Текст книги "С той стороны на эту (СИ)"
Автор книги: SаDesa
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
По обыкновению уже, оставляю дверь приоткрытой, чтобы пёс, потеряв меня, не начал скрестись, и, раздевшись, шагаю в душевую кабину.
У Марата полноценная ванна, я же от своей избавился сразу же, как переехал. Ну её на хрен, столько места и времени.
У Марата вообще много чего полноценного, в отличие от меня. И несмотря на то, что смалодушничал и поступил со мной как мудак, всё-таки хороший. Хотя бы потому, что я сам тот ещё никогда не идущий на уступки придурок. Хотя бы потому, что, наверное, сам взывал бы, если бы мне перепадало только по дежурному поцелую раз в три дня и скривившаяся рожа на попытку обнять под чьим-то взглядом.
Наверное.
Ожесточённо трусь мочалкой и, толком не сполоснувшись, принимаюсь за волосы, крепко зажмурив глаза.
Из головы всё треклятая щётка не идёт. Куртка, демонстративно оставленная на самом видном месте, тоже.
Ну смешно же.
«Вот, посмотри, у меня кто-то был. Тебе же не всё равно? Нет же? Скажи, что нет, ну скажи!»
Смешно… Закусываю губу и ощущаю горький привкус стекающей по лицу мыльной воды. Охуеть как смешно.
Ему не хватало меня.
Мне сейчас не хватает хоть кого-нибудь.
Не хватает дружеского похлопывания по плечу, случайных касаний и чужого, невзначай коснувшегося моей кожи дыхания.
Мне не хватает прикосновений.
Впервые за чёрт знает сколько лет мучает подобного рода голод. Изолировал себя ото всех – расплачивайся.
Расплачивайся за свою нелюдимость, которая после случившегося зимой и вовсе приобрела просто космические масштабы; за нежелание прижать своё «я» ради блага другого; за неумение вовремя открыть рот и просто поговорить.
Расплачивайся…
Наклоняю голову, чтобы смыть шампунь, и горячие струи стекают по моему лбу, носу и подбородку. И горячие струи приятно ложатся на грудь и стекают ниже.
Единственное доступное сейчас тепло. Это и попахивающий шерстью да собачьим кормом бок.
Хочется себя пожалеть даже. Хочется, пока я не вспоминаю о том, кому пришлось куда хуже моего. Пока я не вспоминаю об упрямом призраке, что становится осязаемым лишь раз в год на несколько ночей. Пока я не вспомню и, чертыхнувшись в который раз, решаю уже было сходить к какой-нибудь местной бабке и забрать его оттуда насильно, и пусть хоть все стёкла перебьёт или люстру скинет. Уверен, собаку обижать не станет – и ладно.
Заканчиваю уже почти и, почистив зубы, перекрываю воду. Выбираюсь из кабины, осторожно переступив через мокрый борт, и, обмотавшись полотенцем, собираюсь было запустить набитую ещё вчера стиралку, как, крупно вздрогнув, едва не рассыпаю порошок, почти разжав сжимающие край пакета пальцы.
Трель дверного звонка бьёт по ушам и звучит как-то уж слишком резко. Звучит непривычно и словно прерывисто. Будто тот, кто стоит по ту сторону двери, не вдавливает кнопку, а быстро-быстро стучит по ней каким-то механическим устройством.
Становится не по себе.
Первым импульсом проверяю, не затопил ли соседей, а вторым – прислушиваюсь к цокоту когтей по линолеуму. Осторожно высовываюсь, придерживая полотенце. Макс уже под дверью и вовсе не выглядит напуганным. Макс глядит на ручку и виляет хвостом.
Мысленно обзываю себя параноиком, чтобы подбодрить, и как мантру повторяю, что, вообще-то, весна на дворе, а в квартире слишком тепло для потусторонних, предпочитающих холода гостей.
А в квартире тепло и собака, которая наверняка не радовалась бы, метеля вешалку хвостом.
А в квартире тепло…
Шлёпаю по полу босыми ногами и, оттеснив пса, осторожно заглядываю в глазок, мысленно готовый увидеть там даже всадника верхом на не очень-то живой лошади. Мысленно готовый не увидеть там ничего и, распахнув дверь, почувствовать, как мимо меня в комнату протиснется нечто прохладное и, оповещая о своём присутствии, скинет что-нибудь с полок.
