Текст книги "Об ангелах, ведьмах и вселенских механизмах (СИ)"

Автор книги: Рия Альв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

========== I ==========

Я явно самый хреновый ангел-хранитель, которого только можно вообразить. Ужасный. Отвратный просто. Самому от себя порою противно. Ещё противнее от того, что стою посреди улицы, как истукан, и не могу к ней подойти. Боюсь. А она там замерзает и плачет. Несчастная моя подопечная.

Я весь такой из себя с виду правильный, даже в чёртовом белом пальто, почти сверкаю, точно меня недавно хорошо так с хлоркой отмыли. А толку? Что я в итоге могу? Подойти и сказать: возрадуйся, несчастное дитя, сейчас я наставлю тебя на путь истинный?

Ага. Щяс. Самого бы меня кто наставил вовремя, а теперь уже поздно. Как ангел я окончательно скатился.

Вернее, снизошёл.

***

Ангелы по сути своей жалкие существа. Особенно ангелы-хранители. Зато мним мы о себе очень много. Опять же хранители в особенности. Ведь мы же храним, оберегаем этих неразумных хрупких человечков от огромных бед, отводим от них несчастья, указываем верный путь. Именно для таких вещей и приставлен к каждому человеку ангел-хранитель. И должен он сберечь своего подопечного от всех бед и несчастий лучше, чем любой щит.

Ну да это всё сказочки для детей, которым нравится верить в ангелов. Детская вера крепка до первого серьёзного удара, до перелома ноги, смерти любимой собаки, развода родителей, аварии, пожара… Тогда-то они понимают, что про ангелов им безбожно врали.

Люди не знают, конечно, да и незачем им знать, что каждому при рождении выдаётся определённая «доза» страданий. Кармический долг с прошлой жизни. Отработать его в любом случае придётся, только когда, не знаем даже мы, ангелы. Долг этот определяют механизмы вселенной. Люди зовут их богом. Мы их предпочитаем вообще никак не звать.

Вот и выходит, что мы существа бесправные, только и можем, что следить, чтобы наш подопечный страданий сверх меры случайно не хлебнул. А это они любят. Страдать – это то, что у большинства людей получается чуть ли не лучше всего. Ведь поддаться отчаянию всегда проще, чем искать выход.

Но чёрт с ними с людьми. Не о них речь. И даже не об ангелах, а о ведьмах.

Ведьмы (и колдуны тоже, но их в разы меньше) – это сбой во вселенских механизмах. По крайней мере мы так думаем, что думают сами механизмы, никому неизвестно. Ведьмы рождаются без кармического долга. Вообще. И без ангела-хранителя, как следствие. Зато с магической силой. Этой силой они обычно вредят людям, ну и нам. Мы ведь тоже, по сути, сбой, но мы сбой полезный и правильный, а ведьмы, по логике наоборот.

Но к чёрту логику. Она тут явно не работает.

***

– Микаэль!

Ведьмы. Жуткие твари, жрущие на ночь младенцев и насылающие болезни на города.

– Микаэль!

С ней это вовсе не вяжется. Даже капельку. Что-то явно пошло не так.

– Микаэль, очнись, пожалуйста! Ты меня пугаешь, – Солярия действительно смотрит на меня испугано, почти как на безумца.

А я и есть безумец. Сижу, смотрю в стену, почти не моргаю и дышу через раз. С виду вот-вот то ли окончательно свихнусь, то ли постигну что-то немыслимое и вознесусь.

Бред какой.

– Я сам себя пугаю, – признаюсь, пока Солярия сверлит меня обеспокоенным взглядом.

Вот лучше б её в хранители определили, а меня в канцелярию, хоть я эти бумажки и видеть не могу, но и то было бы лучше.

– Я всё перепроверила. Даже трижды, – говорит она тихо и аккуратно, словно ступает по тонкому льду. – Микаэль, ты только не злись и не нервничай.

И я сразу же начинаю нервничать, а потом и злиться, потому что кто вообще так новости сообщает?!

– Я спокоен. Абсолютно, – вру беззастенчиво, не краснея. Первоклассный ангел.

