Текст книги "Исида и Осирис"

Автор книги: Плутарх

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

* Resp. 546b—с.

** Квадрат.

*** Существовало предание о том, что двадцатипятилетних Аписов топили, однако оно опровергается археологией.

**** Этимология Мут верна; Афири – греческая транскрипция имени Хатхор; наиболее приемлемое объяснение Мефиер – «великий поток», т е. небесные воды, олицетворенные в образе коровы – Хатхор, богини изначальной водной стихии.

57.

Может показаться, что подобным же образом и Гесиод, Делая первичными Хаос, Землю, Тартар и Любовь, имеет в виду не другие начала, но эти самые; если же говорить об именах, то, изменив их, мы так или иначе назовем Землю Исидой, Любовь – Осирисом, а Тартар – Тифоном; Хаос же, как представляется, поэт помещает внизу в качестве почвы и пространства Всеобщности. Эти обстоятельства, так или иначе, вызывают в памяти платоновский миф, который в «Пире» Сократ рассказывает о рождении Эрота*. Он повествует, как Пения, желая ребенка, прилегла к спящему Пору и, зачав от него, родила Эрота**, имеющего смешанную и неоднородную природу, потому что он родился от отца благородного, мудрого и во всем независимого, от матери же – беспомощной, бедной, льнущей из-за нужды к другим и клянчащей у них. А Пор – не кто иной, как первый возлюбленный, желанный, совершенный и независимый. Пенией же он назвал материю, не имеющую в самой себе блага, однако наполняющуюся им и всегда стремящуюся к нему, и берущую его долю. Родившийся от них космос, или Гор, не является ни вечным, ни неизменным, ни бессмертным, но, беспрестанно перерождаясь, он движется и остается юным и неуничтожимым благодаря периодам и смене явлений.

* Symp. 203b

** Пор – «богатство», Пения – «бедность», Эрот – «любовь»

58.

Итак, мифами нужно пользоваться не просто как историями, но следует выбирать из каждого полезное, руководствуясь сходством. Поэтому когда мы говорим о материи, не должно, увлекаясь учениями некоторых философов*, полагать в ней некое бездушное тело, и бескачественное, и инертное, и бесполезное само по себе. Ведь мы называем елей материей мира**, а золото – материей статуи, а они не лишены вовсе качественной определенности.

И самое сознание и душу человека, как сырой материал знания и доблести, мы предоставляем разуму, чтобы он украшал и упорядочивал их. И некоторые доказывают, что ум является вместилищем идей и материей для оттиска сверхчувственного начала***. А другие думают, что и семя женщины не является ни энергией, ни началом, но материей и пищей порождения. И вот как следует судить о богине тем, кто придерживается таких представлений: она постоянно причастна к первому богу и сочетается с ним из любви к красоте и благу, которые его окружают, и не чужда ему, но, как мы говорим, что законный и праведный муж любит по праву и порядочная женщина, имеющая мужа, тем не менее страстно желает его, так и она всегда льнет к нему, и просит у него, и наполняется важнейшими и чистейшими его частями.

* Diog. Laert, VII, 134: имеются в виду стоики

** Миро – благовонное масло; не следует путать его с миррой (или смирной) – ароматической смолой.

* Arist.. De Anima, 429a 20 слл.

59.

И полагают, что когда Тифон совершает вторжение и достигает крайних пределов, то она впадает в уныние, и говорят, что она поднимает плач, разыскивает и одевает останки и клочья Осириса, а поврежденные части принимает в себя и скрывает их, чтобы снова явить и испустить из себя как порождения. Таким образом, мысли, образы и истечения бога, пребывающие на небе и звездах, остаются неизмененными, а то, что рассеяно в изменчивой природе – в земле, море, животных и растениях, то, что растерзано, погублено и похоронено, – часто вновь является и сияет в порождении. Поэтому миф гласит, что Нефтида сожительствует с Тифоном, но что Осирис тайно сошелся с нею. Ведь разрушительная сила владеет преимущественно крайними пределами материи, которые называются Нефтидой, или Концом. А сила плодотворная и охранительная уделяет ей только слабое и хилое семя; его же губит Тифон, кроме того, которое Исида подбирает, сохраняет, вскармливает и взращивает.

