Текст книги "Новая фантастика 2021. Антология № 5"

Автор книги: Сборник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Голова закружилась, Тим закрыл глаза и вцепился в стол, чтобы не упасть.

«Я так ждала тебя», – шептала она, помогая стянуть рубашку, и острые коготки царапали кожу, впиваясь в плечи…

В смятении он выскочил за дверь и помчался на конюшню. Если отправиться в путь прямо сейчас, за два дня он доберётся до «Приюта отчаявшихся», а потом… Захочет ли она ехать с ними? Захочет ли Мако взять ещё одного нахлебника?

Тим остановился. А хочет ли он продолжать этот путь? Бесконечная белая история. Дорога, которой нет конца. Зачем следовать дальше за Мако, когда можно остаться, как семейство плотников, на одном месте?

Но что он умеет? Он поглядел на свои руки и внезапно понял, что столько времени потратил впустую: не было ничего, что бы он умел делать настолько хорошо, чтобы прокормить себя. «Зато я неплохо обращаюсь с лошадьми, – напомнил он себе. – И, совсем немного, но могу рисовать». Да и в конце концов, он сильный и здоровый. Они с Наримэ могут прибиться к каравану и дойти до большого города, а там крепкие парни всегда нужны. Так он убеждал себя, всё ещё не решаясь войти в стойло. Голубчик как чувствовал его смятение – подошёл и ткнулся носом в плечо.

– Дурная затея, – раздался скрипучий голос, едва Тим вывел осёдланную лошадь под снегопад.

Обернулся – старик стоял на крыльце, щуря бесцветные глаза, но смотрел он вовсе не на Тима: на горизонте, где небо сливалось с землёй, белизна посерела, приобретая цвет нездоровой кожи.

– Всего два дня пути, – заупрямился Тим. – И два дня на обратную дорогу. Я вернусь, Мако!

Внезапно ему стало совестно, что он хотел сбежать, как вор. Да по сути, он и стал бы вором – конь принадлежал не ему. Но старика, оказалось, беспокоит не это.

– Буран. – Мако прочистил горло, словно ему нелегко было говорить. – Сожрёт тебя.

– Один раз уже попробовал, да зубы обломал, – дерзко ответил Тим. Он отлично понимал, о чём говорит Мако, но не желал так просто сдаваться. – Верхом я буду быстрее! Он не догонит меня!

Налетел порыв ветра, и Тим чуть не захлебнулся своими же словами. Старик тут же оказался рядом с ним. Пальцы больно вцепились в плечо.

– Остынь! Глупец! Жар притягивает их. – Глаза Мако впились в него, колючие, как льдинки. – Остынь, или нам конец! Ты не имеешь права рисковать чужими жизнями!

Ветер сорвал с его головы шляпу, взметнул волосы. В этот миг Мако был так силён и так страшен, что Тим вновь почувствовал себя мальчишкой и испугался, что его могут бросить одного в белой пустыне.

Хватка на плече ослабла. Старик глубоко вздохнул и потянулся за пазуху, словно хотел успокоить и своё разбушевавшееся сердце. Когда он вновь заговорил, голос звучал глухо:

– Я увёл тебя оттуда, иначе мы бы остались навечно, занесённые снегом. Ты не знаешь, на что способна буря, если дать ей волю.

Но Тим, уже готовый покорно следовать за ним, вскинул голову:

– Ты прав. Я не могу рисковать чужими жизнями. – Он вложил в сухую сморщенную руку поводья. – Я должен идти один.

Старик бросил на него взгляд, в котором отчаяние смешалось с чем-то ещё, чего Тим не мог разобрать.

– Ты не понимаешь, – почти прошептал Мако. – Назад дороги нет. – Он придвинулся ближе, и Тим увидел слёзы в седых глазах. – Один раз я нашёл тебя. Второй – не найду.

– Но я должен! Наримэ…

Старик скривился, как от изжоги.

– Испорченная вещь. Надо было сжечь её. – Тим отшатнулся, в ужасе от этих слов, и Мако заговорил торопливо, словно оправдываясь: – Я не предвидел. Не думал. Старый дурак. – Его глаза вспыхнули надеждой. – Я вырежу тебе новую!

Но Тим уже сбросил его руку с плеча.

