Текст книги "Софист"

Автор книги: Платон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Теэт. Это, в самом деле, наилучшее и разумнейшее из состояний.

Ин. По этому-то всему, Теэтет, обличение надобно, стало быть, называть важнейшим и главнейшим из очищений, а не обличенного опять, так как к делам важным он очищением не приготовлен, хотя бы то был сам великий царь, почитать человеком необразованным и бесстыдным, – в том отношении, в котором, чтоб быть истинно блаженным, приличны совершенная очищенность и высочайшая красота.

Теэт. Вез сомнения.

Ин. Что же? Как назовем тех, которые пользуются таким искусством? Ведь я боюсь назвать их софистами.

Теэт. Почему же?

Ин. Чтобы не приписать им большего достоинства.

Теэт. Однако ж то, что мы теперь говорили, подходит к такому какому-то человеку.

Ин. Да, как волк к собаке, – самое дикое к самому кроткому. Человек опасливый всегда должен быть более всего осторожен в отношении к сходствам; ибо это – род самый скользкий. Впрочем, пусть будет так; потому что не возникнет, думаю, спора по поводу пустых разграничений, если собеседники будут достаточно осторожны.

Теэт. Да, это-то вероятно.

Ин. Пускай же очистительность будет отделена от искусства различительного, от очистительности – часть, относящаяся к душе, от этой – учительство, от учительства – образовательность: но часть образовательности, обличение, прилагаемое к пустому суемудрию, – в том смысле, как оно теперь представилось нам, – пусть будет у нас названо не иным чем, как благородною, по происхождению, софистикою.

Теэт. Пускай будет названо; но, после такого множества представлений, я начинаю уже недоумевать, кому именно, говоря правду и выражаясь положительно, следует приписать имя действительного софиста.

Ин. И естественно-таки тебе недоумевать. Но надобно полагать, что теперь должен прийти в сильное недоумение и тот, кто захотел бы каким-нибудь образом заминать речь. Ведь правильна пословица, что от всех рук у бежать не легко[21]21
  Об этой пословице см. Erasmi Adagg.р. 222. Это – метафора, взятая от бойцов. Посему здесь,τὰς ἀπάσας μὴ ῥάδιον διαφεύγειν, разумеетсяλαβάς, которое в форме сжатой речи пропускается. Так,Phileb.р. 13D:ταχ’ἀνιέντες εἰς τὰς ἱμοίας. Вполне читается онаPhaedr.р. 236 С:εἰς τὰς ὅμοίας λαβὰς ἐλἡλυθας.De Rep.VΙΠ,init.:πάλιν τοίνυν ὡσπερ παλαιστἡς τὴν αὐττν λαβὴν πάρεχε.Legg.III,p. 682Ε:ὁ λόγος ἡμῖν οῖον λαβὴν ἀποδίδωσι.


[Закрыть]. Так теперь мы должны тем более налечь на вопрос.

Теэт. Хорошо говоришь.

Ин. И сперва, мы остановимся, будто бы перевести дух, и, вздохнувши, поговорим сами с собою: ну-ка, во скольких видах являлся нам софист? Мне кажется ведь, что, прежде всего, мы нашли его наемным ловчим молодых и богатых людей.

Теэт. Да.

Ин. Во-вторых, некоторым продавцом относящихся к душе наук.

Теэт. Конечно.

Ин. В-третьих, не явился ли он, в том же самом отношении, розничным торговцем?

Теэт. Да; а потом, в-четвертых, относительно наук, торговал у нас собственными произведениями.

Ин. Правильно вспомнил. Пятое же постараюсь припомнить я. Ведь он был также боец в словесной состязательности; и особенно усвоил себе искусство спорить.

Теэт. Конечно, был.

Ин. Да притом, шестое: предлагал возражения, – но мы положили, в виде уступки, что он служит очистителем мнений, заграждающих путь наукам относительно души.

Теэт. Без сомнения.

Ин. Так замечаешь ли, что когда кто является знатоком многих вещей, а получает имя от одного (того или другого) искусства, – такое представление не нормально: тогда становится явно, что относящий представление к какому-нибудь из искусств не может приметить в нем той стороны, на которую смотрят все прочие науки, почему и владеющего ими, вместо одного имени, называет многими?

Теэт. По всей вероятности, это бывает как-то так.

Ин. Посему, чтобы и нам-то в своем исследовании, по лености, не потерпеть этого! Возьмем-ка снова первое из того, что сказано ософисте. Ведь он мне представляется непременно чем-то одним.

Теэт. Чем же?

Ин. Мы назвали его, помнится, знатокомпротиворечия.

Теэт. Да.

Ин. Что же? не учит ли он и других тому же самому?

Теэт. Почему не так.

Ин. рассмотрим же, в отношении к чему такие, по их словам, научают других противоречию. А исследование у нас сначала пусть пойдет так[22]22
  Сущность рассуждения о софистах, как противоречивцах, состоит в том, чтоοἱ ἀντιλογικοὶо всем могут судить в ту и другую сторону, и потому выдают себя за знатоков всего. Но так как о человеке, по самой его природе, нельзя сказать того, чтобы ему известно было все, то софист кажетсятолько всезнайкою, и этим мнимым всезнанием пускает пыль в глаза людям молодым и неопытным.


[Закрыть]. Ну-ка, относительно вещей божественных, которые для черни темны, – делают ли они других способными к тому?

Теэт. Это, в самом деле, говорят о них.

Ин. А относительно видимого на земле и на небе, да и вообще относительно таких предметов?

Теэт. Как же.

Ин. Ну, а в частных-то собраниях, когда говорят всякую всячину о бывающем и сущем, они, сильные в противоречии, сильными, знаем, делают и других – в том, в чем сами.

Team.Вез сомнения.

Ин. что же опять относительно законов и всего вообще, касающегося политики, – не обещаются ли они сделать своих слушателелей возражателями?

Теэт. Обыкновенно говорят, что никто не беседовал с ними, кому бы они не обещали этого.

Ин. А в отношении искусств-то, берутся ли они все вместе, или каждое отдельно, – все, что следует возражать самому по каждому искусству мастеру, желающий может, конечно, узнать из письменных, выпущенных в народ сочинений.

Теэт. Ты указываешь, кажется мне; на Протагорово сочинение о фехтованье и иных искусствах.

