Текст книги "Таинственные следы"

Автор книги: Сат-Ок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

8

Гитчи-Маниту, дай силу моим рукам,

Дай глазам моим зоркость горных орлов,

Чтобы выследил я своего врага,

Что скрывается где-то в густых камышах.

Из военных песен

Однажды, когда я с моим другом сидел и не знал, чем бы заняться, к нам подошёл Танто.

– Пусть мои братья приготовят луки и томагавки. Завтра, перед восходом солнца, мы направимся к подножию Красных Скал охотиться на серого медведя. – Этой новости мы очень обрадовались и помчались к шатрам готовить оружие.

До Красных Скал нужно было ехать около двух дней, и мы заранее вывели из табуна своих коней, чтобы утром не терять на это времени.

Рано утром, когда в селении все ещё спали, я и Неистовая Рысь оседлали наших мустангов. Накануне мы получили от матерей мясной порошок – пеммикан, и теперь мешочки с ним привязали к сёдлам. Тауга, уже расставшийся со своей волчицей, почуял наш отъезд и тоже вертелся около нас, не отходя ни на шаг. Через несколько минут подъехал брат, мы взяли из шатров копья, сели на коней и гуськом, один за другим, поскакали по каменистой лесной дороге. Впереди, опустив нос к земле, бежал наш верный пёс.

Не останавливаясь, мы ехали целый день и только под вечер задержались у небольшого родника и решили здесь заночевать.

Хотя мы не ели с утра, прежде всего мы начали сооружать нукавап – шалаш, готовить топливо на всю ночь, разжигать костёр. И только потом принялись за еду.

Аппетит у нас был превосходный, и наши запасы быстро исчезали, чему также способствовал и Тауга. Мы его кормили, несмотря на летнюю пору; в селении этого бы никогда не случилось: летом собак у нас не кормят, они живут тем, что сами добудут в лесу; только зимой, когда собаки работают в упряжках, их кормят мороженой рыбой.

На следующий день мы двинулись дальше, старательно затушив костёр. Шалаш мы оставили: он может пригодиться другим охотникам.

Дорога поднималась вверх; нам всё чаще встречались большие скалы и причудливые нагромождения гранитных глыб. Через несколько часов езды мы заметили: в скалах преобладает ржавый цвет. Мы уже находились среди Красных Скал, в царстве серого медведя, шкуру которого хотел добыть Танто.

Сегодня мы пораньше разбили лагерь, чтобы лучше отдохнуть перед завтрашним днём. Завтра мы собирались выследить гризли.

На этот раз мы улеглись вокруг костра, закутавшись в волчьи шкуры, днём служившие нам сёдлами. Стреноженные мустанги стояли у огромной отвесной скалы и пощипывали на ней скудный мох.

Ночью мне приснился большой серый медведь. Он стоял у костра на задних лапах и передними тянулся ко мне. В течение ночи я несколько раз просыпался и снова засыпал, но только под утро медведь оставил меня в покое.

Восходящее солнце заглянуло нам в глаза и прогнало сон с век. Мы искупались в горном ручье. Его ледяная вода вернула упругость нашим мышцам.

Осмотрев оружие – оно могло теперь нам понадобиться каждую минуту, – мы двинулись дальше.

Впереди ехал брат, за ним я, а за мной Неистовая Рысь. Ехали молча и очень медленно, зорко всматриваясь в окружающие изломы скал. Наши неподкованные кони мягко и осторожно ставили ноги на острые камни.

Иногда перед нами выскакивал разбуженный кролик. Со зловещим карканьем пролетела стая ворон. И снова вокруг воцарилась тишина. Лишь изредка слышалось, как скатывался камень, сброшенный копытом лошади, или Тауга ворчал на спрятавшегося в нору горного суслика.

Мы приближались к пологому склону горы, когда бегущий перед нами пёс вдруг остановился, шерсть у него на спине и на шее поднялась дыбом, из горла вырвалось грозное рычание. Затем он бросился вперёд, и мы погнали коней за ним.

Пёс мелькал между скалами, как серая молния; мы, пригнувшись к шеям мустангов, мчались вперёд. Брат с боевым томагавком в руке скакал почти сразу за Таугой. Я и Неистовая Рысь, вооружённые короткими копьями, держались от брата на расстоянии длины копья.

