Текст книги "Психологические исследования нравственности"

Автор книги: Сборник статей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Психологические исследования нравственности
Ответственные редакторы А. Л. Журавлев, А. В. Юревич

Российская академия наук

Институт психологии

© ФГБУН Институт психологии РАН, 2013

Введение
А. Л. Журавлев, А. В. Юревич

Настоящая книга продолжает серию ежегодных изданий Института психологии РАН, посвященных психологическим аспектам морали и нравственности. Это четвертый сборник научных трудов данной серии.

С удовлетворением можно констатировать, во-первых, то, что эти издания стали регулярными, отражающими исследовательские усилия расширяющегося контингента отечественных психологов, которые профессионально изучают – с позиций своей отрасли психологической науки – проблемы морали и нравственности, во-вторых, то, что за последние годы психология морали/нравственности превратилась в одно из признанных и успешно развивающихся научных направлений отечественной психологии. Ее основными разделами, наиболее развитыми в настоящее время, являются: 1) общие психологические проблемы морали и нравственности; 2) социально-психологические механизмы формирования и распространения в обществе различных видов морали; 3) механизмы интериоризации моральных устоев и их трансляции на уровень индивидуальной нравственности; 4) нравственно-психологическое состояние современного российского общества; 5) морально-психологические основы негативных социальных явлений; 6) поиск путей повышения нравственного уровня личности, социальных групп и общества в целом.

Возможно, есть основания констатировать и формирование психологии аморального поведения, психологии безнравственности как области психологического исследования. Во-первых, в проводимых в современной отечественной психологии исследованиях приоритетное внимание уделяется не столько механизмам поддержания морали и нравственности, сколько психологическим факто-

5 рам их нарушения, различным формам девиантного – в отношении общепринятых нравственных норм – поведения. Во-вторых, как часто бывает при изучении психологических феноменов, психологические антиподы, такие как, например, оптимизм и пессимизм, счастье и несчастье и т. п., оказываются не различными полюсами одной шкалы, а феноменами, имеющими собственные (специфические) механизмы и самостоятельное значение. Безнравственное поведение, лежащие в его основе ценности, социальные установки, отношения и т. д. часто выступают не просто как соответствующие нравственные явления «со знаком минус», не как отсутствие нравственных начал, а как особая область феноменов, обладающих самостоятельным психологическим содержанием. Безнравственный человек, социальная группа или безнравственное общество представляют собой не просто человека, группу или общество, у которых редуцированы нравственные начала, а особые разновидности социальных субъектов, «нечто иное» (и гораздо худшее) как в социальном, так и психологическом плане.

Естественно, возникает вопрос о «практическом выходе» подобных исследований – прежде всего, о том, оказывают ли они какое-либо влияние на нравственное состояние нашего общества, содействуют ли как-то его улучшению?

С одной стороны, учитывая довольно скромное место, которое психологическая наука и практика занимают в современном российском обществе, в котором голоса юристов, экономистов и политологов звучат более громко и имеют намного больший общественный резонанс, нежели голоса психологов, казалось бы, пока трудно рассчитывать на их заметное влияние, сопоставимое с влиянием представителей названных социальных наук. С другой стороны, «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется», а во взаимоотношениях любой науки и общества проявляется своеобразный принцип «параллельно-пересекающихся рядов». Ученые в основном работают на своем «поле»: проводят научные исследования, публикуют их результаты в научных книгах и журналах, лишь изредка выходя за его пределы путем выступлений в СМИ и т. п. А общество развивается своим собственным путем, который в современной России испытывает лишь минимальное влияние ученых и их научных представлений о путях его развития. Вместе с тем влияние науки на общество, даже на современное российское, не испытывающее перед ней прежнего пиетета, систематически недооценивается. Наука как своего рода идейная «кухня» человечества порождает идеи, идеологемы, стратегемы общественного развития, которые самыми разными и трудно рефлексируемыми путями проникают в общественное сознание, умы политиков, государственных деятелей и других влиятельных людей, изменяя состояние общественного сознания и трансформируясь в соответствующие мнения и действия, в частности, в принятие законов. В таких случаях трудно констатировать и тем более оценивать непосредственное влияние науки, но есть все основания говорить о ее косвенном влиянии, характеризующемся скрытыми механизмами, но подчас вполне зримыми результатами.