Ин. Да много и других, почтеннейший. Но искусство противоречия не в том ли вообще состоит, что оно, по-видимому, есть некоторая достаточная способность представлять возражения на все?

Теэт. Явно, в самом деле, что к этому почти нечего больше прибавить.

Ин. Но ты-то, мой друг, ради богов, почитаешь ли это делом сильным? Ведь, может быть, вы, молодые люди, смотрите тут острее, а мы тупее.

Теэт. Что, и к чему особенно, говоришь ты? Ведь я не понимаю теперешнего твоего вопроса.

Ин. Есть ли возможность какому-нибудь человеку знать все?

Теэт. О, весьма блажен был бы тогда наш род, иностранец!

Ин. Как же кто-нибудь, сам не зная, мог бы говорить нечто здравое и противоречить знающему-то?

Теэт. Никак.

Ин. Так в чем бы могло состоять чудо силы софистической?

Теэт. Относительно чего?

Ин. Каким образом досталась им сила внушить юношам мнение, что они из всех и во всем самые мудрые? Ведь явно, что если бы противоречие их и не было правильно, и не являлось таким для юношей, – да пусть бы и являлось, но если бы они казались умными не по чему больше, как по своим возражениям, то, – твои же слова[23]23
  Тотвои же слова,τὸ σόν δὴ τοῦτο: – указывает на слова Теэтета р. 232D:οὐδεὶς γὰρ ἂν αὐτοῖς,ὡς ἔπος εἰπεῖν,διελέγετο μὴτοῦτοὑτισχνουμένοις.


[Закрыть]; – едва ли бы кто стал платить им деньги и пожелал в этом самом сделаться их учеником.

Теэт. Конечно, едва ли.

Ин. А теперь желают.

Теэт. И очень.

Ин. Потому что софисты, думаю, сами кажутся знатоками в том, чему противоречат.

Теэт. Как же иначе!

Ин. А делают-то они это, говорим, в отношении всего.

Теэт. Да.

Ин: Стало быть, представляются своим ученикам мудрыми во всем.

Теэт. Как же.

Ин. Не будучи такими; ибо заявлено было, что это-то невозможно.

Теэт. Как не невозможно!

Ин. Стало быть, нам показалось, чтософистобо всем имеет познание какое-то мнимое, а не истинное.

Теэт. Вез сомнения: и что теперь-то говорится о них, должно быть, говорится весьма правильно.

Ин. Возьмем, однако ж, на это какой-нибудь пример, по яснее.

Теэт. Какой же именно?

Ин. Следующий; – но постарайся отвечать мне с особенным вниманием.

Теэт. Какой?

Ин. Если бы кто сказал, что он и не говорит и не противоречит, но все вместе дела умеет совершать и производить одним искусством.

Теэт. Как говоришь: все?

Ин. Вот ты-то у нас не выразумел вдруг и самого начала речи; потому что не понимаешь, как видно, слова: все вместе.

Теэт. Да, не понимаю.

Ин. Так говорю, что ты и я принадлежим ко всему, но кроме нас есть еще иные животные и дерева.

Теэт. Как ты говоришь?

Ин. Если бы кто сказал, что он сотворит и меня, и тебя, и все прочие существа.

Теэт. О каком творении говоришь ты? Ведь уж, конечно, не о земледельце же толкуешь каком-нибудь, когда называешь его творцом животных?

Ин. Говорю, что он, кроме того, есть творец и моря, и земли, и неба, и богов, и всего прочего; и каждый из этих предметов сотворив наскоро, продает их за малую монету.

Теэт. Ты высказываешь какую-то шутку.

Ин. Что же? А кто говорит, что он все знает, и этому, за немногое и в немного времени, может научить другого, – слов того, думаешь, не следует принимать за шутку?

Теэт. Всячески.

Ин. Представляешь ли ты какой-нибудь вид шутки художественнее, или приятнее подражательности?

Теэт. Отнюдь нет; потому, что ты указал на вид весьма обширный, обнимающий собою все, и притом самый разнообразный.

Ин. И так, кто дает обещание, что он может одним искусством творить все, того мы узнаем вот почему: отделывая подражания и соименности сущего, при помощи живописного искусства, и показывая свои рисунки издали, он, пред молодыми и несмысленными людьми, будет в состоянии прикинуться, будто может самым делом произвести вещь, какую бы ни захотелось произвести ему.

Теэт. Бак же иначе?

Ин. Что же теперь? И в области рассуждений не ожидаем ли мы какого-нибудь подобного искусства? Разве не возможно словами обворожат слух юношей, стоящих еще далеко от дел истины, показывая им в отношении ко всему так называемые призраки, чтобы заставить их думать, будто говорят им истину, и будто говорящий есть человек самый мудрый из всех и во всем?

Теэт. Почему же не быть какому-нибудь подобному искусству?

Ин. Так вот многим тогдашним слушателям, Теэтет, когда пройдет довольно времени и возраст сделается зрелее, не необходимо ли будет, при близкой встрече с самыми вещами и под влиянием впечатлений, заставляющих живее хвататься за существо дела[24]24
  Хвататься за существодела – τοῖς δὲ οὖσι προςπίπτοντας, в противоположностьτοῖς ειδώλοις, – образам или мечтам, которые представляемы были им софистами.


[Закрыть] – не необходимо ли будет им изменять полученные прежде мнения, так как великие из них окажутся маловажными, легкие – трудными, и всячески разрушать сотканные из слов мечты, чрез осуществление самых дел?

Теэт. Да, сколько могу судить об этом, по моей молодости. Думаю, что и я принадлежу к тем, которые еще далеко стоят от истины.

Ин. Потому-то все мы здесь будем стараться, да и теперь стараемся, как можно ближе подвести тебя к ней, пока еще нет впечатлений. О софисте же скажи мне вот что: ясно ли уже, что он – кто-то из чародеев, как подражатель действительно сущего? или мы еще сомневаемся, не о стольких ли, в самом деле, вещах имеет он познания, скольким приписывает себе способность противоречить?

Теэт. Да как же, иностранец? Из сказанного-то почти уже ясно, что он – кто-то из людей, любящих шутить.

Ин. Стало быть, надобно почитать его каким-то чародеем и подражателем.