60.

Короче говоря, этот бог* – весьма благой, и так полагают Платон и Аристотель. Плодотворная и охранительная часть природы движется к нему и к бытию, а гибельная и разрушительная – от него и к небытию. Поэтому имя «Исида» производят от понятий «разумно двигаться» (иес-тай) и «влечься», ибо она есть одушевленное и осмысленное движение.

Имя это не варварское, но как общее наименование всех богов (теос) происходит от слова «зримый» (театос) и «движущийся» (теон)**, так и эту богиню мы, подобно египтянам, называем Исидой в честь знания и движения. Поэтому Платон говорит***, что древние выражали понятие сущности (усия), называя ее исия. Так же, по его словам, они толковали мысль (ноэсис) и сознание (фронэсис)****, которые являются как бы перемещением и движением разума, стремящегося и влекомого; и они усматривали единение, благо и доблесть во всем вечно текущем и влекущемся. Точно таким же образом противоположными именами они порицали зло: все, что сковывает и связывает природу, все, что задерживает и мешает стремлению и движению, они называют пороком (какиа), скудностью (апориа), трусостью (дейлиа), мукой (аниа)*****.

* Осирис.

** Plato, Crat., 397d.

*** Crat, 401c.

**** Ищет в этих словах корень «ис»

***** Ищет в словах 2 корня, один из которых – «иа», «движение» Получается: зло – дурное движение, скудность – недостаток движения, трусость – боязнь движения, мука – отсутствие движения.

61.

Также Осирис имеет имя, составленное из слов «святой» (осиос) и «священный» (иерос)*, ибо он является общим разумным началом** сущего в небе и в преисподней; причем у древних был обычай первое называть святым, а второе – священным. А тот, кто изъясняет небесные явления, – Анубис, который является законом вышней сферы, – тот иногда называется Гер-манубисом; одним именем он связан с тем, что наверху, другим – с тем, что внизу. Поэтому в жертву ему приносят как белого петуха, так и пестрого: считают, что вышнее беспримесно и светло, а дольнее – смешанно и пестро. И не надо удивляться, что эти имена перекраиваются на греческий лад; ибо бесчисленное множество других слов, которые ушли в изгнание вместе с перекочевавшими из Эллады людьми, до сих пор сохраняются и живут как иноземцы среди чужих народов, и тот, кто называет их глоттами, ложно обвиняет поэзию, употребляющую некоторые из них, в варваризме. Еще пишут, что в так называемых Книгах Гермеса о священных именах говорится, что энергию, связанную с вращением солнца, египтяне называют Гором, а эллины – Аполлоном; энергию же, связанную с ветром, одни называют Осирисом, другие – Сараписом, третьи по-египетски – Софис. А Софис означает «беременность» (киэсис) или «быть беременной» (киэйн). Поэтому вследствие ошибки в словах по-гречески Псом (кион) называется то созвездие, которое считают уделом Исиды. Итак, менее всего стоит препираться из-за имен; однако я скорее уступлю египтянам имя Сараписа, чем Осириса, ибо первое из них – чужеземное, второе – греческое, и я считаю, что оба они принадлежат одному богу и одной энергии.

* Выделяет корни «ос» и «ир»

** λογοζ, κοινοζ.

62.

