Текст книги "Олимпийские игры в политике, повседневной жизни и культуре. От античности до современности"

Автор книги: Сборник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Такие атрибуты должности гелланодиков, как пурпурное одеяние и венок на голове (Schol. in Pind. Ol. III.19–24; Liban. Or. XI.269), исследователи также объясняли как унаследованные от царской власти (Gardiner 1925: 83–84; Mezoe 1930: 52; Drees 1968: 54). Существует мнение, что принятые ими решения не могли быть подвергнуты каким бы то ни было обсуждениям и изменениям: гелланодики клялись, что никому не будут открывать причину, почему тот или иной участник не допущен ими до состязания (Paus. V.24.10). Как показывает случай с атлетом Леоном из Амбракии (96-я Олимпиада – 396 г. до н. э.), даже заведомо пристрастное решение, вынесенное гелланодиками, не могло быть отменено Олимпийским советом, а виновные гелланодики лишь подвергались штрафу (Paus. VI.3.7)[18]18
  На наш взгляд, достаточно оправданное объяснение того, почему решение гелланодиков не было отменено, предложил Н. Б. Кроузер (Crowther 1997: 149–160).


[Закрыть]. Все эти детали, вместе взятые, дают представление о том, что власть агонофета-гелланодика с самого начала носила сакральный характер, что вполне соответствует сакральному характеру власти царя, как это можно наблюдать и на собственно греческом материале, и благодаря различным синхростадиальным этнографическим параллелям. Так, О. М. Фрейденберг, рассматривая фигуру гелланодика именно в таком широком контексте, пришла к выводу о структурной связи определявшего исход состязаний гелланодика с божеством, для которого гелланодик являлся представителем и своего рода «инструментом» для выражения божественного приговора (Фрейденберг 1997: 90–92, 140, 169). Поэтому в течение длительного времени наличие одного агонофета-распорядителя исследователи связывали с существованием в Элиде монархической власти. Серьезные исследования по проблеме монархии в раннеархаическое время (Drews 1983; Андреев 2003: 89–129, особ. 118–125; Kõiv 2016a, Kõiv 2016b), а также сообщение Павсания о том, что потомки Лая, сына Оксила не были царями (Paus. V.4.5), позволяют предположить, что речь идет не столько о монархической власти в собственном значении этого слова, сколько о руководящей роли на Играх одного из знатных элейских аристократических родов.

Дальнейшие изменения в системе управления Олимпийскими играми были тесно связаны с изменениями в политической структуре элейского полиса и положении Олимпийского святилища. Наиболее проблемной, пожалуй, является интерпретация самого первого из зафиксированных Аристотелем и Павсанием изменений – когда вместо одного распорядителя Игр их стало двое. Для объяснения этого давно было предложено две гипотезы. Первая из них связана с представлением о связи между составом коллегии и политическим строем элейского полиса (что, как мы видели, в общем, верно для V в. до н. э.) и заключается в том, что появление двух распорядителей вместо одного, которым был потомок Ифита, связано с внутриполитическими преобразованиями в Элиде: ликвидацией царской власти (Gardiner 1925: 101; ср. Bultrighini 1990: 149), пресечением рода Оксилидов или сменой элитарной аристократической формы правления более умеренной олигархической (Swoboda 1905: 2381, 2390; Gehrke 1985: 365–366). Однако такие объяснения нельзя признать полностью удовлетворительными.

Сам Павсаний прямо говорит, что царская власть в Элиде была упразднена много раньше, и Оксилиды, согласно местной же элейской традиции, были частными лицами (Paus. V.4.5), к тому же представления науки о монархии в эпоху архаики за последние сто лет были сильно скорректированы (Андреев 2003: 118–125; Drews 1983; Kõiv 2016a, Kõiv 2016b; Crielaard 2011). По справедливому замечанию ряда исследователей, в элейской исторической традиции фигура Оксила играла роль, аналогичную той, которую Тесей сыграл в традиции афинской: к Оксилу возводились основание города Элиды (Strab. VIII.8.5), первый синойкизм (Paus. V.4.3), аграрный закон, запрещавший залог минимальной части первоначального надела (Arist. Polit. 1319a (Bekker)); в Элиде классического времени было несколько памятников, связанных с Оксилом: статуя самого Оксила в городе Элиде, на постаменте которой имелась стихотворная надпись, называвшая Оксила основателем города и свидетельствовавшая о его родстве с Этолом (Strab. X.3.2)[19]19
  В этолийском Термоне стояла статуя Этола с парной эпиграммой, также свидетельствующей об элейском происхождении этолийцев.


