Текст книги "Русская революция. Агония старого режима. 1905-1917"

Автор книги: Пайпс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

* * *

Давая оценку Столыпину, не следует смешивать человека, личность, и его деяния.

Он бесспорно возвышался над современным политическим горизонтом, и чтобы измерить величие Столыпина, достаточно поставить его в один ряд с теми, кто пришел ему на смену, по большей части людьми ничтожными и порой малосведущими, подобранными по признаку личной преданности государю и призванными служить именно монаршим интересам, а не интересам нации. А он, Столыпин, указал потрясенной революцией России национальную цель и вдохнул надежду. Он вознес политику и над партийными интересами и над утопическими грезами.

Но, признавая его величие, не следует полагать, что, не погибни Столыпин от пули террориста, он сумел бы спасти Россию от революции. Чтобы вести страну к стабильности, ему необходима была безоговорочная поддержка двора и хотя бы в какой-то степени сочувствие либеральных и консервативных партий. Он не встретил ни того, ни другого. Его великие проекты политической и социальной реформы оставались в основном на бумаге, а единственное крупное свершение – аграрная реформа – было стерто в 1917 году стихийными выступлениями общинных крестьян. К моменту гибели политическая роль Столыпина иссякла; как заметил Гучков, «в сущности, Столыпин умер политически задолго до своей физической смерти»¹¹³.

Ничто не иллюстрирует так ярко безнадежность столыпинских начинаний, как безразличие, с которым царственная чета отнеслась к его гибели. Через десять дней после того, как был застрелен премьер-министр, Николай II описывал матери свою поездку в Киев. И трагическое событие превратилось в его отчете в эпизод из череды приемов, парадов и других развлекательных и торжественных мероприятий. А когда он сообщил о покушении на Столыпина жене, она, по его словам, «приняла известие довольно спокойно»¹¹⁴. В самом деле, много лет спустя императрица, обсуждая те печальные события с преемником Столыпина Коковцовым, журила его за излишнюю впечатлительность: «Мне кажется, что вы очень чтите его память и придаете слишком много значения его деятельности и его личности... Не надо так жалеть тех, кого не стало... Каждый исполняет свою роль и свое назначение, и если кого нет среди нас, то это потому, что он уже окончил свою роль и должен был стушеваться, так как ему нечего было больше исполнять... Я уверена, что Столыпин умер, чтобы уступить вам место, и что это – для блага России»¹¹⁵. Хотя отнял жизнь у Столыпина революционер, политическое его убийство совершили именно те люди, которых он пытался спасти.

* * *

Три года, отделившие смерть Столыпина от начала первой мировой войны, трудно охарактеризовать однозначно, ибо они носили самые противоречивые черты, одни из которых свидетельствовали о стабилизации, другие – об упадке.

На поверхностный взгляд, в России сложилась весьма многообещающая ситуация, и это впечатление подкреплялось новым потоком западных инвестиций. Столыпинские репрессивные меры, сопровождавшиеся экономическим ростом, смогли восстановить порядок в стране. И консерваторы, и радикалы, хоть и с разным чувством, сходились в одном: Россия сумела преодолеть революцию 1905 года. В либеральных и революционных кругах настроение было подавленное, ведь монархии вновь удалось переиграть своих противников, идя на уступки в тревожное время и возвращаясь на прежние позиции, едва положение начинало упрочиваться. И хотя терроризм окончательно не заглох, ему уже было не оправиться от потрясения, какое нанесли ему скандальные разоблачения 1908 года, когда открылось, что лидер эсеровской боевой организации Азеф – агент охранки.

Экономика процветала. Урожаи зерна в центральной России значительно возросли. Производство стали в 1913 году в сравнении с 1900-м возросло на 57,8%, а добыча угля более чем удвоилась. Более чем вдвое увеличился в этот период российский экспорт и импор¹¹⁶. Благодаря строгому контролю за эмиссией денежных знаков рубль стал одной из самых твердых валют в мире. Французский экономист в 1914 году предсказывал, что если Россия сумеет сохранить до 1950 года такую тенденцию роста экономики, какая наблюдалась с 1900 по 1912 год, то к середине века она в политическом, экономическом и финансовом отношении станет ведущей державой в Европе¹¹⁷. Экономический рост позволил казне в гораздо меньшей степени, чем прежде, опираться на иностранные займы и даже сократить некоторые долги: к 1914 году, после десяти лет непрерывного роста, в государственной задолженности России наконец наметилось снижение¹¹⁸. Положительные сдвиги произошли и в государственном бюджете: четыре года, с 1910 по 1913-й, бюджет имел активное сальдо, учитывая «чрезвычайные» статьи¹¹⁹.