Со всем этим согласуются и представления египтян; ибо часто они называют Исиду именем Афины, которое имеет следующее значение: «я сама пришла», что служит указанием на самопроизвольное движение. Тифон же, как было сказано, именуется Сетом, Бебоном и Сму, и этими именами хотят обозначить некую насильственную и стеснительную помеху, или противоречие, или переворот. Более того, как пишет Манефон, магнит называют костями Гора, а железо – костями Тифона, ибо оно часто как бы увлекается и притягивается магнитом, но часто – бывает отражено и отброшено в противоположную сторону. Точно так же спасительное, благое и разумное движение мира путем убеждения обращает, привлекает и смягчает упрямое движение Тифона, а потом, приблизив к себе, снова отталкивает и топит в беспредельности*. И еще Эвдокс говорит, что египтяне в мифе о Зевсе рассказывают, будто у него были сросшиеся ноги и он не мог ходить и от стыда жил в пустыне; и что Исида, расщепив и разделив эти части его тела, даровала ему легкую походку. Под всем этим миф подразумевает, что мысль или разум бога, сам по себе пребывавший в незримости и безвестности, оказался явленным благодаря движению.

* Разночтение: в скудости (Loeb, p. 148).

63.

Также систр является символом того, что все сущее по необходимости сотрясается и никогда не прекращает круговращения; напротив, все заснувшее и потухшее как бы расталкивается и пробуждается. Рассказывают, что с помощью систров отпугивают и отражают Тифона, и этим дают понять, что в то время как уничтожение связывает и подавляет природу, рождение вновь освобождает и воскрешает ее через движение. К тому же верхняя часть систра кругообразна, и дуга охватывает четыре сотрясаемых предмета; ведь и часть мира, подверженная рождению и смерти, объемлется лунной сферой и все в ней движется и изменяется через четыре стихии: огонь, землю, воду и воздух. На дуге систра, сверху, высекают кота с человеческим лицом, а внизу, под тем, что сотрясается, в одном месте – лицо Исиды, в другом – лицо Нефтиды*, обозначая ликами рождение и смерть, ведь именно они суть перемещение и движение элементов. А под котом подразумевается луна из-за пестроты, ночных блужданий и плодовитости зверя. Говорят, что он рождает одного детеныша, потом двух, трех, четырех и пятерых; и так он прибавляет по одному до семи, причем всегда рождает двадцать восемь, а таково число лунных суток. Впрочем, это, пожалуй, слишком фантастично. И кажется, что зрачки в глазах кота наполняются и расширяются в полнолуние, а при убыли светила – утончаются и слепнут. Человеческие же черты кота символизируют осмысленное и разумное начало в чередованиях луны.

* На египетских систрах обычно диажды изображалось лицо Хатчор и голова кошачьей богини Бастет.

64.

Короче говоря, неверно считать воду, солнце, землю или небо Осирисом или Исидой; с другой стороны, если мы отнесем к Тифону не огонь, засуху или море, но вообще все неумеренное и неупорядоченное из-за избытка или недостатка, а все налаженное, благое и полезное будем чтить и уважать как дело Исиды и как образ, отражение и мысль Осириса, то мы не ошибемся. Мы также прервем Эвдокса, когда он выражает недоверие и недоумевает, почему Деметру не касаются любовные дела, а Исиду – касаются, и почему Дионис не может ни вызвать разлив Нила, ни править над мертвыми. Ибо путем простого рассуждения я заключаю, что эти боги повелевают всякой долей блага, и все благое и прекрасное в природе возникло благодаря им, причем Осирис дает начала, а Исида принимает и распределяет их.

65.

Точно так же мы выступим и против многочисленных невежд, которым приятно соотносить легенды о столь великих богах или с сезонными переменами климата, или с пахотой, временем сева и рождением плодов. Они говорят, что Осириса хоронят, когда скрывается в землю посеянное зерно, и что он воскресает и является вновь, когда начинается произрастание. Поэтому рассказывают, что Исида, узнав, что зачала, надела амулет с наступлением шестого дня месяца Фаофи и что к зимнему солнцевороту она родила среди ранних цветов и побегов недоношенного и недоразвитого Гарпократа. Поэтому ему приносят начатки взошедшей чечевицы, а день рождения празднуют после весеннего равноденствия. Тот, кто слушает подобные вещи, получает удовольствие и верит, поспешно обретая объяснение в том, что ему доступно и привычно.

