Текст книги "Лилии над озером"
Автор книги: Роксана Гедеон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
– Силы небесные, вы еще осмеливаетесь не слушаться! Если кроме этого умирающего на мою голову свалится еще и дама с выкидышем, я не ручаюсь ни за него, ни за вас!
Слово «умирающий» заставило меня содрогнуться. Ведь и вправду, не дай Бог свалить на голову доктора еще какие-то заботы, кроме борьбы за жизнь Александра! Д’Арбалестье – наша единственная надежда. Перепугавшись, я живо спустила ноги на пол, однако уходить все-таки не очень спешила. Врач ворчливо повторил:
– Ступайте! Ступайте! Избавьте меня от лишних забот, сударыня!
Я покорно пошла к выходу. Голос врача снова остановил меня. Я оглянулась. Размешав что-то в склянке, д’Арбалестье протянул ее мне.
– Выпейте. Это поможет вам уснуть.
Я взяла, опасливо разглядывая содержимое стакана.
– Мэтр, а оно не опасно – это ваше снотворное?
– Я же доктор, сударыня. И знаю, что можно предложить женщине в вашем положении.
Уже не споря, я выпила то, что он мне дал, и медленным шагом удалилась в свою комнату.
Мягкая постель и снотворное сделали свое дело, и я уснула так крепко, будто провалилась в бездну. Я действительно очень устала и нуждалась в отдыхе. Проснувшись, я увидела, что портьеры на окнах сдвинуты, а часы показывают шесть – по-видимому, вечера. Смятение охватило меня; я рывком села на постели и некоторое время оставалась неподвижной, пытаясь полностью опомниться. Чувствовала я себя скверно. У меня словно онемел локоть, корсаж сдавил грудь – я ведь спала одетой; во рту был ужасный привкус.
Поднос с остывшим обедом стоял рядом с постелью. Я несколько раз поглядывала на него, но не притрагивалась к еде. Есть мне совсем не хотелось, более того, некоторые вещи на этом подносе вызывали у меня отвращение. Но потом я вспомнила, что не ела уже больше суток. Мне нужно заботиться не только о себе, но и о ребенке… Я взяла кусок холодной утки и через силу съела, запив водой. Потом, едва вытерев пальцы, как была, в смятой одежде, побрела к двери.
Черные мушки мелькали у меня перед глазами. Очень болело горло. Пошатываясь, я вошла в прихожую перед покоями Александра. Д’Арбалестье, загородив собой проход, спал в кресле, бессильно развесив руки. Я стала бесцеремонно тормошить доктора.
Он открыл глаза и со вздохом стал шарить руками в поисках брошенных на пол очков.
– Вы оставили его одного?! – прошипела я в ярости.
– Одного? С ним сидит служанка. Я объяснил ей, что надо делать, пока я отдыхаю. Я, сударыня, – добавил он оскорбленно, – сделан не из железа, и мне тоже нужно поспать хоть четверть часа.
– Что с моим мужем? – спросила я, прерывая его.
– Ничего не изменилось.
– Значит, он… он…
– Он между жизнью и смертью, мадам. Только время покажет, что из этого выйдет.
Отбрасывая с лица спутанные волосы, я спросила:
– Что же, черт возьми, нужно сделать, чтобы помочь ему?
– Уже все сделано. Остальное зависит от его собственных сил. Рокового заражения крови, к счастью, пока не наблюдается. Но лихорадка очень сильна, и я не знаю, вынесет ли он ее. Он весьма обескровлен.
«Остальное зависит от его собственных сил»… Эти слова эхом отозвались у меня в мозгу. Может, к этим силам надо добавить мою любовь, и тогда они удесятерятся? Слушая д’Арбалестье, я вдруг поняла, что должна поломать его политику. Я очень нужна Александру. И больше не должна мириться с тем, что меня к нему не пускают. Во всем этом большом доме только я и волнуюсь за него до самой глубины сердца. Может, еще Анна Элоиза волнуется, но какую энергию может передать ему престарелая дама? Стало быть, я тут одна стою против смерти. А доктор… Он же не понимает, насколько для герцога важно само мое присутствие.
