Текст книги "Трофей (СИ)"

Автор книги: satania_vo_ploty

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

========== Часть 1 ==========

И в ее глазах заполыхали огни недоброго веселья. По-прежнему в ушах гремели бравурным маршем собственные слова: «Проследуйте за мной в каюту», ‒ больно смело губы шевелились. «Ведите, капитан», ‒ обычно где-нибудь здесь он благополучно пробуждался, весь в холодной испарине под измятой простыней и с дикой, с постыдной, зудящей до невозможности пульсацией между ног. О большем, чем ублажать самого себя, на тот короткий момент на границе сна и яви, Малавай не решался мечтать. Момент, когда грезы сменялись реальностью, но они еще не забыты, и пробуждающееся сознание еще не успевало стереть их из памяти своей, покладисто повторяя снова и снова ее голос. Остальное приходилось додумывать, додумывать так, что Квинн в сладких судорогах, сведя ягодицы, бесстыдно изливался на ту самую мятую простынь. Он обмякал на кровати под шаловливые пляски мелкой дрожи у себя на спине, и тихие стоны тонули в объятиях мягкой перины вместе с отрывками облачных воспоминаний.

Сейчас Квинн осознавал довольно явственно – это не сон, и внезапное согласие его лорда теперь страшило намного больше отказа.

На мгновение, минуя последнюю ступень капитанского мостика, Малавай замер, чтобы еще один раз убедиться в абсолютной точности своего расчета и вслушаться в ровное жужжание работающих двигателей, более не осквернённое ничем вопящим, рычащим и храпящим. Продирижировав заведомо, он нашел применение каждому члену экипажа. Как Шива выдерживала некоторых из них, Малавай смутно понимал. Ведь никакой субординации!

Во всяком случае, он бы на своем корабле не потерпел таких сумасбродов. Но единственный корабль, которым Квинн владел, оставался в детстве. Хороший был, маленький, не ломался, и корпусом в точном соответствии копировал своего старшего брата, в котором сейчас находились Малавай и Шива.

По обе стороны ног световые приборы изорванной цепью бликовали в стальном коридоре кровавыми отблесками. Он успел сосчитать пятнадцать точек под собой, пока за спиной раздавалась спокойная поступь следовавшей по пятам Шивы. Его же давно одеревенела в напряжении.

Под нехитрыми манипуляциями пальцев над панелью двери в каюту распахнулись плавно, и первым делом Квинн в привычной для себя манере выпрямился по струнке смирно возле стенки. Пропускать вперед вышло не столь из джентельменских побуждений, сколь в отдаче уважения (в подготавливаемых отрядах Империи тесали зубилом манеры чтить начальство, а не длинные подолы дам волочить).

Она и головы не подняла к нему, приняла приглашение молча.

Автоматом с выпуклых граней потолка пролилась волна тусклым сапфировым светом прямо на кровать, на которой Шива молниеносно заострила свое острое, чисто ситхское внимание. Квинн смутился и к панели развернулся лицом, к своему лорду – спиной. Пальцы повисли в воздухе. Немного времени. Ему требовалось немного времени, чтобы систематизировать последовательность действий у себя в голове, кишащей назло сплошными непристойностями и вереницей дурманящих образов. Все катится в бездну, Квинн, – услужливо подкидывало сознание.

Каких же свирепых усилий стоило не подкосить колени под напором ее голоса, пронизанного спокойствием:

– Уж не передумали, капитан?

Неразборчиво потыкав в сенсорный экран, припоминая выпорхнувший из головы код, Квинн ввел необходимые цифры, и целомудренно закрылись двери.

– Никак нет, мой лорд, ― отчеканил Квинн. Не хватало еще чести отдать!

Он ожидал увидеть во взгляде Шивы все что угодно, когда поворачивался к ней. Насмешку за странную мальчишескую неловкость, упрека за расточительство того малого времени, что имелось в запасе, даже холодного высокомерия, но ничего подобного Малавай и не встретил.

В глазах ее, залитых желтизной тысячелетнего топаза, таилось то же спокойствие, с коим она говорила, не шелохнувшись с места. Ровно в центре, у краешка заправленной кровати; со спины облитая холодной, расплескавшейся синевой аргоновых ламп. Вряд ли ему удалось скрыть, как кровь его резвее побежала по венам, торопя тело жить.