66.

И, напротив, нет ничего страшного, если, во-первых, египтяне свято блюдут общих (для всех людей) богов и не делают их своей собственностью, не распространяют их имена только на Нил и на землю, которую Нил орошает, не называют единственным божественным творением болото или лотос и не отнимают великих богов у остальных народов, у которых нет ни Нила, ни Бута, ни Мемфиса. Исиду же и связанных с ней богов знают и признают все люди, и если некоторых они научились называть египетскими именами недавно, то власть каждого знают и чтят с самого начала. Во-вторых, что более важно, они очень заботятся и боятся, как бы незаметно не уничтожить и не распылить божественное начало в ветре, реке, семени, жатве, состоянии земли и смене времен года, как делают те, кто отождествляет Диониса с вином, а Гефеста – с огнем. Также Клеанф где-то говорит*, что Персефона – это дуновение, которое поднимается от хлебов и гибнет. А некий поэт написал о жнецах: когда сильные рассекают тело Деметры. Эти люди нисколько не отличаются от тех, кто считает парус, якорь и канат – кормчим, нить и челнок – ткачом, а чашу, медвяную смесь или ячменный напиток – врачевателем. Так они порождают ужасное и безбожное учение, перенося имена богов на бесчувственную и бездушную природу и вещи, которые неизбежно разрушаются людьми, имеющими в них нужду и пользующимися ими. Но невозможно представить себе, чтобы подобные явления были богами.

* Клеанф (331–233 гг до н. э.) – глава стоиков после Зенона.

67.

Ибо божество не лишено мысли и души и не подчинено людям. Мы же признали богами тех, кто дарует и доставляет нам в пользование все вечное и долговечное, и мы не различаем разных богов у разных народов, ни варварских и эллинских, ни южных и северных. Но как солнце, луна, небо, земля и море являются общими для всех и только называются у разных людей по-разному, так для единого, все созидающего Разума, и для единого, всем распоряжающегося Промысла*, и для благотворных, во всем распространенных сил у разных народов существуют разные почести и названия. И небезопасно пользуются священными символами, один – смутными, другие – более ясными, направляя умозрение к божественному. Ибо некоторые, сбиваясь с пути, соскальзывают в суеверие, а другие, избегая суеверия как трясины, опять-таки неожиданно скатываются, как в пропасть, в безбожие.

* Λογοζ, προνοια.

68.

Поэтому в таких делах нужно прежде всего взять в наставники философское учение и благочестиво рассуждать обо всем сказанном и сделанном. И как Феодор* рассказывает, что слова его, которые он подавал правой рукой, некоторые из слушателей принимали левой, так да не ошибемся и мы, понимая иначе то, что законы прекрасно установили о жертвоприношениях и праздниках. А что все сводимо к разумному, это можно почерпнуть у самих египтян.

В девятнадцатый день первого месяца они устраивают праздник в честь Гермеса, едят мед и фиги и восклицают: «сладка истина». И амулет Исиды, который, согласно мифу, она надела на себя, толкуют как «правдивый голос»**. Также Гарпократа следует считать не уродливым богом-ребенком и не каким-нибудь божеством бобов, но защитником и выразителем раннего, несовершенного и несформировавшегося учения людей о богах. А в месяц Месоре ему приносят бобы и говорят: «Язык – счастье, язык – божество». Рассказывают, что из всех египетских растений богине чаще всего жертвуют персею, потому что плод ее похож на сердце, а лист – на язык. И из всего, чем владеет человек от рождения, нет ничего божественнее слова, особенно – слова о богах, и ничто не имеет большего значения для счастья. Поэтому приходящему сюда к оракулу*** мы советует мыслить благочестиво и говорить пристойно. Но смешно поступает большинство людей, которые в процессиях и на праздниках провозглашают устами глашатая благоречие, а потом дурно говорят и думают о самих богах.