Осторожно заглядываю и, закатив глаза, выдыхаю.
Как всё оказалось прозаично.
Помяни только…
Отступаю, чтобы отпереть и поинтересоваться, какого, собственно, хуя моему бывшему не спится в начале второго ночи. Моему странному бывшему, который не вернул мою щётку. Странному ещё больше обычного, потому как вовсе не по погоде одет и даже не застегнул куртку. Моему странному бывшему, который выглядит порядком подмороженным в тонких штанах, футболке, ветровке, что пригодна только для солнечных июньских дней, и… босиком.
– Ты совсем ёбнулся с горя или ширяешься, пока никто не видит?
Моё недоумение так и отображается на лице, и не сказать, что я хочу с этим что-то делать. Марат же не реагирует вообще никак. Ни на мой голос, ни на щелчки пальцами.
Ну точно вмазанный.
Вздыхаю и, надеясь, что полотенце не свалится, осторожно беру его за лицо и, приподняв, заглядываю в глаза. В глаза с невозможно расширенными зрачками и подозрительным блеском. И щёками такими холодными, будто кожа покрыта воском.
– Эй… Приём. Тоха вызывает Землю. Земля, как слышно?
Никакой реакции, разве что чуть вздрагивает, а зрачки становятся ещё больше. Совсем поглотили радужку. Потянувшись вперёд, запираю дверь, понимая, что сегодня он явно никуда не уйдёт. Ну… ладно, Макс наверняка разрешит ему поспать рядом. На полу.
– Марат? – пробую ещё раз, и первое удивление потихоньку сходит на нет. Легонько поворачиваю его голову влево и вправо и кошусь на явно замёрзшие красноватые пальцы. – Что за фигня?
Пёс так и крутится рядом, заинтересованно принюхивается и то и дело толкает меня под коленки своей головой. Пёс, которого я через какое-то время отправляю на место, а сам так и остаюсь стоять посреди коридора, не зная, что делать с этой покачивающейся статуей. Со статуей, которая оживает после того, как я перестаю её касаться, и бездумно шагает вперёд.
– О, да у нас явные успехи. Малыш сделал первый шаг.
Малыш, что на моё ехидство реагирует весьма неоднозначным образом. Малыш, что демонстрирует просто поразительную ловкость для того, кто только что торчал да пялился в никуда. Хватает меня за плечо, сжимает его так, что у меня буквально искры из глаз сыплются, и тащит на себя. Сгребает двумя руками, и от его ледяной пятерни на спине просто взвыть хочется. Но только шиплю, чтобы не нервировать и без того вскочившего пса, и пытаюсь разобраться, угрожает ли мне этот порыв или проще перетерпеть. Угрожает или… Нагибается и носом утыкается в моё плечо, а проведя по нему, касается шеи.
Ещё как угрожает!
– Эй! Руки!
Бить его не решаюсь и потому только пытаюсь отодрать от себя, вцепившись в обнажившиеся из-за задравшихся рукавов запястья. Вцепившись так же крепко, как он в меня. Держит и будто бы и не дышит вовсе. Держит и не предпринимает каких-либо попыток для чего-нибудь ещё. Держит и лишь спустя долгих полминуты шумно выдыхает, словно запоздало вспомнив, для чего нужны лёгкие.
– Марат?
И всё так же никакой реакции. Будто не узнает своего имени. Будто в трансе или, чем чёрт не шутит, под веществами. Никогда за подобным замечен не был, но вдруг?
Так и торчим посреди коридора, и только сейчас понимаю, что даже не зажёг свет. Только сейчас понимаю, что и не очень-то я и против его рук, что замерли там, куда легли. Не против рук, дыхания, что непривычно холодное, и запаха… Гари?
Сердце замирает, а после пускается вскачь. Догадкой пронзает тут же. Острой, как отколовшийся кусок льда.
– Саша?.. – пробую позвать иначе и едва узнаю свой севший голос. Едва узнаю свой голос, а ОН вскидывается и просыпается тут же. Он смотрит на меня не своими глазами и продолжает поглаживать по спине. Неосознанно, скорее потому, что колет начавшие согреваться пальцы. – Так это ты?..