Вдруг горную тишину нарушили выстрелы из оружия белых. Многократное эхо заметалось среди скал, как лиса в ловушке.

И тут же раздались человеческие крики и хриплый рёв раненого медведя. В голосах людей слышался смертельный ужас.

При звуках выстрелов мы задержали на миг коней, но когда раздались крики, мы поняли: там нужна помощь, так как смерть смотрит в глаза людей. Пусть это наши враги – сейчас их надо спасать от разъярённого медведя. В моём мозгу мелькнуло воспоминание: вот так когда-то мы с Танто спасали от раненого медведя врага нашего племени Вап-нап-ао.

Поняв друг друга без слов, мы снова погнали мустангов, преследуемые одной мыслью: спасти людей перед лицом смерти.

Когда мы миновали последний выступ скалы, нашим глазам открылась картина борьбы.

Двое белых людей, юношей, как Танто, из последних сил защищались прикладами карабинов от когтей огромного медведя. Рядом, на большой глыбе, лежало, странно изогнувшись, тело третьего человека.

Времени на размышления не оставалось, белые слабели, у одного беспомощно повисла рука.

Тауга опередил нас, прыгнул сзади на шею медведя, впился в неё клыками и повис на звере. Медведь оставил белых и занялся новым, непредвиденным противником.

Напрасно Гитчи-Мокве пытался достать впившуюся в его шею грозную пиявку – Тауга ещё крепче сжимал клыки. В конце концов медведь опустился на передние лапы. Теперь псу угрожала страшная опасность-каждую минуту его могли достать огромные когти.

В этот миг подоспели мы.

Брат галопом промчался мимо медведя, желая нанести ему страшный удар томагавком по голове, но в этот миг конь споткнулся, и томагавк скользнул по черепу гризли, отсекая ухо.

Началась борьба. Ржанье коней, рёв медведя и наши окрики – всё смешалось.

Медведь поднялся на дыбы и тут под переднюю лапу ему вонзилось моё копьё. Гризли взмахнул лапой, и древко сломалось, как сухая веточка под мокасином мужчины.

Осатанев, зверь бросился на меня. Я был безоружен – с обломком копья в руке. Мой конь с тревожным ржанием взвился и рванулся в сторону. Передо мной мелькнула окровавленная пасть с двумя рядами острых зубов.

Я непроизвольно обломком копья ударил медведя по носу. Медведь зарычал, взмахнул когтистой лапой, но я ещё сумел увернуться, скользнув за бок моего мустанга, и лапа рассекла воздух прямо над моей головой.

Кен-Маниту заглянул мне в глаза, но в этот миг Неистовая Рысь вогнал остриё своего копья в шею зверя. Короткий взмах тяжёлой лапы – и копьё друга сломалось, как и моё.

Белые, прижавшись к скале, со страхом ожидали исхода борьбы.

И тут между мной и Неистовой Рысью появился Танто. Сверкнул томагавк, рассекая переднюю лапу медведя.

Тауга, который в вихре борьбы был сброшен с шеи зверя, теперь вцепился в заднюю лапу и рвал медвежий мех.

Пока брат боролся с медведем, мы успели схватить томагавки.

Неистовая Рысь хотел нанести удар, но медведь зацепил когтями его бедро, сразу покрывшееся кровью. Если бы не внезапный прыжок испуганного коня Рыси, наверное, пришлось бы распрощаться с ногой.

Теперь ближе всего к медведю оказался я. Мой томагавк вонзился в его глаз. Раздался ужасающий рёв, но удар был слишком слаб, чтобы повалить гризли. В последний миг я ещё успел отскочить с конем от остервенелого медведя.

Прежде чем он успел снова наброситься на меня, томагавк брата опустился на его голову.

Гризли упал, цепляясь за скалу когтями, и тогда стрела Неистовой Рыси успокоила его навеки.

Тауга подбежал к упавшему гиганту и начал теребить его шерсть. Мы слезли с коней и, отирая пот с лица, подошли к неподвижному медведю.

Нам очень повезло: в убитом гиганте от носа до хвоста было полторы длины наших копий. Мы верили: в этой борьбе с нами был какой-то добрый дух, направлявший наши руки.

– Прости нам, серый брат, наш поступок, – прошептал Танто.

