Текст книги "Лучший подарок (СИ)"

Автор книги: Quintinu

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Комментарий к

Для лучшего понимания сюжета фанфика желательно ознакомиться с источниками, рассказывающими о таком событии, как Костюмированный бал 1903 года, состоявшемся в Зимнем дворце – знаменитом маскараде, во время которого вся знать Российской империи присутствовала в чрезвычайно роскошных костюмах “допетровского времени”. Бал был приурочен к 290-летию дома Романовых.

16 (27) мая 1903 года, г. Санкт-Петербург, Зимний дворец. 17:00.

Вряд ли нашлась бы в году пора, более прекрасная чем середина мая, когда природа, уже полностью проснувшаяся от зимней спячки, обретала свою настоящую красоту и мощь. Все кругом, от черемухи и сирени на улицах до старательно подобранных цветочных композиций в дворцовых садах и скверах, цвело, играя на солнце множеством радужных отблесков, переливалось воздухе целым букетом различных ароматов от приторного тягуче-сладкого до легкого и нежного.

В такой же самый день, только ровно два века назад, праздновал становление полноценным олицетворением и он – тот, кого еще ребенком назвали будущим Императором, олицетворением всей страны, ее надеждой и опорой.

Сегодня же Санкт-Петербургу исполнялось уже двадцать два года[1], и по этому случаю в Зимнем дворце был запланировал бал, который должен был стать самым грандиозным из всех празднеств страны за последние годы.

Весь свет общества, вся аристократия, главы всех губерний – все они сегодня числились в списке гостей. В их глазах Петербург был тем, кто подарил стране величие и силу, кто сделал Империю уважаемой и влиятельной державой, «жандармом Европы», и потому, даже несмотря на ряд внутренних проблем, Петр все еще оставался для всех тем, кто будет править Империей еще долгие-долгие годы.

Но отдельные позиции среди приглашенных занимала все же семья Петра. Еще бы, ведь это был, в первую очередь, его праздник, его переход в новый этап жизни, и потому его близкие и родные должны были быть рядом в этот столь важный для Петра день, дабы поздравить с очередным рубежом и поддержать Императора в новых начинаниях.

Вечер должен был стать еще и костюмированным балом, тематикой которого было выбрано время начала правления Петра – те годы, когда уставший от власти Москва передал ему страну, живущую по строгим нормам «Домостроя», запуганную опричниной и уставшую от Смуты. Новый молодой царь не питал интереса к старым порядкам и, восходя на престол, грезил о переменах по европейскому типу – и сейчас, спустя несколько веков было видно, что изменения, внесенные им в жизнь страны были отнюдь не напрасны.

Но иногда, он знал, было полезно и другое: взять и оглянуться назад, посмотреть, как было и как стало, быть может, в чем-то даже вернуться к истокам, ведь кем бы ни был каждый в настоящем, за его плечами всегда есть несколько собственных страниц из прошлого, которые не будут забыты никогда.

И потому он сам был одет подобающе: поверх нижней рубахи, изукрашенной замысловатыми узорами, был надет опашень с меховой оторочкой по краю. Такая же окантовка была и на его длинных рукавах, ниспадавших практически до пола. Это был костюм царя, костюм самого Москвы, и потому Петербург с нетерпением ждал встречи с ним и его реакции на столь знакомую одежду.

Близился вечер, а значит и торжества, и потому гости потихоньку уже начинали съезжаться. Первым, конечно же, прибывала семья. Вот сам Господин Великий Новгород, переполненный гордостью за любимого младшего сына, поднимается по ступенькам, уверенно жмет Петру руку, а затем заботливо, по-отечески обнимает. Вот братья, Ярославль, Вятка, Тверь, Архангельск и Романов-на-Мурмане, а также племянник Пермь – почти все со своими парами, все в нарядных костюмах старой царской Руси: кафтанах и сарафанах, отделанных богатым золотым шитьем, бисером и драгоценными камнями. Вот и любимая сестренка, Гатчина, – она, как всегда немного опоздав к началу, приехала позже остальной семьи. В сарафане из золотой парчи, ниспадающем до пола, кисейной блузкой и кокошником с вуалью поверх она была особенно прекрасна и, казалось, светилась изнутри добротой и счастьем.

