Текст книги "В каждом человеке солнце"

Автор книги: Сборник

В каждом человеке солнце

© МБФ «Окно в мир», составление, 2019

© Издательство Кетлеров, оформление, 2019

Что бы ни творилось в нашем мире, в нём всегда останутся вечные ценности: милосердие, доброта и любовь – всё то, что помогает жить человечеству в целом и каждому человеку в отдельности.

Мы благодарны всем нашим партнерам, нашим волонтёрам и тем, кто поддерживает нас, в особенности администрации городского округа Королёв и главе города Александру Николаевичу Ходыреву. Без вашей помощи мы не смогли бы реализовать наши проекты.

В естественных науках существует понятие «эффект бабочки», когда под влиянием незначительных воздействий возникают большие и непредсказуемые последствия, в том числе в другом месте и в другое время.

Размах крыльев нашего фонда измеряется количеством счастливых людей, которые после участия в наших проектах реализовали идеи, изменили собственную жизнь, помогли другим и получили помощь. Эти люди придумывают классные проекты, находят ресурсы для воплощения, знакомятся с единомышленниками и постоянно ищут новые профессиональные и творческие инструменты. Эти активисты не сидят на месте, а делают мир добрым, приветливым и комфортным.

Я благодарю всех причастных к работе фонда – доноров, для которых благотворительность не пустой звук, а инвестиции в людей, в сообщества. Я благодарю активистов, способных вспыхнуть от идеи и гореть до полного её воплощения. Я благодарю волонтёров, которым иногда приходится решать нетривиальные задачи. Я благодарю каждого сотрудника фонда за работу, инициативу и за ощутимый результат.

Верю в то, что нас ждут ещё более амбициозные и полезные проекты.

Международный благотворительный фонд помощи детям-инвалидам с ограниченными возможностями здоровья «Окно в мир» создан в 2015 году с целью оказания помощи семьям с детьми-инвалидами, инвалидам 18+, семьям с детьми, попавшими в трудную жизненную ситуацию, а также детским домам, коррекционным школам и СО НКО.

Благотворительные направления, по которым реализуется благотворительная программа фонда:

– улучшение качества жизни людей с инвалидностью;

– развитие профессионального образования и содействие в трудоустройстве семьям, воспитывающим детей-инвалидов, и инвалидам 18+;

– програма «Активный город»;

– создание единого культурного пространства Подмосковья и развитие технологии благотворительных фестивалей «Рождественский дар» в Российской Федерации;

– содействие развитию корпоративной благотворительности, укреплению сотрудничества бизнес-структур и НКО;

– финансовая помощь.

Фонд проводит ежегодные благотворительные акции:

– «Подари радость на Рождество»

– «Благотворительный марафон»

– «Собери ребёнка в школу»

– «Дети вместо цветов»

– «Баночка варенья».

Президент Международного благотворительного фонда

«Окно в Мир» Е.В. Зеленцова

Наталья Иванова
Мечтатель

 
Я смотрю на луну сквозь большое окно
И о звёздах далёких мечтаю.
А во сне я всегда, а во сне я давно
До Медведицы Малой взлетаю.
 
 
Я ей глажу пушистый космический бок,
И она мне кивает спросонок.
Где-то рядом сопит, завернувшись в клубок,
Галактический зверь – медвежонок.
Я потом улетаю к созвездию Пса.
Нужен в космосе пёс для дозора.
И в кармане всегда у меня колбаса
Для большого седого Трезора.
А ещё говорю золотистому Льву:
«Ты не трогай Тельца с Козерогом.
Я привёз им с полянки земную траву
И бросаю по звёздным дорогам».
Вижу космос во сне, а потом, по утрам,
Просыпаюсь от маминой ласки.
Прокатиться мечтаю по дальним мирам
На своей инвалидной коляске.
 

Александра Зайцева
Белые флаги

У вас неправильная анкета. Глупая. Особенно этот вопрос: «Расскажите о себе». Что рассказать? Как меня зовут и сколько мне лет?

