Текст книги "Всё в прошлом. Теория и практика публичной истории"
Автор книги: Сборник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
Одна из первых дискуссий об отношениях публичной истории к проблемам окружающей среды была опубликована в 1993 году в журнале NCPH The Public Historian в качестве президентского обращения Мартина Мелози, который был сначала президентом NCPH, а затем президентом ASEH[30]30
Melosi M.V. Public History and the Environment // The Public Historian. 1993. Vol. 15. № 4. P. 11–20.
[Закрыть]. К этому времени в США основные комиссии и агентства, имеющие отношение к охране природы (The Environmental Protection Agency, National Park Service и другие) и к проблемам загрязнения, в том числе ядерного (Nuclear Regulatory Commission), уже включили в свой штат историков. Исторический отдел был создан и в инженерных войсках США (US Army Corps of Engineers). Также многие историки консультировали частные компании. В своем обращении Мелози предостерегал историков от слишком буквально взятой на себя роли единственных «адвокатов» природы и призывал к укреплению связей между экологическими и публичными историками, которые, по его мнению, еще не достигли продуктивного взаимодействия ни с эмпирической, ни с методологической точки зрения. Но главная проблема заключалась в том, что ни тем ни другим не удавалось в достаточной мере привлечь внимание широкой аудитории. Основной призыв Мелози звучал так: «Давайте сделаем экологическую историю инструментом для того, чтобы ценность истории в целом стала более понятной для публики. Давайте позволим нашей профессии, такой богатой своим содержанием, предложить руководство в понимании сущности отношений человечества с окружающим его физическим миром»[31]31
Ibid. P. 20.
[Закрыть].
Через десять лет Мелози вместе со следующим президентом NCPH Филипом Скарпино выпустили сборник под названием «Публичная история и окружающая среда»[32]32
Public History and the Environment / Ed. by M.V. Melosi, Ph.V. Scarpino. Malabar, Fla.: Krieger Publishing Co., 2004.
[Закрыть]. В нем работа экологических историков в публичной сфере была рассмотрена в рамках следующих направлений: сохранение ландшафтов; менеджмент культурных ресурсов; юридическая поддержка восстановления окружающей среды; музеи, медиа и исторические общества; анализ экологической политики; работа с экологическим движением. Оценивая путь, который обе дисциплины проделали за десять лет, Мелози и Скарпино отметили, что публичная история уступает экологической по глубине и масштабам исследований, но зато гораздо успешнее вовлекает в диалог широкую публику. Они снова подчеркнули, что рассматривают экологическую историю в первую очередь как способ мышления и инструмент, которым должны уметь владеть публичные историки.
В 2004 году NCPH впервые провел объединенную конференцию с ASEH на тему «Пространства культуры и места природы». По ее результатам был опубликован специальный выпуск The Public Historian, заголовок вводной статьи к которому уже содержал несогласие с описанными выше установками. Он выводил экологическую историю в публичное поле как самостоятельного игрока[33]33
Christen C.A., Mighetto L. Introduction: Environmental History as Public History // The Public Historian. 2004. Vol. 26. № 1. P. 9–19.
[Закрыть]. В статье были заданы «зеркальные» по отношению к заявлениям Мелози вопросы: какие возможности может предложить публичная история экологическим историкам? Как экологические историки могут адаптировать к своим нуждам подходы публичной истории с целью распространения исторических знаний?[34]34
Ibid. P. 10.
[Закрыть] Статьи, собранные в выпуске, показывали на примерах то, как экологические историки конструктивно вовлекались в политические дебаты и взаимодействие с экспертами и политиками по вопросам использования природных ресурсов и охраны среды. Таким образом, в качестве аудитории публичной экологической истории были показаны другие профессионалы, в первую очередь ученые, инженеры, менеджеры корпораций.
