми петухами. Наглый бродяжка, потерявший совесть. А ну тебя! Пшел вон!
Он улыбнулся как мог обаятельнее и галантным жестом приподнял шляпу.
– Ах вот как? – непонятно к чему сказала Мэй.
«Идем на штурм!» – подумал Николас и кивнул на распатланный, одетый росой сад.
– Позволю себе не согласиться с вашими соседями, – возразил он. – В некошеной траве есть определенная прелесть. Она способна пробуждать эстетические чувства.
Он нарочно упомянул про эстетику. В конце концов, она художница. А художники помешаны на красоте.
Он должен попасть в этот дом!
Мэй Биррар вульгарно хохотнула:
– Только ли эстетические? Правда?
Николас кивнул. Тогда она томно вздохнула, блеснула белозубой улыбкой. На ней было простенькое платье, правда, с довольным глубоким вырезом. Корсет подтягивал все ее прелести до нужного уровня, и они приглашающе колыхались от каждого глубокого вдоха. Волей-неволей туда упирался взгляд.
Николас сжал кулак. Сглотнул.
– Ну что же вы ждете, сударь? – спросила Мэй Биррар, приглашающе наматывая на палец вьющийся каштановый локон. – Входите! Милости прошу.
«Чертовы бабы!» – подумал Николас. В сундуке угрожающе и одновременно жалобно заворчал домовой.
– Все остальные чувства пробуждают во мне вовсе не травы! – воскликнул он пылко, переступая порог.
Мэй улыбнулась, протянула ему свою тонкую, изящную руку. Николас удивленно приподнял бровь. Обычно отметины от цепей священной тюрьмы держатся до года и больше – такие уж свойства у заговоренной стали. Но на тонком запястье от наручников не прослеживалось ни малейшего следа.
– Меня зовут Мэй Биррар, – томным голосом пропела хозяйка дома.
– Базиль Д’Арно, к вашим услугам, – представился Николас.
«Вот это поворот!» – подумал он и почтительно приложился губами к ее холодным, белым, будто мраморным, пальцам.
4
– Тон! Поздравляю нас! Это не Мэй.
– Бу-буб! – ответил котихальтиа.
Это означало: «Так ведь и ты не Базиль». Николас задумался.
– Очень странно, – продолжал он. – Определенно, это ее внешность. Но кто скрывается под ней? Говоришь, ты ее знаешь?
– Бу-буб!
Николас хмыкнул.
– Это невероятно! Уверен?
Тонтту хмуро завозился в своем сундуке. Уверен ли он? Нет, он знает наверняка! Каждое его слово правдиво до последнего звука! Только неучи вроде Николаса могут позволить себе сомневаться в таком замечательном и незаменимом котихальтиа, бубуб!
– Колбасу будешь?
Еще вечером в соседней деревне Николас купил колбасы. Тон лопал за троих, но, к счастью, был избавлен от необходимости отправлять естественные надобности. Вся пища превращалась в его желудке в чистую энергию. Все-таки он был наполовину животное, наполовину – дух.
Уже замерзнув так, что зуб на зуб не попадал, Николас развел огонь. В небольшом флигеле, который ему определили под жилое помещение, было все, что нужно: кровать, стол, стул и плита. Благодаря своим крошечным размерам комнатка разогрелась довольно быстро.
Тон вылез из сундука, едва зачуяв запах колбасы. Уселся на крышу, расчесал свой ершистый хвост и теперь озирался с довольным видом. Треугольный, покрытой жесткой шерстью нос, сосредоточенно сопел, нюхая воздух. Янтарные глаза-бусины возбужденно блестели.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