* Родился ок. 340 г. до н. э., ученик и последователь основателя киренской школы Аристиппа. Ряд его этических и атеистических высказываний закрепили за ним репутацию плюралиста.

** Или: голос – истина. Эту формулу произносил в загробном суде Осирис, оправдывая душу. Очевидно, Плутарх толкует амулет Исиды как символ оправдательного голоса, дарованного этой богине вслед за супругом.

*** По-видимому, речь идет о Дельфийском святилище.

69.

Но как же следует относиться к мрачным, безрадостным и скорбным празднествам и жертвам, если не подобает ни пренебрегать установлениями, ни смешивать изапутывать учение о богах нелепыми подозрениями? И у греков почти в то же самое время совершается многое, подобное тому, что делают египтяне во время священнослужений*.

Так, в Афинах женщины в праздник Фесмофорий постятся, сидя на земле, а беотийцы передвигают святилища Скорбящей** и называют этот праздник тягостным, потому что Деметра пребывает в печали из-за ухода Коры вниз. На сезон Плеяд приходится тот месяц посева, который египтяне называют Афир, афиняне – Пианепсион, а беотийцы – Даматрий. А Феопомп пишет, что обитатели запада считают и называют зиму Кроном, лето – Афродитой, а весну – Персефоной и думают, что все произошло от Крона и Афродиты***. Фригийцы же, полагая, что зимой бог спит, а весной просыпается, то усыпляют его, то пробуждают вакхическим служением. А пафлагонцы утверждают, что зимой бог связан и заперт, а весной – встряхивается и освобождается.

* Разночтение: в храмах Исиды. Hopfher, р. 42; Loeb, p. 160.

** Не исключено, что этот эпитет означает «ахейская» (богиня).

*** Запад – это Сицилия и Италия. В Кроне, очевидно, надо видеть Сатурна; Афродита чаще отождествлялась с иесной, чем с летом.

70.

Также определенное время года вызывает подозрение, что печаль происходит от сокрытия зерен, которых древние считали не богами, но дарами богов, великими и необходимыми для того, чтобы не жить дико и звероподобно. В ту пору, когда они видели, что плоды на деревьях портятся и совсем пропадают, они с трудом и скудно сеяли зерно, разгребая землю руками и снова накидывая ее, и клали семя в землю в неведении, примется ли оно и достигнет ли зрелости, и делали многое подобно тем, кто хоронит и скорбит. Опять-таки, как о покупателе книг Платона мы говорим, что он покупает Платона, а о том, кто декламирует сочинения Менандра, говорим, что он играет Менандра, так и они не чурались именами богов называть их дары и творения, почитая и возвеличивая их за полезность. Потом же, воспринимая это невежественно и без понимания, перенося на богов превращения зерна и не только называя, но и считая появление и исчезновение необходимого пропитания рождением и смертью богов, преисполнились глупых, преступных и мутных учений, хотя нелепость этой бессмыслицы била им в глаза.

И справедливо Ксенофан из Колофона* настаивает, чтобы египтяне, если они считают плоды богами, не оплакивали их, а если оплакивают, то чтобы не считали богами: разве не смешно, что тот, кто оплакивает, одновременно молит их явиться вновь и созреть для него с тем, чтобы они опять погибли и были оплаканы.

* Философ VI в. до н. э.

71.

Однако дело обстоит не так. Ведь они оплакивают плоды, а молят богов, первопричину и дарителей, чтобы те создали и взрастили новый урожай взамен погибшего. Поэтому прекрасно говорят философы, что тот, кто не научился правильно слышать слова, плохо проявляет себя и в деле. Так, некоторые из эллинов, не научившись и не привыкнув называть медные, рисованные и каменные изображения статуями и знаками почета богам, затем осмелились говорить, что Афину ободрал Лахар, златокудрого Аполлона остриг Дионисий, а Зевс Капитолийский сгорел и погиб во время Союзнической войны*; таким образом они незаметно насаждают и протаскивают дурные представления, вытекающие из слов. Все это в не меньшей степени испытали и египтяне из-за почестей, оказываемых животным. В этом случае греки правильно и говорят, и думают, что голубь – любимая живность Афродиты, змея – Афины, ворон – Аполлона, а собака – Артемиды, как сказал Эврипид:

«Ты станешь собакой – кумиром светоносной Гекаты».