Петр встречал всех в первом же зале – как виновнику торжеств, ему приписывалось лично выразить почтение каждому гостю и показать, как визит каждого олицетворения важен ему лично. Но, по мере того, как дворец наполнялся народом, улыбка как самого Императора, так и вновь прибывших, становилась все более и более натянутой и неискренней, а приветственные слова и вовсе редкими. Петербург уже начал было уставать от всех формальностей, ему хотелось поскорее закончить встречи и перейти непосредственно к самому действу.

Но было и еще кое-что, огорчавшее его больше всего: один из гостей, которого он ждал с особенным нетерпением, все еще не появлялся, и это довольно сильно расстраивало Императора. Это был Москва, в последнее время находившийся чуть ли не всегда подле Петра и ставший ему одним из самых близких друзей. Именинник верил, что князь не пропустит праздник, посвященный его Государю, и потому все же лелеял надежду увидеть его позже.

В прочем, если не брать во внимание отсутствие Михаила и прочие мелочи, Петербурга устраивало почти все: и размах, с которым праздновался его день рождения, и количество гостей, и пышность, лоск и атмосфера чего-то поистине величественного, царившая как во дворце, так и вокруг него. В этот вечер он был не просто Императором, он был центром этого небольшого аристократического мира – и, конечно же, нельзя было сказать, что ему это не нравилось.

16 (27) мая 1903 года, г. Санкт-Петербург, Зимний дворец. 19:00.

– Развлекаетесь, Ваше Императорское Величество? – Голос, послышавшийся позади Петра спустя пару часов после официального начала праздника, заставил того обернуться. Сама церемония уже кончилась, и сейчас был небольшой перерыв перед танцами, в который гости могли отдохнуть, перекусить или совершить променад по скверу во внутреннем дворе дворца. – Я смотрю, Вы принарядились по случаю праздника, выбрали наряд, действительно достойный вашего положения.

Сам Москва был одет куда проще, но тоже вполне себе изысканно: его перламутрово-белый кафтан был подвязан контрастным бордовым кушаком и украшен такого же цвета мехом. Золотые застежки для петлиц дополняли костюм, делая его более торжественным.

Эта одежда ему очень шла, и Петр невольно залюбовался своим собеседником. Тот, в свою очередь, совсем не показывал заинтересованности в одежде Петербурга, успешно скрывая ее за заигрывающими взглядами.

– Михаил Юрьевич! Вы все-таки здесь! – Взяв себя в руки, Император мягко улыбнулся. – А я уже успел расстроиться, все думал, неужели Вас совсем не будет. Нехорошо заставлять именинника ждать и волноваться.

– Именно поэтому, Ваше Величество, я и не мог не прийти. А за опоздание прошу прощения, просто были неотложные дела. Но теперь я уже свободен, – Москва улыбнулся в ответ, – и полностью в Вашем распоряжении.

– Полностью? – В голосе Петра зазвучали хитрые нотки. – Ну что ж, в таком случае, Вы же не будете возражать, если мы прогуляемся на улице? Скажем, сходим в сад?

– Почему же не во внутреннем дворе, мой Государь? Вы можете подвергнуть себя опасности, выходя за пределы территории дворца.

– Ваша идея чрезвычайно хороша, если бы не одно «но»: во внутреннем дворе слишком людно. К тому же, я слышал, как моя сестра с подругами собиралась отправиться туда, чтобы подышать свежим воздухом. – По началу неуверенно коснувшись руки Москвы, Петр уже через секунду несильно сжал ее в своей, потянув гостя из залы. – Как хорошо, что Вы все же пришли! Вы спасете меня от всей этой скуки и рутины!

– Мне казалось, Вам нравится быть в центре внимания. – Приподняв одну бровь в порыве удивления, заметил Москва. – Что же скажут Ваши гости?