Моргает и с явным трудом размыкает губы. Моргает, но сказать так ничего и не может.
Онемение сменяется страхом. Страх – настороженным любопытством и желанием согреть… их. Согреть и тело, и души.
Ладонь ложится на его щёку снова, но иначе на этот раз.
Мягче.
Ладонь ложится на его щёку, гладит её, и не-Марат легко поддаётся на движение и прижимается к пальцам.
Внутри щемит.
Сколько он был один? Сколько нужно человеку, чтобы начать сходить с ума от тактильного голода?
Насильно отнимаю его ладонь со своей спины, сжимаю поперёк пальцами и тяну его за собой в ванную.
Пока не совсем понимаю, что собираюсь делать, но разве в подобном можно не разобраться?
Затягиваю его на всё ещё влажную плитку, стаскиваю с плеч куртку, а после задираю футболку, собираясь снять её, но останавливаюсь на середине движения.
Совсем тоскливо становится.
Все родинки знакомые, два шрама, от вырезанного аппендицита и полученный в случайной драке, тоже.
Все родинки знакомые… тактильно пальцами. Все родинки, изгибы и твёрдость чуть выступающих рёбер.
Твёрдость рёбер, позвонков и локтей.
Наверное, не стоило.
Наверное, только не это.
Наверное, хватило бы объятий и тёплого одеяла.
Затаскиваю в душевую прямо так, в оставшейся одежде, и снова врубаю воду.
Горячая, на грани терпимости. Горячая, пластиковые стенки запотевают тут же.
Горячая…
Моё полотенце отяжелевшей тряпкой падает на дно. Его футболка и штаны следом.
Раздевать совсем просто. Внутри не ворочается ничего.
Ни злости, ни обид.
Раздевать совсем просто и привычно до одури.
Чуть привстать и обнять за плечи после – ещё проще.
Прижаться, неуклюже развернуться, чтобы струя воды била в его макушку, а не в мою, и закрыть глаза, ощутив, как возвращается ощущение прикосновений.
Ощутив, как укладывает руки на мои бока и проводит по ним.
Вверх, до рёбер, усиливая нажим.
Вверх, по рёбрам, а после снова на спину, но вовсе не так, как в коридоре. Теперь между нами и лезвие не прошло бы. Теперь между нет ничего, только вода, стремительно уносящаяся в чудом шмотьём не перекрытый сток.
Согревается быстро.
И не то у меня крыша едет, не то кругом витают клубы пара.
Согревается быстро, его пальцы тоже.
Оживают, двигаются, изучают.
Изучает меня ладонями того, кто хорошо знает меня, и это ощущается безумно странно. Изучает меня по новой, совершенно не зная, где и как нужно касаться. Изучает меня, и кажется, будто и вовсе без подтекста.
Изучает и касается, только потому что может.
А я кусаю губы и всё реже открываю глаза. А я кусаю губы, потому что, твою мать, это же Марат, у которого от меня только зубная щётка.
Это же Марат, с которым я спал, у которого ночевал бесчисленное количество раз и который вырастил мне рога с тремя ветками. Любой олень бы обзавидовался.
Это же Марат, с которым мы никогда вот так не торчали в душе вместе.
Ни разу за три года.
Я бы, наверное, сам себя послал, если бы мог.
Я бы, наверное…
Запускаю пальцы в его давно уже мокрые волосы и сжимаю их. Сам себя проклинаю за это, но ничего не поделать.
Я бы, наверное, хотел отмотать назад.
Словно пасётся в моей голове и читает мысли.
Словно ждал, пока я неосознанно сожму зубы, и отреагировал на скрип.
Шаг – и вжимает в пластиковую стену. Вжимает, отстраняется, а взгляд всё такой же пустой. Вжимает, отстраняется, чтобы оглядеть, и возвращается.
Кажется оттаявшим и куда более живым.
Кажется, будто сейчас набросится, но лишь обнимает снова. Двумя руками стискивает поперёк торса, сжимает изо всех сил, прижавшись лбом к плечу, и, едва я только успеваю обхватить его голову в ответ, буквально стекает вниз.