Разумеется, в подобных ситуациях у ученых возникает соблазн приписать себе общественные изменения, к инициации которых они в действительности имеют весьма косвенное отношение. Совпадение того, о чем пишут ученые, с тем, что делают, скажем, политики, не означает наличия влияния. Но все-таки его возможность нельзя совсем списывать со счетов, и людям науки подчас удается внедрять в общественное сознание идеологемы, которые вынуждают облаченных властью предпринимать соответствующие действия.

В отношении влияния научных публикаций о нравственности на нравственное состояние нашего общества, конечно, можно сделать и пессимистический вывод о том, что это состояние не улучшается, а то и ухудшается, несмотря на все старания ученых, в том числе психологов. И для такого вывода, к сожалению, есть веские основания.

По большинству показателей, выражающих морально-нравственное состояние общества, ситуация в стране остается неутешительной. Так, в 2011 г. в России было совершено 16,8 тыс. убийств (11,7 на 100 000 тыс. жителей), насчитывалось 88522 детей и подростков, оставшихся без попечения родителей, что по-прежнему характеризует нашу страну как одну из самых неблагополучных в мире по этим показателям, имеющим непосредственное отношение к нравственному состоянию общества. Коррупция, в том числе в высших эшелонах власти, поражает своими масштабами и безнаказанностью. Все более прочные позиции в нашей стране завоевывают сторонники гомосексуальных отношений, а попытки законодательно воспрепятствовать хотя бы их пропаганде вызывают яростное сопротивление. Так называемое «нетрадиционное искусство» тоже шокирует демонстративным попиранием традиционных нравственных основ. Некоторые бытовые поступки наших сограждан, такие, как гомосексуальные оргии у памятников жертвам войны, также бросают вызов этим основам.

Вместе с тем можно и важно разглядеть отдельные оптимистические симптомы: развитие, причем совершенно спонтанное, без какой-либо «указки свыше», волонтерского движения; еще не достигший таких размеров, как в западных странах, но все же достаточно значительный размах благотворительной деятельности (подчеркнем: в отличие от западных стран разворачивающейся в отсутствие каких-либо законов, ее стимулирующих); героическое жертвование нашими согражданами своей жизнью ради спасения чужих жизней; вроде бы совсем прозаический факт, что наши водители наконец-то начали пропускать пешеходов, причем не только тогда, когда рядом находится инспектор ГАИ; и т. д. Отрадно и то, что наше массовое сознание постепенно начинает изживать внедренное в него в начале 1990-х годов восприятие свободы как отсутствия запретов и ограничений, приходит к пониманию того, что истинная свобода представляет собой прежде всего ответственное и регулируемое социальными нормами поведение.

Но, пожалуй, самое главное состоит даже не в этих отдельных признаках возрождения нравственности, а в том, что наше общество при всем разнообразии образующих его личностей, социальных групп и действующих в нем тенденций, начинает осознавать прогрессирующую с конца 1980-х годов безнравственность как неприемлемую. Это выражается и в возрастании численности наших сограждан, обращающихся к религии, и в принятии законов, направленных на ограничение влияния СМИ (в первую очередь, телевидения), негативное воздействие которых на нравственность общепризнанно, в борьбе властных структур и широкой общественности с такими явлениями, как детская порнография, проституция, педофилия. Результативность этой борьбы пока далека от желаемой, но, главное, она ведется все активнее, вовлекает все более широкие слои населения, хочется надеяться, назревает перелом в отношении нашего общества к безнравственности и ее наиболее радикальным проявлениям.