Теэт. Как не почитать!

Ин. Хорошо же; теперь наше дело – не упустить зверя, потому что мы почти обошли его некоторою сетью составленных для этого словесных орудий, так что отсюда-то ему уже не уйти.

Теэт. Откуда?

Ин. Из рода чудодеев, в котором, между прочими, содержится и он.

Теэт. Да, это же самое относительно его кажется и мне.

Ин. Так теперь хотелось бы как можно скорее разделить образотворное искусство; и если, по нашем вступлении в него, софист решится вдруг противостоять нам, то мы, по предписанию царского указа, схватим его и, объявив о добыче, предадим царю[25]25
  Можно догадываться, что Платон, говоря так, имел в виду обычай персов и лакедемонян: в мысли его была, то есть, та благородная персидскаяσαγηνεία, которую описывает он в Менексене (р. 240 В, С;Legg.III, р. 698 D.Herodot.III, 149). Этим проясняется и значение слов:κατὰ τὰ ἐπεσταλμένα ὑπὸ τοῦ βασιλικοῦ λόγου: то есть, разумеется царское предписание, следуя которому, персидские воины должны были всех неприятелей брать в плен, не давая уйти никому. Видно также, что значит:ἀποφῆναι τὴν ἄγραν, – объявить о добыче; ибо в Менексене (1. с.) говорится:συνάψαντες τὰς χεῖρας διῆλθον ἄπασαν τὴν χώραν,ἲν’ἔχοιεν τῷ βασιλεῖ εἰπεῖν,ὄτι οὐδεὶς σφᾶς ἄποπεφευγὼς εἴη.


[Закрыть]. А когда он как-нибудь скроется в частях подражательности, – будем преследовать его неопустительным делением принявшей его части, пока не поймаем. В самом деле, ни этот, ни иной какой род никогда не похвалится, что он ушел, если таким способом можно бывает доходить черезкаждоеи до всего.

Теэт. Ты говоришь хорошо; так и надобно делать.

Ин. Продолжая пройденный путь деления, я и теперь ясно вижу два вида подражательности[26]26
  Элейский иностранец различает два вида подражательности: один – εἰκαστικὴν, другой – φανταστικὴν. Первый – тот, в котором подражатель старается верно схватить самый образ подлинника, так что удерживает и размеры его, и пропорции, и цвета, и если что позволяет себе изменить в нем, то разве масштаб. От этого вида подражательности отличается другой – φανταστική, который не останавливается на чертах предмета, принадлежащих ему по природе, но действует свободнее, так что производит изображения смотря по избранной точке зрения и по законам оптики. О перспективном и оптическом искусстве древних пишетBottiger,в книге: Aldobrandinische Hochzeit,р. 20, иArcheol. Picturaeр. 310;Schneider,ad Eclogg. physice, p. 264 sqq


[Закрыть], но в котором из них скрывается искомая нами идея, – узнать это, кажется; нахожу себя еще не в силах.

Теэт. Да ты сперва скажи и раздели нам, на какие два вида указываешь.

Ин. В подражательности я усматриваю одно – искусство уподобительное. Оно действует особенно тогда, когда кто, по размерам образца, отделывает произведение подражательное, имея в виду долготу, широту, глубину, и сверх того оттеняя каждую часть приличными ей красками.

Теэт. Что же? разве не такое что либо берутся делать и все подражатели?

Ин. Не такое – по крайней мере, те, которые оттискивают или живописуют что-нибудь из предметов величественных. Ведь если бы они прекрасным вещам сообщали истинный размер, то высшие из них явились бы, знаешь, меньше надлежащего, а низшие – больше; потому что первые видимы бывают нами издали, а последние вблизи.

Теэт. Конечно.

Ин. Так не расстаются ли теперь мастера с истинным, когда отделываемым ими образам придают размеры не действительные, а кажущиеся прекрасными?

Тефт. Конечно.

Ин. Стало быть, не справедливо ли будет одно, так как оно подобно ведь, назвать подобием?

Теэт. Да.

Ин. Азанимающуюся этим часть подражательности-то наименовать искусством, как мы называли его прежде, уподобительным?

Теэт. Следует.

Ин. Что же? как назовем то явление, которое хотя с благоприятной точки зрения[27]27
  Ἐχ καλοῦ – греческий идиотизм, означающий хорошо избранное место, или лучшую точку зрения. Аristорh. Thesmoph. v. 293:Ποῦ καθίςω ἐν καλῷ,τῶν ρητόρων ἵν’ἐξαχούσω.


[Закрыть] походит на прекрасное, но, если бы кто получил способность достаточно созерцать столь великие предметы, оказалось бы не подобным тому, чему его уподобляют? Не фантом ли то, что кажется похожим, а не походит?

Теэт. Что же более!

Ин. И этой части, понимаемой обширно, нет ли в живописи и во всяком искусстве подражательном?

Теэт. Как не быть.

Ин. Так искусство, отделывающее фантом, а не подобие, не будет ли весьма правильно называтьфантастикою?

Теэт. И очень.

Ин. Вот об этих-то двух видах образотворения говорил я, – об уподобительности и фантастике.

Теэт. Правильно.

Ин. Но того-то и тогда не домекал, в котором из них надобно полагать софиста, и теперь еще не могу рассмотреть ясно. В самом деле, какой это удивительный и трудный для исследования муж, когда и теперь так хорошо и хитро ушел в такой непроследимый вид.

Теэт. Этовидно.

Ин. Однако ж, сознательно ли ты подтвердил это, или к скорому соглашению, по привычке, увлекся стремлением речи?

Теэт. Бак и к чему ты говоришь это?

Ин. Мы, друг мой, по истине, на пути самого трудного исследования; потому что, с одной стороны – являться и казаться, с другой – быть, с одной – говорить что-то, с другой – не говорить ничего, – все такое, и в прежнее время и теперь, сильно бременит нас недоумениями. В самом деле, каким образом сказанное что-нибудь или подуманное ложно будет действительно произнесено, не связываясь противоречием? – это, Теэтет, дело весьма трудное.

Теэт. Что же тут?