Важнейшим вопросом для функционирования такой публичной истории стала необходимость дистанции историка и сохранения его критической позиции. Так, Уильям Кронон, один из самых известных экологических историков, который в 2012 году стал президентом Американской исторической ассоциации (American Historical Association, AHA), подчеркивал важность использования наработок экологической истории для текущей политики, но предупреждал о том, что историки не могут анализировать прошлое, рассматривая как данность те самые категории, которые должны подвергать критике[35]35
Cronon W. The Uses of Environmental History // Environmental History Review. 1993. Vol. 17. P. 5–6.
[Закрыть]. Для экологических историков, работавших в корпорациях, основной проблемой стало балансирование между нуждами корпорации и требованиями исторического сообщества к качеству производимого знания. Одним из способов такого балансирования рассматривалось критическое отношение к тем вопросам, которые корпорация и ее публика ставят перед историком, и возможности историка их переформулировать, расширить или, наоборот, сфокусировать, не следуя полностью за вопросами и интересами пусть и профессиональной, но не сведущей в истории аудитории.
Еще одной важной особенностью экологической истории как публичной истории – и даже преимуществом, которое экологические историки смогли принести в эту область, – стала необходимость коллективной работы и особенно вхождение историков в междисциплинарные коллаборации. Эта особенность экологических историков, способных использовать в качестве исторических источников научные данные, расчеты инженеров и собственные полевые наблюдения, неоднократно подчеркивалась отцами-основателями дисциплины[36]36
Opie J. Environmental History: Pitfalls and Opportunities // Environmental Review. 1983. № 7. P. 8–16; Crosby A.W. The Past and Present of Environmental History // The American Historical Review. 1995. Vol. 100. P. 1177–1189.
[Закрыть]. Авторы рассматриваемого выше выпуска The Public Historian отмечают, что представленный подход к взаимодействию экологической и публичной истории не единственно возможный, и отсылают к другим публикациям, например к обзору о месте экологической истории в музеях[37]37
Stine J.K. Placing Environmental History on Display // Environmental History. 2002. Vol. 7. P. 566–588.
[Закрыть].
В XXI веке дискуссии о наиболее действенном проникновении экологической истории в музеи, с ее возможностью показать исторический контекст экологических проблем и прописать сюжеты непростого движения «от эксплуатации природных ресурсов к устойчивому развитию», становятся важным направлением историографии[38]38
Robin L. The Love-Hate Relationship with Land in Australia: Presenting “Exploitation and Sustainability” in Museums // Nova Acta Leopoldina. 2013. NF 114. № 390. P. 47–63.
[Закрыть]. Становится очевидным, что нарративы экологической истории, рассказанные средствами музеев, а также показанные в национальных парках, способны содействовать углублению понимания широкой публикой причин, последствий и сложности экологических проблем – и тем самым углублять дискуссии в области экологической политики[39]39
Meringolo D.D. Museums, Monuments, and National Parks: Toward a New Genealogy of Public History. Amherst: University of Massachusetts Press, 2012; Robin L., Smith M. Australian Environmental History: Ten Years On // Environment and History. 2008. Vol. 14. № 2. P. 136–137.
[Закрыть]. Публичные историки, в свою очередь, также все больше стали интересоваться темами, связанными с экологическим просвещением. Они предсказывают, что в том числе в этой связи им все больше придется использовать в своей работе транскультурные и трансграничные темы[40]40
Stine J. Public History and the Environment // The Oxford Handbook of Public History / Ed. by P. Hamilton, J.B. Gardner. Oxford: Oxford University Press, 2017.
[Закрыть]. Одной из таких центральных тем, несомненно, становится климат[41]41
Cameron F., Hodge B., Salazar J.F. Representing Climate Change in Museum Space and Places // WIREs Climate Change. 2013. Vol. 4. № 1. P. 9–21; Holmes K., Gaynor A., Morgan R. Doing environmental history in urgent times // History Australia. 2020. Vol. 17. № 2. P. 230–251.
[Закрыть].