– Там всё правильно, – виновато звенит своим тонким голосом Солярия. – Ну то есть неправильно, конечно, но без ошибок. В смысле у неё есть кармический долг, небольшой совсем, уже отработанный. И тебя ей в ангелы назначали. Но и магическая сила у неё есть, проснулась не так давно. И из-за этого тебя с поста её хранителя сняли.

Солярия растолковывает мне всё это как ребёнку, то ли просто оттягивая момент оглашения ответа на мой запрос, то ли пытаясь меня таким образом подготовить. Уже ясно к чему, так что она могла бы и не продолжать, но я молчу и слушаю.

– Так что она теперь по всем документам ведьма. А твоя работа вроде как выполнена, так что нет, тебе не разрешили вновь стать её ангелом-хранителем, – последнее Солярия тараторит так быстро, что я едва успеваю разобрать, но всё-таки успеваю. И волна гнева подкатывает с новой силой.

Пока я мысленно поминаю совет архангелов словами, для ангелов совершенно непозволительными, Солярия пытается меня успокоить.

– Послушай, ну что ты так упёрся? Ты же давно ныл, как тебя это всё достало, как ты не хочешь быть ангелом-хранителем. Вот. Теперь не будешь какое-то время, пока тебе нового подопечного не подыщут.

«Нового» – это слово срабатывает как спусковой механизм.

– Нового, да? А она пусть выкарабкивается, как хочет?! Я её одиннадцать лет знаю. Она птенцов выпавших в гнёзда возвращала, чуть шею себе при этом не свернув. Животных бездомных подкармливала. Отгоняла чужие плохие сны. Болезни лечила, пока все спали. Они её боялись, а она их оберегала. И вот её вы ведьмой называете?! Да она и мухи не обидит! Она!..

– Я знаю!

Солярия бьёт по столу так сильно, что я отшатываюсь и замолкаю. В небольшом кабинете с небом вместо потолка повисает звенящая тишина.

Не ожидал от Солярии такого. Хотя, тут у любого нервы сдадут. Только сегодня она уже часа так полтора лицезреет картину «ангел истерящий». А если считать с того момента, как всё это началось, то уже пару месяцев будет.

– Я всё знаю, – говорит Солярия уже привычно-тихо. Её огромные голубые глаза в обрамлении золотых ресниц полны грусти и скорби. С неё только иконы писать. – Но сделать ничего не могу. Я не совет.

Знаю я, что она не совет. Более того, в этот самый совет я даже пробраться не могу, чтобы закатить скандал именно там, а не портить тут жизнь Солярии, которая виновата лишь в том, что когда-то ухитрилась назвать другом такого придурка, как я.

– Прости, – говорю я виновато, даже искренне стыдясь своего срыва, и сажусь на стул, с которого недавно вскочил.

Солярия на меня, конечно, не злится. Она понимает. Она вообще слишком много всего понимает. Добродетельница моя.

– Не везёт тебе с подопечными, – говорит Солярия грустно, опускаясь уже на свой стул. Между нами стол из белого дерева и пару стопок никому не нужных бумаг.

За приступом гнева следует апатия, так что я лишь молча киваю. Лень, гнев, уныние. Не ангел, а ходячий список смертных грехов.

Я кладу голову на до омерзения белую столешницу – и почему у нас всё должно быть белым?! – и закрываю глаза. Пытаюсь успокоиться, но в голову лезет всякая дрянь.

С подопечными мне и правда не везёт. Первый был парень, весёлый такой, неунывающий, почти стопроцентный оптимист, но с огромным кармическим долгом. Даже знать не хочу, что он такого в прошлой жизни вытворил, но беды на него сыпались каскадом. И вот такое вот «хранительство» не работа, а пытка. Сиди себе и смотри, как человек мучается. Отрабатывает. И попробуй только оттолкнуть такого от несущейся на него машины или от грабителей увести, тебе совет так мозги выполощет, что и думать забудешь, как сопротивляться воле механизмов вселенной. Но я почему-то не забыл.

Он умер в двадцать шесть, его сбила машина. Водитель был мертвецки пьян. Я помню номер и марку машины, лицо водителя, точный адрес места происшествия и время с точностью до секунды, даже спустя много лет. Того водителя так и не поймали.