Ин. Такое слово осмеливается принимать небытие за бытие; а иначе лжи ведь и не было бы. Великий Парменид, когда мы были еще в детстве, друг мой, от начала до конца, выражаясь, всякий раз прозою и стихами, свидетельствовал вот что:

Этого нет никогда и нигде, чтоб не сущее было;

От такого пути испытаний сдержи свою мысль[28]28
  Софисты, как известно, отрицали самую возможность говорить о не существующем, и отсюда заключали, что лгать нельзя, и лжи нет. Платон эту хитрую выдумку приписывает Протагору, и даже некоторым древним народным философам(Euthydem.р. 284 Аsqq.; Cratyl.р. 385 В; 429 С,D.Сн. Aristot.Met. IV,p. 119,ed. Brand.Isоcrat.Encom. Hei. p. 231 sqq.,ed. Becker). То же самое учение здесь приписывается и Пармениду, который равным образом полагал, что не существующего нельзя ни помыслить, ни произнести. Это положение его, кроме Платона, заметил иАристотель(Metaph.XIII, 2, р. 294,ed. Brand.). Стих его:Ἀλλὰ σὺ τῆς δ’ἀφ’ὁδοῦ διζἡσιος εἶργε νόημα, Платоном приводится и ниже, p. 258 D; упоминает о нем такжеСимплиций(Phys. р. 17 А, 152 А); аСекст Эмпирик(Adv. mathem.VII, 3) с этим стихом передает нам и многие другие, приписывая их также Пармениду. Но удивительно, почему, из двух цитированных здесь стихов, первого не приводит никто, кроме Платона. Это заставляет нас в первом стихе видеть не стих, а прозаическую речь. Гейндорф старался дать ему форму стиха, и потому слова Платоновы:οὐ γὰρ μήποτε τοῦτ’οὐδαμῇ,φησίν,εἶναι μὴ ὄντα, поправил так:οὐ γὰρ μήποτε τοῦτο δαῇς,φησίν,εἶναι μὴ ἐόντα. Но если бы Секст, Симплиций и другие, читавшие стихи Парменида, находили между ними и этот, то в ряду прочих, конечно, упомянули бы и о нем. И так, по нашему мнению, справедливо судитКарстен(De Parmenidis reliquiisр. 130), говоря, что Платон привел здесь прозаическое положение Парменида, так как этот философс своими друзьями употреблял язык и прозаический и стихотворный, – πεζῇ τε καὶ κατὰ μέτρον.


[Закрыть]. А о чем свидетельствует он, то самое еще более подтвердит самый рассудок, если мы несколько испытаем его. И так, прежде всего, рассмотрим это, если с твоей стороны не будет несогласия.

Теэт. Что касается до меня, то полагай, как хочешь; и когда рассудок выведет на путь наилучший, тогда, в своем рассуждении, ты и сам держись его, и меня веди по нем.

Ин. Да, так и надобно делать. И вот, скажи мне: осмеливаемся ли[29]29
  В заключение исследования о софисте сказано, что софист есть кажущийся подражатель истинного философа и что, заглядываясь на ложную свою мудрость, он почитает себя тем, что не есть. По этому поводу, элеец приступает к исследованию того, как надобно думать о природе не существующего. И так, отсюда начинается изложение знаменитого Платонова учения о существующем и не сущем. Чтобы правильно уразуметь его, надобно заметить, что Платон сперва излагает мнение мыслителей, отвергающихτὸ μὴ ὂν, потом рассматривает следствия, вытекающие из этого учения, чтобы таким образом ясно открылись несообразности его; а наконец, свойственным ему способом, рассуждает против Парменидова понятия о сущем. Но это исследование начинается с того, что Платон истолковывает мнение Парменида и настаивает, что вещам существующим он не мог приписать того, что не существует•, или, что все, относящееся к сущности, отдельно от не существующего и чуждо ему. Кроме того, он полагает, что, по учению элейского философа, не существующее не может ни быть, ни называтьсячем-нибудь, если только о мыслящем не что-нибудь надобно думать, что он ничего не мыслит и не говорит; а отсюда заключает, что не существующего, по началу Парменида, нельзя ни назвать, ни выговорить. Кроме того, по объяснению Платона, отрицатели н^есуществующего должны утверждать, что не существующему никак не принадлежит сущность, свойственная существующему: то есть, не существующее у них не должно иметь никаких предикатов, если только ничто, свойственное существующему, не может быть приписано не существующему. А в таком случае, не существующее не будет принимать ни числа, которое уместно лишь при различии предметов, ни даже единства, поколику оно немыслимо без множества. Отсюда, рядом заключений, философ приходит наконец к очевидности, что отрицатели не существующего противоречат сами себе, и что софист скрывается именно во мраке этих противоречий.


[Закрыть] мы произносить вовсе не существующее?

Теэт. Почему не произносить!

Ин. Так если бы, не для спора и не для шутки, а по серьезном размышлении, кто-нибудь из слушателей должен был объявить, где требуется привносить словоне существующее;то, как тебе кажется, к чему и для означения чего он и сам пользовался бы им, и указал бы пользоваться вопрошателю?

Теэт. Вопрос трудный, и для меня-то, почти могу сказать, совершенно неразрешимый.

Ин. Но то-то явно, что «не существующее» не должно быть относимо к существующему.

Теэт. Да, как можно!

Ин. А если не должно – к существующему, то никто правильно не отнесет его и к тому, чем означается что-нибудь.

Теэт. Как отнести!

Ин. Да и то для нас, может быть, явно, что самое словочто-нибудьмы всякий раз относим к существующему; потому что мыслить его одно, само по себе, как бы обнаженное и отрешенное от всего сущего, невозможно.

Не правда ли?

Теэт. Невозможно.

Ин. Рассматривая же дело так, подтвердишь ли, что мыслящий слово что-нибудьмыслит необходимо что-то одно?

Теэт. Так.

Ин. Ведьчто-то, скажешь, есть знак одного, оба – знак двух, некоторые – знак многих.

Теэт. Как не сказать.

Ин. Так, говорящий то не «что-нибудь», как видно, по необходимости, вовсе ничего не говорит.

Теэт. Да, уж по необходимости.

Ин. А не следует ли согласиться и в том, что такой человек, не только говоря, ничего однако ж не говорит, – но что принимающегося произносить не существующее, даже не должно называть и говорящим?

Теэт. Это положение, кажется, достигает уже крайней степени сомнения.