Зовут меня Женя, мне пятнадцать, и что с того? Могу описать свою внешность – хватит трёх слов: скучная, худая, в очках. Или вам интересно, о чём я думаю? О школе, о заброшенных танцах, о туфлях, которые жмут, но других всё равно не купят. Пустые слова, они ничего не значат.

Сама не знаю, кто я. Никто. Старшая сестра. Только у меня не просто брат, нет. Это необыкновенный ребёнок, центр вселенной.

А я – довесок, полезный родителям и Дане. Дане нужно то, Дане нужно это – всё для Дани. Даня, Даня, Даня! Слово «хочу» страшнее ругательства, есть только «надо». Дане.

Но я-то хочу, очень хочу! Иногда после школы захожу в разные магазины, чтобы потрогать модные вещи. Тонкие паутинчатые рубашки или узкие платья с модельными изгибами. Ненадолго надеваю их в примерочной, а ночью, перед сном, представляю, что они мои. Воображаю, как иду, парю в них по длинному школьному коридору и все удивлённо смотрят вслед. Если много мечтать, появляется ощущение, что это и правда было.

Но было другое. Например, пару лет назад меня увезли больницу с перитонитом, потому что родители до последнего отмахивались, ведь болеть может только Даня. Он и болеет. Из-за этого мы не живём, а покрываемся пылью в тёмно-коричневой комнате брата.

В настоящем мире ходят нормальные весёлые люди, едут машины, самолёты летят в удивительные страны. Мне всего этого нельзя: руки прочь, воровка, твоё место возле Дани.

Нет, я бывала в других городах, даже на море, когда Даню возили в санаторий. Это ещё хуже, потому что люди смотрят. Там я стараюсь делать вид, что сама по себе и не имею отношения к скрюченному мальчику в коляске, что он мне тоже не нравится. Стыдно за него и за маму – расплывшуюся, неопрятную, всегда озабоченную и раздражённую. А потом стыдно за себя, потому что я предательница. Ведь Даня хороший мальчишка.

Это другие младшие братья могут вредничать, скандалить и злиться. А мой только улыбается. Он умный и ласковый. Он пытается дотронуться до меня вывернутыми судорогой пальцами, дотягивается и гладит по щеке или по волосам. Даня не может кому-то помешать. И всё-таки мешает.

В тот раз из санатория мы возвращались поездом. Папа с нами не ездит: он всё время работает. Я бы тоже осталась дома, но маме надо помогать, потому меня и взяли. И вот мы ехали домой.

Хоть уже начался сентябрь, жара стояла такая, что все задыхались и обливались потом. Не люди, а рыбы в аквариуме, который поставили на плиту и медленно подогревают. Даня тяжело, со свистом втягивал воздух. У него бронхи слабые, чуть что – сразу отекают.

С опущенным окном стало бы прохладней, но сквозняк. Нельзя.

Поэтому мы открыли дверь. Вагон сонно покачивался, шторы в коридоре колыхались белыми флагами, Даня дремал.

В поезде скучно, выручают придуманные дела: сходить в тамбур, постоять у каждого окна по очереди, выучить наизусть время стоянок, что расписаны на плакатике у выхода. К проводнику тоже приходится обращаться по сто раз в день: чай, кофе, «у вас титан не работает» – мало ли какие ещё трудности у пассажиров.

И все эти пассажиры сновали мимо нашей открытой двери, заглядывая внутрь. Не нарочно. Просто голова человека так устроена, что бездумно поворачивается ко всякой незапертой комнате.

Это как моргать или сглатывать – само получается. И взгляды у таких прохожих людей рассеянные, тусклые. Только один дядька из соседнего купе смотрел цепко. И всё ходил, ходил.

Я его сразу запомнила. Невысокий, седоватый, тёмный от загара.

На коричневую перезрелую грушу похож, особенно с этим рыхлым животом, нависающим над резинкой спортивных штанов. Шлёпанцами шварк-шварк, потом пауза у нашего купе, и опять – шварк-шварк. Запах липкий, несвежий. И тесно рядом с ним. Могу поспорить, что даже на огромной пустой площади тесно, будто он локти в стороны расставил, пузо выпятил и давит, давит. Поэтому я старалась спиной загородить Даню от прохода. Но не очень помогало.