Когда он уходил, в нём не было жалости. Тот Тим, что покорно следовал за Мако, исчез. У каждого своя тропа – вот что он понял. И нить, тянущая его к Наримэ, была в сотни раз сильнее жалких попыток старого кукольника нарисовать на лице рыцаря шутовскую улыбку. Очень хотелось обернуться, но он боялся того, что мог увидеть. Не злость на Мако заставляла его смотреть вперёд – страх увидеть немощного старика с мольбой во взгляде… и передумать.

Он шёл навстречу буре и знал – пора вступить в бой с собственным эхом. И если буря разорвёт его в клочья – пусть. Это лучше, чем продолжать день за днём хоронить свою жизнь под белым саваном, словно он её уже давно прожил.

* * *

Он шёл навстречу неизвестности. Укатанную дорогу постепенно заносило снегом, но Тим не боялся затеряться. Он остро чувствовал натяжение нити. И знал: дойдет. И в то время, когда холод хватал его за плечи, вынуждая остановиться, повернуть назад, он вдруг осознал то, что никак не понимал все это время. Словно выскочил на мороз босиком, чтобы узнать, что снег на самом деле не холодный. Что он жжётся не хуже огня.

Он шёл, занимая свои мысли вопросами, о которых не думал столько лет. Но теперь у него были ответы.

Путь. Бесконечный путь по заснеженным тропам – это не его выбор. И все эти куклы… Лохматые, похожие на неуклюжих медведей, охотники. Семья плотника, где глава – с длинным острым носом и в красной шапочке, сдвинутой на затылок. Лисий взгляд человека, который подстерёг их как-то перед отъездом и начал настойчиво предлагать курятину по бросовой цене… Никто из них не интересовался именем Мако. Они сразу обращались к нему, как к старому знакомому. Теперь это казалось очевидным. Мако давал им жизни, чтобы спустя время они снова встретились ему. Бесконечный круг.

Тим прикрыл глаза, вспоминая и удивляясь, как же он не понимал этого раньше. Что будет, когда Мако станет настолько стар, что больше не сможет делать игрушки? Кто будет встречать его, давая кров и пищу на его бесконечном пути? Что станет с самим миром, когда не станет Мако? Его занесёт снегом? Или Мако вечен, как само время, и его тропа никогда не оборвётся?

Тим опустил руку в карман и сжал стеклянный шар. А кто же вырезал мир, заключённый в хрупкой оболочке? Мако? Тим никогда не видел, чтобы он вырезал здания. Впрочем, он никогда не видел, чтобы мастер вырезал людей, однако куклы в старом сундуке… А что, если куклы, как и люди, становятся старше и начинают жить своей жизнью? И кто-то другой вдохнул жизнь в старого короля, и рыцаря, и дракона… Что же тогда он, Тим, вложил в Наримэ?

Помня о предостережении Мако, он старался не думать о ней, не давать разгораться искре томящей радости. Он вернётся, и тогда сможет дать себе волю. О том, что будет, если буря последует следом за ним в селение, он старался не думать.

А порождения вьюги шли по пятам. Не приближаясь, но и не отставая. И не спускали с него горящих глаз. Призрачные тени. Следовали ли они за фургоном старого Мако? Они ли заставляли старика продолжать бесконечный бег в никуда? Теперь он вряд ли об этом узнает.

Оглядываясь через плечо, Тим различал силуэты то ли людей, то ли животных и прибавлял шаг. Он понимал, что не может идти без передышки, но не мог заставить себя остановиться. И только запнувшись и рухнув в снег, остался лежать, отдыхая. Он чувствовал их лёгкие шаги, когда они кружили рядом. Слышал хриплое свистящее дыхание. И боялся поднять голову.

В долгом пути было одно неоспоримое преимущество – дорога сжигала чувства, и он почти забывал о том, как страстно желал увидеть Наримэ. Бережно кутал её образ где-то на краю сознания, чтобы не дотянулись ледяные когти, не достали жгучие языки и не вырвали из памяти.