Отрубается, уткнувшись лицом в мой живот, и лишь спустя несколько минут я могу прийти в себя настолько, чтобы выключить воду.
Перешагнув через борт, оставляю Марата прямо так и, наскоро одевшись, с трудом дотаскиваю до комнаты.
Поднять не вышло бы, и потому приходится тащить волоком, стараясь ненароком не выставить руку и не садануть об угол стены.
Уложить проще.
Собака глядит на меня как на сумасшедшего, а если бы могла, то непременно покрутила бы лапой у виска.
Понимаю, что если не покурю, то просто не переварю всё это. Понимаю, что второй раз не брошу.
И словно в подтверждение моих мыслей скрипит давно не смазанными петлями старая, каким-то хреном всё ещё оставшаяся жить на балконе тумбочка.
– Ты всё-таки решил узнать, что такое интернет? – спрашиваю, делая первую тяжку, и удовлетворённо киваю, когда дверка резко захлопывается. – Что же, я принимаю это за положительный ответ.
***
– Почему из всех людей, живущих в этом городе, ты решил использовать как такси именно моего бывшего? – меланхолично спрашиваю у пустоты, лёжа напротив беззаботно спящего Марата, и то и дело поправляю одеяло, сползающее с его груди. – Вот что я ему скажу?
Действительно, что? Доброе утро, ты голый и у меня дома, потому что ну… Звёзды так сложились? Кофейку?
Пустота не считает нужным снисходить до ответа, а вот пёс, с которым мы буквально только что вернулись с улицы, что-то ворчит себе под нос. Не исключено, что что-то дельное, ну да кто его разберёт?
Я так и не смог уснуть. Шатался из угла в угол, пытался даже поработать немного, но в итоге сдался, дождался рассвета и, прогуляв пса, упал на противоположный край занятого дивана. Марат за всё это время только перекатился на бок и прижался лопатками к стене, с которой только совсем недавно был убран бабушкин ковёр. Нами и убранный.
– Правду можешь не предлагать, – всё размышляю вслух и никак не могу заткнуться, – он меня определит куда-нибудь, и не сказать, что будет так уж не прав.
На этот раз пустота за спиной отвечает скрипом половицы и подёргиванием штор. Вижу по пришедшей в движение тени и перекатываюсь на спину. Привычно подкладываю руку под голову и наблюдаю за пляской света и тени. Наблюдаю за тем, как взрослый, в общем-то, парень дразнит собаку размохрившимися кистями.
– Ты притащил его с собой потому, что стоит ещё попробовать?
Поднявшаяся до середины подоконника штора опадает, и устанавливается полная тишина. Закусываю губу и вовсе перекатываюсь на правый бок, чтобы видеть всю комнату.
– Давай так: два стука – «да», один – «нет».
Тишина всё тянется и тянется, будто он действительно думает. Тишина всё тянется и тянется, и я так и вижу его, нахмурившего лоб и постукивающего по подбородку указательным пальцем. Так и вижу его, каким запомнил.
Наконец касается своей призрачной ладонью балконной двери. Стучит раз, а после, с заминкой, второй.
– Думаешь, из этого может что-то выйти?
Окно, выходящее на балкон, медленно запотевает, и я, затаив дыхание, наблюдаю за тем, как появляются две крупные размашистые буквы. Костяшкой начерченные наверняка или большим пальцем.
«Да».
– А ты? – Вот тут почему-то голос совсем садится, уходит куда-то вниз и гарантированно подвёл бы, если бы не был шёпотом. – Ты останешься?
Подчёркивает своё «да» двумя жирными чертами и пропадает. Подчёркивает своё «да» и, качнув люстру, перестаёт отвечать мне.
Затаился под потолком или, может быть, где-нибудь на антресолях.
Не знаю.
Ворочаюсь снова, пытаюсь устроиться так и этак, но сон всё не идёт, и я оказываюсь к Марату лицом снова. От нечего делать начинаю разглядывать, гадая, за что же я тогда зацепился. Впрочем, много мне надо было в неполные девятнадцать?
Скулы на месте, подбородок вроде тоже ничего. Нос не идеально прямой, но такое вполне простительно, если улыбка касается не только губ, но и тёмных глаз. Но такое вполне простительно, если всё вместе укладывается в «заверните мне его».