Разумеется, не все наше общество едино в подобных действиях и побуждениях. Почти каждое вопиющее проявление безнравственности, имеющее большой общественный резонанс, такое, как, например, «поп-молебен» в Храме Христа-Спасителя, поляризует наш социум, демонстрирует, что немалое количество людей стремятся оправдать явное зло. Но внушают оптимизм как большое число активных противников аморальных акций, так и то, что такие акции уже не оставляют основную часть наших сограждан безучастными, показывая, что уровень толерантности к злу, нараставший с конца 1980-х годов, явно начинает снижаться. Конечно, наша страна непредсказуема, и сейчас трудно судить о том, какая из проявляющихся в ней многочисленных и разнонаправленных тенденций возобладает в будущем. В любом случае современная Россия находится лишь в начале длинного и трудного пути к возрождению нравственности, но хочется надеяться на то, что этот путь ею начат.

В подобных условиях перед психологической наукой и практикой сохраняются прежние задачи: доказательство губительного влияния безнравственности на общество, изучение конкретных морально-нравственных проблем, поиск путей их решения и др. Но возникают и новые задачи, такие как выявление результативности тех мер по возрождению нравственности, которые предпринимаются в современной России, аргументация необходимости их более широкого и последовательного применения, поиск ресурсов переубеждения их противников, выявление эффективных социальнопсихологических механизмов воздействия на уровень нравственности в обществе и др.

Современная психологическая наука неизбежно в значительной мере становится участником идеологической борьбы, отвечая на вопросы о том, что плохо и что хорошо для нашего общества. Идеологемы, вокруг которых ведется эта борьба, хорошо известны, порождены псевдолиберальной идеологией и достаточно глубоко внедрены в наше общественное сознание в результате ее доминирования в 1990-е годы. Это идеи о том, что «запреты неэффективны», «свобода личности имеет приоритет над общественным благом», «можно все, что не запрещено законом», «значимость человека в условиях рыночной экономики предопределена тем, сколько он зарабатывает», «школа должна оказывать образовательные услуги, а не заниматься воспитанием» и т. п. Каждая из подобных идеологем имеет не только морально-нравственный, но и собственно психологический смысл, и именно психология должна выработать аргументы в решении, например, вопроса о том, нужна ли вообще система воспитания, можно ли ее построить на одних лишь поощрениях, обходясь вообще без запретов и наказаний, и других подобных проблем.

Если психологии, как ее призывает, например, С. Московичи, надлежит стать социально релевантной наукой, то ей следует задаваться такими, имеющими первостепенную социальную значимость вопросами, а ответы на них выносить далеко за пределы психологических лабораторий, делая их достоянием широкой общественности и активно внедряя в массовое сознание. К сожалению, в нашей стране психологическая наука пока не играет такой активной социальной роли, а на психологические по своей сути вопросы отвечают в основном не психологи, а политики и идеологи, проявляющие отчетливо выраженную заинтересованность в коррекции и даже искажении истины и не утруждающие себя научным обоснованием своих утверждений.

Данная книга, как и все предыдущие издания, посвященные морально-нравственной тематике, представляет собой сборник статей авторов, работающих как в Институте, так и в других российских научно-образовательных центрах. А ее структура, достаточно стандартная для этих изданий, включает две части, первая из которых посвящена психологическим основам морали и нравственности, вторая – некоторым социальным проблемам современной России, рассмотренным в контексте психологии нравственности. К их числу относятся такие проблемы, как представления современной российской молодежи о добре и зле, о преступлении и его участниках, влияние нравственной направленности на переживания счастья, чрезмерное неравенство доходов, наркозависимость, космополитизм, коррупция, криминализация молодежной среды и др.

Часть I
Психологические основы морали и нравственности

Три источника и три составные части поддержания нравственности в обществе
А. В. Юревич

В системе поддержания нравственности в обществе можно выделить три ключевых элемента: 1) создание и обоснование новых «моралей» (симптоматично, что в зарубежной литературе это слово часто используется во множественном числе); 2) их трансляция с социального на индивидуальный уровень, трансформация в индивидуальную нравственность; 3) понуждение членов общества к выполнению их основополагающих принципов.

Часто констатируемый кризис нравственности в современной России проявляется во всех трех компонентах этой системы.