Несколько шагов, чтобы сократить бессмысленную дистанцию, которую Квинн намеренно удерживал на протяжении последних месяцев; несколько шагов, чтобы опустить загрубевшие руки на плотно затянутые костюмом бедра и коснуться впервые губ. Закостенелых, неотзывчивых губ.

Сопротивление оказывала его лорд недолго, а когда, чудилось, капитулировала, ответив, Квинн успел подумать, как ведь неудобно целоваться, имея во рту сережку: нижняя губа у Шивы была проколота посередине. И после просквозившей мысли в грудь уперлась вдруг настойчиво ладонь:

– Нет, ― произнесла она, игнорируя его ошеломление.

И отвернулась. Настал черед Малавая бдеть за ее макушкой.

– Волосы распустите мне, капитан, ― просила… требовала она.

Снова эти ее нерешаемые задачки. Грива ее густая, цветом напоминавшая какао с молоком, была вечно собрана в три рогалика: над ушными раковинами, и еще один прямо перед его носом. Сколько же тратилось шпилек ради сдерживания этого беспрестанного натиска? Ни одному локону не удавалось выбиться из общей стаи даже в процессе утомительного и жаркого боя, ничто не могло испортить великолепия его лорда без ее собственного ведома. И Квинну удавалось только гадать, какой тяжелой волной ударялись они ночами о гордый разворот плеч Шивы.

Скверное освещение, едва ли касавшееся их, скорее мешало, нежели помогало высмотреть закругленные головки шпилек. Приходилось следовать наитию и предварительно притрагиваться к волосам подушечкой пальца в ожидании поимки хотя бы одной железной стражницы порядка. Одну поймал, осторожно потянул, и…

– Нет, ― разочарованно обронила она и ушла в глубину каюты, туда, где стоял рабочий стол, являя содержанием своим демонстрацию безусловного порядка, коим, кстати, мог похвастаться и Квинн у себя в голове не далее, чем вчера. Теперь там ветер гулял, и перекати поле одиноко шуршало.

Он неотступно наблюдал за ней. За ее пальцами, издевательски долго водящими по алюминиевой столешнице, густо покрытой мелкими зубцами, словно те наличие пыли проверяли.

Затем они скользнули на датапад, и Малавай похолодел. Она не знает пароля… ведь не знает?

– Позвольте, мой лорд, ― заговорил он. ― Я желаю доставить вам удовольствие. Просто скажите…

Как…

– Сколько лет вы отдали Империи, Квинн? ― Шива была тиха и будто погружена в себя, так и не оторвав пристального взгляда от устройства.

Надломились кончики черных бровей. С какой подоплекой задавался вопрос, он не понял.

– С… с отроческих лет принадлежу ей, мой лорд.

– Точнее.

И тогда Малавай выдал, вперив взгляд на будильник:

– Девятнадцать лет и… несколько минут как полных двенадцать месяцев, мой лорд.

– С юбилеем, капитан.

– Кхм… спасибо.

Он явно чего-то не догонял.

Видно, неправильные записи скачивались и тайно пересматривались, с подготовленным, выжидающим под матрацем тюбиком смазки, чтобы легче было скользить ладони по налитому столь приятной тяжестью члену. За многобайтными файлами скрывалось острое ситхское порево, доходящее до кровавых ссадин и гроздей синих гематом, но никак не допросы.

Квинн шумно глотнул. Холодный озноб прошел по его спине: последняя запись им не удалена, даже не убрана с главного экрана. Какой-то несчастный набор символов отделял его от векового позора.

Почему она смеет так властно вести себя? Это его каюта!.. но не его корабль.

– Срок немал, ― наконец подытожила она. Под ее рукой клацнул экран – разгадана первая буква. ― Как и пар сапог, которых вам пришлось вылизывать. Последними были… мои? На Балморре?

Что?

Квинна успело передернуть дважды. В третий раз он аж язык прикусил, когда Шива продолжила:

– Или не за безупречную компетентность Барас поощрил вас координацией операции на Тарисе?