Три месяца хождений вокруг да около. Три месяца кругов, намёков и проверок. Три месяца взглядов, случайных прикосновений. А потом привет: «У меня кое-кто есть, прости, Тош».
«Прости, Тош», которого хватило ещё недели на две максимум. Месяц метаний, мои полноценные девятнадцать, и всё – это уже мой парень, а не «кое-кого», чьё имя по слухам начиналось на «М».
Осторожно, только чтобы собственные ощущения проверить, тянусь к его щеке и касаюсь самыми кончиками пальцев. Осторожно, чтобы не разбудить, поглаживаю, и он, отзываясь на непроизвольную щекотку, чуть морщится. Закусив губу, двигаюсь чуть ближе, не обращая внимания на тут же впившиеся в бок пружины, и ладонь перемещается на его беззащитно открытую шею. Удобно устраивается на ней и чуть сжимает.
Ещё ближе.
Теперь почти касаюсь его носа своим. Теперь если принюхается во сне, то тут же скривится. Куревом наверняка несёт.
– Потерпишь, – одними губами шепчу и, подавшись вперёд ещё, всё так же, в качестве маленького теста, касаюсь его, безопасного и спящего, в районе подбородка.
Просто касаюсь, ничего больше.
Просто губами и на доли секунды.
Просто так, потому что он ничего не увидит и я смогу всё отрицать, если что.
Пальцы, поглаживающие его кадык, оживают снова. Наверх ползут, касаются уха, а после зарываются в растрёпанные, начавшие беспорядочно завиваться тёмные волосы. Сжимают их, наслаждаясь уже подзабытым ощущением, и я бросаю последний взгляд на подрагивающие веки и перевожу его вниз.
Может, и не проснётся. Кто его знает?..
Может, не проснётся, когда, поведя шеей и протащившись губами по его носу, я накрою его губы.
Невесомо, без напора и не пытаясь протолкнуть язык.
Может, не проснётся, пока я, прижавшись к нему, пробую по новой это всё.
Пробую и его, и возникающие ощущения.
Пробую, вылавливая в себе отголоски обиды и потухшей уже, запальчивой злобы.
Пробую и, несмотря на то что вовсе не собирался будить его или палиться, вдруг кусаю, подавшись импульсу.
Сжимаю зубами нижнюю губу и медленно оттягиваю, чтобы уже внутри своего рта провести по ней языком.
Поддаётся, выдыхает что-то, и от желания попробовать и смыться не остаётся и следа. От желания попробовать и притвориться, что ничего не было.
Отстраняюсь только для того, чтобы закатиться под одеяло, на котором лежал всё это время.
Отстраняюсь и, стащив футболку через голову, прижимаюсь к нему грудью, вклинивая колено между его ног.
Одну руку под голову, вторая, как и положено, обвивается вокруг шеи.
Горячий по сравнению со мной. Отогревшийся. Горячий и абсолютно безучастный, совсем как я раньше.
Совсем как я, которого всегда тискали и обнимали.
Целовали, лапали, ерошили волосы и всячески пытались расшевелить.
На что он вообще запал и почему так долго продержался?
Надо будет выяснить это. Попозже.
Надо будет выяснить это когда-нибудь, если представится возможность. А пока с головой ныряю в это живое тепло и не знаю, как оказаться ещё ближе.
Жалею, что нет третьей руки, которой можно было бы обхватить ещё и за пояс.
Не торопясь целую в щёку, после – в нос. После касаюсь губами ресниц и, ощутив, как ускорился чужой пульс, губ.
Иначе уже.
Лениво, но настойчивости не занимать.
Лениво, не торопясь, раздвигая языком расслабленные, чуть покрасневшие губы, с удивлением осознавая, насколько мне нравится эта игра. Насколько мне нравится думать о том, что будет, когда он проснётся. Когда откроет глаза наконец и поймёт, что это вовсе не кот расчувствовался на старости лет.
Расслабляет челюсть, легко поддаётся и позволяет хозяйничать внутри своего рта. Легко поддаётся, мычит что-то сквозь сон и пытается не то сказать что-то, не то ответить на поцелуй.