Прав был старик – нет дороги назад. Тим понял это на третий день пути. Даже если дойдёт… Сможет ли он целовать Наримэ, заставляя себя ничего не чувствовать при этом? Сможет ли врать самому себе? Она разбудила его. Она не могла не понимать, что делает. И уснуть снова… это было бы предательством. Так может…

Вьюга толкнула в спину. А когда он оглянулся, дохнула в лицо. Повернуть назад проще. Его следы ещё не совсем замело. Мако будет рад его возвращению. В гостинице тепло, и можно не думать о завтрашнем дне. Можно вообще ни о чём не думать. Ни о чём не заботиться…

Казалось, обратная тропинка сама стелется под ноги, ветер подталкивает в спину, призрачных тварей не видно на горизонте. Тиму казалось, он различает тонкий скрежет – ветер раскачивает петушиный силуэт на вывеске? Он так недалеко успел уйти? Он скинул насквозь заледеневшие рукавицы и сунул руки в рукава, чтобы согреться, – и вдруг пальцы наткнулись на что-то твёрдое, гладкое, круглое. Но равнодушная мысль скользнула холодком: «Зачем таскать с собой ненужный хлам? Всё равно на новом месте будут новые знакомства…»

Он остановился. Они никуда не исчезли. Они были здесь. Они всегда были с ним. Его боль, его страсть, его отчаяние – вот чего они жаждали.

Он зажмурился и потянулся к образу маленькой птички. Жаром опалило воспоминание. Закружилась голова, когда невидимые губы вновь коснулись его губ, когда чужое тепло приняло его, крылья обняли, укрывая от всего мира…

Как она вздрагивала под его неумелыми грубыми пальцами. Как с наивным, почти детским любопытством касалась в ответ, вызывая взрыв восторга и стыд неловкости. Как направляла и вела. Как тихо ахнула, широко раскрыв глаза, и ещё сильнее обхватила его руками… И сердце заколотилось и вспыхнуло внутри горячо-горячо, словно тлеющие угли от неосторожного выдоха.

Когда он вновь открыл глаза, улыбка сияла на лице. Он был готов.

Ветер алчно взвыл и налетел, заставляя сжимать губы плотнее. А за ним неслось призрачное войско. Ледяные когти сорвали с головы капюшон, хватали за волосы, раздирали на нём одежду, валяли в снегу, а он рычал, как зверь, не давая им добраться до самого дорогого, заставляя сильнее разгораться искру в своём сердце, пока не почувствовал, как жжёт глаза, и не заметил, как светятся пальцы. Сияние пробивалось изнутри, и когда он попытался отпихнуть чью-то настойчивую пасть, раздался истошный визг. Тогда он рванул куртку, высвобождая хлынувший из груди волшебный свет. И они отступили.

С трудом Тим поднялся на онемевшие от холода ноги. Не было больше боли, не было страха. Он рассмеялся, как только может смеяться свободный человек. Он прогонит стужу и растопит снег. И больше никому не надо будет прятаться за каменными стенами или блуждать в ледяной пустыне. Он подарит им солнце, подарит счастье, подарит любовь…

Тим сделал шаг и почувствовал, как под ногой что-то хрустнуло… и тут же снежная пустошь взорвалась фонтанами. Его закружило, подхватило, покатило, а затем швырнуло, словно с большой высоты.

Круговерть отступила. Он победил? С трудом поднявшись на ноги, Тим непослушной рукой стёр с лица снег и огляделся. Вьюга ещё кружила, но вокруг вроде бы стало темнее.

Тим, шатаясь, двинулся вперёд. Ему не показалось – темнота придвинулась. Здание! Он добрался! Радостно кинулся вперёд, пошарил руками, отыскивая дверную ручку. Когда, распахнув дверь, ввалился внутрь, поначалу ничего не понял. Просто стоял, растерянно улыбаясь, позволяя снегу стаивать с одежды, давая ненавязчивому шуму проникнуть в уши.

– Эти чёртовы нигеры опять обчистили забегаловку Фила!.. – Почему ты думаешь, что это нигеры?.. – А кто ж ещё? С тех пор, как черномазая обезьяна забралась на макушку белого дома, они вконец обнаглели… Эй, приятель, с тобой всё в порядке?

Тим поморгал, затем протёр глаза. Длинная барная стойка, бормочущий телевизор. Лысый бармен и усатый тип в очках и рубашке из светло-голубого денима уставились на него. Он сделал шаг назад, ударился спиной о дверь и вывалился наружу.

Уличный шум оглушил. Шуршание покрышек, визг клаксонов, грохот, рёв, бесконечная болтовня большого города. Небо почти скрылось за вздымающимися вверх отвесными стенами высоченных домов. Но снег и сюда нашёл дорогу, кружась серебристыми ватными хлопьями и падая в грязь.

