Текст книги "Грачи (СИ)"
Автор книги: Runa Aruna
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Руна Аруна
Грачи
В ту зиму снега было так много, что доходил он почти до окон. Дверь по утрам открывалась трудно – заметало крыльцо. И, спускаясь с ведрами к проруби, Надежда проваливалась в мягкие сугробы по самые колени. Расплескавшаяся вода застывала мгновенно, и давно скрытая снегом деревянная лестница превращалась в обледеневшую тропу.
Каждый день Надежда сгребала снег, скалывала лед, носила воду. А зима все не кончалась.
Однажды утром, привычно налегая еще сонным телом на дверь, она почувствовала, как снаружи что-то изменилось. Мелькнули неясные мысли о капели, журчании талой воды, нагретой солнцем поленнице. Дверь, наконец, подалась. От самого крыльца вниз, к проруби, вели глубокие следы.
Только убедившись, что лежащий у воды человек не шевелится и даже припорошен свежим снегом, Надежда перевела дух и онемевшими руками пристроила топор обратно за пояс. Стук в висках не утихал, и немного сводило под ложечкой.
Живой или мертвый – придется тащить его наверх, в дом. А там уж видно будет. Коли живой – вряд ли чего плохое сделает, куда там. Пролежав на снегу в одной-то рубашонке. Странная какая рубашка. Как в больнице. Надежде вспомнилась ее собственная, белая в мелкий зеленый цветочек. Носила она ее только в конце, перед выпиской. Когда зажило все, что могло зажить, и было пересажено все, что можно было пересадить. На пластические операции денег не было. А рубашку Надежда сожгла. Вместе с халатом да тем барахлом, что сестры медицинские вернули. И золу закопала. Как и осколки всех найденных в доме зеркал.
Дважды пришлось ей возвращаться наверх: за большими салазками и за ножницами портновскими. Топором рубить побоялась. Длинные седые волосы примерзли к неровному льду. Мертвому какая разница, а выживет – отрастут снова.
Отодвинув к окну стол со стульями, она аккуратно сгребла вязаные половички в сторону и расстелила на полу, у самой теплой стены, где печка, старый матрас. На него – все тряпки, что не жалко было. Мужик, вроде, дышал. Но белый был – смотреть страшно. Может, поморозился. Она накрыла его выцветшим стеганым одеялом и осторожно заходила по дому, стараясь поменьше поворачиваться к незнакомцу спиной. Волосы седые, а на вид и сорока не будет, пожалуй.
На ночь попрятала все ценное, закрыла кухню на висячий замок и заперлась в спальне, положив топор на пол у высокой кровати. Впервые пожалела, что после смерти Кузьки так и не решилась завести себе нового пса.
Все равно, с утра придется вставать на лыжи и идти в деревню, к Демьянову. Пусть он решает, чего с мужиком этим делать. Да и насчет щенка спросить. Вдруг из райцентра кто привезет.
С ночи, однако, поднялась такая метель, что Надежда даже за водой не пошла. Ближе к полудню, закутавшись в платки, она ощупью добралась до хлева. Машенька благодарно ткнулась в плечо и, неторопливо жуя, отошла. Пахло навозом.
Вернувшись в дом, Надежда сразу направилась к печке. Есть пока не хотелось. Решила вскипятить чайник на плите и, возвращаясь из кухни, задумалась. Если погода не угомонится и мужик, не дай бог, помрет, придется вытаскивать его на двор. Иначе завоняет.
Присев с дымящейся кружкой у гудящего пламени, она подложила пару щепок и, прикрыв печную дверцу, медленно выпрямилась. Сзади вдруг обдало холодом. «Не иначе, окно», – смутно подумала Надежда и, сделав шаг, замерла. Задребезжала по половицам эмалированная кружка, выплеснув зеленоватый отвар масляным полукругом.
Слегка приподнявшись на куче тряпья, мужик молча смотрел на нее в упор. У Надежды закружилась голова, и, проваливаясь в глубокую тьму, она успела подумать, как черны и матовы были его глаза. Зрачков не разобрать.
***
Суд проходил в городе, и заседания были закрытыми. Но Таисья, еще материна подружка, была назначена секретарем, хоть и числилась на полставки. Каждый вечер приходила она к Надежде в больницу и рассказывала о прошедшем дне. В горячечной полудреме, сквозь притупленную лекарствами рвущую боль от ожогов, срастающихся костей и воспаленных швов, Надежда подолгу вслушивалась в доносящийся из темноты знакомый голос. Он рассказал ей, как похоронили в одном гробу Николашу и детей, как сознались и получили по пятнадцать лет братья Грачи, как деревенские отстраивают ей на месте сгоревшего дома новый. Как однажды приехала в больницу Наталья, да врачиха не пустила ее в палату. Потом появлялись медсестры, шипели на Таисью, гремели железками, кололись острым и доверительно сообщали про результаты осмотров и операций. О том, что глаза, слава богу, сохранить удалось, люди носят парики, а шрамы заживут, и врач говорит, можно будет делать пластические операции. Не в нашей глухомани, конечно, но можно. Зато жива осталась. Молодая еще, жить да жить.
В новом доме все было чужое и непривычное. С пепелища ничего собрать не удалось. Не пожалели Грачи керосину да сена. А деревенские – пока добежали до стоящего далеко на отшибе дома, пока снизу воду подавать начали, рухнула крыша и разом стихли доносившиеся из огня крики. Надежду еще до этого отбросило в сторону взрывом газового баллона. Потому и выжила.