Отсутствие какой-либо одной доминирующей морали вообще характерно для современного общества, где глобализация и прочие подобные процессы приводят к сосуществованию различных моральных систем, не разделенных, как когда-то ислам и христианство, географическими и государственными границами. В подобных условиях о так называемых «общечеловеческих» нравственных принципах можно говорить лишь как об абстракции, ибо даже наиболее непререкаемые из них, такие как «Не убий!», непререкаемы далеко не для всех (убийство «неверного» иногда поощряется). Вне религиозного контекста тоже постоянно возникают нравственные коллизии, и трудно найти нравственно окрашенную проблему, в отношении которой в современном обществе наблюдалось бы единство мнений. В большинстве же случаев – от отношения к эвтаназии до восприятия выходки «Пусси Райот» – мнения в нашем обществе радикально расходятся, и прямо противоположные позиции встречают примерно равное число сторонников, если сопоставить нынешнюю ситуацию с наблюдавшейся и в православной, и в советской России, то можно констатировать, что относительное единство нравственных позиций, характерное для тех времен, сменилось их принципиальным расхождением по подавляющему большинству моральных вопросов[1]1
  Можно, конечно, возразить, что это разнообразие не следует переоценивать, поскольку все же существуют моральные проблемы, по поводу которых общество достаточно единодушно, например, в своем отношении к маньякам, насилующим и убивающим своих жертв. Подобное единодушие подтверждается тем, что в тех моральных системах, которые открыто провозглашают свою антагонистичность официальной морали, например, мораль преступного мира, отношение к маньякам тоже крайне негативное. Однако, если судить, например, по репликам в Интернете, и они имеют немалое число сторонников. А, скажем, по поводу школьников, избивших свою 72-летню учительницу, мнения в Интернете разошлись примерно в равных пропорциях, т. е. каждый второй высказавшийся там выразил им поддержку. Естественно, количественное соотношение позиций в Интернете не выражает их соотношение в обществе, но достаточно убедительно демонстрирует, что в современной России любая позиция по любому вопросу встречает достаточное количество сторонников.


[Закрыть].

1. Кризис «моралей»

Все многообразие моральных дилемм и существующих в их отношении позиций можно свести к двум знаменателям, которые соотносимы с либеральной и консервативной (названия, естественно, очень условны) идеологиями в решении нравственных вопросов. Демаркационная линия между этими идеологиями, восходящая к Дж. Локку и Т. Гоббсу, выражена в современной России, проявляясь не столько в философских дискуссиях, сколько в бытовых ситуациях, четко вычерчивая основной контур соответствующих моральных противостояний. Какой бы из подобных вопросов ни затронуть, всегда водораздел между противоборствующими позициями проходит на уровне бытовой дилеммы: «запретить или разрешить», предоставив нашим согражданам большую или меньшую степень бытовой, экономической, политической или какой-либо другой свободы. Запретительно-разрешительная матрица формирует призму, сквозь которую наши законодатели, политики, журналисты, «кухонные комментаторы» и другие категории населения воспринимают самые различные события, выносят мнения по поводу и единичных ситуаций, и общего положения дел в стране, а также кардинальных путей его улучшения. Можно утверждать, что в калейдоскопе «моралей» и нравственных позиций, сосуществующих и противоборствующих в современном российском обществе, именно противостояние разрешительного либерализма и запретительного консерватизма являются главной осью поляризации различных видов нравственного сознания[2]2
  Естественно, не только в российском. Так, Дж. Миллер подчеркивает, что главной проблемой поддержания социального порядка сейчас является гармоничное сочетание свободы личности с ее ограничением интересами общества, интеграция свободы и ответственности (Miller, 2005). Отмечается также, что «неразрешимый философский диспут и демаркационная линия между индивидуальной свободой и социальной ответственностью сейчас воспроизводятся и на эмпирическом уровне» (Nunner-Winkler, Edelstein, 2005, p. 22), т. е. становится предметов эмпирических исследований.