Проекты в области публичной экологической истории могут быть условно разделены на несколько групп: информационные – подкасты, блоги, энциклопедии; охраняемые ландшафты; музеи и выставки; фильмы и другие медиаформы. В этой главе я фокусируюсь на выставочных и музейных проектах, включая музеи-заповедники и парки; ссылки на многие другие ресурсы в области экологической истории можно найти на портале Центра изучения окружающей среды и общества имени Рейчел Карсон (The Rachel Carson Center for Environment and Society) Университета Людвига Максимилиана в Мюнхене[42]42
[www.carsoncenter.uni-muenchen.de/about_ rcc/index.html].
[Закрыть]. На портале находится и постоянно пополняемая интерактивная платформа «Аркадия», где публикуются короткие иллюстрированные тексты, которые рассказывают истории мест и событий, связанные с взаимоотношениями человечества и окружающей среды[43]43
[www.environmentandsociety.org/arcadia].
[Закрыть]. Тексты присылают исследователи со всего мира, они проходят рецензирование, есть поисковая система – интерактивная карта и таймлайн. Там же можно посмотреть виртуальные выставки – более длинные нарративы, сопровождающиеся богатым визуальным материалом. Так, автор этой главы принимала участие в создании выставки, которая представляет сравнительную историю отношений между столицами Российской и Австро-Венгерской империй – Санкт-Петербургом и Веной – и реками, протекающими через них, – Невой и Дунаем[44]44
[www.environmentandsociety.org/exhibitions/ neva-and-danube-rivers].
[Закрыть].
В Мюнхене же был реализован один из самых крупных публичных проектов экологического просвещения – выставка «Добро пожаловать в антропоцен: Земля в наших руках», проходившая в Немецком музее в 2014–2016 годах[45]45
Möllers N. Welcome to the Anthropocene: The Earth in Our Hands // Environment & Society Portal, Virtual Exhibitions. 2014. № 2 / Rachel Carson Center for Environment and Society [doi. org/10.5282/rcc/6354].
[Закрыть]. Несмотря на то что Немецкий музей, основанный в 1903 году, является классическим музеем науки и технологий, он уже в 1992 и 2002 годах организовывал выставки, посвященные экологической тематике[46]46
Robin L., Avango D., Keogh L., Möllers N., Scherer B., Trischler H. Three galleries of the Anthropocene // The Anthropocene Review. 2014. Vol. 1. № 3. P. 2017–2224.
[Закрыть]. На выставке были показаны последствия и масштабы изменений нашей планеты, вызванных деятельностью человека. При этом выставка не представляла антропоцен исключительно как нарратив упадка, но скорее описывала его как сложную и часто неоднозначную историю разрушения, перестройки и обратной связи между этими процессами. Опираясь на фонды Немецкого музея, выставка иллюстрировала историю индустриальной революции и «великого ускорения», центральные для понимания антропоцена[47]47
McNiell J.R., Engelke P. The Great Acceleration: An Environmental History of the Anthropocene since 1945. Cambridge, MA: Belknap Press of Harvard University Press, 2014.
[Закрыть]. Были представлены шесть тематических областей, посвященные его ключевым проявлениям: урбанизация, мобильность, питание, эволюция, взаимодействие человека и машин, природа. Сквозным сюжетом выставки стало изменение климата. Заключительная часть экспозиции представляла сценарии будущего, приглашая посетителей участвовать в их создании. Этой цели служила инсталляция в виде цветка, которая постоянно дополнялась записками посетителей. Инсценировать будущее через выставки, кинофильмы, литературу исключительно важно для того, чтобы побуждать людей осмыслить экологический и климатический кризис и начать менять свое поведение. Так, «помещая действие в далекое будущее, автор „заставляет“ рассказчика – выжившего человека или пришельца-инопланетянина – вспомнить или узнать, что произошло, почему люди погибли, почему они не предприняли ничего, когда катастрофу еще можно было предотвратить»[48]48
Craps S. Climate Change and the Art of Anticipatory Memory // Parallax. 2017. Vol. 23. № 4. P. 479–492. См.: Завадский А. «Память на стероидах»: Memory studies и новая экология научной жизни // Новое литературное обозрение. 2019. № 156. С. 95–101.