Большинство же египтян, холя и ублажая этих животных как богов, не просто наполнили свои священные обряды смешными и забавными вещами – это еще наименьшее зло глупости; но возникает ужасное учение, ввергающее слабых и невинных в подлинное суеверие, а у более остроумных и дерзких вырождающееся в дикие, отрицающие богов суждения. Поэтому будет не лишним сказать об этом разумное слово.

* В 300 г. до н. э. Лахар, возглавлявший оборону Афин от Деметрия Полиоркета, использовал позолоченное одеяние статуи Афины на военные нужды (Paus., Г, 25, 7; Athen., IX. 405F). По той же причине «остриг» Аполлона сиракузский тиран Дионисий Старший (Aelian., Var Hist. I, 20). Храм Юпитера Капитолийского до времен Плутарха горел дважды: в 83 г до н. э. при Сулле и в 69 г. н. э. при Вителлин (Tac, Hist. III, 72).

72.

Представление о том, что боги вселились в подобных животных из страха перед Тифоном, как бы спрятавшись в тела ибисов, собак и соколов, перещеголяло всякую небылицу и сказку*. Также недостоверно, что воскресение сохранившихся душ умерших происходит как переселение только в эти существа. Из тех, кто желает сослаться на государственные дела, одни рассказывают, что Осирис в большом своем походе разделил войско на многие части, которые по-гречески называются отрядами и колоннами, и дал всем знаки в виде зверей, каждый из которых стал священным и почитаемым для рода того, кому они были назначены; другие говорят, что позднейшие цари ради устрашения врага являлись, надев золотые и серебряные звериные маски; третьи же пишут, что один грозный и хитрый царь, усмотрев, что египтяне по природе легкомысленны и чрезвычайно склонны к переменам и новшествам и что, когда они единомышлены и действуют заодно, сила их непобедима и неукротима благодаря численности, явил им и посеял среди них неискоренимое суеверие как основание для вечного раздора. Так как разным племенам он приказал чтить и почитать разных тварей, а животные относились друг к другу неприязненно и враждебно и по своей природе стремились пожрать друг друга, то люди постоянно защищали каждый своих, с трудом переносили, если животных обижали и, незаметно вовлеченные в их вражду, перессорились между собой. И до сих пор среди египтян только ликополиты едят овцу в подражание волку, которого они считают богом. Окси-ринхиты же до наших дней ловят собаку, закалывают ее и поедают как жертвенное животное, потому что кинополиты едят осетра**. По этой причине они вступили в войну, причинили друг другу ущерб, а позже были обузданы и помирены римлянами.

* Согласно египетской традиции в животных превратились Сет и его сторонники. О переселении благих богов сообщают античные авторы. См Th Hopfner, Fontes Historiae Religionis Aegypticae. Bonnae, 1922, ч. 1, стр 81, ч. II, стр. 151

** Названия городов происходят от слов «волк», «осетр» и «собака».

73.