Вечером на станции мама вышла купить воды и возле киоска столкнулась с дядькой. Я в окно видела. Он что-то сказал, полез в карман, она вскинула голову, ответила. А когда вернулась, села на край Даниной полки, сгорбилась и застыла, будто замороженная.

Так и держала бутылку с минералкой, пока я не взяла. Она только пальцы молча разжала. Поехали. Станция мигнула фонарями, многоэтажки – окнами, потянулись гаражи, дачи, тоскливый чёрный лес. Тут я не выдержала.

– Что он сказал? – спрашиваю.

– Кто?

– Этот. Из соседнего купе.

– Ничего.

– Я видела. Что ему надо?

Мама ссутулилась ещё сильнее.

– Денег предлагал.

«Не может быть, – думаю, – не похож дядька на душевного человека, не станет помогать. Или ошибаюсь?».

– Зачем? – спрашиваю.

– Чтобы мы дверь закрыли. А то ему на Даника смотреть неприятно.

Вот же гад! Гнилая груша!

Мама вздохнула, повернулась к брату и начала поправлять простыню. А та сползла краем на пол, открыв тонкие детские ноги – мелкие птичьи косточки, только колени торчат острыми бугорками. Руки тоже невесомые, скрещенные на узкой груди, а кисти запрокинулись ковшиками в разные стороны. Кожа у Дани гладкая, прозрачная, голубеет венками на шее и у впалых висков, глубоко темнеет под глазами. Зато в глазах тихая сила. Ровная, серьёзная уверенность. Мы и не заметили, что Даня проснулся. А он почувствовал нашу обиду и лежал тихонько.

– Ты знаешь что, принеси кипятку. Кашу разведу, – не поворачиваясь, попросила мама.

Поезд разогнался, болтало так, что приходилось держаться за стены. Дёрнуло, толкнуло в соседнее купе, но я устояла, только глянула косо. У заваленного едой стола сидели четверо мужчин. Шумно жевали, глотали, причмокивали. Остро пахло копчёной колбасой.

Я шагнула дальше по коридору, когда один из них что-то коротко сказал, а другие засмеялись.

И внутри у меня бабахнул взрыв. Прямо в затылке. Я даже ослепла на пару секунд. Злоба обожгла щёки, сжала горло, швырнула меня в чужое купе, к тошнотворному столу, к лоснящимся самодовольным людям.

– Как вам не стыдно?! – закричала я дядьке. – Вы никто! Вы и мизинца моей мамы не стоите! Даня в сто раз лучше вас! Он маленький! Он болеет! Это на вас смотреть противно! Развалились тут, жрёте, пьёте! А он болеет! Ему всю жизнь будет плохо! Мерзость вы!

– Эй, эй! Ты чего?! – испуганно привстал бородатый дядькин попутчик.

Но я даже не повернулась, захрипела в ненавистное лицо:

– Засуньте свои деньги знаете куда?! Знаете?! Да чтоб вы!.. Да чтоб вам!..

Тряслась, хватала ртом душный воздух и не могла подобрать слова. В коридоре обеспокоенно загомонили. Наверное, сейчас придёт мама, наверное, сюда бежит проводник. Надо уйти. Но я не могла пошевелиться и отвести взгляда от обидчика. Из коричневого он стал серым, весь как-то съёжился и одряхлел. Подбородок у него дрожал, глаза сузились.

– Я просто попросил закрыть дверь, – глухо отчеканил он. – Вежливо попросил. А ты – невоспитанная соплячка. Знать не хочу, видеть не хочу ваши болезни. Имею право, ясно? У меня племянница такая была, ясно?

Это «ясно» будто камнем упало. Глыбой. Я молчала. Он молчал. Остальные молчали. Только ложка позвякивала в стакане. Дили-дзынь, дили-дзынь. И мы все как стеклянные были. Дили-дзынь.

Не больно, не обидно – никак. Долго, целую жизнь. А потом мама тронула меня сзади за плечо:

– Хватит. Пойдём.