Попросив прощения у духа убитого медведя, мы приблизились к белым юношам. Они были напуганы, и вид у них был далеко не такой грозный, какой мы до сих пор приписывали всем бледнолицым. Они ничем не напоминали нашего старого врага Вап-нап-ао.

Танто подошёл к человеку, лежащему на каменной глыбе, – это был индеец в одежде белых. Лежал он вниз лицом. Когда брат перевернул его на спину, мы увидели, что лицо индейца размозжено могучим ударом медвежьей лапы.

– Уф-ф! – произнёс брат. – Ему уже никто не поможет.

Неистовая Рысь и я подошли к белым охотникам и с интересом принялись их рассматривать. Они были несколько старше нас, но моложе брата. Волосы у них были светлые и вьющиеся, в голубых глазах затаился страх.

– Не бойтесь, – обратился я к ним на нашем языке.

Они ничего не ответили.

– Идём умоемся, – сказал я тогда Неистовой Рыси. – Мы все в крови. Может, белые потому нас и боятся.

Мы побежали к соседнему ручью, мой друг прихрамывал. Выкупавшись, я снял лыко с растущей вблизи берёзы и перевязал рваную рану моего друга. После этого мы снова вернулись к белым.

Танто за это время успел помочь одному из них. Он уложил его руку между двумя прямыми обрубками дерева и крепко обвязал ремнём.

Мы улыбнулись юношам, они тоже ответили нам несмелой улыбкой.

– Пусть бледнолицые прогонят от себя страх, – обратился к ним мой друг.

Они покачали головами – видно было, что нас они не понимают.

Пока мы пытались завязать разговор с юношами, Танто снял шкуру с медведя, вырезал окорока и отрезал лапы. Всё это он завязал в шкуру, а череп гризли повесил на дереве, всыпав внутрь немного табаку, чтобы умилостивить духа зверя.

Один из белых коснулся меня рукой и начал что-то говорить, показывая на убитого индейца. Мы не могли понять, что хочет от нас белый, но в его речи часто повторялось слово «кенай». Очевидно, убитый индеец принадлежал к племени кенаев, и мы кивнули: мол, понимаем.

Юноши подошли к убитому, сняли его с каменной глыбы и положили на землю, а затем начали вблизи копать ножами яму. Мы молча смотрели, не понимая, зачем понадобилась эта яма. Наконец они выкопали углубление длиной, как тело убитого, и глубиною примерно по пояс. Туда опустили тело, засыпали его землёй, а сверху наложили много камней, так что образовался каменный холмик. Затем срубили две молодые берёзки, скрепили их накрест и воткнули на одном конце холмика.

«Какие странные обычаи бледнолицых», – удивлялись мы.

– Ведь они никогда не смогут навестить закопанного человека, – тихо заметил мне Неистовая Рысь.

Тем временем белые окончили свою работу и вернулись к скале.

Мы снова подошли к ним.

Мне пришла в голову мысль: если у белых юношей проводник из племени кенаев, то, возможно, они знают его язык.

Мы же почти все понимали язык кенаев: он близок языку сивашей, два рода которых кочевали с нашим племенем. И я обратился к белым на этом языке.

– Кева клакста мамук икта кенай?[1]1
  Знаете ли вы язык кенаев?


[Закрыть]

– Тие! Тикэ яка ника ов, пэ яка нима ламма! (Да, мы немного знаем этот язык!) – обрадовались они.

Оказалось, они уже второе лето бродят по лесам со своим проводником Оклаоноа, который сегодня погиб, защищая их.

– В этой местности мы впервые, – рассказал мне старший. – Мы больше держались рек и озёр.

– А вы случайно не были в прошлом году у реки, которую индейцы называют Говорящей Водой?

– Да, мы плыли по этой реке и даже как-то ночевали на поляне у водопада.

– Уф-ф! – воскликнул Неистовая Рысь.

– Почему братья спрашивают нас о Говорящей Воде?

– У этой реки мы обнаружили ваши следы и выслеживали вас, но вы успели уплыть на каноэ, – ответил мой друг.

– Да и в этом году наши воины выслеживали вас, – добавил я.

Белые посмотрели на нас испуганно. И несмотря на то, что они не доверяли нам и опасались нас, я почувствовал к ним какое-то расположение.