Столыпин на опыте убедился, что процветающая сытая деревня не склонна к бунту. И действительно, в годы, непосредственно предшествовавшие началу первой мировой войны, деревня, благодаря высоким урожаям, не доставляла беспокойств властям. Однако рост благосостояния совсем иначе отразился на ситуации в промышленных центрах. Массовый приток рабочих, по большей части из безземельных и малоземельных крестьян, внес в рабочие ряды весьма нестойкий элемент. В период с января 1910-го по июль 1914 года число рабочих в России возросло на одну треть (с 1,8 до 2,4 млн.); в середине 1914 года более половины рабочих Петербурга были пришлыми. И эти слои считали даже меньшевистские и эсеровские программы слишком умеренными, предпочитая им более простые и более эмоциональные лозунги анархистов и большевиков¹²⁰. Их вечное беспокойство и ощущение отверженности внесли существенный вклад в усиление рабочего движения как накануне войны, так и, в особенности, в первой половине 1914 года.

Все-таки нет никаких оснований утверждать, что положение в России в 1914 году было менее «стабильным», чем в любой другой год от начала века, за исключением только 1905—1906 годов, и что Россия неминуемо шла к революции¹²¹. В пользу этого утверждения, обязательного для советских историков, служит прежде всего довод о возросшем после 1910 года стачечном движении. Однако довод этот по многим причинам неубедителен.

Прежде всего забастовки вовсе не обязательно свидетельствуют о социальной нестабильности: чаще наоборот, они сопутствуют подъему рабочих на более высокую экономическую и социальную ступень. Низкооплачиваемые, неквалифицированные и неорганизованные рабочие редко бастуют. Существует прямое и наглядное соотношение между образованием профсоюзов и стачечной активностью*. Узаконивая профсоюзы, имперское правительство узаконило и стачки, прежде запрещенные. И в этом свете рост забастовочного движения (более чем в половине случаев речь шла об остановке работы на два—три дня) было бы, наверное, правильней расценить как признак зрелости рабочего класса в России, что, исходя из опыта западных стран, должно было привести к большей социальной стабильности.

* «Большинство забастовок возникает в организованной промышленности, и распространение тред-юнионизма в прежде неорганизованные сферы промышленности часто сопровождается волнами забастовок» (Fitch JA//Encyclopedia of the Social Sciences. V. 14. N. Y., 1934. P. 420). К сходному выводу на основе опыта Соединенных Штатов приходит J.I.Griffin (Strikes. N.Y., 1939. P. 98).

Во многих развитых западных странах в период, непосредственно предшествовавший первой мировой войне, также наблюдалась активизация рабочего движения. В Соединенных Штатах, например, в 1910—1914 годах в забастовках участвовало вдвое больше рабочих, чем в предыдущие пять лет, а в 1912 и 1913 годах забастовки охватили больше рабочих, чем в любой другой год из предшествовавшего тридцатилетия¹²². В Великобритании тоже в 1912 году стачечное движение испытало резкий взлет – и по числу рабочих, принимавших в нем участие, и по продолжительности¹²³. И все же ни одна, ни другая страна не была выбита из равновесия и не пережила революции.

Тщательный анализ показывает, что социальная стабильность в России зависела от состояния деревни: радикальная интеллигенция понимала невозможность революции в России, пока крестьянство пребывает в покое. И весьма показательно, что русская деревня не проявила признаков волнений ни накануне войны, ни в первые ее годы. Полмиллиона рабочих, бастовавших в 1912 году, составляли ничтожное меньшинство в сравнении со 100 млн крестьян, мирно занятых своим трудом.

Не выглядят сколь-либо убедительными и примеры политических возмущений в либеральном движении, как, например, эксцентричное предложение миллионера фабриканта А.И.Коновалова оказать финансовую поддержку Ленину¹²⁴. Эту, уже ставшую привычной практику российских либералов, которые, вызывая к жизни призрак революции, вынуждали власти пойти на политические уступки, нельзя рассматривать как признак радикализации либеральных воззрений. В действительности в предвоенной России можно было наблюдать совсем иное явление – а именно поворот к консерватизму. Множество свидетельств указывают на рост патриотических чувств среди образованных слоев населения, включая студенческую молодежь.