Сжатые скулы. Взгляд, направленный вниз, на собственные, начищенные до сверкающего блеска сапоги. Тошно.

– Мой лорд, во мне нет страха выражать восхищение своим начальством, ― закончил он под очередное треньканье датапада – вторая буква сдалась. Укрытая полумраком каюты Шива была почти не видна его глазам. Открывалась только светящаяся в холодном свете устройства кожа тыльной стороны предплечья. Ему нравился ее оттенок. Ото всех других он был отличен, словно застыл в ней вечно жаркий закат.

Но это был тот самый магический случай, когда отчетливо увиделись криво вздернутые в улыбке губы. Нет. Скорее, в оскале.

Малавай чувствовал, что волнуется и его китель пропитывается потом.

– Хорошо, что вы понимаете это, Квинн, ― ровно сказала она. ― Свое место. Под нами. Невосприимчивость к Силе делает вас слабым, ничуть не лучше раба.

– Мой лорд, изложенная вами трактовка мне кажется не совсем уместной. Простите за дерзость, ― поспешил вставить Квинн, когда фигура Шивы покачнулась, и ошарашенно уставился вниз. Пуговицу на отвороте его кителя потянули грубо ‒ он был готов в этом поклясться последним живым волоском на подмышке Бараса, предположив, что в отличие от облысевшей головы там-то, наверное, сохранилась хоть какая-нибудь растительность. Чудится ему что ли? Ни его собственные руки, нервы которых никогда не ярились в стремлении ликвидировать одежды, мятежно срабатывая без команды, ни – уж тем более – руки Шивы, спрятанные в тени. Это было что-то… извне.

Он еле сдержал всхлип возмущения: пуговицы – все до единой – сорвались с крепких петель, в воздухе подбрасываясь салютом, и искрами попадали на пол.

– Ненавидела их, ― Шива созналась честно и была, как прежде, непрошибаемо спокойна. ― Продолжайте.

Да как тут продолжать при таком бессовестнейшем изничтожении его трудов? Ведь он лично перешивал эти пуговицы, прошлые нити оказались совсем непрочными, в придачу кое-как простроченными.

Отчасти дышать стало свободней, по крайней мере, последние минуты Малавай смел думать только о полном и глубоком вздохе.

– Когда-нибудь я поднимусь до ранга адмирала, смогу выстраивать тактики по захвату республиканских флотов… ― болтовня его приходилось не по душе Шиве. Малавай это понял, когда рукава его кителя бесцеремонно, резко приподнялись назад, скользя вместе с тем по выглаженному хлопку рубашки. Его легкие шипели, как пробитые меха.

– Как и весь ваш китель.

С опаской Квинн проследил за полетом этой жалкой пародии его былой гордости отменного пошива. Китель хрястнулся плашмя о стену и прилип, а потом сполз, как будто она была смазана, и упокоился у ее подножия скомканной горкой.

– Ну. Закончите мысль.

Им она была давно уже потеряна. От грубых, направленных умело движений Шивы горячий узел завязался в паху.

Соберись, дурак, где ясность! Лорд ожидает!

– Вряд ли меня можно назвать рабом, ― выпалил он на одном дыхании: звонкий щелчок над ширинкой грозился заглушить его слова. Чем не угодил его ремень, Малавай не имел представления, лорд оставила сей красноречивый жест без комментариев.

Синева ламп соприкоснулась с ясно очерченными чертами ее лица. Ее испытующий взгляд добирался мучительно долго до самых недр его затаенного сознания – он явно ощущал ее присутствие в себе. Или хотел ощущать?

– Нет, капитан. Вы раб.

Жестким, несоизмеримом в мощи толчком Квинна припечатало к стене. Спина, все разом содрогнувшиеся позвонки жалобно и в унисон застонали, нещадно загудело в затылке – кажется, и головой приложился вдобавок. В стремлении опуститься на колени, прихватив болезненно ноющий череп руками, Малавай не до конца осознал, что сбыться желанному не суждено: Шива не позволяла, держа его всего оловянным солдатиком, оторванным от твердых металлических плит. А когда снизошло это понимание, уже не Сила стягивала с члена брюки. Меж рваных движений, наполненных непоколебимой уверенностью в контролировании процесса и абсолютным повиновением, к бледному атласу его кожи ненамеренно, совершенно случайно дотрагивались ее пальцы. Они шпарили холодом. Вызывали мучительной рой мурашек.