– Пусть белые братья не боятся. Им не нанесут никакой обиды. Когда заживёт рука младшего бледнолицего, мы проведём их по чаще домой.

Я заметил, что юноша со сломанной рукой время от времени кривится от боли. Я посмотрел на его руку – она уже опухла.

– Пусть мой брат потерпит ещё немного, а в нашем селении колдун вылечит ему сломанную руку.

Юноша благодарно улыбнулся сквозь боль.

Танто нагрузил шкуру и мясо медведя на своего коня и подошёл к нам.

– Ну, братья, едем! Пусть дух убитого воина спокойно перенесётся в Страну Умерших, а дух медведя – сопутствует ему в этой дороге.

Оба белых приблизились к холмику, под которым лежал кенай, опустились на колени и сделали руками какие-то знаки на лбу и на груди, а потом, спрятав лица в ладонях, тихонько что-то зашептали. Наконец они поднялись, взяли своё оружие и подошли к нам. Мы предложили им сесть верхом на наших мустангов – позади нас. Белый со сломанной рукой с помощью своего товарища взобрался на мустанга Неистовой Рыси, а другой белый сам вскочил на моего, и мы двинулись в путь.

Брат снова ехал первым.

Догнав Неистовую Рысь, я сказал ему на нашем языке:

– Знаешь ли, я не чувствую ненависти к этим двум бледнолицым. Сердце моё всё больше склоняется к ним.

– Я чувствую то же самое. Я был бы рад, если бы они захотели стать нашими друзьями, – ответил мой брат по крови. – Спроси их об этом.

Но мы ещё долго ехали, прежде чем я начал такой разговор.

Наконец я спросил своего седока:

– Разве белый брат чувствует к нам ненависть? Он закрыл свои уста так, что из них и слова не добыть.

– Нет! Я только думаю о словах наших людей про вас, краснокожих воинов. Оказывается, в словах этих были яд и ложь.

– Значит, мой брат думает сейчас иначе?

– Да! Прежние мысли улетели от меня и никогда больше не возвратятся. Я не могу забыть, как вы, не заботясь о собственной жизни, бросились на медведя. Хотя мы и принадлежали к расе, которая жестоко обидела индейцев, вы, не колеблясь, защитили нас.

Он помолчал немного, а я не смел нарушить его задумчивости, затем он продолжал:

– Ваши сердца чисты и благородны, наши же до сих пор были покрыты илом и грязью ненависти. Но вы своим поступком отмыли их в чистой воде дружбы. Будь моим другом, лесной брат, и дай мне свою руку в знак дружбы!

Долгое и сердечное рукопожатие скрепило начало нашей дружбы.

– Называй меня Анджей. Я живу в городе Норман между Маккензи и Медвежьим озером. Мой отец строит большие каменные жилища, – сказал мне новый друг.

– Меня зовут Сат-Ок, Длинное Перо. Я младший сын вождя. Там, впереди, едет мой брат Танто, а позади – мой друг, брат по крови, дважды спасший мне жизнь. Твоё имя для меня трудное, я не могу его запомнить.

– Анджей, – повторил белый друг.

– Ан… Ан… Антачи, – повторил я по-своему, не умея выговорить правильно это имя.

– А его, – белый показал рукой на своего товарища, едущего с Неистовой Рысью, – его зовут Жан. Он француз.

– Захан, – снова искажённо повторил я.

Антачи рассмеялся, а я за ним.

– Ты смеёшься? А мне говорили, что вы не умеете смеяться, – воскликнул Антачи.

– А мы считали, что вы не умеете, – ответил я сквозь смех.

В таких беседах проходило время. Наконец мы добрались до оставленного нами шалаша. Здесь мы намеревались провести, ночь, чтобы на рассвете подняться и без задержки доехать до селения.

Стреножив лошадей и разложив костёр, брат сходил к реке и в прибрежных зарослях нарвал листьев растения теклеми. Мы начали жевать эти листья, а когда они превратились в клейкую массу, брат приложил её к опухшей руке Захана. Через некоторое время юноша почувствовал, что боль уменьшилась, Опухоль понемногу начала спадать.

Неистовая Рысь занялся приготовлением пищи, и вскоре вокруг распространился вкусный запах жареной медвежатины. За едой последний ледок недоверия между нами и белыми растаял. Антачи, вытирая губы, обратился ко мне:

– Мы беспокоимся, чтобы не пропало наше каноэ со снаряжением.

