Текст книги "Картонные стены"

Автор книги: Полина Елизарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

8

Июньское утро редко бывает приятно прохладным – либо зябко, дождливо, либо слишком солнечно и душно.

Варвара Сергеевна, распахнув настежь окно, невольно улыбнулась. Утро было таким, словно она сама его с вечера заказала: свежо, но тепло, а в прозрачном июньском воздухе щедро разлились ароматы сочащегося молодой зеленью цветущего сада. Пышные маленькие облачка на нежно-голубом небе были похожи на сладкую вату – так и хотелось добыть чудо-лестницу, залезть по ней и откусить кусочек. Самоварова любовалась открывшейся из окна картиной, и скопившееся с вечера раздражение отступало.

Прежде чем снова грузить себя сложившейся ситуацией, она решила с полчасика кайфануть.

Уставший с дороги, да и чего греха таить – завзятый «соня» Валерий Павлович продолжал дремать, несмотря на ее тихое ворчание.

Самоварова, беззлобно чертыхаясь от многочисленных неудобств, которые испортили ей настроение накануне, перекинула через плечо мохнатое банное полотенце и отправилась в душ.

После, распаковав лежавший посреди комнаты чемодан, облачилась в удобный спортивный костюм. Выпив воды из бутылки, прихваченной из поезда, подошла к плите.

«Пока Валерка дрыхнет, можно и кофейку натощак. Поездка – это стресс… а значит, в качестве исключения, простительно».

Великая вещь интуиция.

Несмотря на искреннее недоумение Валерия Павловича, она сумела в последний момент сборов подпихнуть в чемодан свою любимую джезву и пакетик молотого кофе.

И оказалась права.

Шкафы гостевого домика оказались издевательски пусты. Возле раковины стояла одна, случайно забытая кем-то изящная фарфоровая чашка, из которой торчала чайная ложка.

М-да…

Андрей нуждался в их помощи, но не сделал почти ничего, чтобы «дорогие гости» смогли ощутить его хотя бы мало-мальскую заботу… Кроме чистого комплекта постельного белья и парочки банных полотенец в домике не было элементарного: ни питьевой воды, ни сахара, ни того же кофе или хотя бы дешевого пакетированного чая.

Да и сам домик, красочно расписанный Валерием Павловичем, оказался небольшой, метров в пятьдесят, обшитой изнутри вагонкой конурой со скрипучими полами из лиственницы, выкрашенной в едко-зеленый, навевающий мысли о больнице цвет.

При входе имелась небольшая прихожая со скопищем старых курток на вешалке, откуда можно было попасть в комнатушку с унитазом, раковиной и узкой, изрядно обшарпанной душевой кабиной. В кабине сморщенным одолжением лежал кусок растрескавшегося, прилипшего к хлипкому держателю мыла.

Вторая дверь в прихожей вела в жилое помещение, выполнявшее роль кухни и спальни одновременно. Под окнами, смотревшими на большой хозяйский дом, стояла грубоватая, но не лишенная очарования двуспальная железная кровать-новодел в стиле начала прошлого века, а напротив кровати жался к стене дешевый и безликий кухонный гарнитур. Прямо на столешнице, рядом с двухкомфорочной газовой плитой, стояла обещанная Валерием Павловичем посудомоечная машина. Судя по размерам, в нее могли влезть пять-шесть тарелок, пара чашек и небольшая кастрюля.

Самоварова вздохнула и подергала расхлябанный, ответивший сердитым плевком воды смеситель. Затем разобралась с плитой. Под мирное сопение любимого, упорно не желавшего просыпаться, наконец сварила себе кофе.

Эх… На кой же черт их сюда занесло?!

Мотало ее в последние несколько дней, то ли тревожно было, то ли тоскливо, сны дурацкие снились, сюжет в давно задуманном романе никак не складывался, вот и подумала: неплохо сменить обстановку, отвлечься…

Толкнув плечом тугую, разбухшую за зиму и дождливую весну дверь, Варвара Сергеевна с чашкой в руках вышла из домика.

Гостевая хибара располагалась позади хозяйского дома, в дальнем углу большого квадратного участка. За хибарой возвышался соседский высокий, глухой забор.