И он почти уж было позабыл, что мгновением ранее исчезло исподнее, прикрывавшее возбужденный срам. Довольствоваться оставалось разве что рубашкой – единственной одеждой, с которой временила его лорд, вперившая бесстыдный взгляд на его хозяйство. Не так Квинн представлял себе этот момент.

– Да вы за Моффа сойдете, капитан.

До последнего Квинн надеялся, что щеки не предают его диким румянцем… Какие щеки, подумал он, в самоволке подавно все тело и даже мысли.

В тисках тишины Шива, не стесняясь, разглядывала его, точно примеривалась. Ягодицы больно заскользили вниз по жесткой стене, и подошвы босых ног почувствовали лед металлических плит.

– На колени, ― не дав ему и выдохнуть спокойно, она ткнула пальцем под собой.

И Квинн послушно опустился на колено, склоняя голову к ее ногам, к ее сапогам, которые сейчас бы непременно вылизал, пусть только его госпожа пожелает.

– Как изволите.

– Как изволите, что?

От Шивы изошел взрыв негодования. В точеный подбородок Малавая вцепились пальцы с полумесяцами длинных и ужасно жестоких ногтей.

– Как изволите, мой лорд, ― Квинн поправился и, чтобы понадежнее обмануть ее природную аппаратуру, спрятал глаза – когда глаза закрыты, в тебе труднее разобраться.

– Очень хорошо. Все находите мою трактовку неверной, Квинн?

Впотьмах она проходила мимо него, шла сильно, железо на ее каблуках стучало, как подкова.

Мыс сапога обвел голенище его опорной ноги, затем выше, подбираясь к выемке на коленной чашечке и слыша в ответ сдержанное постанывание.

Он ведь только что тут распинался о том, что вовсе не раб…и сразу же сдался. Херово ты сопротивляешься, Квинн.

– Каково же это ‒ знать, что тобой могут командовать, как дрессированным псом? Капитан ли, адмирал, Мофф. Какой ранг не брать – до конца своего жалкого существования ты всегда на коленях, ― слова ее были хуже любого наказания, каждое наносило боль, сравнимую с ударами тысячи плетей. ― Я сказала, на коленях.

Незримой волной обрушилась Сила на сгорбленную спину, упала айсбергом внезапно и так рьяно, что придавила вниз, и лишь чудом выставленные ладони спасли лоб от соприкосновения с твердой поверхностью. Малавай скрутился в позе эмбриона.

Ребра вжатой в согнутые колени груди бренчали под чужим давлением, обещая разломаться, как шестеренки перегревшегося механизма. Не находилось места воздуху в ссохшихся легких, и Малавай дивился, почему ясность сознания еще пребывала с ним.

Только благодаря ее позволению удалось насытиться загустевшим воздухом. Действительно, Шива славилась умением вовремя заменять бич на сладкий пряник. Квинн пошевелился, чтобы встать на карачки, и почувствовал, как отяжелела шея под гнетом приставленного к ней сапога.

– Разрешения встать не давалось. Ниже, капитан, губами к полу. Вот так. Там и оставайтесь.

Вдруг глаза Квинна широко распахнулись, и он из всех оставшихся сил куснул зубами нижнюю губу, когда сзади ладонь, жесткая, истертая рукоятью светового меча, достаточно властно огладила левую ягодицу. Жест повторился, и Квинн рвано выдохнул. Между лопаток роились мурашки. Шива словно изучала вражескую территорию, ощупывала каждый оголенный дюйм, пальцами не упускала ни одного зажатого нерва, методично продумывая нападение.

Брать Шива решила штурмом: от шлепка даже в ушах загудело. Какая тяжелая у нее рука! Гораздо тяжелее той, далекой, замахивающейся на маленький зад Квинна в детстве.

В замирании он слушал, слушал, как рассекала спертый воздух занесенная рука, и старался отогнать мысли прошлых лет подальше отсюда. Но поздно: успела привидеться сестринская порка.