Расслабленно вытянутая рука, что оказалась под моей шеей, сгибается в локте. Касается пальцами моей головы, бормочет что-то, всё ещё не распахнув глаза, и второй ладонью проходится по моему боку. Небрежно закидывает её сверху, и в его бормотании я отчётливо слышу своё имя.
Наверное, и правда можно попробовать, а если не выйдет, то завести ещё пару псин и послать на хуй весь окружающий социум.
Наверное, и правда…
Напираю куда активнее, заканчивая передышку, коленом упираюсь в его пах, гну спину, чтобы грудью к груди ближе, стискиваю оказавшуюся в пальцах прядку и больно тяну за неё. Кусаю, постепенно сжимая зубы, и, добившись тихого удивлённого стона и распахнувшегося в немом протесте рта, рывком перекатываю его на спину. Распахивает глаза почти сразу же после того, как наваливаюсь сверху, и, ничего не понимающий, глядит так, будто впервые в жизни увидел.
Недолго совсем, потому как мне сейчас не до разговоров.
Съедаю его сдавленное «Что?..» и, рухнув сверху, перетаскиваю взметнувшуюся ладонь на свою задницу и сжимаю пальцами поверх его.
О да. Мне нравится эта игра.
Растерянный, ничего не понимающий и даже не пытающийся спихнуть меня.
Растерянный, почти плавящийся и нашедший в себе достаточно сил для того, чтобы скинуть меня и навалиться сверху лишь спустя вечность.
Тяжело дышит, перехватывает тянущиеся к нему руки и набрасывается было сам, а после того, как сталкиваемся зубами, вдруг вздрагивает и, выпрямившись как пружина, садится.
Трёт ладонью глаза, щиплет себя за руку, таращится на меня во все глаза, и я, смиренно заложив руки за голову, жду.
Жду и даже мысленно считаю.
Итак: три, два, один…
– Какого хуя?
Расслабленно пожимаю плечами и перевожу взгляд на потолок.
– Это ты мне скажи. Притащился ко мне посреди ночи почти голый и босой, а я теперь «какого хуя»?
Оглядывает себя и выдерживает поистине мхатовскую немую паузу. Выглядит растерянным настолько, что хочется пожалеть. Что вообще много всего сделать хочется. Вот что, оказывается, с людьми творит великодушие.
Необъяснимо легко становится, и больше ничего не сдавливает внутри груди. Необъяснимо легко и просто, и даже знание того, что он бегал к кому-то за очередной порцией нежности, не давит.
Теперь нет.
И кстати… Забираюсь ладонью под подушку и нашариваю там его вытащенный из куртки телефон. Протягиваю ему и прошу:
– Разблокируй.
Пялится на меня в недоумении, но всё-таки подносит указательный палец к датчику. Экран оживает с секундной заминкой.
– Спасибо.
Первым делом смотрю, приконнектился ли к вай-фаю, и, удовлетворённо кивнув, беззастенчиво лезу во все его сообщения.
Начинаю с синей соцсети и пролистываю переписки, наскоро просматривая самые подозрительные.
– Что ты делаешь? – Недоумения в голосе столько, что излишки сдавать можно. – Антон?
Кривлюсь, чтобы поддразнить, и, не найдя в «ВКонтакте» ничего подозрительного, перебираюсь в «Вотсапп».
– Слишком много букв. Давай как-нибудь покороче.
– Так что ты делаешь?
– А на что это похоже? Читаю твои сообщения.
И кажется, даже нахожу то, что искал. Некий Алексей интересуется, когда они смогут встретиться и почему Марат так резко пропал. Ага. Последнее отвеченное аж месяц назад, а за последние две недели и вовсе непрочитанные все. Одно из них, кстати, про куртку.
Ну что…
Контакта с таким именем в этом телефоне больше не существует.
Нахожу ещё одно сомнительное послание в эсэмэс и его хозяина сношу тоже. Там номер оказывается неподписанным и вопрошает всего лишь о дежурной чашке кофе.
С бабушкой своей попей, родной.
Телефонная книга…
– Кто такой «Ивлев А. И.»?
– Мой начальник.
– А «Миха двадцать один»? – Гляжу на него, онемевшего от такой наглости, и, приподняв брови, постукиваю пальцем по корпусу телефона. – Ну? Я жду?
– Парень из соседнего отдела.