Но так как многие утверждают, что в эти твари* переселилась душа самого Тифона, то, возможно, миф символически показывает, что все неразумное и дикое в природе есть часть дурного демона, и для того, чтобы умилостивить и унять его, пекутся и заботятся об этих животных. И если приключается длительная и тяжкая засуха, вызывающая сверх прочего или губительный мор, или другие неожиданные и ужасные бедствия, то жрецы во мраке, тишине и молчании выводят некоторых из почитаемых животных и сначала грозят им и запугивают их, а если бедствие продолжается, закалывают и приносят их в жертву, как будто это является наказанием демона или, иначе, – великой искупительной жертвой в великой беде. А в городе Илифии, как пишет Манефон, заживо сжигали людей, которых называли Тифоновыми и, провеивая их пепел, рассеивали и уничтожали его. И это делали открыто и в определенное время: в собачьи дни. Жертвоприношения же чтимых животных совершаются втайне, в неустановленный срок, от случая к случаю и скрытно от толпы, за исключением погребальных церемоний, когда выставляют трупы некоторых животных и хоронят их вместе, в присутствии всех, считая, что в свою очередь наносят ущерб и вредят тому, что любит Тифон. Ибо Осирису, по-видимому, посвящен только Алис с немногими другими животными, а Тифону предназначают большую часть тварей. Если это объяснение правильно, то я думаю, что оно отвечает на расспросы относительно тех живностей, которые признаны всеми и которые получают общеизвестные почести; таковыми являются ибис, сокол, собакоголовая обезьяна, сам Апис и Мендес: так называют в городе Мендесе козла.

* Т е. в почитаемых животных.

74.

Остаются еще полезность и иносказательность; некоторые обычаи имеют тр или другое основание, большинство же обладает и тем, и другим. Очевидно, что быка, овцу и фараонову мышь стали чтить ради нужды в них и их полезности (так, жители Лемноса чтят жаворонка, который отыскивает и разбивает яйца саранчи. А фессалийцы почитают аистов, потому что, когда земля порождает множество змей, аисты являются и уничтожают их всех. Поэтому они приняли закон о том, что каждый, убивший аиста, отправляется в изгнание); чтили также аспида, ласку и скарабея, так как усматривали в них некое слабое подобие божественного могущества, как в каплях – отражение солнца. До сих пор многие думают и рассказывают, что ласка зачинает через ухо, а рождает – через рот, и что это – подобие рождения слова; также говорят, что скарабеи не имеют самок и что все самцы испускают семя в вещество, сбитое в шарики, которые они катят, толкая их назад, так же как солнце по видимости вращает в обратном направлении небо, направляясь само с запада на восток. Аспида же сравнивают со звездой*, потому что он не стареет и двигается легко и ловко без помощи членов.

* Разночтение: с молнией. Loeb, p. 172. Аспид – это, видимо, кобра, звезда – Сириус.

75.

Так же и крокодил пользуется почетом, не лишенным убедительного основания, – ведь его называют подобием бога потому, что только у него одного нет языка, а божественное слово не нуждается в звуке и,

«двигаясь по бесшумному пути, справедливо правит делами смертных»*.

И говорят, что из обитателей воды только у него одного глаза прикрывает нежная и прозрачная пленка, спускающаяся со лба, так что он видит, будучи невидимым, а это свойство присуще Первому богу. И где самка крокодила откладывает яйца, там она отмечает предел разлива Нила.

Ибо откладывать в воде они не могут, далеко от воды – боятся, но так точно предугадывают будущее, что принося и обогревая яйца, они пользуются подъемом реки и сохраняют их сухими и неподмоченными. Они кладут шестьдесят яиц, столько же дней высиживают их, и столько же лет живут самые долголетние крокодилы, а это число – первое для тех, кто занимается небесными светилами. Что касается животных, которых почитают по двум причинам, то о собаке было сказано выше. Ибис же, который убивает смертоносных пресмыкающихся, первым научил людей пользоваться врачебными очищениями, ибо они видели, как он промывает и опорожнивает сам себя. И самые строгие жрецы, подвергаясь очищению, берут очистительную воду там, где пил ибис, потому что если вода вредна или околдована, он не пьет ее и даже не подходит к ней. Расстояние между ногами и промежуток между ногами и клювом образуют у него равносторонний треугольник, а узорчатое смешение его черных и белых перьев напоминает месяц. И не нужно удивляться, что египтяне привержены к таким слабым подобиям. Ведь и греки для лепных и рисованных изображений богов используют многие похожие символы. Например, на Крите была статуя Зевса, не имеющая ушей: ибо ничего не подобает слышать повелителю и владыке всего сущего. Возле статуи Афины Фидий поместил змею, а возле статуи Афродиты в Элиде – черепаху, потому что девы нуждаются в защите, а замужним женщинам пристали домоседство и молчаливость. Трезубец же Посейдона символизирует третью часть земли, которой владеет море, занимающее место после неба и воздуха; и отсюда произошли имена Амфитриты и тритонов. Также пифагорейцы украшают именами богов числа и фигуры. Равносторонний треугольник они называют Афиной, рожденной из головы и трижды рожденной**, потому что его делят три перпендикуляра, проведенные из трех углов.