– Отец найдет, что им сказать. – Петр замешкался, остановившись в дверях главного входа. – По крайней мере, я на это надеюсь. К тому же, официальная часть уже давно прошла, и теперь мое присутствие там не столь важно.

В саду, прилегающем к Зимнему дворцу с запада, в это время года было и правда хорошо: деревья раскинули свои кроны, создавая тень, в которой можно было отдохнуть от назойливой суеты бала, а цветы, сложенные в замысловатые композиции, благоухали на всю округу. Но их запах не был приторным и навязчивым – легкий ветерок, то и дело прибегавший с Невы разбавлял его, делая едва заметным дополнением пейзажа. Было тепло и спокойно, и потому Петербург смог, наконец, расслабиться и, впервые за время праздника вести себя непринужденно. Не в последней степени этому способствовало и нахождение рядом с ним Михаила, к которому Петр, к своему удивлению, в последнее время стал проникаться еще большей симпатией, чем прежде.

– И все же, Вы уверены, что в саду Вы будете в безопасности? – Снова высказал свои опасения Москва, украдкой кидая короткие взгляды на спутника, будто ожидая его реакции.

– Миш, все в порядке. – Петр, как и обычно при нахождении наедине со своим помощником, позволял себе обращаться к нему как к хорошему другу. – Отсюда не видно, но вся территория дворца и этого сада под охраной, так что волноваться не о чем. О, присядем?

Император подошел к одной из замеченных им ранее скамеек и, удобно устроившись на ней, подозвал Москву к себе. Князь поспешил последовать примеру Петра.

– Прекрасный вечер, не находите? – Вновь начал разговор Михаил.

– Вечер, который совсем не похож на него. Что ж, такова моя особенность. – Город на Неве задумчиво улыбнулся. – Так тихо, спокойно… Погружает в прошлое.

– Да, меня тоже. – Не желая нарушать атмосферу места, князь заговорил шепотом, и от того его голос звучал гораздо приятнее, обжигающе и… соблазнительнее, чем обычно. – Знаете, когда я был в Вашем возрасте, мне было совсем не до балов… И вся страна передо мной еще не преклонялась – ее просто не было. А еще эта эпидемия чумы… Ох, что за тяжелое было время!

– Это был… 1347 год, кажется?

– Да, Вы правы. Подумать только, это было уже так давно… И еще целый век, по людским меркам, я потратил на то, чтобы хоть что-то из себя представлять. А у Вас уже есть и почтение, и уважение подданных…

– Которые, подчас, просто показные. – Усмехнулся Петербург.

– Не без этого. – Михаил качнул головой в знак согласия, отчего порыв ветра немного растрепал его волосы. – Тем не менее, есть еще много людей и олицетворений, преданных вам, мой Государь. Например, я. – Князь многозначительно улыбнулся. – Кстати, я же Вам еще ничего не подарил…

– Еще пока не время: танцы будут разделяться небольшими антрактами, вот в них я и должен буду получить все причитающееся мне подарки.

– Но Вы не хотите, я прав?..

– Подарки – дело, конечно, хорошее, но я не хочу снова лицемерить и видеть такие же натянутые улыбки в ответ. Да, часть из моих гостей неплохо маскирует лживость за лестью и заискиванием, но я уже научился разгадывать настоящие эмоции почти у всех.

– Тогда уверяю Вас, что мой подарок будет самым что ни на есть настоящим. – С этими словами Михаил осторожно коснулся щеки Петра, как бы невзначай разворачивая его лицо к себе. – И подарю я Вам его от всего сердца.

Закончив говорить, Москва пододвинулся немного ближе к своему Императору и аккуратно коснулся его губ своими. Но Петр не спешил отвечать. Не то что бы он не хотел этого, – он в последние недели буквально жил от одной встречи с Москвой до другой, – Петербург просто был слишком удивлен, немного растерян и не готов к такому раннему переходу их отношений на ступень выше.