Самоварова осмотрелась. Вчера, с дороги, ей было не до того.

Участок был зелен, но неопрятен – тут и там красовались оставленные строителями следы: облицовочные кирпичи, разномастные камни, арматура, доски. На брусчатых лесах, вплотную придвинутых к фасаду хозяйского дома, стояла здоровенная банка с краской.

По узким деревянным настилам, заменявшим непроложенные дорожки, Варвара Сергеевна направилась к большому дому. С северной стороны он имел вытянутую прямоугольником открытую оштукатуренную под отделку террасу с колоннами.

Прикрыв рукой чашку с горячим кофе, она преодолела несколько бетонных ступенек и оказалась на террасе.

В углу притулился большой колченогий икеевский стол, видимо, за ненадобностью привезенный хозяевами откуда-то еще. На столе, покрытом изрезанной цветастой клеенкой, стояла большая банка недорогого растворимого кофе, вокруг сгрудились разномастные чашки, ложки и хромированная подставка соль-перец. Вдоль стола расположились самодельные лавки. На одной из них, прижавшись к стене, стояла стеклянная банка, под завязку наполненная окурками.

Судя по всему, здесь с наступлением тепла трапезничала и делала перекуры бригада рабочих.

Сверху, с мансардного этажа, отчетливо доносились то скрежещущие, то сиплые звуки: там как раз работала бригада.

Вчера ни с кем из рабочих и даже – что самое неприятное – с хозяином дома им познакомиться не удалось.

Филатов приехал со службы ночью, о чем предупредил Валерия Павловича эсэмэской, когда они вытаскивали чемоданы из багажника Равшановой колымаги.

У ворот их встретила подруга пропавшей хозяйки. Даже ради приличия не пригласив гостей заглянуть в основной дом, Жанна сразу отвела их в гостевую хибару.

Правда, от ужина они сами отказались: перекусили в поезде и с некоторых пор старались не есть после семи вечера.

За показной любезностью этой «распоряжайки» (как тут же окрестила ее про себя Варвара Сергеевна) улавливалось плохо скрываемое раздражение.

С чего бы?

Эта высокая, дородная молодая женщина лет тридцати пяти держала себя с ними так, словно именно она была здесь хозяйкой, хоть и не слишком радушной.

На случай, если что-то вдруг понадобится, Самоварова обменялась с ней номерами телефонов и с облегчением закрыла за Жанной дверь.

Варвара Сергеевна оглядела недоделанную террасу – тоскливый, пепельно-серый цвет стен скрадывал все краски чудесного утра. Прежде чем вытащить из порстигара первую самокрутку, она решила отыскать здесь местечко поуютнее.

Сверху отчаянно визжала то ли болгарка, то ли еще какая дребедень… Уж в чем в чем, а в тонкостях ремонта она была не сильна.

Покинув террасу и еще раз внимательно осмотрев участок, Самоварова обнаружила дивный уголок – в тени яблонь, жасмина и уже увядшей сирени была оборудована курилка – небольшая чугунная лавочка, рядом – чугунный же столик со стоявшей на нем керамической пепельницей.

Жанна вышла из дома с черного хода.

Она глядела в телефон, и на ее лице блуждала загадочная улыбка.

«Такую улыбку ни с чем не спутаешь. Так нежно и мечтательно, будто художник мазнул акварелью, может улыбаться только по уши влюбленная женщина, причем в том случае, если, цепляясь за остаток разума, она пытается скрыть это от окружающих», – отметила про себя Самоварова.

– Утро доброе! – нарочито громко поздоровалась Варвара Сергеевна.

От неожиданности Жанна вздрогнула и прижала мобильный к груди. Затем быстро сунула его в карман черного худи и нацепила на лицо отстраненно-серьезное выражение.

– Доброе, – не слишком любезно ответила она.

– Поговорить можем? – вежливо поинтересовалась Самоварова. На столике уже лежал ее зеленый портсигар и стояла чашка с еще горячим кофе. – Курите? – И Самоварова дружелюбно подвинула женщине портсигар.