Глупец. Какой же он глупец, раз думал, что сможет изменить весь мир…

Он открыл рот, чтобы позвать, но не смог выдавить из себя ни звука. Тогда он вернулся в теплое нутро забегаловки.

Забился в самый дальний угол, чтобы поменьше привлекать внимания.

«Я только немного отогреюсь и отдохну», – сказал он себе, закрывая глаза. Он отвык от этого мира. Или мир отвык от него.

Вновь отворилась входная дверь, и звонкий восторженный голос перекрыл гул большого города:

– Ну и сьнега намело!

И Тим замер, боясь повернуться, боясь спугнуть, боясь поверить, что с этим мягким «сьнегом» в его жизнь снова вернулась весна.

Каменное сердце. Марина Крамская

У Веца ныло колено – мучительно, перепадами, то вспыхивало, словно кипятком облитое, то простреливало до искр перед глазами. Он шел медленно, припадая на здоровую ногу, не замечая лопающегося под каменными ступнями сухостоя. Ветки хлестали по плечам, но порода его была еще достаточно крепка, чтобы снести любой удар. Перед глазами вспархивали вороны, шили небесный атлас мелкими стежками. Вец жадно следил за ними – помогало не замечать боль и скрежет в колене.

Ночами появлялось ощущение, что раскаленный свинец, кипящий под каменной кожей, остывал. Началось это не вчера, а с началом Длинной зимы, когда возле него собирались все животные леса, надеясь отогреться. Они заползали в расщелины, принося на шкурках снег. Он тихо шипел и туманом окутывал гигантскую каменную фигуру, упрямо шагавшую вперед.

Вец спал сидя, обняв стонущие колени. Ему снился сон: незнакомая деревня, горстка людей у его ног, ребенок, первым коснувшийся живого камня. В груди тогда так затрепетало, что Вец устыдился. Люди упросили его остаться, и он лег на бок, одной рукой прикрыв хлипкие домишки от ледяных ветров. Метель заметала ему лицо, сращивала с землей, но все впустую.

Едва ветер переменился, Вец снова двинулся в путь и только спустя время обнаружил в одной из своих трещин соломенную куколку.

Теперь сквозь сон он вдруг услышал песнь: едва различимую, медленную и печальную. Приоткрыл глаз – чернота и серебряный плевок над головой. Вец вздохнул.

– Ой, ой, – послышалось над ухом. – Не дуй так сильно, не то я упаду.

Словно перо скользнуло по плечу. Вец прислушался.

– Прости, я забралась повыше, – продолжил тонкий голосок. – Здесь намного теплее.

– А что там внизу? – медленно спросил Вец.

– Снега навалило, – ответила невидимая попутчица. – Ты ведь не против, если я здесь посижу?

Здесь – это привалившись к шершавой шее спиной и вытянув ножки вдоль его плеча. Вец снова вздохнул и закрыл глаза, погрузившись в тревожный сон.

Утром она была на месте: сидела, свесив пятки над пропастью, и напевала что-то ритмично-звонкое, радостное.

– Кто ты? – гулко спросил Вец.

– Меня зовут Уви, – ответил голосок. – Подставь ладонь, я покажусь.

Он поднес кулак к плечу – перестук шажков, щекотно. Медленно поднял руку на уровень глаз: девочка размером с его мизинец балансировала, растопырив руки. Рыжие волосы язычком пламени взмывали, подхваченные выдохом Веца. Лисью шубку схватывал поясок. Ножки тоже согревал мех.

– Откуда ты взялась? – пророкотал Вец, и девочка пошатнулась от ветра.

– Забралась, пока ты спал. Жутко замерзла, а у тебя здесь уютно. Можно мне пойти с тобой?

– Но я не возвращаюсь, – возразил Вец.

– Я знаю, – кивнула девочка. – Тут мало того, что холодно, еще и ужасно скучно. Ты ведь идешь на Юг? Я слышала, там целые города утопают в зелени и апельсины сыплются с деревьев прохожим на головы! Там от солнца становишься темнее, там пахнет пылью и свежим хлебом, а улицы все бегут к теплому-претеплому морю. Я так хочу побывать там! Возьми меня с собой!