Губы у князя были мягкие, теплые, слишком манящие, и даже одно вполне себе мимолетное касание ими уже почти перевернуло все внутри Петра вверх дном. Он уже давно хотел быть Москве не просто другом и сам искал способ стать с ним ближе, но теперь, когда его князь так близко, и даже сам проявляет инициативу, Петербург терялся. Какое-то странное чувство, похожее на страх, овладевало им, не позволяя воплотить желаемое в реальность.

– Почему Вы боитесь, мой Государь? Я не причиню Вам вреда. Доверяйте мне, как доверяли в последние несколько лет внутригосударственные дела.

Новый поцелуй был гораздо настойчивее, и не отреагировать на него уже было невозможно. Петр включился в игру: он ответил сначала робко, но затем, по мере того, как усиливался напор Москвы, его сомнения сошли на нет, и он полностью отдался поцелую с тем, кого так долго вожделел.

Император даже пропустил момент, когда руки Москвы снова скользнули по его лицу, и одна из них, обхватив его за шею, еще сильнее приблизила их лица друг к другу. Не помнил он и как, не разрывая поцелуя, приоткрыл рот, давая Михаилу еще больше простора для действий.

– Как Вам мой подарок, Государь? – Отстранившись наконец, сладко прошептал князь. Он не требовал ответа сразу же, а давал Петру столько времени, сколько нужно будет тому, чтобы прийти в себя.

– Это было немного… – Император медлил, то ли пытаясь осознать произошедшее, то ли все еще наслаждаясь. – Неожиданно… Но я… – На его щеках появился легкий румянец. – Я и сам собирался уже сказать тебе, что ты мне нравишься… Но, раз так… То… Можно еще раз?..

– Не здесь. – Улыбка вновь засияла на лице Михаила, правда в этот раз она была уже слегка игривой и даже хитрой. – Как насчет того, чтобы… Покинуть дворец и окрестности и провести остаток праздника только вдвоем?

– Но… Как же моя семья, гости… Что я им скажу?

– Не надо ничего говорить, Ваше Императорское Величество. Мы просто сбежим и все. Мы могли бы снять номер в одной из гостиниц и устроить свой персональный маленький праздник. Без всех Ваших родственников и гостей, а особенно – без фальши, царящей здесь повсюду.

Петербург не знал, что отвечать. Все происходило так быстро, что не укладывалось у него в голове: вот только что они с Москвой сидели в саду, разговаривали обо всем и ни о чем, а уже сейчас он так просто предлагает ему сбежать с собственного дня рождения! Перспектива остаться наедине с ним была весьма заманчивой. Даже слишком. Только сейчас Император, наконец, смог признаться самому себе, что это было именно тем, что он так хотел уже очень, очень давно. Именно тем, о чем грезил и что иногда представлял, закрывая глаза и готовясь ко сну. И по сравнению с этим меркло абсолютно все остальное. Даже обязанности, даже семья. Да и, в конце-то концов, он – Император, и уж наверняка может позволить себе провести один вечер именно так, как хочет он, а не кто-то еще! И потому в вечерней обволакивающей тишине два его слова стали той чертой, вернуться за которую стало уже невозможно.

– Я согласен.

16 (27) мая 1903 года, г. Санкт-Петербург, гостиница «Англия». 21:00.

«Англия»[2] встретила их свободным номером на двоих, сервировочным столиком с бутылкой «Абрау»[3], двумя высокими бокалами и широкой плоской тарелкой с закусками из морепродуктов рядом. С улицы в комнату смотрел Исаакиевский собор, и это немного успокаивало Петербурга – он вдруг почувствовал себя уверенно, будто находился у себя в Зимнем дворце или, хотя бы, в том же Гатчинском – словом, дома. Подойдя к широкому окну, он одним легким движением руки задернул полупрозрачную легкую занавеску, создавая в комнате небольшой полумрак и атмосферу легкой интимности.

– Ваше Императорское Величество, Вы позволите за Вами немного… поухаживать? – Петр даже и не заметил, как Москва, уже разлив открытое заранее шампанское в бокалы, подошел к нему сзади и, слегка приобняв его за плечи, протянул ему один из них. – Будем считать, что это всего лишь продолжение моего подарка для Вас.