Ин. Не говори еще так много, друг мой; есть степень и выше этой, и она-то уже в сомнении величайшая и первая, так как лежит в самом его основании.

Теэт. К чему такая речь? выражайся прямо, ничем не затрудняясь.

Ин. К существующему, вероятно, можно прибавить что либо другое существующее[30]30
  Разумеется, существующему, поколику оно существует, всегда могут быть приписаны какие-нибудь свойства, предикаты, которые действительно в нем есть, так как оно само действительно существует, чего в отношении к не существующему никаким образом сделать нельзя. Поэтому не существующее не может принимать и числа, поколику в числе сходятся единство и множество, которые никак не совместимы с не существующим.


[Закрыть].

Теэт. Как не мочь.

Ин. А к не существующему возможно ли, скажем, прибавление чего-нибудь существующего?

Теэт. Да как же это?

Ин. Число-то, все вместе, мы относим к вещам существующим.

Теэт. Если что еще иное, то это надобно относить к существующему.

Ин. Так не должно нам и браться – в числе – относить к не существующему ни множество, ни единство.

Теэт. Да ведь и неправильно бы, как видно, брались, судя по смыслу речи.

Ин. Каким же образом, без числа, устами ли произнес бы кто-нибудь, или совершенно схватил бы мыслью то, чего нет, или что не существует?

Теэт. Говори, каким.

Ин. Чтобы высказать не существующее(μὴ ὄντα), не беремся ли мы привнести численное множество?

Теэт. Как же.

Ин. Между тем не существующее(μὴ ὄν)не берем ли опять как одно?

Теэт. Очевидно.

Ин. Но и несправедливо ведь, и неправильно, говорим, существующее браться прилаживать к не существующему.

Теэт. Говоришь совершенную правду.

Ин. Так замечаешь ли, что не существующего самого по себе нельзя ни правильно произнести, ни сказать, ни схватить умом, что оно и немыслимо, и не выразимо, и не произносимо, и бессловесно?

Теэт. Вез сомнения.

Ин. Но не ошибся ли я, сказавши сейчас, что относительно его укажу на высочайшее сомнение.

Теэт. Что же? Разве можем найти еще иное какое-нибудь, большее?

Ин. Что ты, чудак! или не замечаешь, уже по сказанному, что не существующее приводит в сомнение и самого обличителя, так что, как скоро взялся бы он обличать, то тотчас поставлен был бы в необходимость в этом отношении противоречить самому себе?

Теэт. Как ты говоришь? скажи еще яснее.

Ин. По самому моему исследованию, ничто не может быть яснее. Ведь, предположив, что не существующее не должно быть причастно ни одному, ни многому, я тотчас, теперь же назвал его одним; потому что говорю: не существующее. Понимаешь?

Теэт. Да.

Ин. И опять, немного раньше говорил, что оно не произносимо, не выразимо, бессловесно. Следишь?

Теэт. Как же, слежу.

Ин. Но, пытаясь приписывать ему бытие-то, не противоречил ли я тому, что говорил прежде?

Теэт. Кажется, противоречил.

Ин. Что же? приписывая ему это, ведь я разговаривал с ним, не как с одним?

Теэт. Да.

Ин. И однако ж, говоря, что оно бессловесно, не выразимо, не произносимо, я все таки обращал свое слово как бы к одному.

Теэт. Какне к одному!

Ин. А по нашему-то положению, должно быть так, что кто будет правильно говорить о нем, тот не станет определять его ни как одно, ни как многое, даже не придаст ему вовсе никакого имени; ибо и нечто «одно» есть уже имя, которым оно называлось бы.

Теэт. Вез сомнения.

Ин. Так и обо мне-то что еще скажут! Ведь как прежние, так и теперешние мои доводы относительно не существующего найдут разбитыми. Так что в моей-то речи, как я сказал, не будем искать правды относительно не существующего: давай-ка, теперь поищем ее в твоей.

Теэт. Как ты говоришь?

Ин. Будь ты у нас добр и благороден; как юноша, попробуй, сколько можешь более, напрячь свои силы, и правильным образом произнеси что-нибудь о не существующем, не придавая ему ни сущности, ни единства, ни численного множества.

Теэт. Велика, действительно, и странна была бы моя ревность к такой попытке, если бы я решился на это, видя твою неудачу.

Ин. Впрочем, если угодно, останемся, и ты и я, в стороне; и, пока не встретим кого-нибудь, кто мог бы сделать это, будем только говорить, что софисткак нельзя более лукаво скрылся в это непроходимое место.

Теэт. Да и очень так представляется.

Ин. Поэтому, если владеет он, скажем, каким-нибудь искусством фантастическим; то, привязавшись к такому употреблению[31]31
  То есть, пользуясь возможностью давать словам такое употребление, какое позволяется искусством фантастическим, – посредством которого речь всегда может принять противное направление.


[Закрыть] слов, легко направит наши речи к противному. Когда, то есть, мы назовем его делателем отображений, он спросит нас, наоборот: а что непременно называем мы отображением? Итак, надобно смотреть, Теэтет, что кто будет отвечать на вопрос этого сорванца[32]32
  О таком значении словаνεανίαςможно читать уГейндорфак этому месту, также уМаркландаad Eur. Suppi,v. 580.


[Закрыть].

Теэт. Явно, что укажем на отображения в воде и в зеркалах, также на живописные, оттиснутые, и на другие, какие еще бывают этого рода образы.

Ин. Открывается, Теэтет, что софиста ты не видывал.

Теэт. что так?

Ин. Тебе покажется, что он зажмурился, или вовсе не имеет глаз.

Теэт. Как?

Ин. Если ты дашь ему такой ответ, что укажешь на изображения в зеркалах и оттисках, то он посмеется над твоими словами, – будто ты говоришь с ним, как с зрячим, – и, притворившись, что не знает ни зеркал, ни воды, ни даже зрения, по поводу твоих слов спросит тебя только об одном.

Теэт. О чем?