– Хорошо, но ты не станешь мне докучать в пути, – предупредил Вец. – И я часто останавливаюсь, чтобы помочь твоим родичам.

– Мы любим тебя, – преспокойно заявила Уви. – Ты – наш лучший друг.

Она снова забралась ему на плечо, чтобы он мог лучше ее слышать. Вец ощущал ее легкость, постукивание пяток повыше его ключицы, даже тонкие пальчики, цепляющиеся за край трещины. Иногда она подтягивалась повыше, чтобы согреть ноги о его настоящую, горячую кожу под каменными наростами. Тогда возвращался тот трепет, которого Вец все так же стыдился, и который все так же любил.

– Тебе нравится быть таким сильным? – спросила Уви, когда он в пять шагов одолел курган.

Вец прежде не думал об этом: его природа стелила тропу ему под ноги. Если ты умный, ты должен стать учителем, если ты быстрый, ты должен успевать за двоих, а если ты сильный – будь любезен защищать слабых. Вот и вся правда.

– Мне не трудно, – подумав, ответил Вец.

– Это не значит, что тебе нравится, – возразила Уви. – Мне вот нетрудно плеваться отсюда в птиц, но я этого совсем не хочу. А ты хочешь спасать нас?

– Ничего другого я все равно не умею.

– А ты пробовал?

Нет, он шел с тех пор, как осознал себя. Произошло это внезапно: он не был младенцем, не был ребенком, он был чем-то, что долго дремало, а затем по неизвестной причине пробудилось. Тогда он встал. Расправил плечи. Размял шею. И отправился в путь.

Мир казался ему смутно знакомым, будто он уже бывал здесь, но то ли во сне, то ли в лихорадочном бреду. Мир не смущал его, но и не отзывался внутри. Мир просто был, и Вец в нем просто был, и оба они не могли друг без друга.

– Зачем пробовать, если я и так знаю? – буркнул он, чувствуя подспудно, что вопрос Уви проник слишком глубоко.

– Ты боишься, – поняла Уви. – Ничего, это поправимо.

Он мысленно усмехнулся. Ростом с мизинец, она собиралась сделать его бесстрашным. Но вместе с этой усмешкой пришло и другое чувство – опасения. Как будто это перышко, приставшее к его плечу, в самом деле источало угрозу.

Когда Уви становилось скучно, она начинала карабкаться по каменным рукам, нащупывала крохотными ступнями расщелины в каменной коже, болталась на груди Веца, как обезьянка. Тогда он шел медленнее, а колено ныло сильнее, но он ни разу не пожаловался. Он впервые обрел кого-то. И это приобретение странно действовало на него.

Спустя три дня снова поднялся ветер. Снежная крупа облепила правое плечо – метель наскочила на Веца, задумав ослепить и сбить с пути, но внутри него все еще кипел расплавленный металл, и снег таял, беспомощно соскальзывая с мокрой породы.

Впереди показалась деревушка, уже заметенная по самые крыши. Уви забралась за ухо Вецу и пробормотала:

– Мы остановимся?

Он кивнул. Люди ждали его. Почувствовав дрожь земли и заслышав хруст трущихся камней, они выставили дозорного. А когда Вец вплотную подошел к селению, главная площадь уже кипела нетерпеливой толпой.

Уви отыскала на шее достаточно широкую трещину и не без труда влезла в нее целиком. Вец привычно опустился перед людьми на колени, переждал, пока утихнет боль, затем с грохотом лег на бок, спиной к ветру. И задремал.

К нему приводили стариков и больных, тех, кто едва дождался. Они находили свои трещины, припадали к нежной коже, впитывали ее тепло, взамен отдавая холод. Вец мерз, в колене прокручивали сучковатую ветку, ветер жег спину, но маленькие замерзшие тела, жмущиеся к нему, успокаивали. Он любил их. Каждый раз – любил.

– Ну и холод, – постукивая зубами, сказала утром Уви. – Как ты выносишь его?

– У меня внутри огонь, – ответил Вец, и земля загудела от его голоса.

– Но ведь на всех его все равно не хватит, – возразила Уви. – Ты уйдешь, зима продолжится…

– Ветры приходят вместе со мной, – ответил Вец. – Или я прихожу вслед за ними.

– Совсем себя не жалеешь, – раздраженно откликнулась Уви и замолчала до самого вечера.