Проигнорировав попытку к сближению, Жанна достала из кармана узких спортивных брюк пачку «Парламента». Щелкнула зажигалкой, глубоко затянулась и только после этого, будто делая одолжение, присела на лавочку рядом с гостьей.

Повисла глупейшая пауза, за время которой Варвара Сергеевна попыталась осторожно, уже при ярком утреннем свете, рассмотреть эту колючку.

На руках у нее был яркий свежий маникюр, но пальцы ног, выступавшие из маловатых для ее ступней шлепок на пробковой ортопедической платформе были, как у ребенка, ровно подстрижены под корень. На макушке, сквозь гриву окрашенных в жгуче-черный цвет волос, пробивалась едва заметная седина. В ушах – крошечные бриллиантовые гвоздочки, а тональный крем, густым слоем нанесенный на кожу, свидетельствовал о пренебрежении регулярными визитами к косметологу. И все же, несмотря на боевой раскрас, ее все еще по-девчоночьи угловатое лицо было миловидным. Такие лица притягивают мужчин.

Прежде чем закурить Варвара Сергеевна глубоко втянула в себя запахи утра: помимо жасмина, здесь был и еще не успевший раскрыть свои соцветия шиповник, и лаванда, и хосты, и даже плетистая роза.

С вопросами Самоварова решила не торопиться.

Она хорошо чувствовала, что Жанну распирает от каких-то глубоко личных и, возможно, вовсе не связанных с исчезновением подруги эмоций. Стремясь прорваться наружу, они делали ее уязвимой, и потому важно было не напугать ее напором, а попытаться расположить к себе.

– Откуда столько зелени? Вроде бы новостройка, а сидим будто в саду с картинки. Когда хозяева успели насадить здесь такую красоту?

– Многое предыдущие хозяева успели посадить, а что-то было посажено застройщиком в качестве бонуса для будущих жильцов. Например, вон те крупномеры.

– Значит, Филатовы – не первые хозяева этого дома? – искренне удивилась Варвара Сергеевна.

– Большого дома – первые. Предыдущие купили участок с бетонной коробкой, себе поставили временный гостевой домик, где вы остановились, ну а до большого дома у них руки не дошли, вынуждены были срочно продать.

– Странно… Такое прекрасное место. Что-то произошло?

– А что у нас в стране происходит? Одни закрывают бизнес других за неуплату налогов и прочую хрень, а потом эти борцы с коррупцией покупают их дома, их машины и их баб, – неожиданно зло вырвалось у Жанны.

– Вы сейчас кого-то конкретно имели в виду? – осторожно спросила Самоварова.

– Какая разница? Конкретно – не конкретно, разве это что-то меняет? – раздраженно махнула рукой распоряжайка. – Это Россия… А конкретно у этого места не слишком хорошая карма. Алинке надо было сразу поинтересоваться, но желание свалить из города и поскорее стать хозяйкой большого дома ее ослепило.

– И все же, по первому впечатлению, место очень хорошее… Была ли у Филатовых альтернатива?

– Не знаю, не видела.

И Жанна, будто вспомнив о чем-то болезненном, некрасиво сморщила лицо.

– Ну… Я подумала, раз вы так дружны с Алиной, что даже живете здесь, она могла посоветоваться с вами, прежде чем принять столь ответственное решение. Целый дом купить, да еще та-а-кой, – это посерьезнее, чем машину…

– Как раз благодаря этому дому мы и возобновили наши отношения. – Она быстро и остро, будто взвешивая, опасно откровенничать или нет, кольнула взглядом Самоварову.

И Варвара Сергеевна, будто маслицем смазывая предстоящий ход беседы, пустилась в пространные рассуждения о том, что дружба – редкий дар и настоящий друг дается не каждому, что, как бы обстоятельства ни крутили людьми, друг – он потому и друг, что такие глупости, как время или, например, когда-то случившееся недопонимание над истинной дружбой не властны.

Жанна не без интереса прислушивалась к этой патетике и изредка слегка кивала.

Когда в чашке осталась одна гуща, размазавшаяся по стенкам, Варвара Сергеевна сощурилась и заглянула в нее, а затем придвинулась вплотную к соседке:

– Что-нибудь видите?