Ин. О проходящем по всему этому[33]33
  Иностранец очень искусно и тонко замечает собеседнику, что понятие об отображении надобно объяснять не примерами отдельных вещей, а определением целого рода его. Ведь софист-то, говорит, как великий хитрец, тотчас начнет извинять себя тем, что зрение его тупо, и потому признает нужным, минуя частное, обратиться к самому роду отображения, в котором заключаются все частности. Этот-то род, скрывающий в себе всю полноту отдельных явлений, Платон называетτὸ διὰ πάντων τούτων,—выражение, которое употребляет он такжеMen. р. 74 А,Lachet.р. 192 В.


[Закрыть], что, назвав многим, угодно было тебе означить одним именем, – произнести «отображение», как одно во всем. И так, говори и защищайся, не уступая ни в чем этому человеку.

Теэт. Да чем же, наконец, назвали бы мы, иностранец, отображение, как не тем-то, что, уподобляясь истинному, есть нечто другое, таковое же?

Ин. А другое таковое называешь ли ты истинным? или почему, говоришь, оно таковое[34]34
  Доказательство идет так: то, что называешь тыἕτερον τοιοῦτον, не есть самоἀληθινόν, аἐοικός τι; следовательно, последнее отлично от первого, то есть?ἐναντίον ἀληθοῦς. Ноτὸ ἐοικός, – какἐναντίον τοῦ ἀληθινοῦ, – естьοὐκ ὄν. Несмотря однако ж на то,τὸ ἐοικόςдействительно существует, потому что оно естьεἰκών ὁντως. Из этого следует, что хотя оно не истинно есть, однако ж надобно полагать, что ему принадлежит по истине бытие. Этим элеец хочет сказать, что отрицание может быть не только абсолютное, но и относительное, какое у Аристотеля называетсяστέρησις. Оно усматривается в том, что вещь мы называем не такою, каково что либо другое; а говоря это, лишаем се того или другого свойства, – так однако ж, что вместе с тем приписываем ей сущность. И так, отрицание состоит в недостатке каких-нибудь свойств, и однако ж в сохранении сущности; ибо из того, что вещь отлична от чего другого, еще не следует, что она вовсе не существует.


[Закрыть]?

Теэт. Истинным-то отнюдь не называю, а подобным.

Ин. Истинное не есть ли, скажешь, действительно существующее?

Теэт. Так.

Ин. Что же? не истинное не противно ли истине?

Теэт. Как же.

Ин. Стало быть, подобное, если оно-то, по твоим словам, не истинно, ты почитаешь не существующим; и однако ж оно есть-таки.

Теэт. Как?

Ин. Не говоришь ли ты, что оно действительно есть?

Теэт. Совсем нет; говорю только, что оно – действительно образ.

Ин. Стало быть, образ не существует действительно; но действительноестьто, что мы называем образом[35]35
  Эта мысль в подлиннике выражена так:οὐκὄνἄρα οὐκ ὄντως ἐστὶν ὅντως ἥν λέγομεν εἱκόνα. Речь сжатая, которая правильно должна быть развита так: хотя образа действительно нет, хотя, то есть, он не истинен, однако ж на самом деле есть то, что мы называем отображением; ибо, какεἰκών, он по истине существует, только отличен отτῷ ἀληθινῷ.


[Закрыть]?

Теэт. Должно быть; как-то так спуталось не существующее с существующим, – и вышла путаница очень странная.

Ин. Как не странная! Ты видишь, по крайней мере, что и теперь, чрез это превращение, многоголовый софистзаставил нас не существующее поневоле признать как-то существующим.

Теэт. И очень вижу,

Ин. Так что же? как определить его искусство, чтобы нам быть в состоянии согласиться с самими собою?

Теэт. Почему и чего боишься ты, что так говоришь?

Ин. Когда он, полагаем, обманывает нас своим фантомом, и когда искусство его – какое-то обманчивое: скажем ли, наша душа получила от его искусства ложное мнение, – или что будем говорить?

Теэт. Это. Ибо, что иное могли бы мы сказать?

Ин. Ложное же мнение опять будет то, которое мнит противное вещам существующим, или как?

Теэт. Противное.

Ин. Стало быть, ты говоришь, что ложное мнение мнит не существующее?

Теэт. Необходимо.

Ин. Так ли оно мнит не существующее, что его нет, или – что отнюдь не существующее как-то есть?

Теэт. Не существующее должно-таки как-то быть, если кто когда-нибудь хоть чуть-чуть обманывается.

Ин. Что же? мнит ли оно и всячески существующее, что его отнюдь нет?

Теэт. Да.

Ин. И это также ложь?

Теэт. И это.

Ин. И тем самым, думаю, и определится ложное слово, что существующее называет оно не существующим, а не существующее – существующим?

Теэт. Да как же бы иначе могло оно быть таким?

Ин. Почти никак; – хотя софистне скажет этого. А не то, какая была бы возможность допустить лживое слово кому-нибудь из людей благомыслящих, когда то, что перед этим положено, мы согласились признавать непроизносимым, невыразимым, бессловесным и немыслимым? – Понимаем ли, Теэтет, что говорит он?

Теэт. Как не понять? – скажет, что мы говорим противное недавнишнему, осмелившись лживое слово полагать в мнениях и выражениях. Ведь с не существующим мы принуждены были часто соединять существующее, согласившись теперь же где-то, что это всего невозможнее.

Ин. Твое замечание правильно. Но пора нам рассудить, что делать относительно софиста. Ты видишь ведь, как легко и в каком множестве возникают возражения и недоумения, когда наше исследование относит его, по искусству, в разряд обманщиков и очарователей.

Теэт. И очень.

Ин. Мы разобрали ведь малую часть того, что, просто сказать, беспредельно.

Теэт. Невозможно, как видно, поймать софиста, если это так.

Ин. Что же теперь? явимся ли малодушными и отступимся?

Теэт. Этого-то, я полагаю, не должно быть, если мы хоть немного способны как-нибудь ухватиться за наш предмет.

Ин. Так позволишь ли, и, как теперь говорил, понравится ли тебе, если мы кое-как, хотя слегка, потягаемся с этим сильным доводом?

Теэт. Почему не позволить?

Ин. Но прошу тебя особенно вот о чем.

Теэт. О чем?

Ин. Не подумай, что я могу сделаться как бы отцеубийцей.

Теэт. Что такое?

Ин. Защищая себя, мы будем поставлены в необходимость испытывать учение отца нашего Парменида, и заставить его доказать, что не существующее почему-то есть, а существующего, опять, каким-то образом нет.