– Не стоило, право… Но, если ты так хочешь… – Смутившись, Император все же осторожно взял из руки Михаила фужер и улыбнулся.

– Не хотите ли сказать тост?.. – Шепот Москвы буквально обжег ухо Петра, и тот тщетно старался унять возникшую во всем теле дрожь. – Вы все же именинник сегодня…

– Тост?.. – Император на секунду задумался. – Почему бы и нет?.. За то, чтобы все происходящее не было сном!

– Вы все еще не верите? – Игриво спросил князь, а затем медленно и аккуратно провел по внешней стороне уха Петра языком. – Я покажу Вам, что это действительность! – Петербург слабо вскрикнул, когда зубы собеседника сомкнулись на его коже. – Вот видите, ничего не исчезло. Не волнуйтесь об укусе: он несильный, там даже нет крови. – Звон бокалов укрепил уверенность Москвы, и Петр, не чувствуя онемевших пальцев, отхлебнул шампанского.

– Розовое.

– Сладкое.

– Когда ты узнал, что я такое люблю?..

– Только что. – Немного отстранившись от Петербурга, Москва в несколько глотков осушил половину фужера. Петр решил не отставать, и под заполняющие комнату сумерки обе емкости уже вскоре оказались пусты.

Когда они распили еще одну порцию, а следом и третью, Император уже не сдерживался: он показывал свое желание, буквально извиваясь в руках Москвы, и тот, видя это, только заводил его все сильнее. И, когда бутылка уже была почти пуста, они не стали тратить время на оставшуюся закуску.

Разгоряченный, Петербург уже сам целовал князя в губы, и поцелуи его выглядели и ощущались отнюдь не так невинно, как то было раньше. Здесь, в гостинице, в замкнутом помещении, без какой-либо опасности быть обнаруженным, это было гораздо более пьяняще, чем в открытом, хоть и охраняемом, саду, и Петербург не спешил отстраняться – напротив, он позволил Москве вести и постепенно углублять поцелуй все сильнее.

Распаляя партнера все больше и сам поддаваясь такому же влиянию близости, Михаил водил рукой по застежке на груди Петра. Он знал ее лучше, чем кто-либо, потому что сам когда-то давно носил в точности такие же царские опашени. Он трепетно и по-настоящему любил эту одежду, ведь она была для него символом той эпохи, когда правил он, когда ему подчинялись ханства, а население было готово на все, только чтобы лишний раз не гневить своего Государя. Петлица за петлицей, медленно и томяще, прерывая поцелуй только на вдох, – и вот уже сам Император оставался перед ним только в длинной рубахе.

Не понимая, что он делает, Петербург потянул Москву на кровать, попутно пытаясь раздеть его в ответ, но, от нахлынувшего уже давно возбуждения, его пальцы будто путались и нисколько не поддавались. Тогда Петр резко дернул застежку, и петли разорвались, позволяя Михаилу сбросить уже ненужный предмет одежды.

Поцелуй не прекращался. Правда, теперь он уже был меньше похож на него: Император сам водил по губам Москвы кончиком языка, заставляя того ощутить такое же сильное желание, какое завладело всем его существом.

Почувствовав, что вот-вот сорвется, Москва с трудом приструнил себя: он как нельзя лучше понимал, что в этот вечер все должно было быть как можно более нежно и постепенно.

Бывшая довольно просторной, кровать показалась Петру короткой, когда Москва стянул с него исподнюю рубаху, заставляя выгибаться и ерзать под его телом. После очередной попытки Петра помочь князю, тот лишь отстранил его руки и, соблазнительно улыбнувшись, завел их ему за голову.