Оставив врача, я распахнула дверь. Служанка, сидевшая в полумраке комнаты, поднялась, увидев меня. Я знаком остановила ее, потом сняла туфли, чтобы ступать потише, и на цыпочках приблизилась к кровати.
Лицо у Александра было такое же, как утром, – белое, без единой кровинки, кожа словно обтягивала скулы, под глазами залегли черные круги. Голова его металась по подушке, сквозь бинты на груди проступала кровь. Правая рука была в лубке, и когда он нечаянно шевелил ею, с его губ срывался стон. Он бормотал что-то – похоже, это была ругань, и я заметила, что его левая рука часто сжимается в кулак.
Меня обожгли жалость и сочувствие. «О мой любимый! Любимый мой! Единственный мужчина, с которым я когда-либо была счастлива, как же спасти тебя?!»
Наклонившись, я коснулась его левой руки, и он бессознательно сжал мои пальцы так, что едва сдержала крик боли.
– Вот-вот, – прошептала служанка, заметив это. – У него еще довольно силы, мадам герцогиня. Сейчас уже не так, а пару часов назад он так метался, что с ним едва два лакея справились.
Я молчала. Ужасно было видеть столь беспомощным человека, которого я знала таким сильным, уверенным, мужественным. Мне было больно. Сейчас, когда я глядела на своего мужа, мне самой было трудно представить, что он выживет. Я взглянула на свои пальцы. Они хорошо почувствовали, как горяча ладонь Александра. Казалось, ею можно обжечься.
Хрипло ругаясь, он вдруг закусил губу до крови, и легкая розовая пена показалась у него на губах. Он жадно хватал ртом воздух, лицо его покрылось испариной, и весь его вид, казалось, выражал страшную жажду. Я взглянула на служанку.
– Нет, – зашептала она испуганно, – пить нельзя! Господин доктор сказал, до самого утра нельзя, не то герцог тотчас умрет!
– Оставайтесь здесь, – бросила я, направляясь к двери.
Д’Арбалестье раскладывал свои инструменты на столике.
– Вы сделали все, что могли, не так ли, мэтр? – спросила я.
– Надеюсь, мадам. Я зашил ему рану в боку, наложил лубок, вытащил две пули из груди.
– Он так бледен, – проговорила я сдавленно.
– Да, кровопотеря очень велика. Если он выживет, надо будет несколько месяцев кормить его бифштексами и поить красным вином – это поможет восстановить силы.
Помолчав, д’Арбалестье добавил:
– Я еще несколько раз перевяжу его, мадам, побуду пару дней… а потом уеду.
– Значит, вы…
– Я буду заезжать. Но у меня есть другие больные. И выхаживать герцога должны вы сами.
– Но я же не умею перевязывать! – вскричала я в отчаянии. – Я вообще ничего в этом не понимаю!
– Я научу вас. Кроме того, в деревнях достаточно повитух, которые умеют это делать… да и брат господина дю Шатлэ, полагаю, вскорости появится.
Обдумывая все эти печальные перспективы, я прижалась лбом к косяку двери. Мне и самой было дурно.
– Доктор, – прошептала я, – дайте мне чего-нибудь от горла. Я простужена, а мне ведь нужно в такой ситуации быть на ногах.
Он посоветовал мне полоскать горло бертолетовой солью и не переохлаждаться – средства, которые и без того были мне известны, а потом попросил внимательно слушать то, что он будет говорить мне насчет ухода за раненым. Зная, что многие служанки тупы и непроворны, я поняла, что тягостная обязанность по перевязыванию, по сути, падет на меня.
6
Дни после отъезда д’Арбалестье – четверг, пятница, суббота – выдались необыкновенно тяжелыми.
Александр не приходил в сознание. Лихорадка, казалось, даже усилилась, когда уехал врач. С губ герцога по-прежнему срывался бред: чаще – беспощадная ругань и проклятия, изредка – мое имя или тихое бормотание. Я вслушивалась в его голос, пытаясь найти в словах что-то связное, но тщетно. Порой, отойдя к распятию, чтобы помолиться, я вскакивала с колен, услышав «Сюзанна», подбегала к постели, и с жестоким разочарованием понимала, что Александр звал меня в беспамятстве. Иногда, чаще под утро, он переставал метаться и, затихнув, лежал с полуоткрытыми глазами, но, несмотря на это, не слышал и не видел меня, когда я над ним склонялась.