[Закрыть], на агоре в Элиде имелось сооружение, которое во времена Павсания отождествляли с могилой Оксила (Paus. VI.24.9), в воротах, ведущих из Элиды в Олимпию, локализовали могилу сына Оксила Этола (Paus. V.4.4), с женой Оксила, Пиерой, связывали источник на границе Элиды, водой которого совершали очищение распорядители и участники празднеств в честь Зевса и Геры.

Вопрос об историчности Оксила и достоверности связанной с ним традиции является весьма важным во многих отношениях. Некоторые исследователи склонны доверять традиции об Оксиле и приходе этолийцев в Элиду вплоть до мелочей (Блаватская 2003: 96–97, 118, 186). Для других он является символической фигурой, обозначающей новую волну мигрантов – северо-западных греческих племен и дорийцев, пришедших из Этолии на смену эолоязычным эпейцам, в этом исследователи склонны видеть т. н. «рациональное зерно» легенды об Оксиле (Swoboda 1905: 2380). Иногда предпринимаются попытки проверить отдельные вопросы ранней истории Северо-Западного Пелопоннеса, в связи с чем фигура Оксила и связанные с ним сообщения традиции как будто получают косвенное подтверждение (Eder, Mitsopoulos 1999) или, напротив, становятся фактом мифологии и пропаганды (Link 1991: 147; Demand 1990: 26). В целом же, в большинстве специальных работ, посвященных истории Элиды, эта фигура устойчиво сохраняет за собой эпитет «легендарный» и выносится за скобки, по ту сторону собственно истории. Остается только пожалеть, что до сих пор легенда (или легенды) об Оксиле не сделалась (сделались) объектом специального рассмотрения в качестве явления истории элейского самосознания, поскольку сам факт, что в историческое время к этой фигуре, видимо, неоднократно обращались, на наш взгляд, вполне заслуживает того, чтобы быть осмысленным в историческом контексте.

По всей видимости, род Оксилидов действительно восходит к переселенцам из Этолии, в эпоху Темных веков он занимал среди них ведущее положение и в результате миграций обосновался на территории среднего Пенея, где в классическое время помещалась столица элейского полиса (Eder, Mitsopoulos 1999: 1–40). Представитель этого рода Ифит в элейской традиции рассматривался как личность, с деятельностью которой связывалось «восстановление» агонов в Олимпии и учреждение священного перемирия – экехейрии, что позволяло принимать участие в Олимпийском празднестве представителям разных политических общностей, которые в повседневной жизни могли враждовать друг с другом (Евдокимов 2014: 173).

В более позднюю эпоху память об основателе этого элейского рода актуализировалась в связи с масштабными структурными изменениями внутри элейского полиса (серьезное преобразование урбанистического полисного центра – Элиды-на-Пенее, синойкизм, демократизация политического строя и принятие аграрного закона, запрещающего ипотеку первоначальных наделов), с которыми были связаны преобразования в порядке проведения Олимпийского праздника (введение обязательного срока предварительной тренировки в гимнасиях Элиды, установление культов героев Оксила, его сына Этола и жены Пиеры в качестве общеполисных и связь с церемониями начала Олимпийского празднества). Эти нововведения были легитимизированы путем привязки их к герою легендарного прошлого, что в целом является достаточно широко распространенным средством для традиционных обществ. Надпись римского времени фиксирует, что род Оксилидов в Элиде не пресекался и его потомки занимали видное место в полисе (IvO. 456). Таким образом, вероятно, что и указанные изменения в Элиде в конце VI – начале V в. до н. э. могли происходить при активном участии представителей этого рода, однако подробности нам остаются неизвестными.

Таким образом, наиболее вероятным из вариантов «политической» гипотезы, положенной в основу объяснения факта появления второго устроителя игр в 580 г. до н. э., остается предположение, что руководство Олимпийскими играми сначала находилось в руках одного рода, а затем было изъято у Оксилидов, превратившись в собственно магистратуру – выборную полисную должность, на которую избирались по жребию граждане Элиды. Принимая во внимание общепризнанную роль греческой знати в социально-политических процессах эпохи архаики, элитарный характер греческой атлетики и агонистики (Зайцев 1985: 89–111), руководящую роль аристократических родов во многих культах (в той же Олимпии на протяжении всей ее истории руководство оракулом осуществляли аристократические роды Иамидов и Клитиадов (Parke 1967: 166–175)), а также то огромное почитание, которого удостоился Ифит в Олимпии, такое положение дел на раннем этапе видится вполне приемлемым. В этом случае появление двух распорядителей действительно должно объясняться превращением Игр из частного мероприятия Оксилидов в достояние элейского полиса, а точнее – корпорации элейской знати (поскольку, вероятнее всего, именно знатные элейцы были теми, кто, как свидетельствует Павсаний, участвовали в жеребьевке на право занимать пост судьи и распорядителя Игр). Такое важное изменение произошло, очевидно, в результате не известной нам в подробностях борьбы между представителями знатных элейских родов в VII – начале VI в. до н. э.