– Здесь нет воров, а когда мы приедем в селение, наши люди присмотрят за твоей лодкой.

– Давным-давно, когда ещё не было на этой земле белых людей, – начал рассказывать брат, – над рекой Олбени жило индейское племя. Все в этом племени во главе с вождём были воры. Ежедневно происходили драки, убийства, никто не был уверен, что не будет убит или ограблен. В конце концов соседним племенам это надоело, и они решили наказать главного виновника и вора-вождя племени.

Но ловкий вор постоянно ускользал от наказания.

Этот вождь любил сам ставить силки на пушного зверя и как-то, обходя свои западни, заметил, что рядом с его силками стоят чужие. Он задрожал от гнева и решил сурово наказать наглеца, который осмелился поставить свои силки рядом с силками вождя. Спрятался в соседних кустах и стал ждать появления охотника.

Однако прошёл целый день, а никого не было. Солнце уже давно скрылось за горами, когда вождь заметил, что в чужой силок попался белый кролик. Вождь взял копьё и подошёл к западне, чтобы убить зверька. Вдруг кролик исчез в белом облаке, а на его месте очутился прекраснейший воин со снежно-белым султаном и в плаще из шкуры бизона. Он грозно смотрел на вождя.

Вождь понял, что перед ним стоит сам Великий Дух, Гитчи-Маниту. Упал лицом в снег и не смел подняться.

И вот загремел могучий голос, словно сотни лавин обрушились в горах:

– Страна Вечного Покоя отныне закрыта для твоего племени, а души ваши будут на вечные времена блуждать по озёрам и рекам, поселяться в водопадах и предательских водоворотах. Возвращайся теперь в своё селение, – грохотал голос, – и скажи всем, что они могут избежать наказания, если начнут жить честно.

Вождь запыхавшись прибежал в селение, рассказал людям о своей встрече и передал им слова Великого Духа. С той поры воровство прекратилось, – окончил свой рассказ Танто. – А поскольку Гитчи-Маниту появился в образе белого кролика, белый кролик – вабассо – стал фетишем племён кри, чиппевей и оджибвей.

Когда приходит Месяц Воющего Волка и ложится глубокий снег, охотники на севере ставят свои силки парами, рядом, и с тех пор никто не ворует.

Юноши слушали с блестящими глазами.

– Скажи нам, это всё правда?

– Да. Это всё правда – так же, как и вся наша жизнь, – ответил я.

На небе уже загорелись костры духов, пора идти спать. Мы расстелили шкуру убитого медведя, подбросили ещё Дров в костёр, легли рядом с белыми юношами и накрылись тёплым мехом.

Из-за туч вышла луна и осветила темноволосые и светловолосые головы, по-братски спящие на шкуре медведя, смерть которого завязала между нами узы дружбы.

Тауга поднял морду к луне и завыл протяжно и долго, как будто хотел известить чащу и тех, далёких, на Северном Небе, что и у него теперь есть друзья со светлыми глазами и волосами.

9

Войди, о друг, в мой шатер,

Как солнечный теплый луч,

И радость охватит меня

При виде лица твоего.

Войди, о друг, в мой шатер,

Поведай заботы свои,

И я их с тобой разделю.

Песня Дружбы

Было ещё темно, когда Танто разбудил нас, вылив нам на головы воду из кожаного мешка. Мы повскакали так стремительно, словно он бросил между нами гремучую змею. Танто, смеясь, погнал нас к реке.

– Пусть храбрые охотники освежат свои утомлённые тела в горной воде!

Мы разделись и уже собирались прыгать в холодную воду, но в последнее мгновение нас удержал брат:

– Погодите! Вы заключили дружбу, но где же вы оставили ненависть?

Белые с удивлением смотрели на брата. Я объяснил им, что старшие в знак дружбы выкуривают калюмет – трубку дружбы, а затем вонзают в землю свои ножи.

Мы слишком молоды, чтобы отметить нашу дружбу священным дымом – Пукваной. Однако есть иной способ изгнать из себя духа несогласия.

К нам подошёл Танто и разрисовал наши тела жёлтыми и красными полосами.