Сходный сдвиг вправо наблюдался в русской культуре и русской мысли. Сосредоточенность на гражданских проблемах, политизация русской жизни, наметившиеся в середине XIX века, уже в конце столетия пошли на убыль. С появлением символистского течения в поэзии и победой эстетических норм в критике литература и искусство обратились к иным средствам и иным темам: воплощением литературного творчества становился не роман, а поэтические формы, в то время как в изобразительном искусстве происходил поворот от реализма к абстракции и фантастике. Вызов, брошенный художникам и музыкантам Сергеем Дягилевым, – «Удиви меня!» – поразил нравоучительные заповеди, охраняемые арбитрами вкуса предшествующих поколений. Еще одним проявлением этих перемен было обращение писателей к запретным темам и популярность в самых различных кружках спиритизма и теософии. Идеализм, метафизика, религиозный мистицизм вытеснили позитивизм и материализм. В моду входил Ницше¹²⁵.

Словно удар бича, обрушилась на интеллигенцию критика со страниц сборника «Вехи», авторами которого были либералы и бывшие марксисты. Эта книга, снискавшая небывалый в истории России скандальный успех, обвиняла интеллигенцию в узости мысли, фанатизме, отсутствии истинной культуры и множестве других грехов и призывала ее начать труднейшую работу самосовершенствования. Старая интеллигенция, группировавшаяся вокруг социалистических и либеральных партий, отвергла этот призыв, как отвергала основные течения модернистской культуры. Она упорно отстаивала прежние образы, охраняя изжитые идеалы культуры середины прошлого столетия. Одним из немногих представителей творческой интеллигенции, ассоциировавшей себя с теми отжившими течениями, был Максим Горький. Другие талантливые писатели восприняли «модернизм» и в своих политических воззрениях обернулись к патриотизму.

И все же, несмотря на социальное «успокоение», экономический взлет и пышный расцвет культуры, Россия в канун первой мировой войны была страной беспокойной и озабоченной. Ни революция 1905 года, ни столыпинские реформы ничего не решили: с точки зрения социалистов, революции 1905 года могло бы и не быть, столь убоги были ее свершения; с точки зрения либералов, революция осталась незавершенной; для консерваторов – наследием ее явился беспорядок. И поскольку не видно было пути примирения противоречивых потребностей 150-миллионного населения России, новая революция замаячила суровой реальностью. А еще свежие в памяти воспоминания о поднявшихся и в слепой ярости сметавших все на своем пути «народных массах» у всех, кроме ничтожного меньшинства, вызывали содрогание и ужас.

Исследователей этого периода более всего поражает и оставляет тягостное впечатление атмосфера всеобщей и глубокой ненависти, царившей в обществе, – ненависти разнообразной: идеологической, этнической, социальной. Монархисты презирали либералов и социалистов. Радикалы ненавидели «буржуазию». Крестьяне косо смотрели на тех, кто вышел из общины, чтобы вести самостоятельное хозяйство. Украинцы ненавидели евреев, мусульмане – армян, казахи-кочевники ненавидели и мечтали изгнать русских, которые поселились в их краях при Столыпине. Латыши готовы были броситься на помещиков-немцев. И все эти страсти сдерживались исключительно силой – армией, жандармами, полицией, которые и сами были под постоянным обстрелом слева. Поскольку политические институты и процессы, способные мирно разрешить эти конфликты, так и не народились, было весьма вероятно, что рано или поздно все вновь пойдет по пути насилия, по пути физического истребления тех, кто встает на пути той или иной из этих враждующих групп.