– Рабочие вопросы или?..
– Послушай… – Подаётся вперёд и опирается на мою согнутую в колене ногу, и одеяло, что лишь каким-то чудом всё ещё держится на уровне его пояса, вот-вот соскользнёт. – Я ни черта не понимаю. Совсем.
Выдыхаю, словно надеясь на то, что пауза в две секунды мне как-то поможет собраться с мыслями, и, приподнявшись на локтях и внимательно глядя на него, начинаю:
– Ты ночью приехал. Вернее, я думаю, что приехал, потому что босиком через весь город в начале мая – это просто вау и почётная медаль за достижения в области долбоебизма. Понятия не имею, под чем ты был или сколько выжрал, но итог вот: мы оказались в одной постели. Ты рад, сладкий?
– Ты так издеваешься надо мной?
– Нет.
– Послушай, Тох…
Сажусь и, протянув руки, кончиками пальцев мажу по его плечам. Пытаюсь зацепиться, чтобы уложить назад и прервать этот поток никому не нужных путанных излияний.
– Просто заткнись и иди сюда.
– Тош… – Как от зубной боли кривится и всем своим видом показывает, насколько его скребёт всё это. – Не смешно.
Выдыхаю и, набравшись терпения, сам укладываю его назад. Не сопротивляется, но тут же отползает к стене и прижимается к ней лопатками, стараясь занять как можно меньше места. Я же укладываюсь напротив и подкладываю ладони под щёку. Какое-то время просто смотрю на него, а поняв, что всё одно начинать мне, пытаюсь нашарить в удивительно пустой голове пару нужных слов:
– Я хочу ещё раз.
Глаза Марата становятся почти круглыми и натурально лезут на лоб. Он, кажется, даже не верит, что не спит, и потому украдкой щиплет себя за руку ещё раз. И вряд ли ему всё ещё важно, как он здесь оказался.
– Но на моих условиях.
– Мне стоит куда-нибудь записать или свод несложный? – шутит осторожно, а сам даже коснуться боится. Внимательно следит за тем, чтобы расстояние между нами не сокращалось, и это ещё один повод для какого-то ненормального умиления.
– Никакой помощи заблудшим в сопромате. Никаких переработок. Я хочу знать о каждом твоём шаге.
Хмурит брови, переваривая, и после кивает, не спрашивая даже, шучу я насчёт последнего или нет. Не спрашивая, а я не собираюсь уточнять, что это всё от напавшей трясучки и я не думал, что меня так понесёт.
– И жить будем здесь. Договорись как-нибудь со своим кошаком, чтобы он не ссал на мои вещи. – А также не обижал моего пса и не нервировал нового призрачного соседа, ага. – Не то я верну тебе его глубоко спокойным и неподвижным после исцеляющего сеанса у ближайшего таксидермиста.
– Ты сейчас шутишь так или мне стоит начать беспокоиться и подыскать хорошего психиатра?
Игнорирую выпад, который на укол смахивает больше, и, вспомнив, добавляю:
– И щётку мою привезти не забудь.
Собирается добавить ещё что-то, но тут оживает его телефон. На дисплее высвечивается ряд незнакомых цифр, а учитывая, что едва перевалило за девять утра… Успеваю схватить первым и принять вызов до того, как у меня отнимут телефон. Выкручиваюсь к Марату спиной и жмусь к груди голыми лопатками. Работает безотказно, и рука, дёрнувшаяся для того, чтобы обезвредить меня, опускается, сдавшись, поперёк моего пояса.
– Алло?
На той стороне провода озадаченно молчат и настороженно просят передать трубку Марату.
– Он ещё спит.
Тишина в ответ, а на меня вдруг снисходит озарение:
– Слушай, это твоя куртка? Зелёная такая?
Сдавленное «ну да» и мой удовлетворённый кивок, во время которого я совершенно случайно врезаюсь затылком в чужой нос.
– Забери, а? Или я её сожгу.
Тут же скидывает, а я лишь жму плечами. Я лишь жму плечами, а Марат с виноватым вздохом утыкается лицом в мои волосы.
Карниз, на котором болтаются шторы, ехидно скрипит. О да, тебе тут понравится. Есть вещи более интересные, чем интернет.