Когда скорая приехала, за моим подопечным уже пришёл жнец. Странный парень, рыжий и лохматый, будто у него на голове застыло живое пламя, с улыбкой, такой же острой, как лезвие его косы. Мне тогда казалось, что он надо мной насмехается. Пожалуй, даже было над чем, выглядел я, должно быть, действительно жалко. Жнец ушёл, сделав свою работу, так ничего и не сказав, хоть я и ждал от него издёвки. А я остался. Таскался за мёртвым уже телом, как неприкаянный дух, сам не знаю зачем. Наверное, потому что я идиот.

Второй подопечной была девушка. Кармический долг не такой уж и большой, средненький, такой почти у каждого третьего. Но тут была другая проблема.

Дама мне попалась впечатлительная, тонко чувствующая. Каждую, даже небольшую беду, воспринимала как трагедию всей жизни. Сломался ноготь – это знак, весь день пойдёт наперекосяк. Парень не прислал сообщение с пожеланием спокойной ночи – он её больше не любит, у него есть другая. Родители не удовлетворили очередную хотелку – они её не любят, и вообще она им всегда только мешала. Последнее – правда, но только по моему мнению, а, по её мнению, она была самым несчастным человеком на этой земле. По факту – избалованной дурой.

Как итог всего этого – четыре попытки самоубийства. Родители правда знали только о двух, которые входили в её «норму» по несчастьям. Ещё две так и остались только в её чудной головке, потому что в первый раз все таблетки куда-то испарились, а второй раз в доме не нашлось ни одного подходящего лезвия. Счёты с жизнью ей удалось свести только в пятый раз. Упорная оказалась барышня. Шагнула с крыши двадцатиэтажки, мечтала о красивой смерти, но то, что от неё осталось… В общем, о красоте там речи и иди не могло.

За ней пришёл всё тот же жнец. Рыжий с острой ухмылкой.

– Не везёт тебе, ангел, – сказал он тогда. Это могло прозвучать, как издёвка, но прозвучало сочувствующе.

У того жнеца были алые глаза, как и у всех из его рода, но они вовсе не смеялись. В отличие от улыбки они были полны грусти. Жнец ухмылялся и скорбел одновременно, и вскоре я понял, что копирую это его выражение. Хотелось смеяться и плакать.

Моя подопечная была идиоткой. Но я всё равно её любил.

Того жнеца звали Квелм. Странное имя, как по мне, но, может, для жнецов оно самое обычное. В тот день мы с ним напились. Я с горя, он – за компанию. Я напивался первый раз в жизни, ведь я же ангел, мне не положено. Мне вообще много чего не положено. Так что, наплевав на все запреты разом, я напился так сильно, что думал на утро и помру. И я бы действительно помер, если бы не Солярия, отпоившая меня одной ей ведомо чем. То, как я добрался до Солярии, между прочим, до сих пор остаётся для меня вопросом.

Может, сейчас стоило проделать тот же номер? В смысле не помереть, а напиться. В принципе, выход, но так и алкоголиком не долго стать.

Ангел алкоголик. Звучит как анекдот, но смеяться отчего-то не хочется.

– Микаэль, – опять тихо зовёт меня Солярия. – Не убивайся ты так. Может, это её судьба. Ну… ведьмой быть.

– Да, однозначно. Девочке, которая забирает себе чужие болезни, только ведьмой и быть, – отвечаю я, вкладывая в слова убойную доза сарказма. Он ангелам тоже не положен, кстати.

А она действительно забирает чужие болезни и раны, потому что у неё они, видите ли, быстрее проходят. Вот и ходит вечно простуженная или исцарапанная. Ну и я заодно, ко мне часть этих чужих болячек почему-то тоже липнет. Ангел с насморком и раскалывающейся от температуры головой позлее любого демона будет. Гарантирую.

– Ну должен же быть какой-то выход. Может, ещё раз написать в совет? – голос Солярии уже совсем несчастный. Зря я её своими проблемами гружу.

– Ещё раз? Четвёртый? – спрашиваю даже без сарказма, на него не осталось сил. Рука Солярии медленно гладит меня по голове, успокаивает. – Для них все ведьмы злые. Это аксиома. Доказательств не требует, исключений не терпит.