[Закрыть]. При этом, как ни парадоксально, различные религии, например христианство и ислам, в целом оказываются по одну сторону баррикады, выступая за более жесткие ограничения относительно поведения граждан, хотя одни религии, утверждая необходимость более строгих ограничений, могут находить чрезмерный либерализм в других, например, ислам в христианстве, а одной из главных причин роста популярности радикального ислама служит падение нравственности в христианском мире, в частности, разрушение таких традиционных ценностей, как солидарность, патриотизм и др., а также поддерживавших их социальных институтов (MacIntyre, 1985). «Коррозия нравственности» начинает распространяться и на другие культуры, находящиеся с Западом в наиболее тесных контактах, например, на китайскую и индийскую (Keller et al., 2005).

Пережив многовековую историческую и философскую эволюцию, либерализм и консерватизм не слишком отдалились от своих корней. Базовое убеждение консерваторов состоит в том, что человек по природе своей эгоистичен и агрессивен, стремясь максимизировать свои блага за счет окружающих, и поэтому над ним нужен достаточно строгий контроль, который является основной функцией социума. Либералы, напротив, убеждены в том, что природа человека не так уж плоха, ему в общем и целом можно доверять, предоставляя значительную свободу, внешний – со стороны социума – контроль над его поведением сводя к минимуму. Дискуссия в подобной системе исходных убеждений очень плодотворна, вдохновляя на различные видения природы человека, но не разрешима, как и ключевой вопрос о природе человека вообще в условиях ее во-площенности в людях самого различного типа. Симптоматично и то, что попытки подойти к решению вопроса эмпирически, например, задавая людям вопрос: «Как, по-вашему, человек хорош или плох?» – порождают поляризацию респондентов, а соотношение ответов существенно варьирует в разных культурах (Political action, 1979).

При достаточной выраженности разрешительно-запретительного измерения в моральном сознании любого народа представления о том, что именно можно разрешить, а что и как следует запрещать, всегда варьируют, хотя существуют инварианты, характерные для близких культур, например, базовые свободы, зафиксированные в европейских законодательствах. Если консервативный континуум не может быть неограниченным даже теоретически, трудно представить себе общество, даже самое тоталитарное, где человеку запрещено все, то неограниченность либерального континуума в абстракции можно себе представить. Например, в виде общества, где какие-либо ограничения поведению граждан вообще отсутствуют. Возможны два основных варианта такой утопии (соответствующая реальность пока выглядит довольно утопической): 1) внешние, накладываемые социумом ограничения не нужны ввиду того, что люди сами накладывают на свое поведение необходимые ограничения[3]3
  Примером может служить идеология «открытого общества», разработанная К. Поппером. В ее рамках свобода человека ограничивается только одной инстанцией – его собственным разумом, выступая в качестве разумной и ответственной свободы (Поппер, 1992).


[Закрыть] (нечто, близкое к мифу о коммунизме, предполагавшем не только идеальное общество, но и идеального человека); 2) свобода граждан не ограничивается ни извне – социумом, ни изнутри – ими самими.

Если первый вариант утопичен, хотя, возможно, человечество когда-нибудь морально усовершенствуется настолько, что он перестанет быть утопией, то второй катастрофичен и чреват «войной всех против всех», образ которой вдохновил немало философских размышлений и литературных произведений. Казалось бы, утопичен должен быть и соответствующий вариант либеральной идеологии – ее радикальная разновидность «все разрешено». Тем удивительнее, что нечто подобное можно обнаружить в современной российской реальности – в тех идеологемах, которые провозглашают идеологи, слывущие ныне либералами. Как пишет С. В. Кортунов, «свобода для либералов – универсальная ценность, превалирующая над всеми остальными; самоценное благо, которое не может служить лишь чисто утилитарным целям… Однако если рассматривать свободу в „негативном“ смысле, как свободу от чего-то, то она рассматривается просто как отсутствие внешних ограничений». «Нынешние либералы отделили понятие свободы от совести, стыда, личной вины и ответственности», в результате чего «внутренние, моральные основы человеческого поведения заменяются внешними, формальными, а сдерживающие, нормативные начала ослабляются. Тем самым активизируются разрушительные потенции, сокрытие в глубинах человеческой психики. Возникает специфическая «неуправляемость», о которой все больше и больше говорят в последние десятилетия, т. е. попросту говоря анархия. Свобода становится «даром данайцев» (Кортунов, 2009, с. 216, 236, 215).