В те дни стало уже общим местом говорить, что Россия живет, как на вулкане. В 1908 году Александр Блок прибег к другой метафоре, говоря о бомбе, «тикающей» в сердце России. Кто-то пытается не слышать этого тиканья, кто-то пытается убежать от него, иные же пытаются ее обезвредить. Бесполезно: «...хотим мы или не хотим, помним или забываем, – во всех нас заложено чувство болезни, тревоги, катастрофы, разрыва... Мы еще не знаем в точности, каких нам ждать событий, но в сердце нашем уже отклонилась стрелка сейсмографа»¹²⁶.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

МИРОВАЯ ВОЙНА

Памятуя о событиях японской войны, окончившейся полным поражением России и сопровождавшейся революцией, не приходится сомневаться, что людям, стоявшим в 1914 году у кормила власти в России, благоразумие не могло не подсказывать сохранять нейтралитет. Ведь непосредственным толчком к революции 1917 года можно, пожалуй, считать крушение ветхой российской политической и экономической структуры, не устоявшей под ударами войны. И хотя справедливо, конечно, возражение, что в условиях, когда царизм все более и более терял способность управления страной, и при наличии воинственно настроенной интеллигенции вероятность революции и без того была достаточно велика. Однако бесспорно и то, что, если бы революция свершалась в мирной обстановке, когда по всей стране не были рассеяны многомиллионные мятежные солдатские массы, она могла бы быть менее кровавой, а взять в руки бразды правления имели бы возможность умеренные элементы. Как мы покажем ниже, наиболее проницательные политические деятели России хорошо понимали это и изо всех сил старались удержать Россию от вступления в войну.

Так почему же Россия все-таки ввязалась в войну? В самой России во все времена склонны были искать объяснение этому во внешних обстоятельствах – а именно в экономических и моральных обязательствах России перед союзниками. Социалисты объясняли участие царизма в войне давлением западных стран, которым Россия задолжала крупные суммы. Консерваторы считали, что Россия действовала, побуждаемая бескорыстным чувством долга перед союзниками, и во имя исполнения этого долга готова была поступиться собственным благополучием. Правда, как говорили, эта жертва не была оценена по достоинству, и когда Россия стала уступать под натиском Германии, а изнутри ее терзали экстремисты, подстрекаемые и финансируемые той же Германией, она не дождалась помощи от стран Согласия.

Однако приведенные объяснения не слишком убедительны. Российская империя вступила в военный союз и блюла свои союзнические обязательства вовсе не под давлением со стороны партнеров и совсем не из альтруизма, но хорошо сознавая и преследуя собственные интересы. Уже задолго до 1914 года российские государственные деятели имели ясное представление о германских планах в отношении России. Планы эти предполагали расчленение Российской империи и установление экономического господства над ее территориями и территориями прилежащих регионов. Архивные документы, обнаруженные после второй мировой войны, подтверждают, что в политических, военных и деловых кругах Германии падение России и контроль над ее ресурсами считались важнейшими условиями осуществления глобальных германских амбиций. И первостепенной задачей была для Берлина нейтрализация военной угрозы со стороны России и вытекающей отсюда перспективы ведения войны на два фронта, а также получение доступа к материальным и человеческим ее ресурсам, которыми можно было бы уравновесить ресурсы Франции и Великобритании¹.

Учитывая «Russlandpolitik» Германии после ухода с политической арены Бисмарка, перед правительством России уже не стояло выбора: отсидеться ли в изоляции или ввязаться в большую политику со всеми вытекающими отсюда последствиями. Этот выбор сделала за Россию Германия, и выбирать оставалось лишь одну из двух дорог: выступить против Германии в одиночестве или же действовать совместно с Францией, а возможно, и с Англией. Ответ на вопрос, поставленный под таким углом, напрашивается сам собой. Если только Россия не готова отказаться от имперского величия, не готова свернуться до границ Московской Руси XVII века и превратиться в германскую колонию, ей следует координировать свои военные планы с планами других западноевропейских стран. В противном случае оставалось лишь наблюдать, как Германия сперва разгромит Францию (что было вполне ей по силам, если на восточном фланге ей ничто не будет угрожать), а затем перебросит все свои армии на восток, чтобы расправиться с Россией. Это прекрасно понимали в России задолго до начала военных действий. В 1892 году, когда обе страны были близки к союзу, Александр III заметил: «Нам действительно нужно сговориться с французами и, в случае войны между Францией и Германией, тотчас броситься на немцев, чтобы не дать им времени разбить сначала Францию, а потом обратиться на нас»².