[Закрыть].
В России противоречия антропоцена внутри музейного пространства были представлены на выставке «Грядущий мир: экология как новая политика. 2030–2100» в Музее современного искусства «Гараж» в 2019 году. Эта выставка, впрочем, совсем не является исторической; эмоциональными средствами искусства она пытается зафиксировать состояние отношений людей с другими видами в окружающей среде, в которую превратилась природа, и показать наше общее неотвратимое будущее. Автор одной из самых глубоких рефлексий этой выставки считает, что, несмотря на отсутствие ярко выраженной связи концепции выставки с идеей ктулуцена Донны Харауэй[49]49
Харауэй Д. Антропоцен, Капиталоцен, План тациоцен, Ктулуцен: Создание племени // Художественный журнал. 2016. № 99.
[Закрыть], животные, находящиеся в выставочном пространстве, наводят на мысль именно о ней. Выставка способствует выстраиванию эмоциональных привязанностей к видам. Сосуществование с ними в условиях искусственного пространства может стать благодатной почвой для создания «племени» – объединяющее слово, которое использует Харауэй для описания совместно обитающих мультивидовых сообществ, включающих людей[50]50
Квиткина Л. Племя в музее: Донна Харау эй для сотрудников Музея современного искусства «Гараж» // Syg.Ma. 2020. 28 сентября.
[Закрыть].
Музеи всего мира, особенно созданные после 1990 года, стремятся интегрировать экологическую тематику в свои экспозиции и программы. Более старые музеи, придерживающиеся традиционных подходов, медленнее включали темы экологической истории, хотя тенденция в этом направлении набирает обороты во всем мире[51]51
Stine J. Public History and the Environment. P. 5.
[Закрыть]. Однако в России развитие экологической истории даже как академической дисциплины происходит очень медленно[52]52
Александров Д.А., Брюггемайер Ф.-Й., Лайус Ю.А. Экологическая история: Введение // Человек и природа. С. 8–22.
[Закрыть], не говоря уже о включении ее тематики в публичное пространство. Многие краеведческие музеи до сих пор воспроизводят советские принципы построения экспозиций[53]53
Гаврилова С. Наследие советских теоретических и экспозиционных методов в современных краеведческих музеях // Политика аффекта: Музей как пространство публичной истории / Под ред. А. Завадского, В. Склез, К. Сувериной. М.: Новое литературное обозрение, 2019. С. 174–194.
[Закрыть], которые не приспособлены для трансляции эколого-исторических нарративов. Что было характерно для официального подхода к остаткам краеведения после его разгрома на рубеже 1930 года с точки зрения описания отношений людей и природы? Природа и человеческие история и культура оказывались разграничены, что полностью вписывалось в логику марксизма-ленинизма с четким разделением диалектического и исторического материализма. Так, природа описывалась, с одной стороны, статически, в логике инвентаризации (пример – экспозиция «Животные наших лесов»), с другой стороны, широко использовался утилитарный подход к природе «как к источнику ресурсов и среде, формирующей и меняющей орудия человеческого труда и быта»[54]54
Там же. С. 189.
[Закрыть]. Единственными мостиками между природой и культурой оказывались археологические и этнографические экспозиции, что недвусмысленно подчеркивало то, что «близость к природе» возможна только у доисторических людей или «диких» аборигенных народов, которые фактически не имеют истории и являются «частью природы». При этом возникало впечатление, что вся более поздняя история разворачивалась или вне связи с природой, или исключительно в логике ее покорения. При этом нарратив покорения прописывался исключительно с точки зрения людей, главным образом – государства: объектам природы при ее трансформации в окружающую среду никто голоса не давал.