Слабым местом данной гипотезы является отсутствие прямых указаний источников на факт такой борьбы внутри элейской знати, в то время как имеются сведения о том, что в указанную эпоху шла борьба другого характера, а именно борьба за распорядительство Играми между элейцами и писейцами, в которую на определенном этапе включился также Фидон Аргосский (Hdt. VI.127). В связи с этим была выдвинута другая гипотеза происхождения второго гелланодика. Согласно этой версии, вплоть до 580 (или 572) г. до н. э. председательство на Играх осуществлялось совместно представителями Элиды и Писатиды, а после утраты Писатидой самостоятельности в связи с антиэлейскими выступлениями писейского царя Пирра оба поста руководителей Игр заняли представители элейской полисной общины (Gardiner 1925: 83; ср.: Swoboda 1905: 2386). В качестве косвенных подтверждений справедливости данного предположения можно привести такие факты, как принадлежность святилища на протяжении длительного времени писейцам и двойной элейско-писейский контроль над проведением Герей (Paus. V.16.5–8). Однако, как было уже сказано выше, сам по себе факт владения святилищем еще не означает, что писейцы проводили там спортивные агоны в честь Зевса, т. е. игры в том виде, в каком они существовали и развивались после Ифита. Даже если допустить, как это склонны делать некоторые исследователи, что писейцы на самом деле некогда осуществляли деятельность по подготовке и проведению Игр (Gardiner 1925: 83; Scott 2010: 31, 147), из этого напрямую не вытекает, что с распространением элейского влияния на долину Алфея элейцы стали проводить панэллинские игры, разделяя власть над ними с прежними хозяевами.

Гипотеза о совместном управлении Играми и втором гелланодике исходит из вполне логичного предположения о необходимости для элейцев учитывать интересы писейских общин, которые обитали в непосредственной близости от Олимпии, не мирились с ростом элейского влияния в святилище и регионе в целом и при благоприятных условиях неоднократно пытались взять руководство Играми в свои руки. При этом подразумевается намеренное умолчание восходящей к захватчикам Олимпии – элейцам – традиции, нашедшей отражение в сочинениях Аристотеля, Эфора, Страбона, Павсания и Юлия Африкана.

Заметим, что из вышеперечисленных авторов трое: Эфор (а значит, и опиравшийся на него Страбон), Павсаний и Юлий Африкан – с большой долей вероятности пользовались одним первоисточником – сочинением Гиппия об олимпийских победителях[20]20
  О том, что Павсаний мог опираться на труд Гиппия, см: Bultrighini 1990: 199–211; об опоре Эфора на сочинение Гиппия см.: Bilik 1998/99: 21–47; Christesen 2007: 122–156; сочинение Гиппия также должно было лежать в основе списка Африкана.


[Закрыть] и, конечно, отражают элейский взгляд на историю Олимпийских состязаний, причем взгляд политически ангажированный, если учесть конкретно-исторические обстоятельства написания Гиппием этого сочинения: поражение Элиды в войне со Спартой, не только лишившее элейцев гегемонии над периэкскими территориями, но также поставившее под угрозу их председательство на Олимпийских играх. Однако, несмотря на всю свою пристрастность, данные источники не скрывают фактов временного писейского руководства Играми и прямо свидетельствуют о событиях VII в. до н. э., когда Игры оказывались под писейским руководством (Paus. VI.4.2; 22.2; Strab. VIII.3.30; Euseb. Chron. I. P. 198 (Schoene)), но ничего не сообщают о совместном управлении; напротив, здесь речь идет именно об исключительно писейском руководстве, на основании чего элейская традиция и признавала эти олимпиады нелегитимными. В этой связи предположение о том, что письменная традиция намеренно «замалчивает» писейское участие в руководстве Играми и сообщает только «половину правды», кажется неубедительным.