У него был жар, и он сбрасывал с себя одеяла, а я, помня наставления доктора, в тысячный раз поднимала их и укрывала его снова. Он отталкивал мои руки и порой был так агрессивен, что я в испуге отскакивала на несколько шагов, едва сдерживая слезы. Его мучила жажда, и несмотря на то, что ему подавали стакан за стаканом, он все равно хотел пить, а тарелку с едой отталкивал. Лихорадка часто была такой, что к его телу страшно было притронуться.
И все же, надо было как-то заставить его поесть. К субботе он был так худ и изможден, что я в отчаянии стала придумывать всякие питательные напитки: растворяла в поильнике масло, сахар, яйца, специи… ну, что угодно, что можно было дать ему в жидком виде. И речи не было о том, чтобы поручить все это служанкам. Александр и у меня дважды выбил из рук поильник, а руку мне сжал так, что я закричала от боли. Он сразу же выпустил мое запястье и с тяжелым протяжным стоном рухнул на подушки; кровь выступила на его бинтах снова. После этого он затих и позволил себя покормить.
Я долго плакала, когда он поел, сидя рядом с ним и гладя его небритую щеку… Этот истаявший, исхудавший мужчина был сейчас физически лишь половиной того Александра, к которому я привыкла. Как влить в него жизнь? Как отогнать смерть? Мне вспоминалось, как он спас Жанно, когда мой сын погибал от дифтерии, а я погибала вместе с мальчиком, понимая, что не перенесу, если с малышом случится самое страшное. Он нас обоих тогда, по сути, вырвал из рук смерти. Есть ли на свете человек, которому я была бы обязана большим? Как отплатить ему тем же, как задержать его здесь, по эту сторону?!
И какой была моя благодарность ему все эти годы? Ситуация нынче была такой драматической, что, отчаиваясь, я винила сейчас только себя в том плохом, что произошло между нами за прошедший год. Я изменила ему с Талейраном, c этим умником-ренегатом, ловким, но презираемым в роялистских кругах, унизив мужское достоинство Александра, – изменила лишь потому, что не вынесла долгих месяцев одиночества. Почему я была так слаба? Какая пелена упала мне на глаза, когда я допустила подобное, будучи женой герцога и будучи до такой степени ему обязанной?
Что будет, если он умрет, оставаясь в таком разладе со мной, ведь, в сущности, мы помирились только формально? Прощу ли я себе когда-либо все это? Господи, мне даже не представилось шанса загладить свою вину, доказать, что я не такая уж и плохая жена, что, оступившись раз, я больше никогда не сделаю ничего подобного… Я плакала, упав на колени у постели Александра, и молила Бога только об этом: чтоб Он оставил его мне и дал нам обоим еще один шанс построить семью и оценить друг друга.
После этого случая Александр стал понемногу есть, но его часто рвало тем, что он съел. Я носила ему питье понемногу, как младенцу, каждые три часа: может, хоть что-то пойдет ему на пользу и поддержит силы.
Темноты я ждала со страхом, ибо ночи были особенно тяжелы. Будто силы зла начинали властвовать: жар повышался, бред усиливался, сухой кашель сотрясал грудь Александра. Я боялась ночью уйти и оставить его на служанок, поскольку ни одной из них не доверяла полностью. Некоторое чувство доверия вызывала лишь Элизабет, но ее услуги были нужны еще и больной Анне Элоизе. Гариб подменял меня на рассвете, когда я совсем засыпала.
Так что ночи мы проводили с Александром вдвоем. В бреду он сжимал мою руку горячими пальцами, шептал, бормотал или вскрикивал. Я мочила платок в холодной воде, вытирала ему лицо, но герцог почти не замечал моих прикосновений, а платок очень быстро высыхал. Глаза у меня слипались, голова бессильно валилась вниз, я начинала дремать, чтобы проснуться от первого же хриплого стона, и снова залиться слезами: Боже, когда же это все повернется к лучшему?