«Можно все, что не разрешено законом», «запреты неэффективны» и т. п. – излюбленные нашими современными либералами идеологемы (назовем их «либералогемами»), которые регулярно звучат на различных уровнях, несмотря на свою абсурдность. Так, если можно все, что не запрещено законом, то моральные ограничения вообще отсутствуют, общество существует без морали, т. е. в отсутствие одного из двух основных регуляторов человеческого поведения. Возможно ли такое общество, а если возможно, то что оно из себя будет представлять? Это вопросы, которые наши нынешние либералы, как и советские идеологи, больше озабоченные идеологической комфортностью своих утверждений, чем их соответствием реальности («неонтологическое мышление»), просто не ставят. Аналогично обстоит дело с либералогемой «запреты неэффективны» и с другими подобными утверждениями. Как хорошо известно, цивилизация основана на запретах, а общество, где они отсутствуют или «неэффективны», существуют, но не действуют, сильно напоминало бы бои без правил, но не в пределах ринга, а в масштабах всего социума. Не говоря уж о том, что в таком обществе не были бы запрещены, а, значит, были бы разрешены убийства, изнасилования, наркотики, и необходимо очень богатое воображение, чтобы представить, как такое «общество», обладающее практически неограниченным потенциалом самоистребления, могло бы существовать. Но очевидная «неонтологичность», абсурдность, нелепость и неосуществимость псевдолиберальных идеологем не лишает их удивительной жизнестойкости в нашем обществе, демонстрируя парадоксальные свойства нашего неолиберального мышления, мало считающегося с реальностью.

Подобное мышление и продуцируемые им идеологемы можно было бы объявить откровенно патологичным и заслуживающим разве что медицинских диагнозов в духе изречения героя литературной классики: «Шизофрения, как и было сказано», если бы оно не формировало идеологическое поле, оказывающее большое влияние на мышление значительной части наших сограждан. Многие из них, особенно «дети 1990-х и 2000-х», сформировавшиеся в те годы и впитавшие в свою личностную организацию, интериоризировавшие в своей психике криминально-анархическую атмосферу тех лет, одной из главных ценностей считают свободу, ее же понимают как полное отсутствие запретов и ограничений. Идеологией, наиболее соответствующей их психологическому склада, – их «психоидеологией» – служит наиболее радикальный вариант либерализма, который С.Ю. Глазьев называет «вульгарным либерализмом» (Глазьев, 2008). Отсутствие нравственных запретов и ограничений, соблюдение законов не вследствие понимания их необходимости для нормального существования общества, а лишь потому, что государство заставляет их соблюдать, создают ту (без)нравственно-правовую среду, в которой формируется значительная часть наших сограждан[4]4
  Подобные характеристики ситуации даются многими исследователями проблемы, среди которых экономисты, социологи и представители других наук. «Неолиберальная экономика граничит с оправданием аморальной вседозволенности», – пишет О. Т. Богомолов (Богомолов, 2008, с. 368). «Энергия политического переустройства оказалась чреватой прежде всего всплеском свободы и общественной самодеятельности – при отсутствии чувства ответственности и нежелании считаться с ограничениями и законами», – констатирует Г. Вайнштейн (Вайнштейн, 1998, с. 49). А. В. Кацура дает еще более психологизированную оценку произошедших событий: «Общество держалось на жестком корсете внешних правил, требований и норм. Наши революционеры-перестройщики (в отношении социальной психологии люди безграмотные) полагали, что все дело в ослаблении или разрушении этого всем опостылевшего корсета. Разрушили в считанные дни. В отсутствие давно и основательно растоптанного Я на свободу вышло Оно (т. е. инстинкты и страстные желания без должного рационального контроля и без моральных ограничений; в Оно нет совести, она возникает на границе Я и Сверх-Я. А мы все удивляемся разгулу воровства и преступности» (Кацура, 1998, с. 152).