По-моему, так ангелы должны быть более внимательными, сострадающими и, ну не знаю, добрыми. Но для совета архангелов нормы, придуманные ещё в стародавние времена, и есть высшая добродетель. Чтоб им всем провалиться вместе с их нормами! Хоть в честь праздника могли амнистию объявить или что-то вроде того, но нет!

С такими мыслями в рай мне явно дорога заказана. Да только нет его. Ни ада, ни рая. Есть только небесная канцелярия, вселенский механизм, древний, как сама вселенная, и бесконечное небо.

– Может, тебе сходить куда-нибудь? Как это у людей называется… – почти уверен, что Солярия сейчас задумчиво прикладывает палец у губам, – точно! Развеяться!

Развеется мне сейчас очень хочется. Желательно, как прах по ветру, чтобы вообще ничего от меня не осталось.

– Я тебе сильно мешаю, да? – знаю ответ, но всё равно спрашиваю.

– Да, – кивает она, – но я не поэтому сказала. Просто подумала, что тебя надо как-то отвлечь. Если хочешь, я с тобой пойду. Не хочу тебя одного в таком состоянии бросать.

– В каком-таком состоянии? – отрываюсь от столешницы, сажусь прямо, даже сооружаю на лице более-менее нейтральное выражение. – Видишь, я почти спокоен.

– Именно, – вздыхает Солярия, – когда ты кричал и носился по кабинету, сшибая стулья, мне было за тебя несколько спокойнее.

Вздыхаю и, откинувшись на стуле, смотрю в небо и думаю. Думаю не о чём-то конкретном, а обо всём сразу: и о своём состоянии, и о маленькой ведьме, и о Солярии, и об устройстве небесного свода в целом.

Я давно знал, что она ведьма. Может, с самого её рождения. Чувствовал.

С долгом её вечно творился какой-то бред. Он был совсем мизерный, но закрывался почему-то крайне медленно. Одного того, что её мать бросила, должно было хватить. Ну как бросила, отвела в приют, потому что боялась не прокормить, да и просто боялась. Тоже чувствовала, что с ней что-то не так, мать всё-таки.

Ведьмочке моей тогда было всего три с половиной, и она была почти самой обычной девочкой. Разве что видела чуть больше, чем другие дети. Чужие страхи и тайны, тени тех, кто не должен иметь теней, даже меня, кажется, иногда видела. За это её и невзлюбили. И другие воспитанники, и даже некоторые воспитатели. Не все правда, человек пять за ней хвостиком ходило. Так что в приюте ей было не так уж и плохо, может, её бы даже кто забрал, если бы не одна из смотрительниц. Она была внимательной и набожной до ужаса. Молилась утром, как проснётся, и вечером перед сном. Всегда так и подмывало прийти к ней и сказать, что механизмам вселенной до её молитв и дела-то нет. Хотя кто его знает, вдруг в следующей жизни зачтётся?

А вот что ей зачтётся точно, я отлично знаю. Не знаю уж, что послужило поводом для привлечения внимания, но она как-то смогла разглядеть в моей подопечной ведьму. До сих пор помню её это «Виолетта, собирай вещи и иди за мной». Тогда даже у меня внутри всё заледенело, что почувствовала Летти и подумать страшно.

Она отвела её в лес – так велел обычай, старый, как догмы архангелов совета. Считалось, что в лесу юную ведьму либо найдут свои, либо сожрёт нежить. Чисто теоретически, она там ещё и на инквизитора могла нарваться, но этот вариант почему-то замалчивался.

Пока смотрительница вела Летти к лесу, я сходил с ума, потому что мне туда не зайти. Повести юную ведьму в лес, значит – начать ритуал, который даже я не могу прервать. Архангел, может, ещё бы и смог, да и то не факт. Во время этого ритуала лес престаёт быть обычным лесом, становится колдовским, в который таким ангелам, как я, и обычным людям ходу нет. Те ангелы, что ошиваются с инквизиторами, и сами инквизиторы могут войти – лазейку знают, а мы нет. Не положено.

Когда Летти вошла в лес, зачарованная и почти чужая, я рванулся за ней. Подираться через ведьминский барьер, как лезть в терновый куст, из которого тебя ещё и выталкивает. Но я лез с просто маниакальным упорством. Изрезал лицо, крылья, руки, ноги. А всё продолжал. Думал, пробьюсь и заберу оттуда Летти, потому что ей ни к ведьмам, ни к инквизиторам, ни к нежити совсем не нужно. Но не вышло.