К утру жар по обыкновению спадал, и надежда возвращалась ко мне: хвала Пресвятой Деве, еще одна ночь прошла, и он выстоял, выдержал! Каждое утро, которое он встречал живым, я воспринимала как собственную маленькую победу, и это ощущение на время даже снимало с меня усталость. Пользуясь такими минутами, я с удвоенной силой ухаживала за ним: умывала лицо и руки, причесывала густые жесткие волосы, сбившиеся за ночь метаний в колтун.
Потом… потом, увы, наступал час перевязки – процедуры, повергавшей меня в ужас. Поврежденной руки мы не касались, а когда случайно Гариб задел ее, герцог ужасно закричал. Запекшиеся бинты отрывались с трудом. Иногда Александр был в таком беспамятстве, что ничего не чувствовал, а иногда я зажимала уши, чтобы не слышать его стоны.
Рана в боку – глубокая, рваная – заживала медленно, по правде говоря, вообще не заживала, ибо постоянно кровоточила. И, конечно, самым главным врагом была лихорадка. Я постоянно жила под гнетом того, что смерть ходит где-то поблизости, что в любой момент может случиться самое ужасное, и только усилием воли заставляла себя не концентрироваться на подобных мыслях.
Вдобавок и мое собственное состояние нельзя было назвать превосходным. К следующему понедельнику я уже валилась с ног. Спала я урывками, в те утренние часы, когда меня подменял Гариб, да и в эти часы я не могла толком забыться из-за страха за Александра. От недосыпания у меня воспалились глаза, лицо осунулось, движения замедлились, я, казалось, едва волочила ноги. Я не смотрелась с зеркало, не причесывалась, и волосы у меня свисали слипшимися прядями. Иной раз я ощущала себя сомнамбулой, которой движут лишь две мысли: дождаться, чтобы Александр пришел в сознание, и выспаться.
«Боже, неужели именно сейчас Ты заберешь его? – спрашивала я и в своем отчаянии обращалась к аргументам, которые раньше сама отвергала: – Ведь он сражался за Тебя, за веру, за священников, против республиканцев! Неужели он был не прав? Неужели его силы этой борьбе уже не нужны Тебе?» В душе я, конечно, понимала, что мой муж совершил довольно много грехов. Он убивал, и не раз. Но я так любила его, что порой была твердо уверена, что сумею спасти Александра силой этого чувства.
7
У меня было не очень много возможностей для того, чтобы вникнуть в подробности случившегося несчастья, но в конце концов ход событий стал мне понятен. 31 августа 1799 года отряд Александра, встречавший барку с английским оружием, был застигнут редким нынче отрядом береговой охраны. Три пули поразили его на месте, четвертую, едва не задевшую сердце, выпустил, на миг обернувшись, убегающий синий солдат. Этот поход вообще был трагичен, ибо погибло двенадцать шуанов – три четверти того состава, что был тогда на берегу близ Сен-Мало.
Я узнала все это у местной повитухи. Она приходила к раненому, готовила травяные отвары – от жара, кровотечения, рвоты, от злых духов и колдовства лесных фей. Ее снадобья, увы, не очень-то помогали. Я дожидалась доктора, и д’Арбалестье, наконец, приехал – в понедельник вечером.
– Боже! – воскликнул он, едва взглянув на меня. – Вы сами похожи на умирающую, мадам.
– Он не пришел в сознание, – сообщила я, словно не слыша его слов. – У него, как и прежде, жар… ах, я не знаю, как все это может так долго продолжаться!
– Не могу вас успокоить, мадам герцогиня, ибо точного срока нет… Но, может быть, беспамятство – это и к лучшему, так он меньше страдает.
Он сделал перевязку, осмотрел раны, смазал их чем-то, похвалил меня и оставил какие-то порошки на туалетном столике.
– Главное, мадам, укрывайте его. Ему необходимо тепло.
– Но как же? Он весь горит, доктор!
– Укрывайте, даже если он сопротивляется. Не ленитесь. Кладите горячие кирпичи, завернутые во фланель, ему в ноги. С потом выходят все вредные вещества… А в остальном – будем надеяться на Бога.