Отец, генерал-майор Империи, кочевал по месту службы – с корабля на корабль – и оттого воспоминания о нем были редки. В лучшем случае – раз в год, в худшем – в три Малаваю удавалось пожать его крепкую руку. О наказаниях и речи не шло – некогда. Холеные ладони матери покоились изредка только на его плечах или спине, обнимая и прижимая, прививать приличествующие манеры сыну битьем смелости в них не находилось. Зато старшая сестрица пускала в ход руки, только повод дай. На приставленную табуретку удобней пристраиваясь, она демонстративно растирала ладони и щерила щербатую пасть. Раздувала ноздри черными воронками, втягивала страх со всего его тела и снова, придавливая свободной рукой спину, чтобы взопревший малыш Квинн не дергался, издевалась над растерзанным задом.

На четвертом десятке нехотя он утыкался в сестринскую ляжку лбом, вымаливая прощения за провинность, сейчас не подошел к концу и первый, Квинн был готов уже молить. Но не прощения…

Шива не трогала правую, изничтожала кожу на левой ягодице, в какой-то момент казалось, до того был силен удар, что ладонь, будто клеем намазанная, отлипала от пылающей кожи частями: сначала кончик ладони, потом ее центр, а когда наступила очередь до фаланг пальцев, рука отходила неистовей, проезжая напоследок по оставшемуся жгучему отпечатку – бередила раны.

Сестра говорила: «Поганец!», «Слизняк!», «Нюня!» после очередного удара, пока утирался ее юбкой Малавай, ему всегда думалось, что слезам не место даже в кругу близких, что они прямое доказательство твоего бессилия, что ими вызывается жалость. Шива молчала. Молчала и – как хотелось верить самому Квинну – наслаждалась его бесстыдными стонами, высекая из его глаз искры. Шлепки расходились кругами, шире, шире, по всей каюте, плескали в стены. И, не успевая сменяться новыми, еще дрожали вокруг Квинна, как звук продолжал дрожать в только что отзвонившем большом колоколе.

Под животом член дергался, влажной головкой тыкался то в одну, то в другую ляжку и зудел сильнее, когда его щекотали, дразня, края рубашки, выгоревшей до цвета снятого молока. Идиот, надел самую любимую – именно в ней получил последний свой чин, в ней отходил первый месяц по равнинам Балморры, иссеченным шрамами войны, в ней склонил перед любимицей Бараса голову, клянясь служить верой и правдой. Давеча она смотрелась безупречно и к копчику не липла взмокшей тканью.

Вдруг последний удар пришелся неожиданно по правой, не знавшей боли, ягодице. И Малавай дал себе волю…

– Не выпячивать зад, Квинн! ― скомандовала Шива. ― Вы не Нар-Шаддааская шлюха!

– Ни… Ох! Никак нет… мой лорд, ― лепетал он и сводил туго ягодицы.

И она продолжила лупить. Рука у нее потная… или вспотел его зад? Горел уж точно. Тридцать три раза отвесила Шива одной, а второй достанется сколько? Малавай вряд ли припомнит, ибо потерял счет на третьем взмахе, тихо елозя коленями, теребив истекавшую смазкой головку. Ему бы пальцами, хотя бы тронуть чуть-чуть, но, словно проникая в мысли, Шива разгадала тайные намерения.

Ему следовало быть милее, смирнее, послушнее, и тогда, возможно, обошлось бы без ремня.

Ремня, потерянного им из виду, что лизнул кожаным языком и обвил черной змеей напряженную шею.

Ремня, ставшим удавкой в одно мгновение, отрывающей силком в испарине лоб от ладоней.

Квинн захлопнул дочерна веки, когда выпрямил струной поясницу и растрепанные волосы у виска колыхнулись под горячим дыханием Шивы. Окаменелые мышцы спины приходили в движение болезненно и стонали громче его самого от нажима сужающегося ошейника. С малолетства выдрессированная до идеала выдержка трещала по швам. Он-то думал, сестрица подготовила его ко всем нелегкостям жизни, сцепила непрестанной лупкой нервы, как ковкой. Но по сравнению с поркой его Шивы, сестринская – пустяковая забава, мелочь, одна из россыпи мелких звезд, разбросанных по всему чернеющему полотну, как по поверхности аспидно-черного авантюрина металлические чешуйки, за иллюминатором капитанского мостика.