Распоряжайка пожала плечами, но лицо ее выражало любопытство:

– А вы?

– Вот, посмотрите… Будто силуэт девушки, да вот он, видите?

Жанна кивнула и перехватила рукой чашку:

– Можно? Действительно… И кажется, что девушка находится внутри… как будто костра.

– Я бы сказала, что костер под ней, а на уровне ее туловища лишь тонкие и длинные язычки его пламени.

– Это чашка Алинки. Где вы ее взяли? – неожиданно выхватив чашку из рук Самоваровой, зло спросила Жанна.

– В домике, у плиты. Уж извините, других там не было, – с нарочитым сарказмом в голосе ввернула Варвара Сергеевна.

Жанна вдруг бросила чашку на землю и грубо вцепилась своими сильными пальцами в плечо Самоваровой. Ее трясло.

– Скажите, только честно, она жива?! – Ее голос был полон неподдельного отчаяния. – Андрей мне сказал, что вы ясновидящая!

– Это не так… Но милая, вы уж успокойтесь! Должна быть, жива. По крайней мере, никаких свидетельств чего-то иного никто не получал. В противном случае нас бы здесь не было…

– Андрею все по фиг, слышите! Для него люди – дерьмо! Если ему кто здесь и нужен, то только Тошка…

Выкрикнув это на одном дыхании, Жанна внезапно обмякла и тихо, по-бабьи, заплакала.

– Успокойтесь… Все образуется…

Не придумав ничего лучшего, Самоварова приобняла женщину и начала осторожно поглаживать ее широкую, сжатую спазмом спину.

Когда Валерий Павлович, потирая на солнышке глаза, показался на крылечке гостевого дома, Варвара Сергеевна затушила уже третью за утро папиросу и, ловя недовольное урчание внутри, вдруг вспомнила, что еще ничего не ела.

Минутами ранее, когда Жаннина истерика отступила так же внезапно, как и началась, женщины успели немного поболтать.

Варваре Сергеевне удалось выяснить, что подруги знакомы почти пятнадцать лет, когда-то вместе работали (быстро обойдя эту тему, распоряжайка не уточнила, где именно), а после Алининого замужества, особенно после рождения Антона, виделись редко.

На важный вопрос, почему исчезнувшая пригласила подругу пожить (и приглашала ли вообще?), Самоварова так и не получила внятного ответа – в Жаннин мобильный постучалось сообщение.

Она быстро прочла его, и на ее губах опять появилась загадочная улыбка. Но Жанна тотчас взяла себя в руки и, будто оправдываясь, начала сумбурно объяснять Самоваровой, что ей необходимо встретить строительный материал.

Но прежде чем расстаться, Жанна пригласила их с доктором в большой дом на обед.

9

Из дневника Алины Р. 24 апреля.

Как-то один из многочисленных приятелей Андрея, из тех, средней руки чиновников, что нужны по работе, сидя с нами в шикарном ресторане и нахально дымя на меня весь вечер своим айкосом, заявил, что все без исключения прорабы – жулье и ворье, особенно те, кого привел дизайнер. На мой вопрос, кому набирать необходимых для ремонта нашего монстра работяг, кому их контролировать, поставлять тонны черновых материалов и следить за их качеством и качеством работ, он ничего внятного не ответил.

Павлин напыщенный!

Видала я таких когда-то, пачками. Одни понты. А тронь глубже – «голый Вася на матрасе» с недостроенным коттеджиком в пятидесяти километрах от МКАД.

И ведь не о квартирке шла речь, а о пятистах квадратных, без учета террасы, метрах!

А еще, как выяснилось, на участке необходимо провести дренажные работы, не говоря уже о нуждающемся в подновлении экстерьере успевшего за несколько зим выцвести и дать кое-где трещины дома. А еще…

Впрочем, мой здравомыслящий муж и не думал прислушиваться к балаболу, и совсем скоро, утвердив с нами окончательную смету работ, на сцену бодрым шагом вышел прораб Ливреев, за спиной которого маячили выписанные из какой-то украинской глуши трое молчаливых и хмурых работяг.

Нам он их представил как лучших из тех, что были у него в резерве.