– А каким вы находите его состояние?
– Скажу вам честно, не самым лучшим. Однако господин герцог выдержал столько дней и остался жив. Так что надежда есть… Да, кстати: давайте ему красное вино по ложечке в час, это приободрит его.
Окинув критическим взглядом мою фигуру, д’Арбалестье мягко заметил:
– А вам я настоятельно рекомендую отдохнуть, мадам. Если вы хоть немного дорожите своим ребенком, забудьте о муже, выпейте молока с медом и хорошенько выспитесь. Без сна вы долго не продержитесь.
Он удалился, пообещав, что заедет на днях. Я знала, как опасны сейчас дороги, поэтому ценила то, что он все еще к нам ездит. Что же касается сна, то, конечно, за совет я была ему благодарна, но выполнить эту рекомендацию тотчас не могла себя заставить. Сейчас были другие дела. Разве не говорил доктор о красном вине?
Я поднесла к губам Александра ложку вина и почти насильно влила ему в рот. Потом стала готовить для него питательный напиток. Все продукты у меня были здесь, не приходилось бегать на кухню… Я подбросила ароматных трав в очаг, подвесила к крюку в камине чайник и пошла к столу, чтобы взбить яйца. Двигалась я неуклюже, ибо сильная усталость растекалась по всем членам, в ушах шумело. В какой-то миг у меня так закружилась голова, что я, сделав неловкий жест, уронила на пол ложку. Выругавшись, я побрела к звонку, чтобы позвать служанку. Заниматься еще и уборкой – это уже будет слишком для меня… Я позвонила, намочила платок, положила его на лоб Александру и вернулась к столу.
Со двора донесся шум.
– Что такое? – спросила я у вошедшей служанки.
– Люди собрались у крыльца, – пояснила она по-бретонски. – Они просят вас показаться, ваше сиятельство.
Я выглянула в окно. У крыльца толпились, громко переговариваясь, человек двадцать шуанов. Головы почти у всех были обнажены, свои шляпы и колпаки они держали в руках, из чего я заключила, что они намерены вести себя с полной почтительностью. Вероятно, это были люди Александра, пришедшие из лесных убежищ.
– Ну-ка, уберите здесь, – велела я служанке. – Уберите пролитое и проветрите комнату, однако не так, чтоб герцог простудился. Я сейчас вернусь.
Выходя, я бросила взгляд в зеркало и пришла в ужас от своего вида: платье, застегнутое кое-как, было засалено на груди, взлохмаченные волосы, давно не знавшие щетки, слиплись, глаза были обведены желтыми кругами, губы искусаны… Какой неухоженный, неприглядный у меня вид! И это такая герцогиня идет показываться своим крестьянам?
«Ах, да гори оно все огнем! – мелькнула у меня мысль. – Какая им разница, как я выгляжу? Я толком не спала четыре ночи, и впереди у меня, пожалуй, то же самое! А вот они – какой черт их принес чего-то требовать от меня именно в такое время?!»
Пока я шла, шуаны стали шуметь сильнее. Испугавшись, я из последних сил заставила себя прибавить шагу и, выбежав на крыльцо, почти закричала:
– Что такое? Разве нельзя вести себя тише? Вы потревожите господина герцога!
Наступила тишина. Я говорила по-французски и меня, вероятно, далеко не все поняли, что уже один мой вид заставил шуанов притихнуть.
– Мы как раз о сеньоре и хотели спросить, – отозвался наконец один из них и поклонился. – Жив ли он, мадам герцогиня? Что с ним? Отчего никто не объясняет нам ничего?
– А может, – раздался еще один голос из толпы, – может, сеньор так плох, что уже не сможет сражаться? Может, нам лучше отправиться в другие места, к другим начальникам? Господа д’Отишан, Бурмон или Мерсье-Вандея примут нас!
Я пришла в ужас, услышав такое. Да что там – меня просто прошиб холодный пот! Александр вот уже полгода был вне закона, и если бы в Белые Липы заехал какой-нибудь синий отряд или жандармы, его неминуемо арестовали бы. А может, и расстреляли бы без суда! Сам он позаботиться о себе не мог, шуаны были его единственной защитой. Понятно, что они хотят воевать за Бога и короля, но пусть немного сдержат свою прыть, поскольку сейчас им нужно побыть здесь!