После этого я вновь думал, что помру, так всё болело и ныло. Но опять Солярия помогла. Уж не знаю, зачем это ей нужно. Может, она мой ангел-хранитель.

Точно не знаю, что сейчас с Летти, но чувствую, что она жива и очень грустит. Даже после того, как связь между нами была разорвана, я всё равно упрямо продолжаю её чувствовать. Не знаю, чувствует ли она меня, но знаю, что точно ей нужен. А вместо того, чтобы вызволять её из лап ведьм, я тут сижу и ауру Солярии в кабинете порчу, оправдывая себя тем, что мне до сих пор больно летать.

Всё же хреновый из меня ангел. Самый жалкий из всех.

Я смотрю на руки Солярии, пальцы вечно в пластырях. Режется проклятыми бумажками, постоянно причём. Думаю, о её вечной усталости, о своей вечной задолбанности.

А может, у ангелов тоже есть кармический долг, и мы его отрабатываем, просто не знаем об этом? Если так, то у меня он должно быть просто огромный.

Я резко вскакиваю, обожжённый ненавистью к самому себе и вселенской несправедливости, даже стул случайно роняю. Солярия ойкает, вздрагивает и вслед за стулом на пол летят несколько стопок бумаги.

– Ты чего это? – взволнованно спрашивает Солярия, вскакивая вслед за мной, потому что я уже иду к двери. – Куда вдруг собрался?

– Я ухожу, – говорю я, хватаясь за ручку двери.

– Я вижу, но куда?

– Ты не поняла, – вздыхаю, – я совсем ухожу. Из хранителей. На выходе могу сдать нимб и крылья.

Опять появились силы на сарказм. Нимба у меня отродясь не было, а без крыльев будет явно трудновато.

– Да как же… ты же… – бормочет Солярия, судя по виду, очень близкая к обмороку, – ты же даже до земли не долетишь… у тебя же крылья…

– До земли, моя милая, все долетают, – говорю я с безумной улыбкой, – притяжение, знаешь ли.

========== II ==========

Не имею ни малейшего понятия, как я досюда добрался. Странно, что не свалился где-нибудь по дороге на своих-то калеченых крыльях. Странно, что вообще понял, куда лететь. Странно. Просто странно.

Но ещё более странно будет, если я вот так вот к ней заявлюсь со словами «привет, я твой ангел-уже-не-хранитель-но-всё-таки». А если не заявлюсь, то зачем тогда это всё? Зря я Солярию чуть не до инфаркта довёл что ли? Бывает ли у ангелов вообще инфаркт?

Парк безлюдный и пустой. Ну конечно, кому за несколько часов до конца года придёт в голову шататься по паркам. Все либо по домам сидят, либо на площади. Празднуют. Наш профессиональный праздник, между прочим.

Одиноко горит фонарь. В его свете, медленно кружа, падают снежинки, похожие на блестящую пыльцу фей. Чёрные стволы деревьев покрыты серебряной изморозью, я почти слышу, как они тихо звенят, покачивая ветками на лёгком ветру.

Летти смотрит вверх, на звёзды, на фонарь или, может быть, в небо. Сверлит укоризненным взглядом вселенский механизм. Изредка она утирает рукой глаза или плотнее закутывается в слишком лёгкую для зимы крутку.

Я до сих пор не знаю, что делать дальше, не знаю, что ей сказать, я в последнее время вообще мало что знаю и понимаю. Так что просто подхожу и накидываю на неё своё пальто. Она вздрагивает, потом смотрит на меня сперва удивлённо и ошарашенно, а после в её глазах возникает это самое осторожное выражение узнавания, когда ты ещё не совсем уверен, точно ли перед тобой тот, кого ты ждёшь, и очень боишься ошибиться. Пока Летти меня окончательно «узнаёт», я укутываю её в пальто, стараясь не подавать виду, что сейчас сойду с ума от радости, ведь она меня помнит!

Пальто ей не просто большое, оно огромное. Зато в нём она весьма органично смотрится на фоне сугробов. Только длинные вьющиеся чёрные пряди не дают ей полностью слиться с ландшафтом.