Инструментальный подход к экологической истории унаследовали музеи различных ведомств и предприятий, занимающихся добычей и переработкой природных ресурсов. Они рассказывают убедительные истории того, как люди использовали природные ресурсы, какие технологии они для этого изобретали и использовали, как природа сопротивлялась, но была побеждена и при применении современных технологий превращена в окружающую среду. Мультимедийные музеи, сделанные с применением новых дизайнерских и компьютерных технологий, в философии организации своего экспозиционного пространства так или иначе похожи друг на друга. И это не удивительно, так как более 60 корпоративных музеев и отраслевых выставочных экспозиций по всей России проектировала одна и та же компания[55]55
Акционерное общество «Альваспецстрой» [alvagroup.ru/#home-page].
[Закрыть]. Большинство музеев создавались с чистого листа, но часть, в том числе некоторые музеи, посвященные гидростроительству, были модернизированы без существенного изменения содержания. Так, основной нарратив экспозиции музея Сургутнефтегаза, открытого в 2013 году, – это последовательный рассказ обо всех этапах производственного цикла, от поиска нефти до реализации конечной продукции[56]56
[russia.travel/objects/329537].
[Закрыть]. Экспозиция сосредоточена на истории поиска нефти, главным образом показывая победы – открытия газовых и нефтяных скважин в Западной Сибири в 1950–1960-е годы. Технологии добычи нефти показаны при помощи дополненной реальности, электрифицированных макетов и схем. Посетителю предлагается поучаствовать в экономической игре: выбрать и приобрести участок и разработать нефтяное месторождение. Одна из задач музея, как она декларируется корпорацией, – это профориентационная работа, но при этом нарратив выстроен так, что показывает, как тяжел труд нефтяника: «Многие считают, что мы нефть там ведрами черпаем, и здесь можно увидеть всю тяжесть труда и как сложно добывается нефть»[57]57
[sitv.ru/arhiv/news/social/62567].
[Закрыть]. Экологические, климатические последствия добычи нефти присутствуют, но, разумеется, не являются центральными.
Еще один корпоративный музей, открытый в Москве в 1998 году, посвящен такому важному для России природному ресурсу, как лес[58]58
Российский музей леса [roslesmuseum.ru].
[Закрыть]. Лес в музее представлен не только и не столько как ресурс, сколько как особое природное пространство, в значительной мере сакрализованное. Один из основных залов так и называется – «Храм леса». Он оформлен как церковное пространство с картинами леса и чучелами животных и птиц вместо икон и скульптур. Важное место в экспозиции занимает традиционное лесопользование, а современное промышленное использование леса почти не представлено. Основной нарратив – история изучения и охраны лесов, рассказанная идеализированно: лес в России изучали и охраняли, начиная с указов Петра I на протяжении всей последующей истории страны вне зависимости от ее политического устройства и технологического развития.
Интересный пример современной реконструкции краеведческого музея – Музей природы и человека в Ханты-Мансийске[59]59
[kng.ugramuseum.ru/about].
[Закрыть]. Его экспозиции структурируются шкалами времени – временем биосферы, мифологическим временем коренного населения этих мест и историческим временем, – но связь этих шкал не очевидна: время остается разорванным. В экспозиции есть отсылка к наследию Владимира Вернадского, с идеями которого связана концепция антропоцена. Пространство экспозиции «Ноосфера» устроено как лабиринт с витринами-окнами: «Мир как микросхема», «Электронный город», «Метастазы урбанизации», «Экологические катастрофы». Лабиринт похож на гигантскую молекулу ДНК или мозговую извилину ноосферы. Он неожиданно завершается уходящей в небо ротондой, превращенной в Храм времени, на куполе которой проецируются образы: «Падающая капля, часы, пульс утробы с эмбрионом, поле злаков, работающие нефтяные качалки, взгляд старухи… по стенам и полу ротонды время от времени бродят световые волны и изломы»[60]60
[www.ugramuseum.ru/segodnya_v_muzee/ ekspozitsii/ritm_biosferyi/noosfera].