Теэт. Представляется, что на это должны быть направлены наши прения.

Ин. Да как не представлять этого, по пословице, даже и слепому? Ведь пока это не будет ни обличено, ни признано, едва ли кто найдет в себе силы говорить о ложных словах, или мнении, – отображения ли то окажутся, или образы, или подражания, или фантомы их, или занимающиеся ими искусства, – не делаясь смешным, от необходимости противоречив самому себе.

Теэт. Весьма справедливо.

Ин. Для этого именно надобно теперь осмелиться налечь на отцово учение, – либо уже вовсе оставить это, если удерживает от того какая боязнь.

Теэт. Но нас это-то никак не удержит.

Ин. Так я в третий раз попрошу тебя об одной малости.

Теэт. Говори только.

Ин. Я недавно объявил уже, к слову, что в обличении таких положений я всегда отчаивался, отчаиваюсь и теперь.

Теэт. объявил.

Ин. Так боюсь, как бы чрез то, что будет сказано, не показался я тебе неистовым, изменившись[36]36
  Элеец боится здесь показаться неистовым потому, что должен будет восстать против положений собственной своей школы, во всей их обширности, так что направление его речи изменится совершенно, во всех частях, отэльфыдо омеги,ἄνω καὶ κάτω.


[Закрыть] тотчас весь, с ног до головы. Ведь ради тебя только располагаемся мы обличить это учение, если обличим.

Теэт. Но так как, приступая к такому обличению и доказательству, ты, по моему мнению, никак ни в чем не погрешаешь, то смело иди к этой-то цели.

Ин. Хорошо. Какое же начало будет всего приличнее для дерзкого слова? Думаю, то, молодой человек, что мы направляемся на совершенно неизбежный путь[37]37
  То есть, покажем, что, позволяя себе дерзость, вынуждаемся к ней необходимостью.


[Закрыть].

Теэт. На какой?

Ин. Мы должны наперед рассмотреть то, что кажется нам ясным, чтобы как-нибудь не сбиваться в этом отношении и не соглашаться легко друг с другом, как будто бы дело уже хорошо обсуждено.

Теэт. Говори яснее, что говоришь.

Ин. Легко[38]38
  Легко, – т. е., наивно, простодушно, без надлежащей осмотрительности. Парменид осуждается здесь в том, что природу существующего определял различным образом, и с этим словом соединял то то, то другое значение. Под словомτὰ ὄνταиногда разумеются у него начала видимые, а иногда то, что не подлежит чувствам и постигается одною душою и умом. Да и опять, как в том, так и в другом случае элейцы много разногласили между собою, потому что достаточно не исследовали силы и природы того, что истинно существует.


[Закрыть], мне кажется, обошелся с делом Парменид, да и всякий, кто когда-нибудь стремился к суждению, чтобы определить существующее, каково оно в своем количестве и качестве.

Теэт. Каким образом?

Ин. Мне представляется, что нам, будто детям, рассказывают какую-то басню, когда один говорит о трех сущностях[39]39
  Здесь разумеются положения некоторых ионийцев, которые принимали одну силу материи и прибавляли к ней две силы взаимно противоположные, имеющие способность соединять и разделять (см. Tennemann,Hist. pliilos.р. 69sq., ed. 1). Самый образ Платоновых выражений указывает на существовавшие когда-то школы с такими взглядами.


[Закрыть], которые иногда каким-то образом бывают во вражде между собою, а потом приходят в содружество, взаимно сочетаваются, рождают, и своим порождениям доставляют пищу; другой указывает две[40]40
  Разумеется, ученик Анаксагора Архелай, который, по свидетельству Д. Лаэрция (II, 16), говорилδύο εἶναι αἰτίας γενέσεως,θερμὸν καὶ ψυχρόν. Впрочем, этого мнения держались многие, философствовавшие о природе вещей мира видимого (см. Isocrates,De Antidos.р. 118,ed.Orell.).


[Закрыть] сущности, – влажную и сухую, или теплую и холодную, которые приводит в сожительство и супружество. Потом, наше элейское поколение, начиная с Ксенофана[41]41
  Известно, что Ксенофан почитался основателем элейской школы, которая учила, что все есть одно (см. Dаvis. Ad Ciceron. Academ.II,37, Kаrsten. De Xenoph. p. 92 sqq.). Но здесь удивительно то, что это самое мнение возводится еще к более глубокой древности, – καὶ ἔτι πρόσθεν. Надобно заметить, что у Платона дело обыкновенное – какие-нибудь более прославленные и распространившиесяфилософскиемнения возводить в священную древность, что нередко делал также и Аристотель(Metapliys.ХII, 8). Этим хотел он выразить ту мысль, что подобные мнения произошли не вдруг, но своим корнем скрывались в веках отдаленных, и что давность их происхождения поставляет их в связь даже с оракулами богов. Pliileb.р. 16D:Θεῶν μὲν εἰς ἀνθρώπων δόσις,ὥς γε καταφαίνεται ἐμοί,πόθεν ἐκ θεῶν ἐῤῥίφη διά τινος Προμηθέως ἅμα φανοτάτῳ τινὶ πυρὶ,καὶ οἱ μέν παλαιοί,κοείττονες ἡμῶν καὶ ἐγγυτέρω θεῶν οἰκοῦντες,ταύτην φὴμην παρέδοσαν,ὡς ἐξ ἑνὸς μὲν καὶ πολλῶν ὄντων τῶν ἀεὶ λεγομένων εἶναι. Подобным образомTheaet. p. 152С. Сюда относятся и эти слова, Тит. р. 32 А:Πειστέον τοῖςἔμπροσθεν εἰρηκόσιν,ἐκγόνοις δὲ θεῶν οὖσιν.