– Простите, – сказал ей один из мужчин.

– И вы простите, – ответила мама.

А я сказала дядьке:

– Так нельзя. Всё равно нельзя…

Он не ответил, уставился в непроглядное окно, будто спрятался.

Больше мы не виделись. Даже утром, когда выходили из поезда.

А если бы встретились, я бы, может, извинилась перед ним. Или сказала бы что-то приветливое, чтобы он понял – я не злюсь. Потому что всё неправильно вышло. Сложно объяснить, но я вроде права… и в то же время виновата. И непонятно, что с этим делать.

Нет, не надо меня утешать.

На самом деле я всё вру. Я вообще не хотела к вам приходить, это классная руководительница заставила. А мне никакие психологи не нужны… и анкеты ваши. Всё равно вопросы в них глупые, ничего вы про меня не узнаете.

Я домой пойду. Мама переживает, если задерживаюсь. И печенье не буду, спасибо. Но возьму. Для Дани.

Ната Иванова
Вселенная на кончиках пальцев

Гул нарастал постепенно, от монотонного бормотания до громкого жужжания танцующих пчёл вперемежку с хихиканьем и шумной вознёй.

Лариса Ивановна повернулась к источнику гула:

– Данила, Кристина, Артём, к Анне Дмитриевне на аппараты. Настя, подойди ближе, я тебе заклейку прилеплю. Берём окклюдеры, закрываем правильный глаз. Никита, поменяй сторону, у тебя сегодня правый. Виталик, помоги Маше.

Гул прекратился, и через мгновение группа запестрела чёрно-голубыми тряпочками – окклюдерами на очках малышей. Начался новый день.

Соня разлила какао по чашкам и с интересом наблюдала за суетящейся ребятнёй.

«Какие же они самостоятельные», – подумала она, разглядывая детей, тщательно протирающих стёклышки очков. Раньше Соня понятия не имела о таких странных словах, как окклюдер, засветы, синоптофор, в отличие от маленьких очкариков, применяющих их каждый день. А теперь искренне радовалась вместе с Данилой, когда при лечении косоглазия у него получалось на синоптофоре загнать машинку в гараж, а цыплёнок Артёма наконец-то оказывался в яйце. Или подбадривала Кристину, если раскачивающийся шарик на нитке никак не хотел попадать в отверстие на линейке. А с Виталиком рассматривала через лупу нарисованных динозавров. Соне хватило одного дня, чтобы детские личики с закатывающимися или косящими из-под полуприкрытых век глазами стали для неё не чужими.

Это было полгода назад, в начале сентября. Соня как раз летом школу закончила. На дневное поступить не удалось, и она, подав документы на заочное отделение «Реклама и связи с общественностью», готовилась к работе фасовщицей в местном супермаркете.

Вечером Соня хвалилась оформленной медицинской книжкой подруге матери, забежавшей к ним в гости после работы:

– Тёть Ларис, смотри, всё прошла! А Дашку окулист на дообследование послал. В школе стеснялась очки носить, и на тебе, близорукость прогрессирует.

– Ну и зря стеснялась. А если бы она, не дай Бог, ногу сломала? Костылей тоже стеснялась бы? Очки больным глазам, как костыли хромому. Так ей и передай. Ладно, домой побегу. Мне в две смены опять – Елена Александровна заболела. И ещё нянечка уволилась…

Лариса Ивановна на секунду задумалась.

– Сонь, а может ну его, это твой супермаркет? Давай к нам в детский сад, помощником воспитателя.

– Ты чего, тёть Ларис? Какая из меня нянечка? Я, конечно, посуду мыть и пыль вытирать могу. Но с детьми возиться… тем более с такими. Даже не знаю.

– Вот и узнаешь. Приходи завтра, нам помощь всегда нужна.

У тебя же с медкомиссией всё в порядке? Ну не получится, пойдёшь в свой магазин.

На следующий день, пообщавшись с заведующей детским садом для детей с нарушением зрения, Соня вошла в среднюю группу.