– Теперь входите в реку и смывайте чистой водой цвета ненависти. Пусть уплывут они от вас мутными струями, вы же останетесь чистыми в дружбе, как омывающая вас вода!

Мы бегом бросились в реку и начали натирать друг друга речным песком; вскоре от краски не осталось и следа.

Из воды мы вышли свежими душой и телом, а когда брат позвал нас отведать жареной медвежатины, бросились на еду, Как голодные волки. Если бы не сломанная рука Захана, счастье было бы полным.

Снова оседлали мы коней и продолжали наш путь в тени лесных великанов. Антачи и Захан не могли надивиться нашему знанию чащи, нашему зоркому взгляду, от которого не могла укрыться ни малейшая вещь и который видит малейшее движение там, где они, белые, ничего не увидят – хоть целый час гляди.

Они осматривали наши луки и восхищались меткостью наших стрел. Но особенно их изумил Танто, который на полном скаку метал томагавк, а затем ловил его, одновременно подхватывая другой рукой отсечённую томагавком еловую ветку. Захан забыл о своей сломанной руке и восторженно кричал по-своему:

– C'est magnifique, c'est magnifique![2]2
  Чудесно, чудесно!


[Закрыть]

Теперь мы ехали берегом реки. На расстоянии, пяти полётов стрелы от нас вдруг появились тёмные передвигающиеся пятна. Я обратил на них внимание Антачи:

– Смотри!

– Что это? Собаки?

– Нет! Лоси! Смотри, смотри же: впереди идёт лосиха: видишь, как она ступает? Лоси никогда не передвигаются рысью или галопом, как олени, а ступают одновременно обеими правыми, затем обеими левыми ногами. Рядом с лосихой идёт телёнок. Не смотри, что он величиной почти с мать: видишь, прыгает! Телёнок, даже став взрослым, до трёх лет держится около матери, а потом уходит и начинает самостоятельную жизнь… Не шумите, возможно, они нас подпустят ближе, когда станут объедать почки на тополях.

Ветер нам благоприятствовал, и мы, избегая открытых мест, медленно приближались к животным. Вдруг лосиха перестала есть и повернулась носом в нашу сторону.

– Неужели она почуяла нас на таком расстоянии? – прошептал удивлённый Захан. – Ведь до них около четверти мили!

Брат усмехнулся.

В этот миг лосиха беспокойно завертелась на месте и, подталкивая перед собой телёнка, исчезла среди деревьев.

– Посмотри, Антачи, мать заслоняет собой своё дитя. Лоси умные, – сказал я. – Сперва она шла впереди, чтобы в случае какой-либо опасности первой встретить её. Когда же она почуяла опасность с нашей стороны, она послала телёнка вперёд, а сама пошла сзади.

– У людей такое не всегда встретишь, – заметил Антачи.

– А как самоотверженно защищает лось свою лосиху даже перед целой группой охотников! – продолжал я рассказывать. – И если лосиха упадёт первой, лось становится между ней и охотниками, роет копытами землю и грозно сверкает глазами, пока стрелы не продырявят его, как старую шкуру. Я видел однажды самку, раненную в шею. Лось целый час так искусно заслонял её собой, что, когда он в конце концов упал, мы убедились: все наши стрелы вонзились в него.

– Я столько лет живу на границе леса, но и половины того не знаю, что знаешь ты, Сат-Ок.

– Если бы ты и вдвое больше прожил, всё равно бы не постиг тайны чащи. Белые не умеют жить в ней, чувствовать её сердцем и душой так, как мы. Мы такая же часть этих лесов, как деревья и скалы. Мы не противопоставляем себя лесной чаще, а составляем с нею одно целое. Видишь вон ту рыжую белку? – Я показал рукой. – Так вот знай: когда мы подъедем ближе, она сразу же перепрыгнет на соседнее дерево, затем дальше и дальше, пока не исчезнет из глаз. Если бы с нами не было вас, она бы только перепрыгнула на другую ветку, выше, и осталась бы там, причмокивая и ругаясь на своём языке.

– Разве животные имеют свой язык? – спросил Антачи.

– А как думает мой белый брат?

Антачи молча пожал плечами.