– Мне удивительно слышать такое! – воскликнула я, переходя на бретонский. – Герцог жив. Он серьезно ранен, это правда. Но он ранен, потому что сражался вместе с вами. И вы хотите его покинуть?
– Мадам герцогиня, мы просто не хотим бездельничать. Мы желаем воевать за его величество короля, – раздались голоса.
Рослый шуан выступил вперед и, сообщив, что его зовут Бранш-Дор – Золотой Клен, разъяснил мне причину такого нетерпения. Оказывается, в следующую субботу в замке Жоншер близ местечка Пуансэ соберутся 200 шуанских предводителей с тем, чтобы обдумать план всеобщего восстания Вандеи и Бретани против республиканцев. Там каждому шуанскому начальнику раздадут военные поручения. Местный отряд не хочет прослыть сборищем трусов, отсиживающихся в лесу в то время, когда другие роялисты ведут кровавые бои.
– Смельчак Буагарди неделю назад сбежал из тюрьмы в Сомюре, – продолжил он свои пояснения. – Его, правда, ранили во время побега, и пока он не ахти какой вояка, как и наш герцог, однако вскоре поправится и начнет собирать людей… Все вокруг кипит, мадам герцогиня, и нам негоже оставаться в стороне!
Я сжала зубы, чтобы не чертыхнуться. По обилию имен шуанских вожаков, которыми он сыпал, было ясно, что близится нешуточная война – третья шуанерия, когда под ружье встанет каждый крестьянин и дворянин Бретани. Состояние здоровья Александра, конечно, начинало выглядеть для повстанцев как препятствие. Однако для меня было важно, чтобы они оставались здесь в качестве домовой стражи, и я, сдержав раздражение, ответила Золотому Клену в его же ключе:
– Очевидно, что вы не будете в стороне. Как только герцог поправится, он снова поведет вас на синих. – Они смотрели на меня в упор и, казалось, хотели услышать что-то более весомое. Отчаявшись, я воскликнула: – Это… это случится уже к концу сентября. Да, в это время господин герцог будет на ногах! Уверена, что совет в замке Жоншер не объявит восстание раньше октября.
У меня мелькнула мысль о Поле Алэне и, обрадованная, я добавила:
– А господин виконт будет здесь уже через неделю. Он и заменит брата на первых порах!
Было видно, что шуаны удовлетворились этим.
– Мы будем дожидаться нашего сеньора, – сказали они.
Я облегченно вздохнула. Махнув рукой, сделала знак бретонцам расходиться и не шуметь. Ко мне приблизился Фан-Лер и высказал их практические просьбы. Я пообещала, что еду и сидр им будут поставлять исправно, и я сама за этим прослежу, хотя, конечно, в душе понимала, что сейчас вряд ли смогу лично этим заниматься.
– Черт возьми, – сказала я со вздохом, вспоминая еще одно из недавних своих обещаний, – где пропадает Поль Алэн?
Управляющий, стоявший рядом, сказал, что тот за неделю до несчастья с герцогом уехал в Англию, но, по любым подсчетам, должен был бы уже вернуться. А вообще-то вполне возможно дать приказание его поискать. Стоит только воспользоваться шуанской почтой и…
– Да, пожалуйста, сделайте это! – вскричала я раздраженно. Раздражение мое питалось еще и тем, что видеть деверя вообще-то не было для меня вожделенным желанием; я не любила его теперь и ждала от него только проблем лично для себя. Однако выхода сейчас не было. – Он нужен здесь! Должен же кто-нибудь управлять этими вояками, я никак не могу этим заниматься, не могу! Пусть Поль Алэн узнает, наконец, что в поместье нужна его помощь!
Я чувствовала себя так дурно, что мне казалось, я вот-вот потеряю сознание. Оставив управляющего, я ушла в дом, там почти в тумане добралась до кухни и, отыскав ведро, с глухим стоном склонилась над ним. Меня вырвало так, что, казалось, изверглись внутренности. Когда я выпрямилась, ноги у меня дрожали. Сил совершенно не было. В этот миг я впервые серьезно подумала о том, что должна отдохнуть. Иначе, пожалуй, я умру…
Служанки окружили меня. Сделав жест рукой, я заставила их умолкнуть и едва внятно пробормотала:
– Ну-ка, одна из вас… меня нужно проводить наверх.