Дыхание у него перехватило: мизинец Шивы ненароком при ударе запал под ложбинку между ягодиц.

Память зашуршала о чем-то в попорченном механизме. Малавай краснел, его распирало так, что он едва мог протиснуть свистящий звучок сквозь горло. И он коротко взглянул. Взглянул на датапад.

– И снова исходят они, капитан. Вибрации страха. Боитесь.

Ремень продавливался все глубже в его плоть, останавливая кровоток и принуждая вздуваться на шее веревки вен. Малавай и не подразумевал, что был пойман с поличным.

– Какие секреты, Квинн, вы утаиваете от своего лорда? ― устройство воспарило над столом. ― Не предательство ли?

Если бы она знала, как ее капитан трепетал от беспомощности… и как дрожал от нетерпения.

Малавай сильно двинул подбородком в бок. Привыкшие к полумраку глаза яро ужалил свет из приставленного чуть ли не в лицо экрана, норовя ослепить.

– Старьем пользуетесь, ― просочилось сквозь ее губы недовольство. ― Четыре буквы – тот путь, что отделяет мои глаза от ваших данных.

И три из них горели зеленым – вековой давности система не ждала ввода пароля целиком, сразу прогоняла символы поочередно. Нет, конечно, давалась на подбор и вторая попытка, если ошибся. Шива не ошиблась.

Обзавестись техническими новшествами не позволяло маленькое жалование капитана, особенно в свирепой зоне галактики, настолько сильно познавшей отсутствие мира, – Балморре, где самые лучшие ресурсы расходовались на благо родине. А если выбирать между прихотями собственными и прихотями Империи, то выберет он, естественно, второе.

– Я жду.

И снова она огладила саднившую ягодицу. И снова не нежно, но аккуратно.

– Ведь вы догадываетесь, мой лорд, ― трудно здесь выдерживать: зад ходил ходуном от пассажей руки.

– Догадываюсь, ― подтвердила она. ― Но хочу услышать вас.

А потом шлепок. Еще один. Еще и еще. Перемежая ягодицы, рука словно ярилась, выискивала свежие участки бледной кожи и облюбовывала их неистовей, чем предыдущие. Плеяда его нервов не устояла.

– … «а».

Не успело загрузиться изображение, на всю каюту разнеслась симфония стонов и криков. Никаких членораздельных звуков. Только стоны, вздохи, крики, еще стоны и еще крики.

И открылась обоим взглядам женская рука, червонная, как красный шиповник, усердно и мастерски растирающая мужской зад.

Если бы выдался шанс немедля дезертировать через шлюз, Квинн непременно им бы воспользовался. Пусть лучше тело его найдут в открытом космосе и выдвигают теории, почему капитан Малавай Квинн нагишом над Воссом разгуливал, чем травиться этим отвратительным чувством стыда, съедающим с потрохами, в ожидании недобрых слов, как окончательного приговора на эшафот.

От натуги помутилось сознание. Когда ему удалось выдавить несколько слов, это был – тихий хрип: по ложбинке между ягодиц провел ее палец, и ниже…

– Вы так хотите? ― тон ее переменился. Говорила она иначе, словно ступала по тонкому льду – видно, ожидала Шива увидеть все, даже расписанный в деталях удар ножом в спину, но никак не откровенной порнухи. Впрочем, Малавай скорее оттеснил явившуюся мысль, ибо в круговых движениях лорда скользила полная уверенность, нежели ее полное отсутствие.

Пальцем она массировала его промежность, массировала плавно и неспешно, точно сверялась, правильно ли, нравится ли.

Но он вообще смутно что-либо понимал, мало что видел и различал. Сегодняшней ночью ораторами были его неумолкаемые стоны.

Шива горячим кончиком языка коснулась его виска, слизывая дрожавшую капельку пота, и одновременно ввела палец внутрь. Остановилась, когда обхватили крепко тугим ободом мышцы промежности. Помедлила немного – возобновила, довела до самого основания и нащупала вспухший бугорок простаты.