Сложно себе представить, как могут выглядеть остальные… (

С такого рода людьми я еще не сталкивалась.

Несколько первых наших встреч они не смели поднять на меня глаза и казались мне чуть ли не дикарями в своих сине-пыльных, навевавших ассоциации с арестантскими робами спортивных костюмах.

Но я старалась быть предельно дружелюбной.

Мне рассказывали, что обиженные строители могут в процессе ремонта и яйца в стену замуровать. Несложно догадаться, на какие мучения это обрекает глупых и жадных хозяев!

С детства отец приучил меня уважать любой труд. А потом уже я сама, там, куда занесла нелегкая, чуть не каждый вечер отчаянно про себя вопила: «Господа, вы же не скоты, да и я прежде всего человек!»

Но люди, увы, склонны видеть лишь образ, который мы сами, с умыслом или нет, упорно для них лепим… В том моем случае обижаться или негодовать было бы абсурдно.

Но я отвлеклась.

Мне далеко не сразу пришло в голову, что моя, по словам мужа, обезоруживающая прямолинейность могла быть расценена строителями как избалованность скучающей хозяйской жены, которой мужик сунул в руки пусть сложную, но крайне занимательную игрушку – Большой Ремонт.

Наверное, этим и можно объяснить тот напряг, проявлявшийся в жестах и словах, который первое время исходил от них при нашем общении.

Спеца по электрике Ваню, самого угрюмого мужика неопределенного возраста, кликали Дядей. Он был невысок ростом, сутул и карикатурно кривоног, а над его растянутыми трениками нависало нездоровое пузцо.

Второго строителя, племянника Дяди Вани, молодого парня лет двадцати, звали Коляном. Ливреев, оправдывая его юный возраст, раз сто подчеркнул, что тот отлично кладет плитку и клеит обои, к тому же имеет редкий талант с ходу читать дизайнерские чертежи.

Бригадира, спеца по всему сразу, но особо – по сантехнике, женатого на сестре Дяди, самого смелого из них мужика лет сорока, звали по имени-отчеству – Иваном Михайловичем, а чаще просто Михалычем, но с оттенком неподдельного уважения (даже со стороны Ливреева).

Если его облагородить, отвести к дантисту – и стилисту, – мог бы получиться истинный мачо.

Бригадир всегда был собран и неразговорчив, так что меня не покидало ощущение, будто у него фига в кармане.

В каждом моем обращении к нему он будто угадывал подвох, хотя, в отличие от двух других, позволял себе даже (неожиданно для его угрюмого вида) от души рассмеяться в ответ на мой глупый или провокационный вопрос.

Одним словом, с марта прошлого года я несколько раз в неделю стала мотаться в наше еще страшненькое с виду поместье и с недоверием наблюдать, как эта украинская деревенщина, обложившись гипсокартоном, огромными мучнисто-серыми мешками с ротбантом и керамзитом, саморезами, молотками, пилами и ведрами с разведенной шпаклевкой, пытается превратить монстра в дом нашей мечты.

10

В большой прямоугольной столовой хозяйского дома, в противовес аскетизму гостевой хибары и хаосу, творившемуся на участке, было чрезвычайно красиво.

Как и в большинстве остальных помещений, здесь все было готово для комфортной жизни.

Тот, кто всем этим занимался, без сомнения обладал не просто хорошим – тонким вкусом.

Здесь не было ничего, что можно было бы назвать аляповатым или неуместным, кичливым или нарочито подчеркивающим статус хозяев.

За обманчивой уютной простотой скрывались серьезные вложения хозяйских денег и времени. Нежно-карамельные стены оттеняла безупречной работы тяжелая дубовая мебель, выполненная «под старину», рамы стеклянных, выходивших на две стороны окон были не из пластика, а из натурального дерева, выкрашенного в цвет кухни. Присборенные мелкими волнами воздушные «французские» занавески, крахмальное кружево скатерти и маленьких салфеточек, как и в меру затейливые, большие, в виде канделябров, потолочные и настенные светильники ассоциировались с временами, которых никто из хозяев и их гостей не застал.

Ну а пол, к особому восторгу Самоваровой, был паркетный, выложенный «елочкой».