Историк В.А.Емец так определял позицию России перед 1914 годом: «Нельзя забывать, что царская Россия готовилась к войне с Германией и Австро-Венгрией в союзе с Францией, на которую, как ожидалось, выпадала в первый период войны более трудная задача отражения натиска почти всей германской армии. Франция испытывала определенную зависимость от поведения России, от степени ее усилий в борьбе против Германии, от распределения ее сил. Со своей стороны царское правительство было не меньше, чем французское, заинтересовано в том, чтобы французские армии выдержали первое испытание. Вот почему русское командование уделяло такое большое внимание операциям на германском фронте. Не следует также сбрасывать со счетов и стремление России воспользоваться отвлечением главных сил германской армии на запад для нанесения Германии решительного поражения в первые же месяцы войны... Поэтому, характеризуя отношения, сложившиеся между Россией и Францией к началу войны, правильнее говорить о взаимозависимости союзников»³.

После сокрушительного поражения, которое Германия нанесла Франции в 1870 году, в Берлине были все основания опасаться, что рано или поздно Франция захочет вернуть себе прежнее господство на Европейском континенте. Само по себе это еще не представляло для Германии смертельной угрозы, поскольку военный потенциал Франции к концу XIX века едва достигал половины германской мощи. Но все выглядело совсем по-иному, если на стороне Франции выступит Россия, которая благодаря выгодному географическому положению и многочисленности армии становилась очень опасным противником. Уже после окончания франко-прусской войны, когда Россия и Германия сохраняли еще вполне дружественные отношения, начальник германского генерального штаба Хельмут фон Мольтке-старший предупреждал свое правительство об опасности войны на два фронта⁴. И в 1894 году такая опасность стала вырисовываться вполне реально, когда Франция и Россия подписали военный договор, обязывавший каждую из сторон оказывать военную помощь другой стороне в случае нападения на нее Германии или одного из ее союзников. После 1894 года генеральные штабы Германии, Франции и России сосредоточились на выработке стратегий, позволявших наиболее выгодно для себя использовать ситуацию войны на два фронта.

Наиболее сложной эта задача была для Германии, так как в случае широкомасштабных военных действий на континенте ей пришлось бы сражаться и на западе и на востоке. Чтобы справиться с этой ситуацией, Германии следовало расстроить слаженность действий предполагаемых противников, растянуть их во времени так, чтобы иметь возможность бороться с каждым из них по отдельности. Если же Франция и Россия (а после 1907 года и Англия) сумеют скоординировать свои стратегические планы, то Германия окажется в весьма скверном положении, ибо сколь бы великолепна ни была ее армия, ни одна страна не может противостоять крупным сухопутным войскам двух стран и лучшему в мире военно-морскому флоту. Все эти соображения легли в основу плана Шлиффена, к разработке которого немецкие военные приступили в 1895 году и совершенствовали его в самых мельчайших подробностях до самого начала первой мировой войны. Согласно этому плану, Германия должна была нанести поражение французской армии прежде, чем в России успеют провести полную мобилизацию, а затем молниеносно перебросить военные силы на восток. Все существо этого плана состояло в быстроте действий: быстроте мобилизации, быстроте наступательных операций и быстроте переброски войск. План Шлиффена исходил из предположения о нерасторопности российской военной машины, которой потребуется для проведения полной мобилизации 105—110 дней в сравнении с 15 днями, за которые, согласно расчетам, должна быть произведена мобилизация германской и австрийской армий⁵. Такое преимущество во времени – составлявшее теоретически чуть ли не три месяца – предоставляло Германии хорошую возможность нанести поражение Франции прежде, чем Россия успеет прийти на выручку.

План Шлиффена предусматривал сосредоточение до девяти десятых вооруженных сил Германии на Западном фронте. Обходя с фланга узкую, мощно укрепленную и топографически неудобную франко-германскую границу, правое крыло германской армии должно было совершить бросок через Бельгию, окружить и взять Париж и замкнуть в кольцо основные силы французов. Тем временем, пока разворачивалась эта операция, Россию должны были сдерживать основные австро-венгерские силы, подкрепленные одной восьмой или одной девятой частью германской армии, рассредоточенные вдоль северо-восточных границ и в Восточной Пруссии. План Шлиффена предполагал, что французская кампания будет закончена через 40 дней со дня объявления мобилизации, а в русской армии к этому сроку, согласно расчетам, будет под ружьем менее половины рекрутов. Мобилизация была критическим фактором всего плана: с той минуты, когда в России будет объявлена мобилизация, Германии остается либо немедленно приступить к осуществлению всей программы действий, либо поставить весь военный план под угрозу провала.