Малавая всего повело судорогой. И он кончал, трясясь мелкой дрожью, поджимая пальцы ног, боясь лишний раз вздохнуть.

Он было хотел обмякнуть… не смог: вжался горлом в ошейник.

Летевшие секунды пропитанного в экране мелодичного разврата с неутихающими звуками шлепков и с непристойным хлюпаньем смазки и неостановочные, непрерванные после кульминации толчки пальца погружали в какую-то сверкающую бездну.

Волны вдохновения наплескивались в бешеное сердце и сами собой побуждали в паху скрутиться новому толстому узелку. Квинн ничего не мог с собой поделать.

Мокрый член тяжелел и наливался, постепенно вставал наизготовку, и со стороны доносилось одобрительное хмыканье.

– Вы испачкались, Квинн, ― слова опалили мочку уха. ― Запрели в моих руках, готовые послушно кончать, сколь я пожелаю. Вы мой пес на поводке, ― намотанные концы ремня дернулись в ее хватке, ― и будете исполнять мои прихоти. Ощетиниться бы вам, да смелости не хватит.

Он слышал, но совершенно не вслушивался, голос Шивы воспринимался как нечто инородное. Зато раскачивающийся внутри вспотевший палец воспринимался отлично. Именно так, как представлялось одинокими ночами: быстро и зло. До хруста костяшек в стиснутых пальцев. До безоговорочного согласия на пожизненную безвольность и пресмыкание.

В своем исступлении Квинн сам не понял, как выскочил теплый палец, как разрядился датапад, застывая потухшим экраном на полу, и как все прекратилось.

Она устала? Ей надоело?.. Ей разонравилось? – совсем не к месту сознание его занялось самобичеванием и непреходящими обидами и оставило незамеченным тот миг, как ослаб черный ошейник и начал сползать по выступавшим ключицам.

Квинн опомнился позже, от звонкого грохота под ногами: железная пряжка отскочила от плит. Готовое кинуться повторно в самоуничтожение, как в омут, сознание чуть ли не свирепело само от горькой несправедливости и заставляло Малавая вздернуть подбородком. Вовремя.

Зазвучала походка бегунка. Ровная, неспешная, чтобы в памяти оставлять след интриги, чтобы ненавидеть медлительные пальцы, мелькавшие перед глазами в туманящей близости и зовущие попробовать их языком.

Коротким движением руки длинная юбка с шорохом скользнула с бедер и рухнула кольцом вокруг ног.

Да уж, она точно недолюбливает белье, – отвесило завороженное сознание и перевело все свое хозяйство на какой-то автопилот, сразу же который стал сбоить и выдавать откровения похлеще любых записей с порнухой.

Шива приподняла одну ногу, вдавливая каблук в жесткий матрац до жалобного треска пружин, и так призывно глянула на него, стоявшего на коленях с вытянутым позвоночником, что ноги самостоятельно к ней поплелись.

Она ему не мешала, более того, будто только и ждала звука покорно шаркающих колен. Но приоткрытому и облизнутому в предвкушении рту запретила приближаться:

– Уважьте ваши традиции, капитан, ― она шлепнула пальцами ему по губам.

Естественно, Малавай сообразил, куда… к чему Шива клонит. И спустился ниже, к жестковатому округлому мысу. Поначалу выходило осторожно, как на пробу: вылизывать сапоги доводилось не каждый день, да и не через, раз уж на то пошло.

Но плотная кожа оказалась безвкусной и шероховатый немного, отчего водить языком по обуви лорда Квинн стал смелее. Ничего не скрылось от внимания: ни мыс, ни скошенный короткий каблук, ни голенище – Малавай старался слишком хорошо. Под подбородком вылизанная кожа мерцала синевой аргоновых ламп, отражающейся во влажных дорожках. Потом кончик языка соскользнул повыше, почувствовал другую кожу: полную жизни, мягкую и под собой хранившую множество жилок, по которым гналась бурлившая кровь. Торжествуя, Малавай бережно коснулся подколенных выемок и завяз посреди своих ощущений. Желание – тяжелое и мутное – кружило голову. Было уже невмоготу ему терпеть такую сладкую пытку.