Гораздо более сложным остается на сегодняшний день другой вопрос: а не мог ли появиться на Играх второй, писейский, агонофет именно как итог не прекращавшихся в течение VII – начала VI в. до н. э. претензий Писатиды на руководство, став результатом временного и вынужденного компромисса? Учитывая события 28-й и 30-й (или 34-й) Олимпиад (668 и 660 (или 644) гг. до н. э.), а также сообщение Юлия Африкана о сохранении писейской власти на Играх в течение двадцати двух праздников (660–572 гг. до н. э.), мы не можем сбрасывать со счетов возможность допуска писейского агонофета до участия в руководстве Играми на какое-то время в период между 668 и 580 гг. до н. э. Если предположить, что при Панталеонте писейцы захватили председательство на Играх 660 г. до н. э., то в следующую олимпиаду мог быть достигнут компромисс между элейцами и писейцами и установлено совместное руководство: именно этим можно более или менее удовлетворительно объяснить, почему в качестве «неолимпиад» (т. е. олимпиад, когда руководство играми осуществлялось, с точки зрения элейцев, нелегитимно: Paus. VI.22.2–3) в элейских списках фигурировала только одна олимпиада второй половины VII – начала VI в. до н. э., а не все двадцать две, о которых сообщает Африкан[21]21
  Отчасти косвенным свидетельством в пользу принципиального существования такой возможности может считаться совместное элейско-писейское руководство проведением Герей, осуществлявшееся коллегией Шестнадцати женщин – представительниц соответственно элейского и писейского восьмиградий (Paus. V.16.5). По одной из приводимых Павсанием версий, учреждение этой коллегии относилось ко времени после смерти писейского правителя Дамофонта (т. е. имело место в первой половине VI в. до н. э.) и знаменовало собой урегулирование отношений между двумя политическими сообществами.


[Закрыть].

Предание об элейском посольстве в Египет ко двору Псамметиха II или Амасиса, содержащее в себе критическое отношение к исключительно элейскому распорядительству на Играх, также может рассматриваться в качестве косвенного свидетельства в пользу того, что до VI в. до н. э. могла иметь место принципиально иная ситуация, когда распорядительство на Олимпийских играх не принадлежало целиком элейскому полису (Евдокимов 2010). Но даже в своем наиболее непротиворечивом виде гипотеза о наличии второго, писейского распорядителя игр до 580 г. до н. э. остается не более чем гипотезой, ее принятие не объясняет, в частности, порядок занятия поста распорядителя Игр в промежутке между 580 и 576 гг. до н. э., когда, если верить Павсанию, элейцы уже избирали двух распорядителей, а, по Африкану, писейцы в это время все еще продолжали руководить состязаниями[22]22
  Э. Н. Гардинер пытался примирить эти два источника, на наш взгляд, неудачно: Gardiner 1925: 85, 101.


[Закрыть]. В условиях явной неполноты сведений, предоставляемых источниками, и невозможности воссоздать подлинный ход событий в деталях, не прибегая к насилию над источниками, стоит признать, что гипотеза о совместном руководстве Играми имеет ограниченные возможности и на сегодняшний день, не будучи подкреплена независимыми источниками, едва ли может быть безоговорочно положена в основу реконструкции истории магистратуры гелланодиков на ее раннем этапе.

Поэтому в конечном итоге из двух вариантов объяснения причины появления второго распорядителя Олимпийских игр нам более предпочтительной кажется первая, «политическая» версия. Сам контекст изменений, изложенных Павсанием, не подразумевает и малейшего намека на то, что второй распорядитель, появившийся в 580 г. до н. э., занял чье-то место. Напротив, Павсаний говорит именно о структурных изменениях внутри элейской общины, никак не связанных с предшествовавшим писейским руководством. Смена династического принципа занятия поста распорядителя Игр новым принципом регулярно сменяемых должностных лиц знаменовала собой процесс деприватизации руководства Играми и превращения его в полисную магистратуру в собственном значении слова.