Штабам стран Согласия было в общих чертах известно, что затевает Германия⁶. После некоторых колебаний французский генеральный штаб разработал план, получивший название «План XVII» и предусматривавший создание оборонительных позиций на случай вероятного германского броска через территорию Бельгии и одновременный мощный удар в центр германской операции. Глубоко проникающая на германскую территорию контратака французов, угрожая отсечь правый фланг противника, должна была остановить его наступление.

Успех Плана XVII зависел от участия России, которой надлежало вступить в войну, как только Германия завершит мобилизацию, то есть на пятнадцатый день от начала войны. Русская угроза должна была вынудить немцев отвести часть войск с Западного фронта прежде, чем будет завершена эта часть кампании, и тем самым подвести Германию к поражению.

Военный договор между Россией и Францией, подписанный в 1894 году, не оговаривал всех деталей оперативного плана на случай военных действий. К этим вопросам обратились на совещаниях генеральных штабов двух стран, которые начались в 1911 году. Тотчас же обнаружились острые расхождения. Стратегический план России, впервые сформулированный в 1880-х годах, предполагал размещение основных сил в Польше, откуда под прикрытием крепостей русская армия могла бы повести наступление одновременно в направлении Вены и Берлина. Но первоначальный план был существенно изменен в 1909—1910 годах. Согласно новому варианту, Россия должна была занять оборонительную позицию по отношению к Германии, а свои главные силы бросить против Австро-Венгрии, которая воспринималась как противник слабый, и кроме того, можно было ожидать массового дезертирства из австрийской армии призванных в ее ряды солдат славянского происхождения*. Генерал М.В.Алексеев, считавшийся наиболее одаренным русским стратегом, полагал, что, разбив Австрию и внедрившись в Силезию, Россия сможет угрожать самому сердцу Германии.

* Дополнительную уверенность русским военным в том, что они способны нанести поражение австрийцам, придавало знакомство с оперативными планами Австрии, которые предоставил им полковник Альфред Редль – агент, работавший в пользу России с 1905 по 1913 год. См.: Fuller W.C., Jr.//May E. R. Knowing One's Enemies. Princeton, N.J., 1984. P. 115-116.

Французы же считали, что Россия слишком много внимания уделяет австрийцам и что она могла бы сделать для общего дела союзников больше, если бы нацелила всю свою мощь на немцев: ведь если будет разбита Германия, то неизбежно капитулируют и ее союзницы. Франция хотела, чтобы Россия сосредоточилась на немцах и нанесла им удар даже раньше, чем Германия проведет полную мобилизацию.

На совещаниях, проходивших в 1912—1913 годах, был выработан компромиссный вариант. Русские обязались на пятнадцатый день войны, когда под ружьем будет еще только часть армии, нанести удар Германии либо в Восточной Пруссии, либо в направлении Берлина, в зависимости от того, где наиболее плотно сосредоточатся немецкие силы. На выполнение этой задачи отводилось две армии общей численностью 800 тыс. человек. Французы предполагали, что наступающие к тридцать пятому дню от начала военных действий смогут достаточно далеко проникнуть в глубь немецкой территории, и тогда у германского командования не будет иного выбора, как перебросить на восток, дабы остановить ход русского «парового катка», существенную часть своих войск; то есть тем самым разрушался весь план Шлиффена. А если это произойдет, то более в исходе войны можно было не сомневаться, ибо огромное преимущество стран Согласия в человеческих и материальных ресурсах не может не принести им победы.

Хотя Россия под нажимом со стороны Франции (скрашенным обещанием оказать помощь в модернизации русской армии и военного транспорта) пошла на изменение своего первоначального стратегического плана, но окончательно от него не отказалась. Отведя две армии для ведения военных действий против Германии, четыре армии Россия предназначала для военных операций на австрийском фронте. Некоторые военные историки считают, что именно в таком компромиссном варианте заключалась фатальная ошибка, ибо у России не было сил вести войну на столь широком фронте. В результате противоборства сразу с двумя противниками Россия была обречена на поражение на обоих фронтах⁷. Есть все основания полагать, что если бы Россия придерживалась стратегического плана 1909—1910 годов, то могла бы нанести столь сокрушительное поражение австрийцам, что немцы вынуждены были бы перекинуть им в помощь подкрепление с Западного фронта, как это и случилось, хотя и не в столь крупных масштабах, – сначала в конце 1914-го, а затем, вновь, летом 1916 года. Решение растянуть русскую армию вдоль слишком протяженного фронта со слабыми резервами и повести ее в преждевременное, плохо спланированное наступление в Восточной Пруссии было едва ли не самой крупной ошибкой стран Согласия, за которую пришлось заплатить слишком высокую цену.