К ночи она оттаяла и призналась:

– Я завидую тебе. Тебя везде ждут. А меня никто и никогда.

– Я жду, когда ты заговоришь, – в полусне ответил Вец. – Мне нравится слушать твой голос.

– Хочешь, спою тебе колыбельную?

– Если тебе не трудно.

Она запела – ту самую, с которой все началось. Печальная мелодия и тихий голос убаюкивали, земля плавно покачивалась, и колено больше не разламывалось. Вец прежде не знал, что боль можно унять песней.

Они продолжили путь, не вспоминая о холодных ночах на земле. Уви снова повеселела, нашла забаву – перебираться с одного уха на другое через макушку, где иногда останавливалась и подолгу всматривалась в горизонт. Вец думал, что она представляет себе далекие южные города, ароматы спелых слив и раскисшего винограда, который некому и незачем убирать. Она грезила ими. Они единственные держали ее на плаву.

Еще дважды они останавливались, спасая деревни от холода. Уви по просьбе Веца выносили сухари и дымящиеся травяные отвары. Постукивая зубами, она принимала подношения и вновь заползала в самую глубокую расщелину на коже Веца. В такие дни они совсем не разговаривали.

Перед третьей деревней Уви неожиданно попросила взять ее на ладонь. Вец только теперь заметил росчерки болезненного румянца на ее скулах и усталые глаза.

– Кажется, ветров не слышно, – заметила она вяло.

– Они придут следом за нами, – возразил Вец.

– Может быть, да, а может быть, и нет… – Уви пожала плечами. – Мы не узнаем, если не станем ждать, правда?

Вец не ответил. Прежде таким вопросом он не задавался. Его смыслом были эти деревушки, укрытые снегом. Маленькие островки жизни, такие незначительные и такие уязвимые. Разве мог он пройти мимо их горя?

– Мне холодно, – пожаловалась Уви. – Все время холодно. Я очень устала. Я почти в отчаянии.

– Как и они, – отозвался Вец.

– У них нет выбора. А у нас есть. Я так хочу на Юг, чтобы солнце лилось мне на плечи, чтобы я могла выбросить все эти шкуры и ходить нагишом.

Вец устало взглянул на деревню. Ветры и впрямь задерживались: снег падал мягким невесомым пеплом. Вороны еще кружили, но вскоре их поглотит белое крошево. Уви, обхватив себя руками, отвернулась.

Миновав деревню, Вец почувствовал себя таким изможденным, будто порода его стала трижды тяжелее. Зато Уви приободрилась, забралась на верхушку уха и прижалась щекой к каменному виску.

– Ты сделал меня счастливее, – прошептала она. – Спасибо.

От ее слов стало горячо – забурлил расплавленный металл под каменной кожей, запульсировали трещины белым светом. И только колено просило отдыха, которого Вец не мог ему дать.

Теперь они то и дело пропускали деревни, когда Уви просила об этом. И всякий раз она находила слова утешения, от которых огонь в Веце взметался и раскалял породу. Уви это нравилось: она приникала к его шее, спала за ухом, а когда начинался снег, таявший на ходу, сбрасывала шкуры, забиралась во впадину ключицы и наслаждалась теплой талой водой.

Вец разделял ее радость, но бурление под кожей ему не нравилось.

– Мы должны остановиться, – сказал он, завидев вдалеке заснеженную деревню.

– Нет, – без раздумий возразила Уви. – Мы приближаемся к Югу в два раза быстрее, чем ты до этого. Осталось всего ничего. Да и ветров давно не слышно!

– Мы сильно опередили их, – возразил Вец. – Нужно подождать, и они догонят.

– Ну уж нет! – возмутилась Уви. – Если хочешь остаться, – оставайся, но тогда я пойду пешком. Одна.

Вец не мог себе представить, что его маленькая хрупкая Уви будет пробираться по сугробам в своих куцых шубках, что щеки ее вновь расчертит румянец ледяных ожогов, что она будет голодать и в конце концов наверняка погибнет.

И он вновь прошел мимо.

Спал он теперь лежа, силился впитать весь холод земли, только бы унять подкожный жар. Уви больше не забиралась в трещины, – она спала на его груди, сбросив меха и улыбаясь, – она наконец согрелась. Но Юг по-прежнему манил ее тысячей воображаемых чудес.