[Закрыть]. Идеологической опорой этой среды служит радикальный, или «вульгарный», либерализм, образующий ту мораль, по существу, антимораль, которая представляется нелепостью мыслящим людям, но оказывает большое влияние на тех, кто не желает обуздывать свои даже наиболее деструктивные желания. Как заявил водитель, в пьяном виде задавивший несколько человек, «а я всегда делаю, что хочу». Популярность такого псевдолиберализма (о его отличиях от истинного либерализма см.: Юревич, 2010) знаменует собой кризис моралей, т. е. первого из трех ключевых элементов поддержания нравственности в нашем обществе.

2. Кризис механизма трансляции «моралей» в нравственность

Глубокой кризис в нашем обществе переживает и второй элемент системы поддержания нравственности в нашем обществе – трансляция «моралей» с социального на индивидуальный уровень и их трансформация в индивидуальную нравственность.

Этот процесс описан рядом психологических концепций моральной социализации, среди которых наибольшую известность приобрели модели морального развития Ж. Пиаже, Л. Коллберга, К. Гиллиган и др. В каждой из них можно выделить два основных элемента: 1) стадии морального развития личности; 2) факторы, влияющие на этот процесс. Выделение стадий предполагает имплицитное представление о моральной социализации как поэтапном восхождении от более низких уровней к более высоким. Так, Ж. Пиаже описывает две ключевые стадии моральной социализации: 1) «мораль принуждения», основанную на восприятии ребенком моральных правил как исходящих от авторитетного лица – взрослого – и их соблюдении под влиянием страха наказания за их нарушение; 2) «мораль кооперации», базирующуюся на восприятии этих правил как объективно нужных и их добровольном принятии (Piaget, 1932). Согласно концепции Л. Колберга, которая нашла широкое применение не только в психологии, но также в педагогике, в юриспруденции, в антропологии и в других сферах (Miller, 2005), моральное развитие человека представляет собой последовательное восхождение от 1) доконвенционального уровня, на котором он соблюдает моральные правила из страха наказания, к 2) конвенциональному, где соблюдение этих правил осуществляется под давлением окружающих, и далее – к 3) постконвенциональному, на котором соблюдение этих правил обусловлено пониманием их необходимости для поддержания нормальной общественной жизни (Kohlberg, 1984). Для постконвенционального уровня характерна апелляция к совести, а юридические законы выступают как выражение моральных принципов. (К сожалению, по данным кросс-культурных исследований, такие люди во всех выборках составляют меньшинство, т. е. характерным для всех культур является недостижение основной частью их представителей третьего уровня морального развития; не в этом ли коренится основная причина преступности и других негативных социальных явлений?). К. Гиллиган, фокусированная на моральном развитии женщин, тоже описывает трехуровневую структуру такого развития, в рамках которой первый уровень детерминирован ориентацией на индивидуальное выживание, второй связан с принятием ответственности за других, третий – с выбором между ответственностью перед собой и ответственностью перед окружающими (Gilligan, 1982). Дж. Рест описывает моральное развитие в терминах не стадий, а когнитивных схем: 1) схемы личного интереса, 2) схемы усвоения норм, 3) постконвенциональной схемы. Он приурочивает их формирование к стадиям, выделенным Л. Колбергом (Rest et al., 2000)[5]5
  В то же время в отличие от стадий, которые не могут сосуществовать друг с другом, человек может использовать несколько моральных схем одновременно (Rest et. al., 2000).


[Закрыть].

В условиях стадиальной структуры моральной социализации, постулируемой ее различными концепциями, наиболее очевидным вариантом патологического развития этого процесса является недостижение его высших стадий, приостановка на нижних, хотя, естественно, далеко не всегда подобные модификации данного процесса можно считать патологией. Так, например, М. И. Воловикова обнаружила, что у наших соотечественников моральная социализация часто либо «застревает» на первой стадии, либо сразу «перескакивает» на третью (Воловикова, 2010), т. е. соблюдение моральных норм под давлением малой группы – семьи, друзей и т. п. или общества в целом, – своего рода «моральный конформизм» у нас менее распространен, чем следование им из страха наказания или по велению совести.