[Закрыть].
Частью музея является и так называемый Археопарк, в котором представлены огромные скульптуры вымерших животных. В качестве причин вымирания некоторых из них указано преследование человеком, а также изменение климата. Однако вымирание рассматривается как процесс, очень далеко отстоящий от нас во времени: нарративной связи с происходящим сейчас «шестым вымиранием»[61]61
Колберт Э. Шестое вымирание: Неестественная история. М.: Corpus, 2019.
[Закрыть] не прослеживается[62]62
Изучение репрезентации вымирания животных в современных музеях является темой нового проекта «Помня о вымирании: исследования того, как мы рассказываем истории вымирания и восстановления видов» бывшего президента Европейского общества экологической истории Долли Йоргенсен. См.: Jorgensen D. Recovering Lost Species in the Modern Age: Histories of Longing and Belonging. Boston: The MIT Press, 2019.
[Закрыть].
Из других российских проектов, связанных с вымиранием, интересным событием стала находка на Командорских островах полного скелета морской коровы – вида, полностью съеденного российскими промышленниками еще в XVIII веке. Это вымирание стало первым исторически документированным примером истребления целого вида[63]63
Jones R.T. Empire of Extinction: Russians and the North Pacific’s Strange Beasts of the Sea, 1741–1867. Oxford: Oxford University Press, 2014.
[Закрыть]. Скелет был размещен в здании вертолетного аэропорта на Камчатке, через который проходит поток туристов, что само по себе является отличным примером публичного эколого-исторического проекта. Он снабжен достаточно подробной экспликацией, которая, однако, транслирует внутренне противоречивое послание: с одной стороны, «ученые считают исчезновение этого вида большой трагедией в истории биологии», но с другой – «ценой своей жизни морская корова способствовала освоению Русской Америки российскими мореходами». Таким образом, трагедия оказалась вынесена полностью в естественно-научный контекст. Потеря вида рассматривается как потеря не для человечества и его культуры в целом, а только для узкого круга ученых. C точки же зрения большого нарратива российской истории морская корова – герой, который пожертвовал своей жизнью ради расширения территории отечества, пусть и недолговечного.
Особой формой музея, в котором совместно, хотя и с разной степенью равноправия и взаимодействия, может быть представлена и природа/окружающая среда, и история, является музей-заповедник[64]64
Первые музеи-заповедники, такие как Государственный мемориальный историко-литературный и природно-ландшафтный музей-заповедник А.С. Пушкина «Михайловское», который тогда назывался «Государственный заповедник „Пушкинский уголок“». См.: Кепин Д.В. Дефиниция понятия «музей-заповедник» // Искусство и культура. 2016. № 1 (21). С. 80–87; Каулен М.Е. Музей под открытым небом: Многообразие моделей и проблема выбора // Музеи-заповедники – музеи будущего. Елабуга: ЕИТИК, 2015. С. 10–34.
[Закрыть]. Из новых успешных проектов, отражающих взаимодействие ландшафтов и истории, стоит упомянуть музей-заповедник «Царицыно», представляющий собой дворцово-парковый ансамбль с прудами и пейзажным парком. В 1998 году он вошел в состав особо охраняемой природной территории и был существенно перестроен. Но все же ландшафты здесь, хотя и обладают своей собственной ролью и притягательностью, в первую очередь создают пространство для «игры с историей» культуры и быта[65]65
Самутина Н.В., Комарова Н.Н. «В глазах смотрящего»: Ландшафт Царицыно и визуальные практики современности // Царицыно: Аттракцион с историей / Отв. ред. Н.В. Самутина, Б.Е. Степанов. М.: Новое литературное обозрение, 2014. С. 255–271.
[Закрыть]. Интересным природно-культурным объектом являются фонтаны – сложные технологические системы, создающие эстетический эффект прирученной воды, по воле человека взмывающей в небо[66]66
Про светомузыкальный фонтан в Царицыно см.: Самутина Н.В., Комарова Н.Н. «Тонны воды летят по немыслимым траекториям»: фонтан-аттракцион и новая образность парка Царицыно // Царицыно: Аттракцион с историей. С. 114–141.