Пока я плелась по лестнице, опираясь на руки служанок, перед моими глазами летали черные мушки. Прежде чем решиться на отдых, я подошла к Александру, напоила его, снова смочила платок. Его состояние, как мне показалось, чуть улучшилось, по крайней мере, он лежал тихо и не бредил. Повязки все еще были свежие. Я приказала постелить мне на кушетке рядом с его постелью, и, пока мое приказание исполняли, размешала сонный порошок в склянке и залпом выпила. Потом умылась, пытаясь хоть чуть-чуть освежиться.
Расшнуровав корсет и сбросив с себя платье, я осталась лишь в нижней юбке и лифе. Едва дойдя до кушетки, я рухнула на нее лицом вниз и уснула, как убитая.
8
Минуло еще два дня, а лихорадка не прекращалась и Александр не приходил в сознание. Жар, правда, не усиливался. Однако каждый день приносил разочарование. Рана в боку разошлась от резкого движения Александра , когда он в бреду попытался подняться. Ее снова зашили, но воспаление не проходило и приносило большие мучения.
Я по-прежнему делала все, что было возможно, почти никого не подпуская к мужу, но он меня уже не многое зависело. Я умывала его, меняла белье, сидела с ним до изнеможения, надеясь, что хоть мое присутствие облегчит его боль. Слезы, срывавшиеся с моих ресниц, капали ему на руку, но он ничего не чувствовал. Я уже теряла надежду…
В среду вечером стук экипажа раздался во дворе Я выглянула и увидела старый сент-элуаский шарабан. Вне себя от радости, я спустилась вниз, и через минуту уже обнимала близняшек, бросившихся мне на шею. Из экипажа выходили Аврора с уснувшим Филиппом на руках.
– Я не могла не приехать, – сказала она. – Тебе ведь нужна помощь, правда, мама?
– Да, но…но как же ты отважилась на такую дорогу, одна, с малышами на руках?
Негромкой скороговоркой она сообщила, что дети очень скучали по мне и, узнав, что Аврора собирается в Белые Липы, не отступили, пока не получили заверения, что поедут с ней. Маргариту в очередной раз сломил ревматизм костей – как только пошли осенние дожди, так она и слегла… За ней ухаживает Франсина. Маргарита наказывала передать, что прибудет на помощь сразу же, как только сможет двигать руками и ногами, а пока побудет в Сент-Элуа: не следует, дескать, сваливать на плечи мадам Сюзанны дополнительную ношу в виде еще одного больного человека.
– В этом она права, – сказала я с горестным вздохом, принимая у Авроры малыша. – Однако я молюсь о том, чтоб не ей довелось сюда ехать, а я смогла вернуться домой!
– Ах, мама! Теперь уже никто не разберет, в каком из поместий твой истинный дом.
Бросив на меня быстрый вигляд, она добавила:
– От тебя осталась только тень, пока ты ухаживала за господином герцогом…
Приезд Авроры меня несказанно обрадовал. Я знала, что ей я могу доверять, что могу оставить на нее Александра, когда мне нужно будет отдохнуть. Она не подведет меня. И действительно – с того часа, как она приехала, мне стало намного легче. А дети… Если в каком-то уголке сознания у меня и мелькала мысль о том, что Александр может умереть от ран, приезд маленького Филиппа в этом контексте выглядел правильным: мальчик хоть сможет проститься с отцом.
Но подобные мысли были страшны. Я отгоняла их с негодованим, почти яростно, хоть в состоянии моего мужа и не происходило перемен к лучшему.
В четверг явился, наконец, Поль Алэн. Слуги шептались, что действительно прибыл из Англии. Звеня шпорами, встревоженный, с почерневшим лицом он, словно не замечая меня, прошел к брату. Кулаки его сжимались, мне даже показалось, он глухо застонал. Потом круто повернулся и вышел.