Стремясь обеспечить победу России, Франция взялась финансировать мероприятия, направленные на усовершенствование военной инфраструктуры России, а именно на модернизацию железнодорожного сообщения с фронтом, а также стратегически важных дорог и мостов, что не могло не вызвать беспокойства верховного командования Германии.

Но еще более обеспокоен был Берлин сделанным в 1912 году сообщением о разворачивании так называемой Большой военной программы в России. Эта программа, завершить которую предполагалось в 1917 году, предусматривала проведение значительных усовершенствований в артиллерии, транспорте и процедуре мобилизации. Хотя большинство этих мероприятий, к выполнению которых приступили лишь в 1914году, так и остались на бумаге, их осуществление грозило бы сокращением сроков мобилизации русской армии до 18 дней, а это было чревато тем, что «русские будут в Берлине раньше, чем немцы в Париже»⁸. Многие немецкие генералы и политики были так напуганы возможными катастрофическими для Германии последствиями, что стали поговаривать об упредительном ударе⁹ и в дипломатическом кризисе, возникшем после убийства эрцгерцога Фердинанда в июне 1914 года, увидели удобный предлог начать войну. Полковник Альфред Нокс, британский военный представитель в России, считал, что планы военной модернизации едва ли не послужили решающим фактором, побудившим Германию объявить войну России и Франции в 1914 году¹⁰.

Предыстории первой мировой войны на дипломатическом уровне посвящена столь обширная литература, что нам нет нужды здесь подробно на этом останавливаться¹¹. В общих чертах можно сказать лишь, что непосредственной причиной войны стало решение Германии оказать поддержку Австрии в ее конфликте с Россией на Балканах. Это был старый затянувшийся спор, который обострился в 1871 году в результате образования Германской империи, положившего конец политическим притязаниям Австрии на севере и тем самым толкавшего ее на юг, в направлении Оттоманской империи. Россия, имевшая на Балканах собственные интересы, взяла на себя миссию защитницы христиан, томящихся под турецким игом. Противоборствующие стороны столкнулись в Сербии, которая стояла на пути рвущихся к Турции австрийцев. Во многих предшествовавших конфликтах на Балканах Россия, к негодованию своих консервативно-патриотических кругов, часто уступала первенство. Поступить так же в новом кризисе, усугубившемся в июле 1914 года после того, как Австрия, заручившись поддержкой Германии, предъявила Сербии заведомо оскорбительный ультиматум, означало для России забыть о своем влиянии на Балканском полуострове и вызвать глубокие осложнения внутри страны. В Петербурге, с согласия Франции, решили оказать поддержку Сербии.

Решительный шаг России повлек за собой объявление Австрией 15(28) июля 1914 года войны Сербии. Ход событий, приведший к появлению указа о всеобщей мобилизации в России – на что впоследствии немцы возлагали всю ответственность за начало первой мировой войны, – и по сей день представляется довольно туманно. Русский министр иностранных дел С.Д.Сазонов считал, что Россия должна сделать некоторый угрожающий жест, дабы придать вес усилиям ее дипломатов в поддержку Сербии. Под его влиянием и вопреки мнению военных, опасавшихся, что это может скомкать размеренный ход мобилизации, Николай II поначалу издал указ от 15(28) о частичной мобилизации четырех из тринадцати военных округов*. Шаг этот, задуманный как предупреждение, неизбежно вел к полной мобилизации. Если верить утверждениям военного министра В.А.Сухомлинова, нерешительность царя была вызвана предостережениями кайзера Вильгельма воздержаться от опрометчивых действий. А решение приступить ко всеобщей мобилизации, принятое без согласия и даже без ведома военного министра, было принято, по-видимому, по настоянию вел. кн. Николая Николаевича (вскоре занявшего пост главнокомандующего) и его протеже, начальника штаба генерала Н.Н.Янушкевича¹². 18(31) июля Германия предъявила России ультиматум, требуя прекратить сосредоточение войск на ее границах. Никакого ответа не последовало. В тот же день приступили к мобилизации Франция и Германия, и тут же, 19 июля (1 августа), Германия объявила войну России. Ответный ход России последовал на следующий день, и роковая цепь событий стала стремительно разворачиваться.