Единицу называют Аполлоном из-за того, что она отрицает множественность и из-за простоты единичного; двойку – раздором и дерзостью, а тройку – справедливостью: так как нанесение несправедливости и претерпевание оной проистекает из недостатка и избытка, то справедливость, благодаря равновесию, оказывается посредине; а так называемая четверица, число тридцать шесть, была, как общеизвестно, величайшей клятвой и называлась космосом, потому что она образована из соединения первых четырех и четырех нечетных чисел***.

* Eurip., Troades 887 cл.

** Афина-Тритогенея Может быть, эпитет происходит от места рождения Афины – ливийской реки Тритон; в целом нельзя найти ни одного вполне удовлетворительного его объяснения.

*** 1 + 2+3 + 4+5 + 6 + 7 + 8 = 36

76.

Итак, если самые знаменитые философы, усматривавшие отражение божества в бездушных и бестелесных элементах, думали, что ничем нельзя пренебрегать и ничто нельзя оставлять без внимания, то я полагаю, что особи, облеченные в естество, способное к восприятию, имеющее душу, чувство и характер, тем более достойны любви; и почитают не их, но через них – божество, потому что они являются его яснейшим и природным зеркалом и потому что в них надо признать творения и создания все устрояющего бога*. Да и вообще не следует бездушное ценить выше одушевленного и бесчувственное – выше способного к восприятию, не следует – даже если бы кто-нибудь соединил вместе и воедино все золото и все смарагды. Не в цвете, форме или гладкости обитает божество, ибо то, что не причастно и по природе своей не может быть причастно к жизни, имеет участь более бесславную, чем участь мертвых. Природа же, которая живет, видит, имеет в себе источник движения и знание своего и чужого, впитала в себя истечение и долю красоты от Мыслящего, «кем управляется Все», – как сказал Гераклит. Поэтому нисколько не хуже уподоблять божество этим живностям, чем медным и каменным изделиям, которые подвержены порче и изменению и лишены от природы всякого чувства и разума. Вот что больше всего одобряю я из того, что говорят о почитаемых животных.

* Разночтение: так что и душе надо видеть орудие все устрояющего бога.

77.

Что касается одежды, то у Исиды она пестрого цвета, ибо, принадлежа к материи, энергия ее становится всем и все в себе заключает: свет и тьму, день и ночь, огонь и воду, жизнь и смерть, начало и конец. Одеяние же Осириса не приемлет тень и пестроту и является одним чистым подобием света, ибо начало – беспримесно, и ни с чем не смешано первичное и сверхчувственное. Поэтому, надев однажды это платье, жрецы затем снимают его и берегут невидимым и неприкосновенным. А покровами Исиды они пользуются часто, потому что чувственное и доступное, когда его используют, представляет много случаев раскрывать и лицезреть себя, изменяясь каждый раз по-разному. Напротив, знание сверхчувственного, чистого и простого*, просияв сквозь душу, как молния, только один раз позволяет коснуться и увидеть себя. Поэтому Платон и Аристотель** называют все это мистической частью философии, ибо, миновав сложное и разнородное с помощью разума, люди возносятся к этому первичному, простому и нематериальному началу и, по-настоящему коснувшись заключенной в нем чистой истины, полагают, что обладают, наконец, всей мудростью.