Это, однако, не означает, что писейские притязания на руководство Играми не оказали на появление данной магистратуры никакого влияния. Вполне очевидно, что «деприватизация» агонотесии, происшедшая в 580 г. до н. э. и сделавшая руководство Играми общим достоянием элейской знати, объективно способствовала консолидации элейцев, которая как раз и была необходимым условием достижения Элидой успеха в борьбе с писейцами и их союзниками за контроль над святилищем и гегемонию в регионе[23]23
  Мы намеренно оставляем открытым вопрос о конкретных органах управления в аристократической Элиде в VIII – начале VI в. до н. э. Многие исследователи склонны относить к этому времени существование олигархического Совета Девяноста, о котором упоминает Аристотель (Arist. Polit. 1306a, см.: Gehrke 1985: 365–366), однако не менее вероятным является предположение С. Душанича, поддержанное У. Бультригини, о том, что данное свидетельство может иметь в виду краткий период истории элейского полиса в IV в. до н. э., связанный с деятельностью ученика Платона Формиона (Plut. Reip. gerend. praecept. 805a) (Bultrighini 1990: 193–197). Вплоть до выяснения мы предпочитаем оставить этот вопрос открытым.


[Закрыть].

Достаточно давно было высказано предположение о том, что в разное время должность распорядителя на Олимпийских играх могла именоваться по-разному и название «гелланодик» не было первоначальным названием должности. Отчасти к такому выводу располагало словоупотребление Павсания в пассаже, повествующем о развитии магистратуры; здесь сначала речь идет об агонофетах, и только с момента избрания девяти распорядителей их напрямую называют гелланодиками (Paus. V.9.4–5). Затем Павсаний называет десятого члена коллегии, появившегося восемью годами позже, атлофетом. Традиционное понимание данного пассажа, согласно которому Павсаний в данном контексте приводит синонимичные названия одной и той же должности (а не разные коллегии, последовательно сменившие друг друга на посту распорядителей Игр[24]24
  Т. В. Блаватская понимала данный пассаж иначе: по ее мнению, агонофеты и гелланодики были разными должностями, существовавшими параллельно, и лишь постепенно приоритет в управлении состязаниями перешел от агонофетов к гелланодикам: Блаватская 2003: 151–158.


[Закрыть]), кажется нам вполне приемлемым[25]25
  Геродот для обозначения руководителей Олимпийских игр употребляет оба термина: и агонофет (Hdt. VI.127), и гелланодик (Hdt. V.22).


[Закрыть].

Наименование «агонофет» происходит от выражения τὸν ἀγώνα τίθημι – «устраивать состязание» и вполне соответствует характеру деятельности этих должностных лиц, которые были не просто судьями, но и организаторами и руководителями всей агональной части празднества, выполнявшими притом также и весьма обширную, предшествовавшую собственно празднику, подготовительную работу. Некоторые исследователи предполагали, что первоначально олимпийских судей называли именно агонофетами (Drees 1968: 54–55), а название «гелланодик» появилось лишь тогда, когда Олимпийские игры приобрели поистине всеэллинское значение – с VI в. до н. э. (Gardiner 1925: 83–84; Mezoe 1930: 52; Drees 1968: 54).

В этой трактовке современные исследователи вполне укладывались в русло, проложенное позднеантичными лексикографами, грамматиками и схолиастами, которые единодушно истолковывали это слово как обозначение «эллинских судей», «судей эллинов», делая основной упор на то, что до участия в Играх допускались лишь эллины (Herodian. [De nom.] P – v. 3, 2. P. 679; P. 687–688; P. 851; Herodian. Partiones. 30–31. 6; Hesych. Lex. s. v. ἑλληνοδίκαι; Suda. s. v. ἑλλανοδίκαι; Schol. in Pind. Ol. III.21a; Schol in Pind. Ol. III.22 (recentiora Thomae Magistri), 19–24). Принципиальную значимость для такого толкования имело то, что гелланодики были судьями, суд которых распространялся на всех эллинов, участвовавших в панэллинских играх, чему подтверждением являются имеющиеся в нашем распоряжении сведения о таком же наименовании – в более позднюю эпоху – судей на играх в Аргосе, Эпидавре, Коринфе (Oehler 1905: 155; Zoumbaki 2011: 12–14).