От этих мыслей я невольно улыбаюсь. Моя ведьмочка замечает это и улыбается в ответ.

– А тебе самому холодно не будет? – спрашивает она обеспокоенно, но я лишь мотаю головой.

– Не будет, я же ангел, ангелы не мёрзнут, – отвечаю я и даже не вру. Ангелы действительно не мёрзнут, правда вот сейчас я в несколько более осязаемой, чем обычно, форме, так что точно ничего сказать не могу. В итоге, опять выгляжу как фрик и по ангельским, и по человеческим меркам. Чёрная рубашка, потёртые джинсы и кеды – явно не самый стандартный выбор для разгара зимы. Большинство других ангелов так вообще бы посмотрело на меня, как на психбольного, особенно из тех, кому перевалило за четыреста.

– Да, не мёрзнут и не простужаются, разве что только если это не чья-то чужая болезнь, – весь вид Летти становится очень виноватым. – Ты прости за это, я не хотела.

Я лишь отмахиваюсь. Нашла за что извиняться. Ещё бы извинялась за то, что она ведьма. Надеюсь, хоть это ей в голову не придёт. И тем не менее, я удивлён, что она знает.

– Как ты ушла от ведьм? – мне действительно интересно, потому что вот так запросто от них не уходят. Ведьмы не любят даже думать о том, что кто-то может разболтать их секреты.

– Взяла и ушла, – улыбается Летти, а тёмные глаза хитро сверкают, – днём пока все спали. Спутала им охранные чары – и в лес. А из колдовского леса можно запросто в любой другой попасть, даже в тот, что не лес, а парк.

Какое-то время мы молчим, смотрим за падением снежинок и думаем – Летти о прошлом, я о будущем.

– Знаешь, у меня не выходит быть ведьмой, – говорит она после недолгих раздумий. – Мне не очень хочется портить вам или людям жизнь. Да и ненавидеть вас всех не выходит.

– Ненависть – дело наживное, – философски замечаю я. С полчаса назад ненавидеть совет у меня получалось очень даже славно.

– Ангел не должен так говорить, – с деланной поучительностью заявляет Летти.

– Ангел много чего не должен.

– А знаешь, я вас раньше по-другому себе представляла, ну до того, как впервые тебя увидела, – говорит и смотрит на меня во все глаза, будто подмечает перемены. А я со временем и не меняюсь нисколько, всё такой же выбеленный и взъерошенный, разве что волосы начал в хвост убирать, чтобы не мешались.

– Только не говори, что в белой рясе, с золотыми кудряшками и нимбом над головой. Да ещё и правильными, как равнобедренный треугольник. Я этого не переживу! – я бы даже картинно руки заломил, но между лопаток до сих пор противно ноет, так что я стараюсь обходиться без лишних движений.

– Я рада, что ты не такой, – Летти смеётся, и у меня на душе становится легче, даже фантомные крылья меньше болят.

– Я тебя ждала, – добавляет она после недолгой паузы, – очень. Спасибо, что пришёл.

Почему-то вдруг смущаюсь, даже самому странно с чего бы. Ангелов замечать не принято, благодарить – тем более, а оно, оказывается, приятно. Летти снова смеётся, я краснею, не сильно, но думаю с моей-то бледностью, заметно.

– Пришёл-то пришёл, – говорю я, – но что дальше делать совершенно не представляю. Я ж практически как ты выбрался. Сбежал то есть. Непутёвый у тебя ангел-хранитель, прости уж.

– Ничего, – улыбается она и прислоняется к моему плечу. – Главное, что есть. Вдвоём лучше, чем одной.

Так мы сидим. Одни в пустом парке. Где-то вдалеке звучит музыка, кажется, кто-то даже поёт вживую. Впереди виднеется оживлённая улица, сияющая неоновыми огнями. По ней проходят люди, чаще весёлыми компаниями или парами, реже – в одиночку. Почти все – в сторону площади. Там огромные часы на старинной башне совсем-совсем скоро скажут людям о том, что они пережили ещё один год. Раньше – совсем давно, когда и меня-то ещё не было – смысл праздника был именно таким «спасибо ангелы, что помогли прожить ещё год». Сейчас же всё упростилось до «ура, новый год наступил». По-моему, оно к лучшему.