– С пополнением! – Следом за ней заглянула тифлопедагог Татьяна Николаевна. – Сколько в этом году?

– Двое, – оглянулась Лариса Ивановна, гладя по голове Дениса, который ни на шаг не отходил от воспитательницы и крепко цеплялся за подол её платья.

– Что ж, будем привыкать вместе. Правда, Софья Михайловна? – Татьяна Николаевна вопросительно посмотрела на Соню. – Мне кажется, что Денис потерял свои волшебные очки. Вы их, случайно, не видели?

Рядом на стуле лежали очки. Соне сначала показалось, что это игрушка, настолько они были малы. Она подняла их и невольно взглянула через стекло. Очки были необычные. Толстая линза на правом глазу растягивала изображение вширь, а левая вытягивала по высоте, как в кривом зеркале.

«Неужели он так всё и видит наперекосяк?» – подумала девушка и протянула очки малышу. Тот, наклонив голову, внимательно наблюдал за ней.

Лариса Ивановна собрала детей:

– Ребята, сегодня нам будет помогать Софья Михайловна. Давайте с ней поздороваемся.

Соня приготовилась к групповому «Здравствуйте, Софья Михайловна», но то, что произошло дальше, поразило её до глубины души.

Малыши обступили её со всех сторон и, обхватив руками, прижались к ней маленькими тельцами. Тоненькие пальчики скользили по Сониным рукам и коленям, от их прикосновения у неё останавливалось дыхание. Казалось, что дети дотрагиваются до её сердца, а широко раскрытые глаза с расходящимися в разные стороны зрачками пытаются заглянуть глубоко в душу. Она в ответ нежно гладила их тёплые ладошки и улыбалась, сдерживая подступившие слёзы.

– Соня, пойдём, я покажу, где раздатка, – позвала Лариса Ивановна, когда тифлопедагог увела детей на зарядку. – Будем готовиться к завтраку.

Они спустились по лестнице на первый этаж и направились к кухонному блоку.

– Тёть Ларис, а они всегда так? – спросила Соня, проходя мимо кабинета ортоптического лечения.

– Всегда. Это мы можем лишь одним взглядом выразить и любовь, и раздражение. А у нас детки по-особенному видят. Вот для Маши всё как в густом тумане, она только контуры различает. Лиза вообще ничего не видит прямо перед собой, только боковым зрением. Артём попеременно то одним, то другим глазом. Тимур плохо видит при ярком свете, а Виталик смотрит как будто через тонкую трубочку. Все по-разному. Этим деткам прикосновение важно. Им надо почувствовать человека, чтобы довериться ему. Знаешь, обычно дети с нарушением зрения видят мир глазами того человека, который находится рядом с ними. И они поверить должны, почувствовать, что не одни во вселенной, даже если последняя искорка света погаснет в их глазах навсегда. Есть и такие. Тотальная слепота. Слышала про такое?

Соня заканчивала мыть посуду, когда привели Ромку. Он стоял возле моечного отсека группы, переминаясь с ноги на ногу, и подёргивал плечами. Татьяна Николаевна что-то негромко сказала и тихонько дотронулась до его руки. Ромка повернулся в Сонину сторону и дотянулся до подоконника раздаточного окна.

– Ты не Алла Степановна, – замотал головой мальчик, – от неё пахло пряниками, а от тебя клубникой.

Соня от неожиданности проглотила лежащий за щекой леденец и смутилась при виде движущихся белков незрячих глаз ребёнка.

– Меня Соня зовут, – ответила она, с непривычки забыв про отчество.

– Я Рома Егоров, мне пять лет. – Мальчик протянул руку c растопыренными пальчиками.

Соня наклонилась и осторожно взяла маленькую ладошку.

– Мне очень приятно.

– У тебя добрые руки. – Ромка обеими руками ощупывал Сонины ладони. – Ты будешь давать нам обед?

– Да. Ты какой суп любишь?

– Никакой. Он всё время из ложки выплёскивается. – Мальчик отдёрнул руку и опять замотал головой.