Нарушение собственно стадиальности в данном случае выглядит довольно метафорично: по сути, речь идет о том, что в нашем российском обществе по сравнению с другими культурами непропорционально велика доля как высоконравственных индивидов, которых нет необходимости ни принуждать, ни агитировать исполнять нравственные нормы, так и абсолютно безнравственных, которые, если и соблюдают их, то только по принуждению. Бытовой пример подобного распределения – распространенность как героизма, бескорыстного самопожертвования, волонтерства и других образцов высоконравственного поведения, так и жестокости и бесчеловечности, в таких, например, формах, как выбрасывание младенцев в мусорные баки. Конечно, на основании подобной тенденции нельзя сделать вывод о том, что мы либо очень хорошие, либо очень плохие, поскольку промежуточных вариантов в нашем обществе тоже хватает, однако наша российская тенденция регулярно переходить от одной крайности в другую, отмечаемая в самой различной связи (см.: Вехи, 1991), проявляется и в отношении уровня морального развития.

Одна из главных причин этой ситуации связана с фактором, который в различных концепциях моральной социализации выделяется в качестве одного из основных. Ж. Пиаже считал таким фактором уровень развития интеллекта (Piaget, 1932). Вообще, согласно Пиаже, существует онтогенетическая связь между когнитивным и моральным «рядами», причем ведущая роль в их синхронном развитии принадлежит когнитивному «ряду». Аналогичные взгляды высказывал и Л. Колберг (Kohlberg, 1984). При этом эмпирические исследования продемонстрировали, что уровень морального развития коррелирует с уровнем образования[6]6
  Многое, конечно, зависит и от характера образования, в частности, от образов общества, которые лежат в основе его социогуманитарной составляющей.


[Закрыть], который, в свою очередь, тесно связан с уровнем интеллекта (Al-Ansari, 2002). Подтвердили они также существование высокой корреляции между уровнем морального развития и когнитивной сложностью (Jaffee, Hyde, 2000), которая тоже непосредственно связана с уровнем интеллекта. Большая нагрузка ложится и на интуицию, а, стало быть, и на лежащие в ее основе неосознаваемые процессы. «Мораль, характеризующая низкодифференцированные системы культуры, не проявляется в субъективном плане в качестве четких законов и инструкций, основана на „чувствовании“, а не на „знании“, – пишут Ю. А. Александров, В. В. Знаков и К. А. Арутюнова (Александров и др., 2010, с. 345). Не меньшая нагрузка ложится на эмоциональный интеллект: «эмоционально тупые», не способные к сопереживанию люди редко бывают высоконравственными. Эмпирические исследования продемонстрировали также, что чувство ответственности за свои действия перед обществом имеет в своей основе такие психологические процессы, как эмпатия, сострадание, сочувствие, сопереживание и др. (Miller, 2005). Важным качеством нравственных (в данном случае не высоко-, а просто нравственных, т. е. уважающих хотя бы основополагающие нравственные принципы) людей служит также регулярно испытываемый ими когнитивный диссонанс по поводу нравственных дилемм (Гулевич, 2010), тоже производный от уровня интеллектуального и эмоционального развития личности. Нравственный человек регулярно сомневается по поводу принимаемых им нравственных решений, в то время как лишенный этого качества, «когнитивно простой» человек не склонен к «душевным страданиям». В этой связи уместно процитировать Г. С. Померанца: «История – это прогресс нравственных задач. Не свершений, нет, но задач, которые ставит перед отдельным человеком коллективное могущество человечества, задач все более и более трудных, почти невыполнимых, но которые с грехом пополам все же выполняются (иначе все бы давно развалилось)» (Померанц, 1991, с. 59). И действительно, если бы люди не испытывали сомнений по поводу моральной допустимости новых возможностей, постоянно открываемых перед ними научно-техническим прогрессом, то этот прогресс уже давно было бы некому осуществлять, ибо такое человечество неминуемо себя уничтожило бы. А одной из слагаемых образа «крутых» или «конкретных» парней, пропагандируемого нашим телевидением, служит именно отсутствие «неконкретных» нравственных сомнений.