Первые годы приезжала к ней Таисья да заходили изредка подружки из деревни. Кроме Натальи. Потом Таисья умерла, а у подружек подрастали дети, прибавлялось забот. Надежда не любила гостей. Избегали они на нее смотреть, а коли и встречались глазами, стыдливое любопытство и сожаление в них обдавало ее жаром почище пламени. Да и вечно рычащего Кузьку народ побаивался. Летом Надежда привязывала Машеньку на ее поляне и весь день копалась в огороде. Или ходила в лес. Зимой сражалась со снегом и топила печь. Хорошо хоть, дрова ей привозили регулярно. И керосин. Демьянов постарался. Как знал, что ей всегда было холодно. Да и на что еще пенсии нужны? Магазин деревенский, как и большинство домов, был давно заколочен, а в райцентре она не была лет пятнадцать. Или больше. Радио Надежда не обзавелась, электричество не работало, и редкие новости получала она от Демьянова, когда тот появлялся с дровами, солью или спичками. И бесконечными шерстяными клубками. Врачи сказали, что пальцы можно разработать. Впрочем, последние годы грузовик начал водить демьяновский сын. С ним Надежда не разговаривала, и он не знал, что перестала она вязать и клубки лежат себе пыльной кучей в подполе.
Когда Демьянов рассказал, как зарезали в тюрьме старшего Грача и забили насмерть младшего, Надежда обернула длинные спицы вощеной бумагой и спрятала их, вместе с истертым обломком точильного камня, глубоко за поленницей. Но все равно, до сих пор частенько видела во сне, как неторопливо входит направляемая ее руками спица в плоть. И слышала, как хриплые крики братьев постепенно превращаются в животный визг. Как глухо лопается глазное яблоко под острием. Как хрустит рассекаемая по живому кость. И просыпалась, захлебываясь от бессилия. Иногда снилась ей и Наталья. Прежняя, с ободранными коленками и пухлыми песенниками.
***
Она висела в клубящейся серым пустоте и одновременно стояла у своей печки. Кружка остановилась. На досках пола поблескивал мокрый полукруг. Остриями игл поблескивали звезды. Поблескивали глаза лежащего у ее ног Кузьки. Поблескивали мокрые Машенькины ноздри. Отблески горящих стен в равнодушном ручье. Ее собственная кровь на сворачивающейся от жара траве. А глаза незнакомца по-прежнему матовы, в них не отражается даже огонь. Нет блеска, и снова так холодно...
– Я – первый и последний. Я пришел к тебе, но не за тобой. Как живая, носишь ты имя, но ты мертва. Как будет мертв этот мир. Хочешь, все станет, как прежде? И жив будет муж твой. И дети твои. Я верну тебе красоту и молодость. И будешь снова ты счастлива. До того, как умрешь вместе с этим миром.
– С этим миром?
– Близится день его гибели. Хочешь, перед самым концом все будет как прежде?
– Как прежде?
– На семь дней я верну тебе жизнь. Такой, какая она была тогда. Души тех, кто тебе дорог, могу подарить тебе. С тобой останутся отец твой, и мать твоя, и муж твой, и дети твои. До самого конца.
Надежда молчала. Кровь грохотала у нее в висках. Заболело где-то глубоко внутри.
– Через семь дней будут сняты печати, и мир ваш погибнет. Лишь тем, кто страдал и страдает безвинно, дан такой выбор. Целых семь дней все будет, как раньше. Те, кто дорог тебе, вернутся.
– На семь дней?
– На последние.
– Ни к чему мне это. Коли есть на свете справедливость, мы и так встретимся. Они ждут меня там. А коли нет ее, гори мир этот проклятый синим пламенем. Какое мне дело?
– Ты должна выбрать.
– А если я выберу других?
– Все останется как есть. Они вернутся, к тем, кому дороги. Навсегда. И ничто больше не изменится.
– Тогда пусть будут живы братья Грачи.
Наступившая тишина разрывала ей голову. И снова заговорил незнакомец. За спиной его медленно клубилась темнота и вздымались черные перья.
– Для чего тебе те, что отняли жизнь твою?
– Мне они не нужны. Это их мать, Наталья. У нее тоже никого, кроме них, не было. Даже мужа. И она осталась одна, и она страдает безвинно. Верни ее детей.
– Хочешь подарить жизнь тем, кто отнял у тебя все? Выбери тех, кого любила. И любишь.
– Мы встретимся, я знаю. Потом, там. А сейчас пусть вернутся домой, к матери, братья Грачи. Никого другого не нужно.
***
Сидя на куче тряпок и одеял у самой теплой стенки, где печка, Надежда прижимала ладони к раскалывающемуся лбу. На полу лежала кружка, и доски темнели полукруглым следом. Смеркалось. Метель стихла.
– Что происходит? – крикнула она, но губы ее даже не шевельнулись. В голове затихали чужие голоса.
– Она выбрала братьев. Подарила жизнь своим врагам. Отдала в жертву тех, кто ей дорог.
– Да будет так. Ничего у них не изменилось. Глупцы, по-прежнему искупают собственной кровью чужие грехи. Мы возвращаемся. Пусть еще один круг совершит этот мир.
***
Затаив вырывающееся белым паром дыхание, Надежда прислушалась. Знакомый рокот поднимающегося по склону грузовика. Вот и фары высветили угловатые силуэты деревьев. Она машинально поправила спрятанный под длинным ватником топор и неловко опустила закоченевшую руку в карман. Под пальцами скрипнула вощеная бумага.
ноябрь 2002