Год кончается, снег падает, а мы всё сидим, почти демонстративно ждём чуда. А оно всё никак не случается.

***

Не сразу понимаю, что кто-то идёт. Сначала замечаю, что соседний фонарь выхватил из тьмы какое-то яркое пятно, которое вскоре вновь исчезает. Подумал, мало ли, отсвет или ещё что-то. Вертеться и рассматривать не с руки, Летти пригрелась и уснула у меня на плече, не будить же.

Но вскоре я услышал чьи-то шаги. Откуда-то до сих пор доносилась музыка, с площади долетали крики и смех, а я как-то ухитрился расслышать шаги. Лёгкие, почти бесшумные. Люди так не ходят – это я отлично знал.

Напрягся всем телом, пялился во тьму и ждал. Сам не знаю чего, может, ведьму, может инквизиторского ангела. Для инквизитора мы были бы отличным уловом. Ведьма и блудный (или уже падший?) ангел. Ну не удача ли? Но вижу я нечто совсем иное.

Яркий блик отполированного металла режет по глазам. И почему эти штуки всегда так сверкают? Разве им не положено быть траурно-матовыми и блёклыми? Потом из тьмы выплыл и весь совершенно не траурный силуэт жнеца. Как обычно весь чёрно-красный, словно состоящий из огня и углей.

Я рефлекторно притягиваю к себе Летти, от чего она почти мгновенно просыпается, открывает глаза и пялится на Квелма. Тот в ответ пялится на неё. Скорее всего, пялится, рыжая чёлка падает ему на глаза так, что и не поймёшь толком куда он смотрит. Он эту свою чёлку убирает только когда работает, а так… Уже почти начавшаяся паника мгновенно отступает.

– Да не бойся, я не за ней, – Квелм растягивает губы в жутковатом подобии улыбки. Летти это не пугает, она рассматривает его с просто жутким интересном. Оно и понятно, личность крайне колоритная.

Колоритная личность тем временим переводит взгляд на меня и скалится ещё шире. Зубы у него чуть заострённые, что, кажется, особенно поражает Летти.

– Давно, не виделись, Микаэль, – он окидывает меня критическим взглядом, как могу судить по одному выглянувшему из-за чёлки глазу. – Это ты сейчас инеем покрылся или сам по себе ещё белее стал?

Игнорирую вопрос. Это у нас стандартная фраза, считай вместо приветствия. Квелм белый цвет терпеть не может, почти так же сильно, как я, и всё попрекает меня природной белизной, да грозится однажды перекрасить в какой-нибудь «пристойный» цвет.

– А вы жнец? – спрашивает моя бесстрашная ведьмочка и всё косится на лезвие косы, не со страхом, с интересом.

Квелм кивает, Летти оживляется, почти ёрзает на месте. Ну да, не каждый день чью-то смерть встретишь.

– Вы друзья, да? – Летти смотрит на меня, потом на Квелма.

– Собутыл…

Но я успеваю подскочить и зажать рыжей твари рот раньше, чем моя репутация будет очернена в глазах подопечной.

– Можно сказать, что друзья, – соглашаюсь я.

– Так она та самая ведьма, которой сначала выдали ангела-хранителя? – спрашивает Квелм, как только ему удаётся выбраться из моего захвата. Спрашивает и, не дожидаясь ответа, продолжает: – Как чувствовал, что она твоя. Кому ж ещё могло так повезти.

Летти от этой фразы становиться грустно, жнецу наоборот весело. Вроде только лицо нормальное выражение приняло, а он уже снова скалится. Может, это у него непроизвольно выходит?

– Я бы на вашем месте тут не сидел, – продолжает Квелм, резко меняя тему. – Ведьмы под Рождество особенно лютуют. Её искать будут. А тебя с ней за компанию заберут. Знаешь, слышал у ведьм есть такая традиция, жрать ангелов в их праздник, вроде как это магической силы добавляет. Верно, ощипывают вас, как куриц, и жарят в духовке, или суп варят, а, может, только кровь пьют. Подожди, или кровь это про младенцев?