Существенно скорректировать взгляды на происхождение термина «гелланодик» позволяют обнаруженные в 1964–1965 гг. надписи из Олимпии. Одна из них, датируемая последней четвертью VI в. до н. э., содержит правила состязаний в борьбе (Siewert 1992: 114–115; Siewert 1994: 257–258). В надписи судья назван словом «диайтатер» (διαιτατήρ, однокоренное с греч. глаголом διαιτῆν – «судить»; ср.: Paus. V.19.2). Таким образом, документальный материал из Олимпии удостоверяет реально бытовавшее в конце VI в. до н. э. название должности – диайтатер (соответствующее аттическому διαιτητής (Liddell, Scott, Jones 1996: 396); cf. Hdt. V.95; Plat. Legg. 956c; Arist. Ath. pol. 53; Arist. Polit. 1268b.6; 1297a.6). Важно заметить, что диэтет в древнегреческой политической мысли воспринимался как независимый посредник, третейский судья, призванный разрешить конфликтную ситуацию между двумя тяжущимися сторонами. Применительно к олимпийским состязаниям задачей этого должностного лица было также определение победившей стороны среди атлетов, претендующих на победу. Что же касается употребляемого в литературной традиции (в частности, Геродотом и Павсанием) слова «агонофет», то в данном случае, скорее всего, перед нами образованный от выражения описательный термин, в основу которого положено общее функциональное назначение этих магистратов – устройство агонов. В этом смысле понятие «агонофет» было применимо к лицам, организовывавшим состязания, независимо от характера и масштаба этих состязаний.

Диайтатер еще раз упоминается на более ранней, но опубликованной заметно позже надписи на бронзовой пластинке из Олимпии (Siewert, Taita 2014). Надпись датируется третьей четвертью VI в. до н. э. и сохранилась лишь частично. Наряду с диайтатером там также упоминались представители жреческого персонала Олимпии – теоколеос и проксен. Вероятно, надпись представляла собой постановление, регулирующее отношения между жреческим персоналом святилища и администрацией Олимпийских состязаний во время праздника. Контекст находки надписи (в заполнении колодца, оказавшегося засыпанным в последней четверти VI в. до н. э.) позволяет говорить о том, что срок действия этой письменно зафиксированной нормы был достаточно ограничен во времени.

Другая, давно известная надпись из Олимпии (IvO. 2), относимая теперь ко второй четверти V в. до н. э. (Jeffrey 1961: 218; Cat. Elis. N. 15)[26]26
  Долгое время в основу датировки этой надписи был положен содержательный принцип: исходя из того, что в тексте ретры упомянут только один гелланодик, многие ученые относили ее к самому началу VI в. до н. э. Но как раз то, что ретра упоминает всю коллегию, неочевидно.


[Закрыть], уже называет олимпийского судью гелланодиком. В литературных источниках этот термин впервые встречается у Пиндара в Третьей олимпийской оде, написанной в 476 г. до н. э. в честь Ферона Акрагантского. Говоря об олимпийских достижениях Ферона, Пиндар упоминает гелланодика, увенчивающего победителя оливковым венком (Pind. Ol. III.12). В дальнейшем все античные авторы, в том числе и Павсаний, также впервые употребляющий данный термин в связи с изменениями в структуре коллегии в 480 г. до н. э., называют олимпийских судей гелланодиками.

Логично предположить, что смена названия магистратуры совпала со временем ее существенного преобразования, происшедшего в 480 г. до н. э. – именно тогда был изменен состав и принцип формирования коллегии: вместо двух олимпийских судей стало девять, а еще через восемь лет – десять (Paus. V.9.5). Важно отметить, что Платон в «Законах», рассматривая разные категории судей, различает диэтетов – судей-посредников, совместно выбранных истцом и ответчиком, и судей, назначаемых от каждой из административно-территориальных единиц своего идеального полиса (Plat. Legg. 956c). Поскольку Платон, очевидно, в своих теоретических построениях опирался на реалии греческой судебной практики и уже существовавшую к его времени реально оформившуюся терминологию (ср.: Видаль-Накэ 2001: 245–266), логично попытаться сравнить две выделенных в «Государстве» формы судопроизводства с разными названиями, применявшимися для обозначения судей на олимпийских состязаниях. Второе из этих обозначений («гелланодик»), как можно видеть, появляется одновременно с резким увеличением коллегии (с двух человек до девяти, а затем и до десяти) и с изменением в порядке избрания – вводится новый принцип избрания по одному человеку от филы (достаточно уверенно о существовании этого принципа можно говорить с 472 г. до н. э., но, как будет показано ниже, велика степень вероятности появления этого принципа уже в 480 г. до н. э., когда было избрано девять гелланодиков). Таким образом, гелланодики оказываются тесно связаны с вопросом о распределении власти как в Олимпии, так и в Элиде, а также с административно-территориальным устройством элейского полиса, который именно в это время переживает очень важный период своего институционального оформления (Евдокимов 2007: 242–253; Евдокимов 2010: 37–39).