Москва впервые видел Петербурга таким. Без показушной мишуры, без опутывающих его правил и норм, без одежды. Именинник, закрепив свои руки на изголовье, старался не смотреть в глаза Михаилу, но тот будто просил сам, то и дело ловя его бегающий по комнате взгляд. Петр же был смущен такой близостью, и с каждой встречей их глаз щеки его краснели все сильнее и сильнее. Конечно, Император знал, что ждало его дальше – более того, у него все это уже было, и даже далеко не один раз, но… Но в Москве было нечто такое, от чего Петербург чувствовал себя чуть ли не девственником в умелых руках опытного любовника. Ощущать это было вдвойне странно еще и потому, что все еще предыдущие близости не шли ни в какое сравнение с тем, что происходило сейчас.

С Михаилом было иначе. Слишком иначе. Как будто поверх плотских наслаждений было еще что-то, чего так не хватало Петербургу раньше.

В очередной раз поцеловав Императора в губы, Москва перешел с них на подбородок, затем на горло, а потом уже и вся грудь Петра оказалась во власти губ и языка, князя, ласкающих его тело так, как, казалось, не позволял себе никто до этого. Это было одновременно и нежно, и довольно грубо – или, быть может, это сам Петербург уже терялся в своих ощущениях, не вполне четко понимая, происходящее вокруг? В любом случае, первый настоящий стон Императора князь услышал именно здесь.

С трудом оторвавшись от такого желанного тела, Москва нашел в себе силы на избавление и Петербурга, и себя от последних оков. Прикасаться полностью голым, но горячим от возбуждения телом к такому же, но лежащему под ним, было почему-то слишком приятно. Слишком по-новому. Раньше это не срывало голову напрочь, и Михаилу стоит огромных трудов сдержаться и вернуться губами на грудь Петра, чтобы продолжить начатое.

Тот уже не стесняясь стонал под ним, извивался, сам раздвигал ноги и толкался навстречу… Но Москва медлил. Он не торопился, не спешил закончить все просто так. Он рассчитывал поиграть со своим Императором, заставить того просить, нет, даже умолять, наконец, о близости!

– Я уже… готов… – Глухо прошептал Петербург, пытаясь закончить свои страдания. Но все тщетно – Москва играл только лишь по своим правилам, и Петр с некоторым ужасом начинал понимать, что уже не имеет над ним власти. А вот Михаил над ним в те минуты имел самую, что ни на есть, полную.

И это ему нравилось. Сводило с ума все: и руки, растиравшие кожу, и пальцы, еще недавно сжимавшие соски, и горячие губы, и язык, рисовавший на его животе какие-то немыслимые завитушки. Он уже сам хотел подчиниться, даже полностью принадлежать Михаилу.

Тот, в свою очередь, конечно же, все видел и чувствовал. Более того, сдержаться и ему самому становилось все тяжелее и тяжелее – особенно когда Петр несколько раз как бы случайно задевал ствол его уже давно набухшего члена.

Это был предел. Проглотив стон, Михаил с трудом удержался от того, чтобы не кончить раньше времени.

– Я победил? – Облизнувшись, Петербург улыбнулся.

– Еще нет. – Опустив руки на бедра партнера, Москва стал растирать их в подготовке. К счастью для Петра, длилось это недолго – начинало сказываться возбуждение самого князя, и потому уже через несколько минут пальцы Михаила уже легли на его заветное отверстие.

– Да сколько… Можно…

Не терпя больше, Москва, введя сначала один палец, затем второй, сразу же третий, начал двигать рукой, тщательно растягивая партнера перед проникновением.

– Прекра-а-ати… Мне это не… Не нужно… – Чуть ли не задыхаясь от наслаждения, прошептал Петр. – Я не узкий… – От нескольких особо резких толчков Император рвано застонал, прерывая свою речь. – У меня уже все было…

– Я вижу, но, все равно, потерпи еще немного, хорошо?..

– Давай уже член… А то я не выдержу…

– Еще чуть-чуть…

Петербург так и не успел понять, когда именно рука заменилась тем самым нужным ему органом. Зато он четко запомнил момент, когда его накрыло теплым, но колким удовольствием даже несмотря на то, что Москва с самого начала стал входить довольно резко и глубоко.