[Закрыть]. История обращения с водой интересно представлена в музее фонтанного дела в Петергофском музее-заповеднике[67]67
[peterhofmuseum.ru/objects/peterhof/muzei_ fontannogo_dela].
[Закрыть]. При рассмотрении чертежей и артефактов видна уязвимость этой системы, зависящей от природных источников воды и их охраны.
По данным нашего исследования, проведенного в архивах Соловецкого государственного историко-архитектурного и природного музея-заповедника, в 1970–1980‐х годах именно природное наследие было наиболее популярной темой как экскурсий, так и выставок. Эта тема была наиболее нейтральной с идеологической точки зрения: о Соловецком лагере рассказывать было еще нельзя, а церковное наследие нужно было представлять исключительно как архитектурное. Новые проекты развития Соловков уделяют мало внимания репрезентации истории отношения людей и природы: посвященный этому раздел музея с 2008 года закрыт. На примере Соловков очень четко можно провести разделение природы, которая воспринимается в своем метафизическом и научном измерениях, и окружающей среды, созданной тяжелым трудом людей разных эпох[68]68
Kraikovski A., Lajus J. “The Space of Blue and Gold”: The Nature and Environment of Solovki in History and Heritage // Place and Nature: Essays in Russian Environmental History. P. 37–68.
[Закрыть].
Удачные примеры демонстрации истории отношения людей и окружающей среды предлагают национальные парки. Так, территория Кенозерского парка оценивается как эталонная система исторической среды обитания человека, сохраняющая многовековую историю и культуру Русского Севера[69]69
[www.kenozero.ru].
[Закрыть]. При сравнении с Соловками видно, насколько в Кенозерье доминирует нарратив гармонии людей и природы, которая превращена в среду, окружающую культурно-обусловленную доиндустриальную человеческую деятельность, в то время как для Соловков очень важен нарратив страдания и труда, с помощью которого происходит «пересиливание материального». Соловки позиционируются как «место преображения», а не гармонии: островная природа предоставляла очень ограниченные ресурсы для выживания – и в чрезвычайно трудоемком процессе ее трансформации в окружающую среду происходило также преображение человека.
Национальный парк «Берингия», открытый в 2013 году после двух десятилетий обсуждений (и в существенно измененной концепции относительно первых международных проектов), также объединяет в единое целое уникальное природное и историческое наследие[70]70
[park-beringia.ru/history]; Наследие Берингии. М., 2016. Вып. 3: Лицом к морю. Памяти Людмилы Богословской / Сост. и ред. И.И. Крупник.
[Закрыть]. Его особенность – активная работа с местными жителями, главным образом представителями коренных малочисленных народов, история взаимоотношений которых с окружающей средой нуждается в продолжении изучения и представления в публичном пространстве. Это особенно важно в связи с резкими изменениями в образе жизни и культуре, связанными с глобальными изменениями климата[71]71
Наследие Берингии. М.; Вашингтон: Институт Наследия, 2013. Вып. 2: Наши льды, снега и ветры. Народные и научные знания о ледовых ландшафтах и климате Восточной Чукотки / Сост. и ред. Л.С. Богословская, И.И. Крупник.
[Закрыть].
Удивительное проникновение экологической истории в политическую и публичную мы наблюдаем в выставочном проекте «Засушенному верить», созданному сотрудником Государственного биологического музея им. К.А. Тимирязева[72]72
[zasushennye.ru].
[Закрыть]. История насильственных перемещений узников ГУЛАГа рассказывается языком ботаники. Это, с одной стороны, иллюстрация основ экологической истории – понимания, что перемещения людей в истории всегда сопровождаются перемещением связанных с ними животных и растений, не только домашних, но и диких[73]73
Кросби А.У. Экологический империализм: Трансатлантическая миграция западных европейцев как биологический феномен // Человек и природа. С. 8–22.