Квелм картинно задумывается. Чувство юмора у него всё же ужасное. Такие страшилки он находит смешными, и в этот раз страшилка даже не совсем выдуманная. Слухи о подобных обычаях ведьм действительно ходят, кто-то в них верит, кто-то нет, но в людской мир под Рождество большинство предпочитает не соваться. Так, на всякий случай.

– А на Самайн они поджаривают жнецов на собственных косах, как на шампурах, – отвечаю я, скалясь почти так же, как сам Квелм.

Рыжему чудовищу наш диалог явно доставляет какое-то извращённое удовольствие, а вот Летти от него не по себе. И не мудрено. Я уже было собираюсь свернуть эту тему, как меня осеняет.

– Кстати о ведьмах, – начинаю я, – ты вроде говорил, что у тебя есть знакомая, ну та, которая ещё простой гадалкой прикидывается.

– Что, решил добровольно в раздел горячих блюд податься? – алый глаз ярко сверкает в просвете между волосами.

– Решил спросить, не нужна ли ей помощница.

Квелм картинно возводит руки к небу, чуть не роняя при этом косу.

– О небо, я думал, он не вспомнит! Уже начал бояться, что зря трачу своё бесценное время.

– Мог бы и сам предложить, – мне хочется окунуть Квелма в ближайший сугроб, чтобы хоть как-то потушить огонь его ликования.

– Видит небо, я намекал, как мог!

Намекал он, конечно. Если бы я об этой чёртовой ведьме, упомянутой лишь раз сто лет назад, да и то между делом, не вспомнил, он бы так и ушёл, оставив нас здесь. Это бы вполне укладывалось в его понятие о шутке.

– Но я не хочу быть помощницей ведьмы, – возражает Летти.

– Она не просто ведьма, она самая странная ведьма в этой стране. Тебе должна понравиться, – доверительно заверяет её Квелм, а потом обращается ко мне, – но ты должен знать, что она ничего не делает просто так.

Удивил. Даже ангелы мало что просто так делают, от ведьм, пусть и самых странных, такого ждать уж точно не приходится.

– Веди, – только и говорю я, от чего оскал Квелма становится ещё шире, хотя, казалось бы, куда уж.

***

Мы идём по выбеленному зимой городу, расцвеченному тысячами праздничных огней. Ни городу, ни его жителям нет до нас никакого дела, все они слишком увлечены праздником. Пока все смотрят на огни, мы можем оставаться тенями, и это, конечно, к лучшему.

Небо взрывается огнями салютов так часто, что у меня начинает болеть голова. Летти наоборот нравится, на каждый новый взрыв она задирает голову, даже иногда чуть приоткрывает рот от восторга. У меня же все блики сливаются в цветастое пятно, словно один из этих салютов разорвался у меня перед глазами, да так и застыл. Я уже даже не слишком понимаю, как часто мы перемещаемся между городами, а мы перемещаемся. Жнецы это умеют, сжимать пространство без всяких порталов, проходить сквозь него, словно бы разрезая. Мы тоже умеем, но способы у нас разные. Настолько разные, что мне от его трюков плохо. Если бы вёл я, помирал бы сейчас он, такая вот закономерность.

– Терпи, – усмехается Квелм, – а то я в праздник работать не собираюсь. Ещё пару мест проверить осталось. У неё много дверей в разных местах, никогда не знаешь, какая из них открыта.

И мир продолжает кружить меня в цветастой грохочущей карусели. Если б не Летти, я действительно лучше бы помер, но не могу же я её так бесцеремонно бросить.

Когда мы замираем около обшарпанной двери посреди какой-то тихой улочки, меня ещё с пару минут качает, но я чудом удерживаюсь на ногах. Дверь открывается не сразу, зато сама. Только откуда-то из глубины дома раздаётся громкое «входите». И мы входим.

Внутри помещение оказывается настоящим домом ведьмы. В нос тут же ударяет запах каких-то трав, а в лицо – веник полыни или ещё какой-то пахучей дряни, подвешенной прямо у входа.

Всё из той же глубины раздаётся громкое совиное уханье, за ним кошачий вопль и возмущённое воронье карканье, а потом в коридор выскакивает девушка, на вид совсем молоденькая. Хотя мне ли судить по виду?

– А ну тихо! – кричит она куда-то в сторону и захлопывает дверь. – А вы долго, – говорит она уже нам, подходя ближе.