Из-под полуопущенных ресниц он проследил линию бедер, перетекающих в гладкий живот, укрытый в накрахмаленную и жесткую верхнюю часть формы. И потерялся окончательно, когда дотронулся, обжегшись, до раскалённого очага.

Приятное вознаграждение – узнать, что не ты один испачкался. Между ног у Шивы было влажно и так сочно. Хотелось пробовать ее всю целиком, облизывать каждый пульсировавший миллиметр красных складок, вдыхать запах, который застынет тонкой прозрачной пленкой на губах. Вместе с приливом крови в голову ударило горячее неуправляемое возбуждение. Собственный живот скручивало, Малвай чувствовал, как под кожей перекатывались окаменелые мышцы.

Ему требовалось утолить голод, насытиться Шивой. А лучше пересытиться, хоть не так обидно будет, если ее Сила в конец его угробит. Но по урчаниям абиссинской кошкой над его макушкой затевать избиения вроде бы Шива не собиралась. Напротив, ей хотелось еще глубже, еще жгуче, в его волосы на затылке вплетались жесткие пальцы и прижимали лицо плотнее.

Сознание рвалось в клочья. Сердце непрестанно ухало уже давно где-то в висках, но было не способно заглушить горячее, сбитое дыхание его лорда. Она дышала открытым ртом – он слышал. Дышала глубоко и жадно.

Малавай слизывал тягучие капли смазки языком в теплой борозде, грубо раздвигая ее стенки, чтобы вылакать до последней капли. Как примерный пес он чуть было не скулил и жмурился от удовольствия, когда долгими и длинными движениями ласкал ее промежность, глянцевую на ощупь.

– Фу, Квинн! Нельзя! ― ее рука ударила по его собственной, которой до одурения хотелось почувствовать то, чем наслаждался язык.

В этот момент Малавай словно отмер. Что-то сработало, словно какое-то акустическое устройство в стенах, настроенное так, чтобы включиться под именно эти слова. Его лицо исказилось, и в голову наконец-то обухом въехало положение вещей… Успеть так низко пасть. За что?

Понемногу усиливался нажим. Давили на затылок ее пальцы, они принуждали вернуться на место… на свое гребаное место.

Малавай схватил ступни обеих ног так порывисто и с такой горячностью потянул их на себя, что равновесие изменило Шиве сразу. Не стоило ей недооценивать его порочную душу, его грязные мысли. Спиной она упала на кровать, и Малавай услышал между тихим, но отчётливым ругательством, насколько жестка ее форма: ткань не гнулась при падении, она ломалась на суставах с треском мороженой холстины.

Лицо у Шивы стало растерянным. Она абсолютно не вникла в смысл происходящего, Квинн застигнул ее врасплох и вызвал возглас изумления, зажав ее ноги своими и навалившись сверху, придавливая весом своего тела. Теперь выбора приходило на ум два: либо ожидать фатальное нечто, либо начинать плавиться в мареве жаркой злости. Квинн отдал предпочтение второму и пососал губами сережку. В рот заливался всхлип, но Малавай лишь сильнее теребил нагретое дыханием украшение, обводя контуры тонкой нити металла своим языком.

В руках скрипнула неподдавшаяся ткань. Как Шива ее вообще стаскивает?

Наверное, думал он, выручит вибронож, припрятанный в тумбе у изголовья кровати, но затем передумал. Одна мысль о том, что придется идти и рыскать, была невыносимой. И больно уж рискованной: Шива могла опомниться.

Ликвидировать одежду пришлось самому, цеплять за края, тянуть силком вверх и игнорировать свирепые руки, которые напористо толкались в плечи. Ток крови отдался в паху, когда высвободилась из тесных оков обнаженная грудь с затверделыми сосками, дальше Малавай попросту не отдавал отчета в том, что творил. Едва ли различал угрозу и глухую злость под собой.

Член, истекая смазкой, заскользил в руке легко, очень покладисто. Теплые капли стекали по фалангам и ниже, по бледному ребру ладони и падали на внутренний изгиб карминового бедра, растекаясь по коже.