[Закрыть]. Только в случае этого проекта концепция разматывается с противоположного конца, не от людей, а от биологических объектов – приуральских трав, которые выросли за многие сотни километров от их естественного ареала, возле разрушенных бараков материковых командировок Соловецкого лагеря в северной Карелии, были собраны учеными и засушены. Автор проекта Надежда Пантюлина говорит о том, что знала об этом гербарии с детства[74]74
Пантюлина Н. Засушенному – верить // Миграции: Приоткрывая личное: Сборник музейных практик и рекомендаций по работе с темами миграции, мобильности и многообразия. Агапова Д.А., Жвитиашвили Н.Ю., Синицына О.В., Халикова Д.Р. / Под общ. ред. О.В. Синицыной, Д.Р. Халиковой. М.: ИКОМ России, 2020. С. 205.
[Закрыть]. Листы гербария позволили дополнить историю узников отсылкой к местам, откуда были доставлены люди. Память об этих людях и о лагерях в целом старательно стиралась, но проросла травами и цветами. Более того, внимание к окружающей среде дало возможность расшифровать связи не только в пространстве, но и во времени: с помощью аэрофотоснимков и дендрохронологического анализа стволов деревьев оказалось возможным восстановить временную последовательность событий, описанных в документах[75]75
Пантюлина Н. Междисциплинарность как деликатный способ презентации исторических испытаний // Интерпретация наследия: Сила повествования в музее: Сборник материалов международной конференции. 27–29 июня 2019 года, Санкт-Петербург, Россия. СПб., 2019. С. 15.
[Закрыть]. Одной из задач проекта стало открытие для гуманитариев возможности естественно-научных исследований исторических событий, а для биологов – возможности вывода их объектов в новое семантическое поле человеческой истории. И это делает проект максимально приближенным к концепции антропоцена, с его переплетенностью природы и культуры.
Представленные выше проекты так или иначе используют разные типы нарративов. Наиболее убедительно для целей публичной экологической истории, на мой взгляд, выглядят глобальные и локальные нарративы, находящиеся в классической ориентации Нового времени, заданной этими двумя полюсами; наименее убедительно – национальные, что в целом характерно для экологической истории, которая по своей сути транснациональна и с трудом может быть втиснута в границы отдельных государств. Задачей ближайшего будущего для публичной экологической истории, как и для экологической политики в целом, по всей видимости, станет выбор новых масштабов как для приложения действий, так и для репрезентаций, потому что, как объясняет нам Бруно Латур, «само представление о земле радикально меняется»[76]76
Латур Б. Где приземлиться? Опыт политической ориентации. СПб.: Издательство ЕУСПб, 2019. С. 16.
[Закрыть].
Литература
– Place and Nature: Essays in Russian Environmental History / Ed. by D. Moon, N.B. Breyfogle, A. Bekasova. Old Vicarage, Winwick, Cambr.: White Horse Press, 2021.
– Sörlin S., Warde P. Making the Environment Historical – An Introduction // Nature’s End: History and the Environment / Ed. by S. Sorlin, P. Warde. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2009. P. 1–19.
– Stine J. Public history and the environment // The Oxford Handbook of Public History / Ed. by P. Hamilton, J.B. Gardner. Oxford: Oxford University Press, 2017.
– Латур Б. Где приземлиться? Опыт политической ориентации. СПб.: Издательство ЕУСПб, 2019.
– Харауэй Д., Цзин А. Размышления о плантациоцене // [spectate.ru/plantationocene].
– Чакрабарти Д. Об антропоцене. М.: V-A-C Press. Artguide Edition, 2020.
– Человек и природа: экологическая история: Сборник переводов / Под ред. Д.А. Александрова, Ф.-Й. Брюггемайера, Ю.А. Лайус. СПб.: Алетейя, 2008.