– Первым делом я нырну в море, – мечтала она, раскинувшись на макушке Веца. – И буду как рыбка, быстрая-быстрая, ты меня ни за что не догонишь!

Она смеялась, и смех ее переливался у Веца перед глазами. Сквозь радужные круги он разглядел впереди поселение: совсем крошечное – десяток домишек, запорошенные квадраты пашен, россыпь лошадей на выпасе, отыскивающих последние травинки под снегом. Холод здесь, как и на всем побережье, приходил без предупреждения.

– Остановимся… – В голосе Веца послышалась мольба, но Уви мгновенно вскочила у него на голове и грозно топнула ножкой.

– Нам осталась какая-то неделя пути! – воскликнула она. – Отсюда я уже преспокойно доберусь одна! Спусти меня на землю!

Вец упрямо зашагал вперед, не глядя больше ни на деревню, ни на птиц в сизых облаках.

Становилось теплее: они в самом деле почти вплотную подошли к Югу. Уже веяло легким моросящим бризом, уже слышались ароматы тюльпанов и акаций. А Вец шел все медленнее, все мучительнее. Колено не переставало болеть ни на миг, и, чтобы отрешиться от боли, он прислушивался к каждому движению, к каждому вздоху Уви.

Она, однако, больше не ликовала. Ходила по его плечу, подпрыгивая, как по раскаленной гальке. К вечеру она спустилась ему на ладонь, села и продемонстрировала алеющие ступни.

– Я больше не могу, – прохныкала она. – Ты стал слишком горячим.

Вец не знал, что ответить. В голове его помутилось, Уви плавала в мареве, а голос ее шел, как из колодца. Порода лопалась от жара, свечение под ней окрасилось багрянцем и рвалось, рвалось на волю вместе с кипящим металлом.

– Отпусти меня, – сказала Уви. – Мы почти пришли. Я сгорю, если останусь.

Налетел ветер – совсем не тот, от которого защищались люди Севера. Щадящий, почти нежный, он огладил вздыбившуюся кожу Веца, утешением проскользнул в пылающее нутро. Вец взглянул на море, медленно опустился на колени. Раздался звонкий хруст. Что-то лопнуло. Уви взвизгнула. Под ногами Веца растекалось светящееся алое пятно, густое, с осколками породы. От него валил пар, от него чернела трава. Вец вытянул руку так далеко, как мог, чтобы Уви убежала. Она спрыгнула, отскочила от идущей на нее смерти.

– Что с тобой? – Лицо ее исказило ужасом. – Что это?

Вец не знал. У него не осталось ничего, кроме боли. Он слишком раскалился, слишком долго не отдавал тепло, принадлежавшее не ему, а людям. И теперь огонь вырвался из-под кожи, колено взорвалось, и жидкий металл потек, застывая на ходу угольными проталинами.

Ничего не осталось, кроме боли и одной единственной, возможно, последней догадки: если он не остановит течение, Юг превратится в пустошь, цветущие сады – в пепелище, а города – в погосты. Вец вновь взглянул на море и пополз. Его руки подламывались, кожа крошилась, трещала, откалывалась острыми обломками, застревала в земле. Вец продолжал ползти. Из упрямства. От стыда. Ради Уви.

Вода грозно зашипела, едва только каменные ладони вошли в ее лазурные волны. Какое облегчение! Вец продвинулся вперед, затаскивая, как улитка свой панцирь, раскрошенные колени. Вода поднялась, нахлынула, повалил пар. Вец попытался вползти глубже, но руки больше его не слушались. Они застыли. Медленно опустились веки. Он вдохнул аромат цветущей лаванды и парящего пепла. И навсегда уснул.

* * *

Уви медленно брела по черному руслу, – уже остывшему и неподвижному. Перед ней высилась груда камней, еще вчера любившая ее всем своим каменным сердцем. Уви отыскала голову, прижалась к ней мокрой щекой.

«Что я наделала?» – спросила она у моря, но волна лишь окатила ее колени, приглашая стать рыбкой.

Уви выловила на дне острый камешек и рассекла им палец. Быстрая алая кровь побежала по ладони, а Уви в последний раз коснулась щеки гиганта и написала на ней два имени, слившихся в одно: Вец и Уви.

Юг дождался ее.