– Наконец… То…

Михаил не ответил: немного приподняв бедра Петра над кроватью, он лишь начал ускоряться, постепенно приходя к весьма быстрому для них обоих темпе. Он держал Петербурга крепко, впиваясь в его кожу своими пальцами, словно боясь потерять такое желанное стонущее под ним тело. На этих местах наверняка потом останутся синяки, но разве кому-то в тот момент было до этого дело?..

Толчок. Еще толчок. Еще и еще – Михаил сорвался на рык, затем на стон, и их общие звуки слились в один. На мгновение придя в себя, Петербург с упоением вслушался в него, а затем кратко улыбнулся. Несомненно, он похвалит за это своего подданного позже, когда вернется к нормальной жизни, а пока…

А пока в роли подчиненного был именно он, и, более того, он уже был готов делать все, что предложит ему Москва в этот вечер и эту ночь.

И пока что он, прикрыв глаза, двигался навстречу проникающему в него члену, подставлялся под ласки рук и губ, выгибался и просто принадлежал Михаилу даже больше, чем целиком и полностью.

И, когда дыхание Москвы вновь обожгло ухо Петербурга, и князь, прошептав ему, что уже готов, опустил свою руку на член самого Императора, тот, все еще будучи захваченным удовольствием, не обратил на это никакого внимания. Заметив это, Михаил решил не останавливаться: он также начал надрачивать и Петру, будто доводя его до своего же уровня. И, когда сдержаться уже было нельзя, и наслаждение накрыло обоих, несколько резких движений разрешили все.

Петербург все еще дрожал от нахлынувшего оргазма, когда Москва, выйдя из него, лег рядом и заключил Петра в свои объятия. Прижавшись к нему, Петр постепенно приходил в себя. Его смущение теперь проявлялось не столько в краске, заливавшей лицо, сколько в том, что Император спрятал его на груди Михаила, будто не жалея смотреть никуда и не на кого.

– Как ты?.. – Немного взволнованно прошептал князь, погладив партнера по плечу и руке, а затем плавно спустившись к бедру.

– Прекрасно. Нет, серьезно, я… Мне… – За неимением других более-менее подходивших слов, Петербург вспомнил то, которое он знал еще с самой юности, но ныне употреблял отнюдь не часто. – Охуенно.

– Ваше Императорское Величество, Вы выражаетесь не по статусу. – Улыбнулся Москва, отметив про себя, что раньше при нем Петр таких слов не использовал.

Императору же становилось только хуже: посмотреть в глаза Михаила и, возможно, поцеловать его хотелось очень и очень, но стыд полностью приковал его взгляд к одной точке, а потому город на Неве даже не шевелился, намереваясь заснуть как можно быстрее.

Он молчал. Завтра утром он придет в себя окончательно, а также придумает, что ему делать дальше.

Но одно он начал понимать уже сейчас: вся копившаяся в нем в последние годы привязанность к Москве, наконец-то начала обретать конкретную форму.

Форму чувства.

И теперь он мог ощущать его во всех тонкостях, во всех деталях, во всех смыслах. Оно поднимало его над облаками и заставляло чувствовать себя чуть ли не самым счастливым олицетворением на всей планете.

Окрыленный и уставший, он вскоре, как и хотел, мирно заснул в объятиях Москвы с твердой уверенностью полностью разобраться в их отношениях утром.

17 (28) мая 1903 года, г. Санкт-Петербург, гостиница «Англия». 11:00.

Проснулся Петербург ближе к обеду. Вообще, поспать он любил, но удавалось это ему, несмотря на свой высокий статус, довольно редко. Хотя, точнее было бы сказать, что из-за него он и не позволял себе лишнего отдыха. Особенно это замечалось в последние, не самые спокойные, годы. Петр даже выработал некоторую привычку вставать по будням примерно в одно и то же время, и довольно рано, чем, в общем-то, однажды и удивил всех домочадцев. Но сейчас, в это утро, он позволил себе поспать подольше потому, что просто очень устал. Его внутренние часы сбились из-за прошлой ночи: он не помнил, когда еще ему было так хорошо с кем-либо, но также он и не припоминал, чувствовал ли он когда-то еще себя настолько разбитым, настолько выжатым, что даже встать с кровати сейчас было для него, по сути, маленькой победой.