Какой бы ни была эта неведомая Алина, Самоварова почувствовала к ней симпатию, будто родственную душу в толпе углядела, – она обожала этот стиль.

А вот и ее (чья же еще?!) большая портретная фотография на стене.

– Алина? – остановившись возле фото, кивнула она Жанне.

– Угу, – безо всяких эмоций ответила подруга пропавшей таким тоном, словно этот вопрос порядком ее утомил.

Что она испытывала к пропавшей все то время, пока они жили вместе?

Обыкновенную зависть? Но всего пару часов назад она так горько и искренне плакала, вцепившись в плечо собеседницы. А сейчас? Поди разбери эту распоряжайку…

Пока Жанна накрывала стол к обеду, Варвара Сергеевна, от помощи которой она категорически отказалась, получила возможность внимательно рассмотреть фотографию.

По общепринятому стандарту Алина не была красавицей.

Но, по мнению Самоваровой, фотографу удалось запечатлеть как раз истинную, хоть и нетипичную, красоту.

На фото хозяйка дома выглядела лет на тридцать, правда, лицо казалось слегка болезненным, как если бы молодая женщина недосыпала или изнуряла себя диетой. Хорошо очерченный, немного вытянутый овал, прямой, с небольшой горбинкой нос, живые натуральные губы. В больших темно-серых глазах светилась тревога вперемешку с невинным, как у ребенка, любопытством. Шатенка, прямые волосы уложены в высокую, в духе тридцатых-сороковых «ракушку». Серое строгое платье, а на контрасте с ним в ушах искрились крупные, ограненные сапфирами бриллианты.

Такой неоднозначный тип красоты либо заставляет мужчин насторожиться и отойти в сторону, либо надолго пленяет. В памяти Самоваровой всплыли учебники по криминалистике, в которых можно встретить практически любой тип лица, в том числе похожий на этот. Ей почему-то вспомнились черно-белые нечеткие фотографии канувших в Лету эсерок, искусных воровок, нечистых на руку куртизанок, тесно связанных с криминальным миром…

И вместе с тем из глубины этого необычного лица, будто шедевр через подделку на холсте, едва заметно проглядывала, а скорее – угадывалась какая-то непоколебимая, возвышающаяся над всеми земными страстями вера.

Сложно сказать, произвела бы фотография на Самоварову такое впечатление, если бы девушка не исчезла, а, например, задорно болтая о чем-то с подружкой Жанной, накрывала бы сейчас на стол…

И еще Варваре Сергеевне показалось, что это лицо ей знакомо. Размазанное в ее недавних, снова ставших беспокойными снах, нечеткое, едва уловимое и тут же исчезавшее, теперь оно смотрело на нее с большого портрета, словно молча пытаясь что-то объяснить.

Улучив удобную минуту, Самоварова быстренько пересняла портрет на айфон.

Обедали втроем: Валерий Павлович, Варвара Сергеевна и Жанна.

У Тошки с няней, которых вновь прибывшие, как и хозяина, еще не видели, был отдельный рацион – так объяснила распоряжайка. Они уже отобедали и теперь гуляли у реки.

За угощением, состоявшим из летнего салата и явно вчерашнего, неизвестно кем приготовленного и подогретого Жанной бефстроганова с картофельным пюре, Варвара Сергеевна успела разозлиться на Валерия Павловича.

– Странно пировать в отсутствие хозяев, – не успев сесть за стол, тут же брякнул он.

Жанна пожала плечами:

– Вы же вроде близкий Андрею человек… Он звонил, просил сделать так, чтобы вы чувствовали себя как дома, просил надолго вас не бросать, – усмехнулась она.

– Хорошо хоть памперсы нам менять не надо, да? – тем же тоном ввернул Валерий Павлович.

Но шутка не прошла.

В доме невидимым, но душным, темным покрывалом, запрещая шутки и смех, зависла тревога.

Жанна закончила приготовления к обеду и, махнув гостям рукой на предназначавшиеся для них места, плюхнулась тяжелой задницей на дубовый, с высокой резной спинкой стул.

– Что ж… Угощайтесь! Добро пожаловать! – с преувеличенным задором выдавила она.