Как уже было отмечено, позднеантичные и византийские схолиасты и лексикографы, желая объяснить читателю значение устаревших слов, обозначавших реалии прошлых эпох, единодушно расшифровывали слово «гелланодик» как «судья эллинов» и при этом сообщали, что так называли судей на Олимпийских играх, поскольку в этих состязаниях имели право участвовать только эллины (Hesych. Lex. s. v. ἑλλανοδίκαι; Schol. in Pind. Ol. III.21a). Такое объяснение кажется вполне логичным и достаточным только при одном условии – если игнорировать тот факт, что и до начала V в. до н. э. судьи олимпийских состязаний судили эллинов на играх, но назывались они тогда не гелланодиками, а диайтатерами. Схолиасты и лексикографы просто уже не помнили о том, как называлась эта должность в эпоху архаики и не имели подробных сведений о ее истории, поэтому данное этимологическое объяснение вполне их устраивало.

Пытаясь объяснить причину переименования должности олимпийского судьи, П. Зиверт выдвинул смелую и, на наш взгляд, достаточно перспективную версию о связи этих изменений с общим контекстом событий лета 480 г. до н. э., когда нашествие Ксеркса на Элладу совпало с очередным олимпийским праздником. Именно тогда, в драматических условиях конца 80-х гг. V в. до н. э., слово «эллины», к тому времени уже употреблявшееся для обозначения греков как единой языковой и этнокультурной общности, приобрело особый смысл. Так во время нашествия Ксеркса на Элладу назвали себя представители греческих полисов, отказавшихся признать власть персидского царя, дать ему «землю и воду» и решивших сопротивляться до последней крайности (Siewert 1992: 115). Олимпийские игры 480 г. до н. э. проходили под негласным лозунгом панэллинского объединения и подразумевали наказание тем, кто в этот момент с оружием в руках ведет войну против сородичей-эллинов.

Эта же идея, вероятно, была заложена и в переименовании названия коллегии олимпийских судей: новое название «гелланодики» должно было ассоциироваться с общегреческими правилами религиозного праздника в честь верховного бога Зевса, от имени которого действовали эти должностные лица. Переименование должности указывало, таким образом, на наличие власти, которой были подсудны все эллины; власть эта зиждилась на религиозном авторитете Олимпийского бога и значимости его главного праздника. В доказательство справедливости своей гипотезы П. Зиверт приводит надпись первой половины V в. до н. э., найденную приблизительно в то же время, что и правила проведения состязаний в борьбе[27]27
  Подробный разбор данного сюжета см.: Евдокимов 2007.


[Закрыть]. Содержание данной надписи исследователь интерпретирует как кассационное решение, вынесенное элейским представительным органом, по поводу приговора двух должностных лиц, отождествленных П. Зивертом с гелланодиками[28]28
  О существующих сомнениях по поводу данного отождествления см.: Bultrighini 1990: 157–159; Sinn 1994: 585–602. У. Зинн склонен более осторожно полагать, что в этой надписи мы имеем дело с примером простого международного арбитража, где в роли арбитров выступили два не известных нам из других источников элейца. Однако возникает справедливый вопрос: почему в таком случае их решение было обжаловано в регулярном представительном органе, у которого, как видно, была своя структура (секретарь, председатель) и специальные полномочия, позволявшие им отменять решения тех, кто, по У. Зинну, были независимыми арбитрами. Мы в данном случае согласны с П. Зивертом относительно отождествления лиц, наложивших на беотийцев и фессалийцев штраф, с гелланодиками, ср.: Рунг 2013: 92–94.


[Закрыть].

Мы со своей стороны хотим обратить внимание на еще одно обстоятельство, отчасти подтверждающее верность гипотезы П. Зиверта о времени и конкретно-исторических обстоятельствах переименования магистратуры олимпийских судей, отчасти приливающее свет на смысл и происхождение наименования «гелланодик».

Интересный материал для этого представляет собой сообщение «Лакедемонской политии» о том, что в спартанском войске тоже существовали должностные лица, которые именовались гелланодиками. В пассаже, где описывается характер царской власти в Спарте, имеется упоминание о том, что при спартанском царе во время военных походов состояли магистраты, именовавшиеся гелланодиками. В их обязанности входило разбирать тяжбы, возникавшие между спартанцами и их союзниками (Xen. Lac. polit. 13.10–11). То обстоятельство, что в спартанском войске зафиксированы одноименные магистраты, которые, заметим, также обладали судейскими функциями, видимо, не случайно. Что могло быть общего, кроме названия, между спартанскими и олимпийскими гелланодиками?[29]29
  И Э. Н. Гардинер (Gardiner 1925: 90), и Л. Дреес (Drees 1968: 54) отмечали сам факт наличия гелланодиков в Спарте, однако ни тот, ни другой не считали необходимым хоть как-то попытаться объяснить это совпадение.