Час спустя я перехватила служанку, которая несла Александру какое-то темное пряное варево в горшке.
– Что это? – спросила я с подозрением.
– Это господин виконт передал мне травы и велел их сварить, а после напоить господина герцога.
Я пропустила ее, потому что знала, что Поль Алэн зла брату не хочет, но сама оправилась к нему и, несмотря на то, что виконт не здоровался со мной и не разговаривал, потребовала объяснить, в чем дело.
– Что это вы приказали дать Александру? – спросила я.
Зло глядя на меня, Поль Алэн отчеканил:
– Это травы, привезенные нами из Индии. Если бы Александр больше доверял вам, он бы посвятил вас в это.
– Вы утверждаете, что этот индийский отвар поможет? – снова спросила я, не обращая внимания на его выпад.
– Без сомнения.
Я ушла, надеясь, что это так. В конце концов, надо было пробовать все средства, которые имелись в нашем распоряжении.
Несмотря на то, что в Белые Липы приехала Аврора, и Поль Алэн тоже взял на себя часть забот, все-таки иногда приходилось на короткое время доверять Александра сиделкам, и их легкомыслие приводило меня в бешенство. Ни одной из них ничего нельзя было поручить с доброй душой, ни одна не проявляла истинного рвения и уж конечно не боролась за жизнь герцога. Даже такие простые приказания, как убрать со стола, принести воды или сбегать за полотенцами приходилось порой повторять дважды. Я выходила из себя, кричала, даже раздавала пощечины. Дни, проведенные в сильнейшем напряжении возле постели Александра, лишили меня самообладания. На то, что происходит за пределами его комнаты, я и вовсе не обращала внимания, не следила за кухней, уборкой, хозяйственными помещениями, была равнодушна к поведению слуг, не интересовалась, какой собран урожай.
Была середина сентября. Осень уже заявляла о себе: начались затяжные дожди, уже не очень-то теплые, все болем частым гостем становился туман, небо все реже было свободно от непроницаемой серой пелены. В зеленом убранстве парка уже мелькали рыжие пятна. Погода стояла холодная, холоднее, чем обычно в Бретани в это время.
В субботу вечером управляющий попросил меня спуститься, чтобы подписать какие-то бумаги. Прежде чем уйти, я несколько раз повторила служанке:
– Ни в коем случае не оставляйте герцога одного! Ни на минуту, вы слышите?
Она кивала. Я ушла, а когда через четверть часа вернулась, то услышала голоса за дверью. Встревоженная, я влетела в комнату. Служанка, как выяснилось, распахнула балкон и, перегибаясь через балюстраду, беседовала с каким-то ухажером, стоявшим внизу.
– Закрой балкон! – вскричала я, вне себя от ужаса. – Закрой балкон, негодяйка, разве ты не понимаешь, что он может простудиться!
Я почти за волосы оттащила ее прочь, захлопнула балконную дверь и, поглядев на служанку, сжала кулаки – до того мне хотелось задать ей трепку. Подумать только, она будто не знает, что на улице уже довольно холодно, а здесь лежит раненный с горячкой! Я сдержалась, в бешенстве бросив:
– Пошла вон, дурная девка! Чтоб я больше тебя не видела!
Разделавшись с ней, я бросилась к Александру. С ним, кажется, все было по-прежнему, он что-то тихо шептал. Я подогрела для него вино, влила по ложечке в рот, потом немного прибралась на столе, приготовила питательный напиток и оставила его, чтоб чуть остыл. Затем подумала, что уже пора бы сменить простыни на постели.
И в тот же миг я почувствовала: что-то неладно. Вернее, что-то не так, как прежде.
Я отступила от стола и оглянулась по сторонам, пытаясь выяснить, что же меня встревожило. И тут поняла: тишина.
Мой взор обратился к Александру. Дрожь пронзила меня. Отбросив с лица волосы, я сделала несколько шагов к кровати. Герцог дышал необычно тихо. Впрочем… кажется, даже дыхание не срывалось с его губ. Никогда прежде он не был так тих и неподвижен. Неужели… неужели он…
– Боже! – прошептала я в смертельном страхе. – Он умер!