Как только салат был разложен по тарелкам, распоряжайка, не притронувшись к еде, снова вцепилась в мобильный, который, видимо, не выпускала из рук даже во сне.

Удивленно, словно не понимая, кому они теперь здесь служат, застучали серебряные ножи-вилки, высокие матовые стаканы на изящных крученых ножках недовольно наполнились водой.

Самоварова, проникшись симпатией к отсутствующей хозяйке, отметила, что для салата были предусмотрены отдельные небольшие тарелки, для горячего же – большие, тяжелые, с красивым цветочным орнаментом. И те и другие, равно как масленка и плоское, украшенное по бокам овальными витыми ручками блюдо для хлеба, были из одного прекрасного сервиза.

Видимо, здесь вошло в привычку принимать пищу за накрытым по всем правилам столом, и менять сложившийся уклад распоряжайка не стала или задумала это специально, таким невербальным способом пытаясь загладить перед гостями вчерашний нелюбезный прием.

Ковырнув салат, Жанна поморщилась и пошла искать в кухонных шкафах недостававшую на столе солонку. Варвара Сергеевна приподняла пустую тарелку Валерия Павловича. Оставшись, как и она, без завтрака, он успел уничтожить свою порцию недосоленного салата.

Так и есть, сервиз антикварный: на тарелке она увидела зеленое клеймо Торгового дома Кузнецова.

Когда салат доели, Жанна неловкими, неприученными руками большой серебряной ложкой разложила по тарелкам горячее. Присела на место и, будто опомнившись, попыталась затеять с Варварой Сергеевной подобие светской беседы.

Вопросы, заданные безучастным тоном, были самыми банальными: как доехали и какова погода в Северной столице.

Валерий Павлович, до того молчавший, промокнул рот салфеткой и вдруг выдал:

– Экая вы самоотверженная подруга! Все, значит, бросили – и сюда, на стройку? Насколько я понял, вы приехали задолго до исчезновения Алины и так и живете здесь…

Повисла пауза.

Распоряжайка, перестав изображать из себя светскую даму, отложила в сторону приборы и напряглась.

– Такие были обстоятельства, – ответила она скупо.

Но Валерий Павлович, проигнорировав многозначительный взгляд Самоваровой, продолжил:

– И как же к этому относится ваша собственная семья?

Лицо Жанны болезненно скривилось, как утром в курилке:

– Считайте, что я на работе.

– Так и мы, голубушка, вроде как на работе! Хотя и по большой дружбе… И в связи с этим предлагаю внести ясность в ряд моментов, которые, надо сказать, еще вчера вызвали у нас удивление…

Жанна нервно хмыкнула и вновь схватилась за мобильный. В ее взгляде на неодушевленный предмет горела яростная надежда, словно айфон мог разом освободить ее от вопросов ненужных гостей и еще от чего-то другого, неприятного и мешавшего жить. Повертев телефон в руках, она демонстративно глянула на большие настенные часы, висевшие напротив.

– И?! – Голос звучал уже хамовато.

Только тогда Валерий Павлович, сообразив наконец, что имеет дело с барышней неуравновешенной, слегка сбавил обороты:

– Нет, Андрюшка вчера предупредил, что дела служебные его задержат допоздна, но он, конечно, мог с утра почтить нас своим присутствием и кое-что разъяснить. А то мы с Варварой Сергеевной чувствуем себя так, словно попали в какой-то квест…

– Попросила бы не обобщать, – вставила Самоварова. Она была раздражена. Обычно простой и прямой в общении доктор зачем-то принял сейчас неуместный образ интеллигентного сноба. Может, столовое серебро оказало на него такое воздействие? – Что касается меня, то я чувствую себя отлично. Только вот Пресли успел уже придушить несчастного воробья. – И она внимательно посмотрела на Жанну.

На круглом накрашенном лице не отразилось ни ужаса, ни сочувствия, ровным счетом ничего, кроме сковавшего его напряжения:

– Серьезный у вас кошак, а с виду такой спокойный, – машинально пробубнила она.

И уже после, будто делая громадное одолжение, перевела колючий взгляд на Валерия Павловича и процедила:

– Андрей уехал из дома в семь. Уверена, вечером вы увидитесь, и он вам все разъяснит.