[Закрыть], да еще и прежде, развивает ту басню, что так называемое «все» есть одно. А ионийские и некоторые сицилийские музы[42]42
  Здесь разумеются Гераклит эфесский и Эмпедокл агригентинский. Известно, что Гераклит принималπαλίντονον(натягиваемую в обе стороны)ἀρμονιαν, так что, по его мнению,διαφερόμενα ἀεὶ ξυμφέρεσθαι,ὤςπερ ἀρμονίαν τόξου τε καὶ λύρας(см. Plat.Sympos. p. 187 A. A r i s tоt. Etliic. 8, 2, Phys. I, p. 58. D. Laert. IX, 7). Поэтому музы Гераклита называютсяσυντονώτεραι, или напряженными, настроенными: он представлял себе, что все происходит от непрестанной напряженности стихий, как бы каких-нибудь струн. А одно и многое Гераклит полагал, говорят, потому, что целый универс почитая бытием одним и согласным с собою, он думал однако ж, что из того, что есть, и из того, чего нет, происходит вражда и борьба. Несколько отлично от этого было мнение Эмпедокла. Он тоже допускал одно и многое, так как принимал четыре стихии природы. Эти четыре стихии вначале составляли весь универс; но после они то были разделяемы, то снова примирялись: Дружба, действуя на соответствующие им силы природы, разрозненное сводила в одно; а Вражда тем же способом одно приводила в состояние разрозненное. Его мнение тем только отличалось от Гераклитова, что эту борьбу Вражды и Дружбы представлял он не одновременною, а думал так, что вот многое сливается в одно, а потом одно распадается на многое(Vers.89sqq., ed. Karsten). И эта преемственность никогда не прекращается; Дружба и Вражда последовательно сменяют одна другую. Если же, по Эмпедоклу, все поддерживается в деятельности борьбой Вражды и Дружбы, то явно, что где нет этой борьбы, там музы становятсяμαλακώτεραι, – и таких-то муз, принимавших либо только одно, либо только многое, Платон называет сицилийскими. Это место хорошо объясняет Симплиций(Ad Phys. Aristot.I,fol. 6 sqq.)иPetr. Petitus(Observ. П, 10).


[Закрыть] впоследствии сошлись в том, что гораздо безопаснее сплетать то и другое и говорить, что существующее есть многое и одно, связуется враждой и дружбою: потому что разногласящее всегда соглашается, – говорят напряженнейшие из муз; – те же, которые понежнее, смягчают мысль, будто это всегда так, и преемственно признают все либо за одно, сдруженное Афродитою, либо за многое, борющееся само с собою, под влиянием какой-то вражды. Все это верно ли кто из них говорил, или не верно, – трудно решить, и грешно таких высокославимых древних мужей в том укорять, а лучше полагать без ненависти вот что.

Теэт. Что такое?

Ин. Нас, толпу, они слишком презирали и унижали; в. ибо каждый из них раскрывал свое, не заботясь о том, в состоянии ли мы будем следовать за ними, или отстанем.

Теэт. Как ты говоришь?

Ин. Когда кто из них произносит свое мнение, что есть, было или бывает либо многое, либо одно, либо два, что теплое опять растворяется холодным, и предполагает какие-нибудь иные разделения и соединения: из всего этого, рассказываемого ими, что, ради богов, всякийраз понимаешь ты, Теэтет? Ведь я-то, когда был молод, и когда кто, бывало, говорил про не существующее, о котором теперь недоумеваю, думал, что до точности понимаю все; а в настоящее время, видишь, относительно этого мы в недоумении.

Теэт. Вижу.

Ин. Так может быть, не менее того уверены и мы в душе в рассуждении существующего, – понимаем это, говорим, и раздельно представляем, когда кто произносит, – а в рассуждении первого – нет; хотя находимся в одинаковом к тому и другому отношении.

Теэт. Может быть.

Ин. Так пусть то же самое будет сказано и о прочем, о чем сейчас упомянули мы.

Теэт. Конечно.

Ин. Но относительно многого сделаем исследование и после, если покажется; а теперь сперва исследуем величайшее и главнейшее.

Теэт. О чем говоришь ты? Или явно, что прежде надобно, полагаешь, рассмотреть существующее, как понимали его те, которые говорили о нем?

Ин. Ты своею мыслью, Теэтет, идешь за мною по пятам. Ведь нам, я говорю, должно дать такой оборот своей речи, как будто бы они стояли пред нами, а мы их спрашиваем – таким образом: Ну-ка, вы[43]43
  Элеец укоряет прежде тех, которые, хотя допускают много стихий в природе вещей, тем не менее однако ж приписывают имτὸ εἶναι. Аргументация идет почти так. Что называем мы сущим,τὸ ὂν, то либо есть нечто отличное от находящихся в борьбе вещественных начал, либо тожественно с ними, либо, наконец, тожественно с которым либо одним из них. Если сущее отлично от обоих, – как скоро начал предполагается два, – то начала явятся у нас в числе трех. Если, например, возьмем теплое и холодное, то к ним прибавится еще сущее. А когда будет признано существующим одно из многих, – одно, конечно, и будет существовать, другое же не будет, что было бы, очевидно, нелепо. Положим, наконец, и то, что существующее тожественно со всем: тогда выйдет, что начало всех вещей только одно, и это одно,τὸ ὂν, есть вместе теплое и холодное.


[Закрыть], которые все называете теплым и холодным, или какими-нибудь двумя подобными началами, – что это такое гласите вы об обоих, говоря, что есть оба они и каждое? Как нам понимать это ваше бытие? Третье ли оно, кроме тех двух, – но тогда все, по-вашему, мы будем полагать в трех, а уже не в двух? Или если, из двух, за существующее принимаете вы которое-нибудь, то оба у вас будут неравны; так что, в том и другом случае, выйдет одно, а не два.

Теэт. Ты правду говоришь.

Ин. Но существующим хотите вы называть оба?

Теэт. Может быть.

Ин. Но, любезные, скажем мы: ведь так-то два яснейшим образом становятся одним.

Теэт. Ты сказал очень правильно.

Ин. Поэтому, в виду нашего недоумения, вы достаточно объясните нам, что хотите означить, произнося «существующее». Ведь явно, что вам давно это известно, а мы хотя доныне и думали, будто знаем, но теперь стали недоумевать. Так сперва научите нас этому самому, чтобы нам не питать мнения, будто мы понимаем рассказываемое вами, тогда как выходит совсем противное. Говоря так, и требуя этого как от них, так и от других, которые утверждают, что все заключает в себе больше одного, – согрешим ли мы, думаешь, молодой человек?

Теэт. Всего менее.

Ин. Что же? у тех, которые говорят, что все есть одно, не стоит ли, по возможности, выведать, что называют они существующим?