– Ведь они должны как-то понимать друг друга, и если у них есть голос, значит, должен быть и свой язык… Когда-то нас воспитывал воин по имени Овасес. Он был очень старый и знал язык животных. Он в жизни своей не убил бобра и нам не позволял. «Это маленькие люди, наши братья», – говорил Овасес. Я сам был свидетелем его разговора с маленькими братьями. Тогда я ещё был ути без имени. Мы жили у озера, где было много домиков бобров. Однажды я долго искал Овасеса и, не найдя его в селении, пошёл к озеру. Старый воин любил сидеть у воды. Я шёл по тропинке, вытоптанной лосями. Мягкая земля поглощала звук моих шагов, со стороны озера тянул лёгкий ветерок, тихо шелестели листья. Я издали услышал, как бобры грызут древесные стволы. «Они строят свои домики», – подумал я и удвоил осторожность, чтобы не вспугнуть маленьких братьев и увидеть их работу. В тот миг я забыл о старом воине, думал только о бобрах. Я старался как можно осторожнее подойти к берегу озера. Начали попадаться обгрызенные конусом пни деревьев. «Значит, уже близко. Ещё несколько шагов – и увижу бобров», – думал я. Дальше я ползком пробирался в густом кустарнике, и когда наконец высунул голову из кустов, увидел зрелище, ошеломившее меня: среди бобров сидел Овасес. Одни уже взобрались к нему на колени и передними лапками держали его за пальцы, другие вертелись вокруг, остальные работали, перетаскивая ветки на берег, к воде. Некоторые бобры плавали по озеру, подталкивая мордочками плотики из небольших веток. Удивлению моему не было границ… Потом бобры начали пищать тоненькими голосами, напоминавшими плач ребёнка, а Овасес, мой учитель Овасес, отвечал им таким же голосом. Этот странный «разговор» между бобрами и старым воином длился какое-то время, но я не мог больше выдержать, и из моих уст вырвался крик удивления. Бобры, словно испуганные птицы от хищного ястреба, метнулись прочь. Послышался плеск, и на поверхности озера остались только большие расходящиеся круги. Овасес поднялся, а я сконфуженно вышел из-за укрытия. Старый воин направился ко мне, и я, опустив голову, молча ожидал наказания. Рука учителя легла на моё плечо, я медленно поднял голову и взглянул в его старое сморщенное лицо, в его добрые глаза. В них не было и тени гнева, а на губах играла лёгкая улыбка. «Сын Высокого Орла, – сказал он мне, – ты видел то, чего не видел ещё никто в твоём возрасте. Обещай, что отныне ты никогда в жизни не убьёшь бобра». – «Да, отец», – прошептал я, так как ничего больше не мог промолвить. С тех пор бобры стали и моими маленькими братьями…

Некоторое время мы ехали молча.

Я вспомнил старого воина, Антачи размышлял об услышанном. Наконец он прервал мою задумчивость:

– Мне трудно поверить тому, что ты рассказал, но сегодня я клянусь, что никогда уже не буду охотиться на бобров. Мы так мало ещё знаем друг друга, а я столь многому хорошему научился у тебя. Раньше я всегда считал, что индейцы – люди безжалостные, с каменными, бесчувственными сердцами.

– Ты сильно ошибался, брат. Люди наши очень добры, но они умеют скрывать свои чувства от чужих глаз. Они любят храбрость, отвагу и мужественно переносят боль. С самых ранних лет наши мальчики подвергаются суровым испытаниям. Потом юноши проходят Посвящение, которое иногда оканчивается даже смертью. Но это не значит, что мы жестоки. Посвящение у нас – это священный обряд, ему сотни, а может быть, и много сотен лет. Юноши, как большой чести, ждут этого дня, когда они смогут пройти испытание кровью. Посмотри на грудь моего брата: видишь эти шрамы? Это знаки Посвящения. Как я завидовал брату в тот день, когда он плясал танец мужчины! Как мне хотелось вместе с братом под грохот бубнов пройти испытание! То, что белым кажется кровавым обычаем, для нас – естественно.

Мы молчали.

– А сколько есть обычаев у белых, – продолжал я через минуту, – с которыми мы не можем согласиться и считаем их неестественными.

В беседе время проходило быстро, и наконец показалось наше селение. Танто привстал на коне и трижды издал крик ястреба. Услышав ответный крик, он поднял вверх сжатые кулаки, затем прижал их к своим щекам. Это был знак для воинов-часовых, что мы едем с друзьями.