Но упрямец, несмотря на выразительные взгляды Варвары Сергеевны, и не думал сдаваться:

– А разве вы сами не можете этого сделать? Насколько мы поняли, вы близкая подруга пропавшей… И тоже должны быть в курсе всего!

Шваркнув стулом, Жанна встала и, жестом остановив Самоварову, выказавшую готовность помочь, принялась складывать в стопки грязную посуду. В мобильный постучалось долгожданное сообщение.

Когда она его прочла, агрессия, будто по мановению волшебной палочки, исчезла, и губ коснулась уже знакомая Самоваровой блуждающая улыбка.

– Так! Кофе мы будем пить на террасе! Там же можно и покурить! – И Жанна, неуместная в своей плохо скрываемой радости, заговорщицки подмигнула Самоваровой, проигнорировав вопрос Валерия Павловича и подытожив незадавшуюся беседу.

* * *

Ливреев был ленив душой.

Это вовсе не означало, что у него не было эмоций – напротив, они, словно кучка муравьев, копошились в нем и, опережая друг друга, так и стремились вырваться наружу.

«Типичное поведение невротика или нарцисса», – отметила про себя Варвара Сергеевна.

Но Жанна, с энтузиазмом расставлявшая нарядные кофейные чашки на убогом столе недостроенной террасы, этого, видимо, не замечала.

То нависая над Ливреевым своей большой налитой грудью, выглядывавшей из глубокого выреза майки, то нарочито поворачиваясь к нему обтянутой узкими спортивными штанами задницей, она вроде бы обращалась ко всем присутствующим, но ловила глазами только его взгляд.

«Вот наша девушка и проснулась», – улыбнулась Варвара Сергеевна, исподтишка наблюдая за ее суетой.

– Давно в строительстве? – с ходу спросил Ливреева Валерий Павлович и отмахнул от себя клубы табачного дыма, которым быстро пропиталась терраса. Не став дожидаться, пока сварится кофе, Самоварова, Жанна и только что подъехавший Ливреев уже успели закурить.

– У меня в этом деле огромный опыт.

– А поконкретней? Поделитесь? – Получив за обедом по носу от Жанны, психиатр решил сменить тактику. Теперь он говорил просто и дружелюбно, всем своим видом изображая искреннюю заинтересованность.

– Я был совладельцем одной строительной фирмы, – охотно пустился в откровения прораб. – Но грянул кризис, разбежались с партнерами, оказался не у дел. Долги, бандиты, предавшие друзья… Проснулся одним утром и понял, что, кроме машины и полбутылки французского коньяка, у меня ничего больше нет. Пришлось начать с нуля уже в одиночном плавании. Лет пятнадцать специализируюсь на люксовой отделке квартир и домов.

– Да, такое нередкое случалось… Девяносто восьмой?

– Именно, – кивнул Ливреев и протянул Валерию Павловичу руку. – Меня, кстати, Вадимом зовут.

– Валерий.

И они принялись обсуждать тяготы, выпавшие в тот период на долю наивных русских предпринимателей, в частности, самого Вадима.

Уж о себе-то, в отличие от Жанны, прораб поговорить любил!

Но за его обезоруживающей откровенностью, с ходу выплеснутой на едва знакомых людей, скрывалось намеренное замалчивание множества фактов, неудобных для образа благородного терпилы, отказавшегося воевать с бывшими друзьями. Проглядывало тут и снисхождение к распоряжайке, чью искреннюю радость в связи с его появлением он не заметить не мог, но намеренно игнорировал, лишь изредка бросая простреливающий взгляд на мелькавшие перед его носом прелести.

Варвара Сергеевна, быстро устав от ливреевской болтовни, вновь переключила внимание на Жанну.

Кофе, сваренный ею, оказался вкусным и крепким. Помимо кофейника и чашек все из того же прекрасного сервиза, распоряжайка притащила из дома пастилу в коробке и небольшую хрустальную вазочку, наполненную шоколадными конфетами.

Перестав наконец суетиться, Жанна уселась на скамейку рядом с Ливреевым.