Москвы рядом не было. В другой ситуации Петр бы счел себя огорченным, если бы не факт того, что произошло между ними несколько часов назад. На мгновение в душу Петра закралось сомнение: а точно ли он был с Москвой прошлой ночью? Но синяки на бедрах, гостиничный номер вместо своих покоев, а также записка на прикроватной тумбочке от Михаила окончательно убедили его в обратном.

Тело болело. Это было скорее с непривычки, ведь Петербург уже долго не позволял себе чего-то настолько качественного и долгого в постели. Да и не было уже давно рядом никого, способного его завести настолько, что ему будет плевать аж на собственное положение в обществе, что сам он будет столь грязно стонать и выгибаться под кем-то.

Поэтому Император, проснувшись, еще довольно долго собирался с силами, чтобы встать. Он думал о прошлой ночи, о Москве, о том, как ему теперь вести с ним – в целом обо всем сразу. Это было то самое состояние, когда одна мысль в голове сменяет другую по типу ассоциации – цепочка из них будто выстраивается сама по себе, и привести ее к более-менее логическому концу становится не таким уж легким делом.

Меньше всего его занимал вопрос того, как он объяснит свое отсутствие. Несмотря на то, что Господин Великий на дух не переносил Москву, он, Петр был в этом твердо уверен, порадуется за счастье своего любимого сына-Императора. А если нет, то Петербург всеми силами постарается убедить его в том, что Михаил совершенно не желает ему зла.

Сделав над собой усилие, Петербург потянулся. Слабость тут же разлилась по всему телу, и захотелось снова лечь и проспать еще несколько часов. Но Петр понимал, что отец отцом, – он, конечно, любит его и простит ему небольшие вольности, но вот усугублять их еще больше уже явно не стоило.

Потому, кое-как встав, Император принял ванну, после которой чувствовал себя уже немного лучше, оделся, а затем, доев оставшиеся с вечера закуски и допив шампанское, коего оставалось меньше чем на полбокала, отправился домой. По пути он все еще представлял возможный разговор с Новгородом и размышлял над тем, как его лучше всего было избежать.

17 (28) мая 1903 года, г. Санкт-Петербург, Зимний дворец. 13:00.

Видеть отца ему совершенно не хотелось, а потому он принял решение зайти через вход для прислуги. Однако Господина Великого Новгорода обмануть было очень трудно, вот только Петр понял это слишком поздно – уже когда зашел внутрь, и отец заметил его фигуру в дверях. Деться от разговора уже было некуда, и потому Петербург решил держаться стойко и невозмутимо, даже несмотря на то, что был сам виноват во всем произошедшем.

– Итак, молодой человек, – настроение главы семейства был понятно сразу, и потому Петербург решил не давать лишних поводов для ссор, – где вы изволили пропадать всю ночь?

– Papa[4], я же не маленький уже… – Вздохнув, скривился город на Неве, желая, чтобы этот неприятный разговор скорее прошел.

– Ты с Москвой был, да?! – Тон Господина Великого все также не предвещал ничего хорошего. Впервые за много лет отец был столь строг с Петром, и это заметно коробило провинившегося.

– А Вы что же, следите за мной? С Вашей стороны это столь же некрасиво, как и с моей покинуть праздник в самой его середине.

– Не слежу. Но тебя с ним вчера не видел только слепой. – Объяснил свои выводы Новгород. – Вы же даже ушли вместе!

– Ну если и с ним ушел, то что? Я повторяю Вам, papa: моя личная жизнь только моя, и я сам смогу разобраться со всеми проблемами в ней!

– Я же как лучше тебе хочу. – Видя решительность сына, Вячеслав постепенно начал смягчаться. – Он не принесет тебе ничего хорошего, я же рассказывал тебе…