[Закрыть]

Во-первых, их судебные функции: в Олимпии гелланодики, помимо прочих разных хлопот по организации Игр, присуждали победу одному из участников, а в спартанском войске – решали тяжбы между спорящими сторонами, присуждая победу одной из них[30]30
  Стоит обратить внимание на то, что, по сообщению Фукидида (Thuc. IV.53.2–3), для управления завоеванной спартанцами Киферой была учреждена специальная должность киферодика (κυθηροδίκης). Видимо, формант – δίκης, использовавшийся в словообразовании для обозначения магистрата, наделенного особыми – в первую очередь, судебными – полномочиями, был достаточно продуктивен в политическом лексиконе лаконского полиса.


[Закрыть]. Состязательный характер судопроизводства в древних обществах и тесная взаимосвязь его с игрой неоднократно отмечались многими исследователями (Хейзинга 1997: 85–94; ср.: Зайцев 1985: 83–90). В обоих случаях гелланодики были уполномочены выносить решение о том, на чьей стороне находилась победа/справедливость.

Во-вторых, в обоих случаях гелланодики выступают как судьи, под чью юрисдикцию попадают не граждане какого-либо отдельного государства, а в общем «эллины»[31]31
  Следует также указать на аналогичным способом образованное название должности «эллинских казначеев» – эллинотамиев; последние в силу своих обязанностей также имели дело с представителями разных полисов (Hesych. Lex. s. v. ἑλληνοταμίαι).


[Закрыть], т. е. представители разных греческих полисов: в спартанском варианте это спартанцы и их союзники (именно для решения споров, возникавших между представителями различных воинских контингентов в армии Пелопоннесского союза во время похода, и существовали гелланодики у спартанцев), а в Олимпии это были, естественно, атлеты, прибывавшие на панэллинские игры со всех концов греческого мира. В условиях присущей последнему политической раздробленности наличие судебной власти, одинаково распространявшейся на представителей разных полисов, было возможно либо как следствие общепризнанного религиозного авторитета этой власти, что мы наблюдаем в случае с олимпийскими судьями, либо как результат объединения – пусть временного – нескольких полисов в рамках некой надполисной структуры, каковой являлся постепенно складывавшийся на протяжении VI в. до н. э. Пелопоннесский союз.

Элида к началу V в. до н. э. уже давно была членом Пелопоннесского союза и в своей внешней политике достаточно тесно взаимодействовала со Спартой (Строгецкий 1982: 45–75; Строгецкий 1991: 68–69; Печатнова 2001: 137–138). В этой связи логично предположить не только активное воздействие Спарты на позицию Элиды во время похода Ксеркса, но и влияние политико-правовой терминологии, складывавшейся в рамках административной структуры Пелопоннесского союза, на название элейской магистратуры олимпийских судей[32]32
  Точное время возникновения института гелланодиков у спартанцев доподлинно не известно, однако его более раннее появление по сравнению с Элидой кажется нам весьма вероятным: в пользу этого, в частности, могут свидетельствовать и употребление в названии должности форманта – δίκης, аналогичного форманту в названии спартанского магистрата киферодика, появившегося, возможно, еще в VI в. до н. э., и одиночный характер магистратуры гелланодика в противовес коллегиальному у элейцев.


[Закрыть].

Существует предположение, что увеличение численности магистратуры в 480 г. до н. э. было вызвано не политическими преобразованиями в Элиде, а чисто технической необходимостью осуществлять судейство на состязаниях в разных видах спорта, что, согласно Павсанию (Paus. V.9.5), девять гелланодиков и делали, разделившись на своеобразные «тройки», судившие, соответственно, либо конные бега, либо пятиборье, либо все остальные виды состязаний (Bultrighini 1990: 158–163). Добавленный же к коллегии в 472 г. до н. э. десятый судья, которого Павсаний называет атлофетом, интерпретируется как возглавивший коллегию магистрат, функцией которого, в частности, было вручение награды победителю. Предположение, что численность коллегии олимпийских судей диктовалась не столько особенностями политического устройства элейского полиса, сколько практической потребностью осуществлять судейство на агонах, где со временем неуклонно росло как число участников, так и количество видов состязаний, выглядит на первый взгляд достаточно логично, однако данные источников довольно убедительно его опровергают.