Проезжая мимо одной из скал, мы увидели на её вершине трёх воинов в цветных попонах. Они внимательно к нам присматривались. Миновав их, мы уже прямой дорогой направились к виднеющимся шатрам селения. Антачи и Захан стали какие-то неспокойные, и я сказал им:

– Мои белые братья напрасно тревожатся – ведь они едут к друзьям.

Они улыбнулись мне, но за улыбкой таился страх.

Тауга давно умчался вперёд и уже, наверное, возился с другими собаками у шатров.

Наконец мы въехали в селение. Воины и женщины не обращали на нас внимания, как будто белые ежедневно гостили здесь. Только дети при виде группы бросали свои игры, с разинутыми ртами смотрели на нас своими чёрными, как угольки, глазёнками.

Остановились мы перед шатром брата. Навстречу нам выбежала Тинглит, но, увидев сидящих за нашими спинами белых, застыла на месте.

– Пусть моя жена поднимет голову и приветствует бледнолицых – они друзья.

Тинглит кивнула юношам и подняла в приветствии руку.

Мы соскочили с коней и пронзительным свистом погнали их в пасущийся недалеко табун. Брат пригласил нас в шатёр, к пылающему огню. Белые юноши с любопытством рассматривали внутренность типи, взгляды их скользили по кожаным щитам, по лукам и по копьям, украшенным сверху донизу орлиными перьями. Они присматривались к глиняной утвари, разрисованной цветными узорами, к мехам, к циновкам, отделанным шерстью карибу. Всё их занимало и удивляло.

– Мои братья впервые в индейском селении? – спросил я.

– Впервые, – ответил Антачи, – хотя охотников из разных индейских племён мы видели у отца Жана. Отец его служит в одной из факторий компании Гудзонова залива. Там индейцы обменивали у него меха на изделия белых. А в индейском селении нам ещё не приходилось бывать.

Во время нашего разговора Танто вышел из шатра и через несколько минут вернулся с Горькой Ягодой. На голове у колдуна был скальп бизона с рогами, покрашенными в красный цвет, с его плеч свешивалась мягкая оленья шкура, слегка подпалённая над огнём до светло-бронзового цвета. Из-под лохматого скальпа на белых смотрели чёрные, глубоко сидящие блестящие глаза, полуприкрытые веками. Мрачный колдун даже на нас произвёл неприятное впечатление, о белых же юношах, впервые встретившихся с Горькой Ягодой, и говорить не приходится.

Он постоял молча и неподвижно в красных отблесках огня, похожий на лесного духа или на одну из резных фигур на тёмном столбе – тотеме, и наконец заговорил на языке кенаев. Его глубокий голос, казалось, звучал тоже не поземному:

– Пусть белые юноши спокойно отдыхают среди шеванезов. Пусть ненависть никогда не войдёт в их сердца, а любовь и доброта победят зло.

Слова эти как-то не шли к грозному виду колдуна, однако сказал их он, они родились из его уст, как чистая вода из горного родника.

Он подошёл к Захану, присел около него на корточки, снял ремни, скреплявшие лубки, внимательно осмотрел сломанную руку и приказал жене Танто нагреть воду. Когда вода начала кипеть, он бросил в неё немного какой-то травы и кусочек медвежьего жира.

Я с удивлением посмотрел на колдуна: зачем бросать траву в воду? Горькая Ягода заметил мой вопросительный взгляд.

– Бледнолицые не привыкли переносить боль, – ответил он на мой немой вопрос, – а эта трава смягчает боль.

Когда вода немного остыла, Горькая Ягода приказал юноше погрузить в неё сломанную руку. Прошло время, достаточное, чтобы спеть одну песню, и колдун приказал вынуть руку: она покраснела, от неё шёл пар. Затем Горькая Ягода приготовил широкие полосы из свежего лыка и две тоненькие дощечки – такие женщины применяют для коромысел, чтобы носить младенцев. По его знаку Захан приблизился к нему, колдун поудобнее взял руку юноши в свои сильные ладони и начал тщательно ощупывать её вблизи сломанной кости. В какой-то миг он сильно нажал пальцами на место перелома и молниеносно натянул руку. Раздался еле слышный треск и громкое восклицание юноши. Колдун беззвучно рассмеялся и, искусно наложив дощечки, перевязал лыком место перелома.