Вообще, Соне его поведение казалось странноватым. Ромка был старше других детей, но выглядел неуклюже для своих лет. Все движения его были скованы и некрасивы. Он мотал головой, резко откидывая её назад, судорожно закатывал глаза или потряхивал кистями рук. И лишь когда подходила Татьяна Николаевна, затихал и прислушивался к её голосу. Она нежно гладила мальчика по спине, постепенно снимая напряжение.

– Я фасоль люблю, её руками есть можно, а горох не люблю – он пахнет невкусно, – вдруг сказал Ромка. – Пойдём покажу.

Девушка растерянно осмотрелась. Татьяна Николаевна, наблюдая за ними, одобрительно кивнула, показывая жестом на красный таз.

Ромка, едва касаясь стены, направился в игровую, Соня пошла за ним. Вот он дотронулся до края тазика и запустил в него руки.

– Смотри, смотри! – Он повозился в тазу, достал оттуда фасолину, поднёс её к носу, а потом вытянул руку вперёд. – Это фасоль. Она гладкая и больше горошины, а горох – он шершавый и круглый.

Другой рукой мальчик нащупал Сонину руку и положил ей фасолину на ладонь.

– Мы такую же с ребятами в тряпочке замочили. Когда росточки вылезут, в ящик с землёй посадим. А сейчас мы фикус мыть будем. Ты пойдёшь с нами?

Соня кивнула, потом опомнилась и громко сказала:

– Да.

Лариса Ивановна с Татьяной Николаевной сдвинули столы, а Соня расстелила большую клеёнку. Вместе они поставили на стол комнатные цветы и распределили детей на группы. Ромка встал рядом с Соней. Татьяна Николаевна налила в таз тёплой воды и стала вместе с детьми обмывать листья, проговаривая каждое действие.

Ромка бросил в таз тряпку и взял Сонины руки в свои.

– Вот, возьми тряпочку, намочи её и хорошо выжимай, – повторял он за Татьяной Николаевной заученные фразы. – Потом расправь её, а листочек положи себе на ладонь. Теперь аккуратненько протирай, от стебелька до самого кончика.

Мальчик учил Соню обмывать листья, проговаривая движения, как будто не он, а она была слепым ребёнком.

Через окно пробился солнечный лучик, осторожно вынырнув из-за тучи, пробежался по лицам детей и вновь спрятался за осенними облаками.

– Солнышко купается в облаках! – бурно отреагировали дети, а Ромка напряжённо застыл, не понимая, о чём идёт речь.

Тогда Соня взяла опрыскиватель для цветов и брызнула вверх водяным облачком.

– Мы тоже умеем гулять в облаках, – сказала она, нажимая на курок распылителя.

Дети радостно завизжали, подставляя ладошки пылинкам воды.

Ромка оживился, кожей ощущая щекочущую влагу, и уже через мгновение хохотал вместе с детьми, задрав кверху голову.

– Пойдём я покажу тебе, где живёт ёлочка, – неожиданно дёрнул он Соню за рукав, когда все понемногу успокоились. – Только это секрет.

Соня вопросительно посмотрела на тифлопедагога и, получив одобрение, пошла с мальчиком в раздевалку.

Ромка осторожно передвигался, ощупывая выпуклые картинки на шкафчиках и, дотронувшись до объёмного изображения грузовика, остановился. Открыл дверцу шкафчика и достал еловую шишку.

– Вот послушай! – Мальчик поднёс её к уху и начал трясти, потом протянул Соне. – Там семечко спит. Оно пока ещё маленькое и никогда не выходило из своего домика. Весной я его посажу в землю на даче. Мама говорит, если о нём хорошо заботиться, то из него вырастет большое красивое дерево.

«Как будто про тебя», – подумала Соня, но ничего не сказала.

Она присела на корточки и обняла Ромку. Мальчик тут же обхватил Соню за шею и прижался губами к её щеке.

Вечером, по дороге домой, Лариса Ивановна спросила у Сони:

– Ну, что решила, Софья Михайловна? Куда завтра?

– Я с вами, тёть Ларис, – улыбнулась девушка. – Ромка мне ещё не всё показал.